Галя Сокол
Волков: А как вы встретили Галю Сокол? И когда?
Евтушенко: А, я давно очень ее знал.
Волков: Там ведь была ситуация очень сложная: она же была женой одного из ваших лучших друзей – Михаила Луконина.
Евтушенко: Она не была с ним расписана. И им было трудно жить, я не знаю, как они устраивались даже. Она мне всегда нравилась, но я никогда себе не позволял и подумать даже, что такое может случиться. Это не было каким-то адюльтером тайным от Миши. Мишу я очень любил, его многие стихи я до сих пор на память помню.
Госпиталь.
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Запеленав нас туго в одеяла
И подтрунив над тем, как мы малы,
Нагнувшись, воду по полу гоняла
Сестра.
А мы глядели на полы,
И нам в глаза влетала синева,
Вода, полы…
Кружилась голова.
Слова кружились…
Какая чудная поэтика! Удивительная! Он талантливый был человек.
Волков: А как вы поняли, что влюблены в Галю?
Евтушенко: Я к ним часто ездил. Миша был очень гостеприимный, он дружил с Володей Соколовым и со мной. Мы не называли себя его учениками, но мы ими были. Очень много стихов написано о вздохе Луконина. Так он иногда тяжко вздыхал! Очаровательный человек был. Он был и футболистом даже, в «Тракторе» играл до войны…
С Мишей я познакомился году в 1952-м, а с Галей… Я уже не помню, когда это было. У меня рассказ был, где всё это описано. Рассказ, которым зачитывались, – «Куриный бог». Он был напечатан в «Молодой гвардии». У Гали был роман с одним поэтом, и Миша это понял. И однажды он в моем присутствии ее ударил. Я и ее приятельница Майя Луговская возили Галю в больницу.
Волков: Что, так сильно?
Евтушенко: Сильно. Пили тогда сильно. Водку все-таки пили. Не я. Я водку почти не пил. У меня с Беллой тогда всё уже распадалось. И у Гали дома было худо. Я бы никогда не стал ее уводить от Луконина, не дай бог жениться на женах своих друзей. Но практически и у них брак уже развалился. И однажды мы оказались вместе. Совершенно просто как-то. И ошеломило меня это.
А потом так получилось, что ее нужно было просто как-то приютить, она уже ушла от Луконина. Я был тоже один, комнату снимал на Сущевской.
Волков: Вы оба от своих развалившихся предыдущих браков сдрейфовали и соединились, да?
Евтушенко: Да. Так и было.
Волков: А как Луконин отреагировал на это? Отношения ваши с Лукониным после этого не прекратились?
Евтушенко: Конечно, это могло его задеть, но он, по-моему, понимал, как это произошло. Мы же с Беллой очень любили их. Мы с ними дружили. Белла была лучшей подругой Гали! Галя очень ее любила.
Волков: Белла пришла, вы говорили, на вашу свадьбу с Галей?
Благословила ваш союз?
Евтушенко: С фартучком, да, с фартучком пришла. Да потом и Миша к нам заходил. Редко, правда. У меня с ним сохранились какие-то отношения, но все-таки что-то между нами повисло.
Волков: А чем второй ваш брак отличался от первого, с Беллой? Что нового вошло в вашу жизнь с Галей Сокол?
Евтушенко: Галя просто мне на многое открыла глаза. Потому что она прошла жизнь девочки из семьи врагов народа. Вы знаете, несмотря на то, что у меня оба дедушки были арестованы, я как-то это не очень сильно чувствовал. А через нее у меня это появилось. «Во мне твою мать на допросы таскают… Я старше себя на твои тридцать три…» Она была старше меня, двадцать восьмого года рождения. Она очень многому меня научила, рассказала мне много такого, чего я не знал. Она сыграла огромную роль в моем становлении, я стал во многом другим человеком. Гораздо резче и настойчивей стал.
Волков: Это был безмятежный брак или вы сталкивались? С кем вы больше конфликтовали – с Ахмадулиной или с Галей Сокол?
Евтушенко: Ну, с Беллой было всё как-то быстро очень. А с Галей я прожил ведь семнадцать лет!
Волков: Вы сразу зарегистрировались ведь?
Евтушенко: Да. Это был ее первый зарегистрированный брак. И она была совершенно безупречна как женщина, как жена. Абсолютно безупречна.
Волков: Кто готовил дома?
Евтушенко: Галя очень хорошо готовила. В отличие от Беллы. Нет, Белла старалась всегда, она не уклонялась от этого. Но Галя была очень хозяйственная. Она и стихи очень любила. Любила и понимала. Но могла быть беспощадной. Я никогда не забуду, как она сказала – вот это была чистая Галя! – когда умер Луговской, которого я хорошо знал…
Волков: Прекрасный поэт!
Евтушенко: Его «Алайский рынок», написанный в Ташкенте белыми стихами – это поразительная вещь!
Так вот, когда мы устраивали поминки по Луговскому, пришел Лесючевский. Он припоздал. А Лесючевский был стукачом.
Волков: А также директором издательства «Советский писатель».
Евтушенко: Он известный был рецензент КГБ, официальный, вроде пресловутого Эльсберга[57]. И вот Лесючевский входит, а там много уже вдов накопилось, и они все, конечно, зависели от него. И они говорят ему льстиво: «Садитесь, Николай Васильевич!» Это человек колоссальной власти был, его все боялись. А Галя через весь стол… Вот это Галя! Она на Красной площади плясала цыганочку, когда Сталин умер. Заставила Луконина пойти с ней на Красную площадь и там плясала! Ее хотели разорвать в клочья, Миша мне рассказывал, что он еле ее выручил.
Так вот, с Лесючевским… «Садитесь, Николай Васильевич!» А Галя говорит: «Ничего! Те, кто сажали, пусть постоят!» Вот что такое была Галя! А как она сказала мне насчет «Бабьего Яра»? «Женя! Это так страшно, что про это нельзя писать вообще! Ты меня понимаешь? Я не говорю, что это хорошие или плохие стихи. Про это не надо писать! Нельзя! Нельзя трогать это!» Вот такой человек она была.
Волков: Она была, не зная того, последователем Теодора Адорно, который сказал: «После Освенцима нельзя писать стихи».
Евтушенко: Правда? Я этого не знал. Ну что же, какая-то большая, самая главная правда в этом есть. Потому что такую боль человеческую трудно описать. Галя была моей совестью.
Волков: Компасом моральным в каком-то смысле?
Евтушенко: Да! Но! Она вдруг совершенно неожиданно поздравила меня со стихами «Сопливый фашизм». Галя понимала: это был смелый поступок тогда. Потому что я пошел против этих фашистят маленьких. А когда она приехала на Кубу – она ведь сначала не хотела ехать, – ей вдруг дико понравился Фидель Кастро, он же был необыкновенно обаятелен. Фидель любил тогда ходить по улицам. Конечно, у него была охрана, но и любовь народная его окружала невероятная! И Галя мне рассказывала, что он ее зачаровал… зачаровал просто. Она ходила за ним целый день. Говорит: «Это же явление природы, а не человек!»
Или она говорила: «Тебе не нужно продаваться. Ни за что ты не должен идти на уступки, соглашаться. Мы заработаем как-нибудь денег, не пропадем». Говорила, а все-таки боялась за меня. Потому что любила. Ее не было рядом со мной в Коктебеле, когда я ходил на телеграф отправлять телеграммы Брежневу и Дубчеку. Я с ней не советовался даже. И когда я вернулся, она была уверена, что меня арестуют. Это же гигантские геополитические события происходили!
Волков: Тектонические политические сдвиги…
Евтушенко: Тектонические сдвиги, вот видите! Она это поняла. А мы охотники были до нелегальной литературы. Мы не занимались ее распространением, а просто читали, читали, читали… насыщались. Она всегда доставала такие книжки. И после Коктебеля она говорит: «Надо сжечь часть книг». И мы сразу же сожгли. Сидели с ней, она плакала, говорила, гладила меня… Очень боялась за меня. Но не тронули почему-то…
Короче говоря, она была безупречна как жена. Но не знаю я, что со мной происходило… Я ведь ее очень любил тоже. Вот поверьте мне! Я ее очень любил! Ну почему это вот может сочетаться в мужчине? Вот это ненасытное любопытство… Ничего больше женщин мне так в жизни не нравилось… Они давали мне столько счастья! Они были самыми хорошими моими друзьями. Они никогда меня, никогда не предавали. Вот и с Беллой: мы не разошлись – мы разминулись. Всему хорошему, что во мне есть, я научился у женщин. Я серьезно говорю. Это с детства. Я обожал женщин всегда. Ну не мог я удержаться… Ненарочно я это делал! Но, конечно, Галю это ранило.
И тогда у нас начинались с ней споры. Гордость не позволяла ей говорить о женщинах, и она меня начинала упрекать за стихи. Она могла быть беспощадной совершенно. У меня есть стихотворение «Евдокия Лопухина». Пожалуй, это Галя, вот такая и она была, заговорщица… Стала уходить не то что в политическую деятельность, но начала помогать заключенным, то-сё, другое, третье. И стихи ей мои перестали нравиться. Она стала ругать мои стихи.
Волков: Да, это уже основание для развода…
Евтушенко: И не потому, что стихи уж такие были плохие – из-за ревности.
Волков: А сын, который у вас появился, это была ее инициатива или ваша?
Евтушенко: Да, ее, ее. Потому что я… Я описываю это в поэме «Дора Франко»… я запутался абсолютно!
Волков: Вы говорите там о трех женщинах…
Евтушенко: Да, я запутался между тремя… Я запутался между тремя… Актриса Театра на Малой Бронной Наташа Никонова – я в нее влюбился – раз. Потом с другой актрисой этого же театра у меня был роман – два… И Галя. На Малой Бронной тогда, в 1967 году, поставили спектакль по моей «Братской ГЭС». Наташа замечательно Нюшку играла, а ту, другую актрису не выбрали на эту роль. Хотя у нее фактура, наверное, больше подходила. Ставил спектакль Саша Поламишев – был такой режиссер. Знаменитый был спектакль, с декорациями Олега Целкова. Там очень здорово, потрясающе играла Лидия Сухаревская – Пирамиду египетскую.
Волков: Для вас этот спектакль оказался еще и по личным причинам важен?
Евтушенко: Мы не могли сдать спектакль в Москве, цензура не пропускала. И тогда Андрей Гончаров, главный режиссер театра, придумал, что надо съездить в Латвию, в одну из стран моих предков, и там прекрасно мы этот спектакль сдали! И на премьере, блестяще Саша Поламишев это поставил, мы пустили экраном, как танцуют парни на бетоне, знаменитые были кадры, потом их часто показывали. А на сцене Наташа танцевала твист:
Лысый с телехроники,
с ног чуть не валясь,
умоляет:
«Родненькие,
родненькие,
вальс!»
Но на просьбы робкие —
свист,
свист,
и танцуют
родненькие
твист,
твист…
И тут Наташка выходила и босиком плясала. И вот я иду к Наташе в гримерку и вдруг вижу – сидит она, а у нее все ноги в крови. Ей бросили на сцену толченое стекло! Та, другая актриса бросила. Я написал об этом случае стихотворение «Твист на гвоздях», только там не толченое стекло, а гвозди бросили. Вот что там было! Так… теперь с Галей! Я стихи об этом зашифрованные написал – «Краденые яблоки». Боже мой! Вот как всё спуталось! Я не знал, что и делать.
А мне приглашение было в Копенгаген и в Чили. И я попросился, чтоб меня отправили… Я точно знал, что поеду в Латинскую Америку. Как можно дольше там пробыть – и всё! Я не знал, что делать… Когда я уже поехал в Копенгаген, меня не хотели пускать сначала, я как-то вырвался. В Чили Пабло Неруда меня ждал… Вот там я встретил Дору Франко, колумбийскую фотомодель. И не возвращался десять месяцев…
То, что я чувствовал тогда, в 1968-м, я описал в поэме «Дора Франко»: что подступает что-то страшное. И Дора это почувствовала как любящая женщина. А я-то, дурак тоже… поэт… не понял, что это женская интуиция. Я заподозрил ее!
Волков: Заподозрили, что она тоже подослана?
Евтушенко: Ох, боже! Какой позор! У меня же был такой случай уже однажды. Я обжегся! С литовской моделью, которая тоже меня любила… Я переживал из-за угрозы, нависшей над Чехословакией. И Дора чувствовала это. И когда это произошло, Дора вдруг сказала: «Ради бога, останься со мной, не уезжай сейчас, подожди какое-то время!» Ну что делать, я был дитя холодной войны, у меня было всё перевернуто в душе… И я сказал ей такую вещь, от которой мне тут же стало стыдно. Я сказал: «Тебя кто-то научил мне это предложить, да?» А она бросилась бежать в Амазонку! Топиться! К пираньям! И кстати, когда я ее встретил сейчас, два года назад, она мне ни словом не напомнила об этом. Ни словом…
А к Гале я не возвращался десять месяцев. Объехал тогда двенадцать стран, и даже в Америку попал, и на «Queen Elizabeth»[58], и чуть-чуть не отправился вместе со знаменитым путешественником польским, который на яхте «Опти» один путешествовал кругосветно (Леонид Телига. – Ред.), и на Таити попал – там просто целое дело было!
Волков: Это вы убегали от ваших проблем…
Евтушенко: А на Таити я от Гали получил телеграмму, что у меня есть сын. Она взяла Петю. Это замедлило наш развод. Я порвал с Наташей. Ребенка у меня еще не было. Я это оценил, я понял, что для Гали это важно, что я для нее важен, что это она сделала для меня. И я вернулся к ней. К сожалению, это не помогло. Семнадцать лет! Это же гигантский кусок жизни! Но невозможно стало жить с Галей, Галя стала пить. С Беллой, бывало, выпивала… Они дружили просто. Но, знаете, было тяжело видеть мне иногда их вместе, очень тяжело.
Она видела всё, конечно, что происходит. Но как она пыталась удержать меня! Может быть, ей обидней всего было, что она была совершенно безупречной как жена, в смысле верности…
Мы сейчас с ней редко, конечно, разговариваем, но у нас есть общая проблема – Петя. Очень ей тяжело достался этот ребенок. И меня просто потрясло, какие сегодня циничные нравы у нашей прессы. Они же прекрасно знали, я же писал о нем, о его болезни. Но они его подловили, зная, что он лечится и так далее… У него какая-то форма шизофрении была. Он способный вообще-то был мальчик, но в Америке не выдержал. У него наследственность тяжелая. Галя это не проверяла, неопытная была. Но она столько посвятила ему жизни!.. Мы сейчас с ней говорим о нем и вообще говорим по-человечески. У нас дружеские отношения. Я до сих пор с огромной благодарностью и любовью отношусь к Галине Семеновне. Это бесстрашная женщина, которая и меня научила бесстрашию… Очень многому научила меня в жизни.