Загадочная история
9 июня 1925 года Маяковский написал Лили Брик второе письмо:
«Дорогой, любимый, милый и изумительный Лилёнок.
Как ты и сама знаешь – от тебя ни строчки. Я послал тебе уже 2 телеграммы и 1 письмо, и от тебя даже ни строчки приписки к письмам Эльзе!»
Лили Юрьевна не писала Маяковскому, видимо, из-за того, что ей было не до него – из Крыма вернулся Краснощёков, и они собирались поехать отдохнуть (ведь оба только что тяжело болели).
А Маяковский в своём письме продолжал:
«Я живу здесь ещё скучнее, чем всегда. Выставка осточертела, в особенности разговоры вокруг неё. Каждый хочет выставить свой шедевр показистей и напрягает всё своё знание французского языка, чтобы сказать о себе пару тёплых слов».
Высказывание поразительное! Маяковскому «осточертело» то, что участники выставочной экспозиции рекламировали свои экспонаты. А сами футуристы? Разве они на протяжении более десятка лет везде и всюду без устали не превозносили свои произведения, убеждая всех в том, что их нетленные шедевры – искусство будущего? Что же касается самого Маяковского, то по части произнесения «тёплых слов» в свой собственный адрес равных ему, пожалуй, просто не было.
Получалось, что футуристам, ставшим лефовцами, подобная реклама (и самореклама) была позволительна, а всем остальным категорически противопоказана.
И вот тут-то произошло событие, которое совсем нетрудно было спрогнозировать.
Вечером 9 июня Маяковский читал стихи в советском полпредстве. А потом…
Аркадий Ваксберг:
«Маяковского дочиста обокрали. Забрав двадцать пять тысяч франков и оставив ему (вероятно, чтобы смог добраться до полиции) лишь три. Не три тысячи – три франка».
Эльза Триоле:
«Это обнаружилось позднее, когда же я пришла утром к Володе, он ещё спокойно жевал свой «жамбон», сидя без пиджака, у столика. Потом встал, надел пиджак, висевший на спинке стула, и привычным жестом проверил на ощупь, сверху вниз, карман – всё ли на месте. И я увидела, как он вдруг посерел! Бумажник! Обыскали комнату, бросились к хозяйке, и вот мы уже бежим в ближайший полицейский участок…
Идём молча, каждый думает свою думу…
Денег вор не оставил совсем, и я прикидываю, что бы такое продать…
Володя же, может быть, думает о том, как он во второй раз вернётся в Москву не солоно хлебавши, с первого этапа кругосветного путешествия, которое так и не состоится».
Но обратим внимание на то, как встретил Маяковский благородный порыв обеспокоенной и расстроенной Эльзы:
«Наконец я говорю Володе, что можно было бы продать мою меховую накидку и кольцо – единственное моё имущество. Володя смеётся и, сразу повеселев, бодро говорит, что продавать ничего не нужно, что ни в коем случае не надо менять образа жизни, что мы будем по-прежнему ходить в ресторан «Гранд-Шомьер», покупать рубашки и галстуки и всячески развлекаться, и что в кругосветное путешествие он отправится…
Так оно впоследствии и оказалось, хотя поиски полиции ограничились показаниями хозяйки, опознавшей вора, хорошо известного полиции».
Удивляет эта поразительная уверенность поэта в том, что случившееся никак не повлияет на его «образ жизни». С чего бы это вдруг? Не с того ли, что этот «образ» определял кто-то другой, для кого двадцать пять тысяч франков – сущие пустяки? Кем являлся этот загадочный «другой», догадаться совсем не трудно.
А вот как эта история описана чуть позднее самим Маяковским в письме Лили Брик:
«В прошлую среду… меня обокрали, как тебе известно, до копейки (оставив 3 франка – 30 коп<еек>!) Вор снял номер напротив меня в Истрии, и когда я на двадцать секунд вышел по делам моего живота, он с необычной талантливостью вытащил у меня все деньги и бумажник и скрылся из номера в неизвестном направлении. Все мои заявления не привели ни к чему, только по приметам сказали, что это очень известный по этим делам вор. Денег по молодости лет не чересчур жалко. Но мысль, что моё путешествие прекратится, и я опять дураком приеду на твоё посмешище, меня совершенно бесила».
Обнищавший в один момент Маяковский обратился за помощью, конечно же, не только к французской полиции, но и в советское полпредство. К его главе он зашёл в сопровождении Эльзы Триоле:
«Ясно помню, как Маяковский рассказывал о краже полпреду Леониду Красину и как тот не только не посочувствовал и не предложил помочь, но и язвительно и почти радостно сказал: «На всякого мудреца довольно простоты!» Да, в то время многие были рады, что-де Маяковский остался в дураках, злорадствовали и смеялись».
В Москву, в Госиздат, была тотчас отправлена телеграмма с просьбой выслать деньги.
И вот тут Маяковскому неожиданно крупно повезло. Ваксберг пишет:
«По чистой случайности в это время Лиля выбивала для Маяковского деньги в государственном издательстве, которое выпускало собрание его сочинений. ‹…› В счёт будущих платежей издательство отправило для него деньги на адрес советского посольства в Париже, где ему выдали авансом ту сумму, о переводе которой пришло сообщение из Москвы. Приунывший было Маяковский снова стал почти богачом…»
В 13-томном Собрании сочинений Маяковского возмещение украденной суммы прокомментировано так:
«Госиздат телеграфно сообщил своё согласие возместить сумму, которая была выдана Маяковскому Торгпредством СССР в Париже».