Страна Мексика
«Моё открытие Америки»:
«Сейчас же за таможней пошла непонятная, своя, изумляющая жизнь.
Первое – красное знамя с серпом и молотом в окне двухэтажного дома.
Ни к каким советским консульствам это знамя никак не относится. Это «организация Проаля». Мексиканец въезжает в квартиру и выбрасывает флаг.
Это значит:
«Въехал с удовольствием, а за квартиру платить не буду». Вот и всё.
Попробуй – вышиби».
До столицы страны поэт добирался поездом.
«Моё открытие Америки»:
«Отъехали в девять вечера.
Дорога от от Вера-Круц до Мехико-Сити, говорят, самая красивая в мире…
Я встал рано. Вышел на площадку…
Такой земли я не видел и не думал, что такие земли бывают.
На фоне красного восхода, сами окрашенные красным, стояли кактусы. Одни кактусы».
Об этой дороге рассказывает и стихотворение «Тропики (дорога Вера-Круц – Мехико-сити)»:
«Смотрю: / вот это – / тропики.
Всю жизнь / вдыхаю наново я.
А поезд / прёт торопкий
сквозь пальмы, / сквозь банановые.
Их силуэты-веники
встают рисунком тошненьким:
не то они – священники,
не то они – художники.
Аж сам / не веришь факту:
из всей бузы и вара
встаёт / растенье – кактус
трубой от самовара».
О прибытии в столицу – в том же очерке «Моё открытие Америки»:
«Диего де-Ривера встретил меня на вокзале…
Я раньше только слышал, будто Диего – один из основателей компартии Мексики, что Диего величайший мексиканский художник, что Диего из кольта попадает в монету на лету. Ещё я знал, что своего Хулио Хуренито Эренбург пытался писать с Диего».
Кроме Диего де ла Риверы Маяковского встречал и представитель советского посольства, о чём 10 июля сообщила столичная газета «Эксельсиор»:
«Владимир Маяковский, известнейший из современных русских поэтов, прибыл вчера в нашу столицу и был встречен на станции представителем Советского посольства, в помещении которого он и поселился в качестве гостя…
Господин Маяковский рассказал нам о том интересе, который он всегда испытывал по отношению к Мексике, выразил удовлетворение, что его давнее желание посетить эту страну наконец осуществилось, и сообщил, что намеревается остаться в ней в течение месяца…
– Я знал, что здесь мне окажут приём лучший, чем в какой-либо другой стране в Америке».
В это время в дневнике главного редактора журнала «Печать и революция» Вячеслава Полонского появилась интересная запись, рассказывающая о посещении им бывшего политкаторжанина и поэта, ставшего заведующим ленинградским отделением ГИЗа (Госиздата) Ильи Ионовича Ионова (Бернштейна):
«1925. 24. VI.
Был в Ленинграде…
Ионов – встрёпанный, электрический, кипит, торгуется, бранится, восхищается своими книжками… «Вы посмотрите, как издавали раньше, и как издаю я», – и тычет пальцем в цену, скрывая от неопытного, что рублёвая книжка дореволюционная издавалась в 3000, а рублёвая нынешняя в 30 000…
Есенин тёрся, униженно льстя Ионову, не зная, куда девать руки, улыбаясь полусмущённо, точно сознаваясь перед всеми, что он льстит, лебезит, продаётся. Жалкое впечатление. Посвятил Ионову стихотворение, кое начинается словами: «Издатель славный…» Ионова слегка затошнило: «Удобно ли печатать?» – спрашивает».
Стихотворение Сергея Есенина начинается так:
«Издатель славный! В этой книге
Я новым чувствам предаюсь.
Учусь постигнуть в каждом миге
Коммуной вздыбленную Русь».
Вячеслав Полонский (опять об Ионове):
«Он купил у Есенина собрание стихов – тот поэтому ходит перед ним на задних лапах. Пресмыкается – очень больно, такой огромный талант, но алкаголик, без чувства достоинства. Мне он очень долго и ветиевато говорил, что он от москвичей ушёл, что они «без идеологии», а он теперь переродился. Он принял Советскую власть и без идеологии не может. Я почувствовал без труда, что он «подлизывается»».
В третьем четверостишии Есенин вновь обращается к издателю Ионову:
«Но ты видением поэта
Прочтёшь не в буквах, а в другом,
Что в той стране, где власть Советов,
Не пишут старым языком».
Вячеслав Полонский:
«Подвыпив, Есенин мне жаловался: «Не могу я, уеду из России, сил нет, очень меня притесняют. Денег не дают» и т. д. Жалкое зрелище.
Печальна судьба этого человека. Дарование огромное, но гибнет безвозвратно, если не погиб. Ни культуры, ни самоуважения, ни своей среды, ни объём<ного?> взгляда на жизнь. Неудивительно, что пьёт мертвецки. В пьяном виде стеклом вскрыл себе жилы на левой руке и не давался, когда хотели перевязать рану. Шрам остался ужасный, – он поэтому носит на руке шёлковую повязку.
Но стихи всё ещё хороши. Сколько в них ощущения гибели, развала, разгрома. Деревня ещё никогда не говорила таким поэтическим языком. Но его жалко».
А Маяковский устраивался в Мексике. И 15 июля написал очередное письмо Лили Брик:
«Дорогой, дорогой, миллион раз милый, и один раз и навсегда любимый Кисит.
Я в Мексике уже неделю. Жил день в гостинице, а потом переехал в полпредство. Во-первых, это приятней, потому что и дом хороший, и от других полпредств отличается чрезвычайной малолюдностью. ‹…› Во-вторых, это удобно, так <как> по-испански я ни слова… ‹…› В-третьих, и деньгов нет, а здесь складчина по 2 песо (2 руб.) в день, что при мексиканской дороговизне – сказочно».
Опять обратим внимание: оказавшийся в Мехико Маяковский не знает языка, на котором общается местное население, и денег у него не густо, но в приведённых строках письма – никакой печали. Фразы звучат бодро и даже весело.
«О Мексике…
Я попал не в сезон (сезон – зима), здесь полдня регулярно дожди, ночью холода и очень паршивый климат, т. к. это 2400 метров над уровнем моря, поэтому ужасно трудно (первые две недели, говорят) дышать и сердцебиения, что уже совсем плохо.
Я б здесь не задержался более двух недель. Но, во-первых, я связался с линией «Трансатлантик» на пароход (а это при заказе обратного билета 20 %! скидки), а во-вторых, бомбардирую телеграммами о визе Соединённые Штаты. Если же Соединённых Штатов не выйдёт, выеду в Москву около 15 августа и около 15–20 сентября буду в Москве».
Ещё на одном месте этого послания стоит задержать внимание:
«Детик!.. …если ты поедешь в Италию, боюсь, что это у меня не выйдет из-за проклятой кражи!»
Почему «проклятая кража» не позволяла Маяковскому поехать в Италию, не очень понятно. Ведь «похищенная» сумма была восполнена почти полностью. Может быть, надо было просто напомнить о ней перлюстраторам его писем?
В Мексике российскому поэту сразу бросился в глаза революционный настрой всех её жителей. «Моё открытие Америки»:
«Прежде всего, о слове «революционер». В мексиканском понятии это не только тот, кто, понимая или угадывая грядущие века, дерётся за них и ведёт к ним человечество, – мексиканский революционер – это каждый, кто с оружием в руках свергает власть – какую, безразлично.
А так как в Мексике каждый или свергнул, или свергает, или хочет свергнуть власть, то все революционеры».
Вскоре поэта повели смотреть местную достопримечательность – бой быков. Владимир Владимирович сразу встал на сторону убиваемых животных:
«Я видел человека, который спрыгнул со своего места, выхватил тряпку тореадора и стал взвивать её перед бычьим носом.
Я испытал высшую радость: бык сумел воткнуть рог между человечьими рёбрами, мстя за товарищей-быков.
Человека вынесли.
Никто на него не обратил внимания…
Единственное, о чём я жалел, это о том, что нельзя установить на бычьих рогах пулемётов и нельзя его выдрессировать стрелять.
Почему нужно жалеть такое человечество?»
Одной из мексиканских газет Маяковский дал интервью, сказав, что…
«…приехал в Мексику, потому что это единственная страна западного полушария, в которой охотно принимают русских. ‹…› Поскольку дипломатические отношения между Россией и другими странами западного полушария отсутствуют, это единственная страна, «куда можно приехать на законном основании»».
Александр Михайлов обратил внимание ещё на один нюанс этого интервью:
«О политике Маяковский не рискует говорить подробно, потому что, замечает он, «это не моя специальность». Хитрит».
Бенгт Янгфельдт тоже заметил эту «хитрость» поэта:
«Отвечая на вопросы журналистов о том, получал ли он какие-либо задания от советского правительства и был ли членом партии, Маяковский подчёркнуто ответил, что «уже давно отошёл от официальной политической деятельности» и что пребывание в Мексике носит чисто литературный характер и не имеет какого-либо политического значения».
И тут Янгфельдт, любящий (как мы уже говорили) употреблять романтичные и лиричные словесные обороты, неожиданно заговорил с прозаичной жёсткостью:
«Осторожный – и не совсем правдивый – ответ предназначался главным образом не читателям мексиканских газет, а американской миграционной службе. Маяковский прекрасно знал, что именно положение советского поэта и рупора коммунизма было основным препятствием для получения визы в США».
На вопрос мексиканского журналиста, не собирается ли советский поэт посетить также Северо-Американские Соединённые Штаты, Маяковский ответил, что он…
«…охотно поехал бы туда, если бы получил приглашение».