Накануне «ездки»

Первым «казнённым» бунтарём оказался бывший эсертеррорист Борис Викторович Савинков. По официальной версии поздно вечером 7 мая 1925 года он покончил жизнь самоубийством, выбросившись из окна пятого этажа здания ГПУ на Лубянке, где отбывал заключение. Однако в книге Александра Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» говорится о том, что с Савинковым расправились гепеушники. Они очень часто потом выбрасывали из окна тех, кто был приговорён ими же к уничтожению.

Приговорённый к расстрелу, заменённому десятью годами тюремного заключения, Савинков писал много писем, которые адресовались руководителям белой эмиграции. В этих посланиях Борис Викторович призывал непримиримых врагов большевиков прекратить борьбу с СССР. Существует версия, что все его письма на самом деле изготовлял Яков Блюмкин, имевший способность подделывать чужие почерки.

В тот момент большевистские вожди неожиданно заинтересовались мудростью тибетских старцев. Обитателям Кремля очень хотелось узнать, каким это образом в Тибете, где нет ни армии, ни спецслужб, монахам удаётся осуществлять контроль над мыслями и чаяниями десятков тысяч своих соотечественников, удерживая в подчинении весь народ. Гепеушникам была дана команда выяснить это. И по личному приказу Феликса Дзержинского сотрудники ОГПУ Яков Агранов, Глеб Бокий и Яков Блюмкин занялись изысканиями в области оккультных наук.

К этой гепеушной акции было решено привлечь российского художника, писателя и археолога Николая Константиновича Рериха, находившегося за границей. Существует версия, что чекисты поддерживали контакты с Рерихом давно. Гепеушники планировали свергнуть Далайламу XIII и провозгласить Рериха «Рета Рагденом», то есть правителем страны.

Для осуществления этой затеи владевший восточными языками Блюмкин был отправлен в Афганистан.

Его двоюродный брат Аркадий Бергер, носивший фамилию Максимов и работавший в ОГПУ, продолжал следить за Борисом Бажановым, отсылая на Лубянку чуть ли не ежедневные отчёты о том, что делал и что говорил опекаемый им секретарь политбюро.

А Яков Блюмкин тем временем прибыл в Афганистан и вошёл в контакт с сектой исмаилитов (шиитская ветвь ислама), которые поклонялись своему лидеру Ага-хану, считая его живым богом. Ага-хан жил тогда в Индии. И с одним из исмаилитских караванов под видом дервиша (нищенствующего набожного отшельника) Блюмкин пересёк индийскую границу. Но был арестован. Однако вскоре из тюрьмы бежал, прихватив с собой кое-какие секретные документы.

А Николай Рерих в это время готовился начать грандиозную экспедицию по Центральной Азии.

Теперь вспомним Давида Соломоновича Шора, того самого музыканта, который ещё в 1913 году обратил внимание на молодого поэта, так элегантно танцевавшего в поставленном им спектакле «Владимир Маяковский». В мае 1925 года Давид Шор и Ицхак Рабинович (в ту пору руководивший еврейскими спортивными и молодёжными организациями страны Советов) направили меморандум председателю Совнаркома Алексею Рыкову и главе КомЗЕТа (исполнявшему обязанности и председателя ВЦИК) Петру Смидовичу. Шор с Рабиновичем требовали прекратить начавшееся тогда в СССР преследование евреев, освободить арестованных сионистов, разрешить евреям изучать иврит, и не препятствовать их эмиграции в Палестину.

Рерихи во время экспедиции на Тибет, 1925.

Владимир Маяковский в это время был занят подготовкой к очередной поездке за рубеж. Для того чтобы предстоящий вояж был успешнее предыдущего, поэту требовалось более надёжное прикрытие. Гепеушники нашли его – появилась прекрасная возможность отправиться за рубеж в качестве одного из организаторов выставки в Париже и в качестве автора выставляемых на ней рекламных плакатов. Аркадий Ваксберг об этом написал:

«По столь серьёзной причине он добивался специальной командировки и отправился в Париж вместе с автором проекта советского павильона на выставке, архитектором Константином Мельниковым, и своим другом, фотохудожником Александром Родченко».

В приведённой фразе есть неточности. Начнём с конца.

О друге Маяковского, фотохудожнике Александре Михайловиче Родченко, Бенгт Янгфельдт написал:

«Родченко… уехал в Париж в марте…»

Так что Родченко был уже во Франции, в то время как Маяковский находился ещё в Москве.

А архитектор Константин Степанович Мельников как главный куратор строительства советского павильона должен был быть на месте его возведения ещё раньше.

Кроме того, Маяковский и в этот раз добирался до Парижа знакомым ему маршрутом: до Кёнигсберга – на самолёте, а оттуда – поездом. Вряд ли Мельникову с Родченко были по карману билеты на самолёт.

Сомнительно также утверждение, что выставка в Париже явилась «серьёзной причиной» для добывания специальной командировки во Францию. Как раз наоборот, заранее запланированная гепеушниками поездка Маяковского за рубеж теперь прекрасно прикрывалась парижской выставкой, и он из поэта, славящего режим большевиков, превращался в простого художника. Ему уже ничего не нужно было «добиваться» – всё и так шло по плану, разработанному на Лубянке.

Не очень убеждает и утверждение Янгфельдта, который написал:

«Маяковский покинул Москву лишь в конце мая. Для этого было несколько причин: во-первых, советский павильон был готов только в начале июня, во-вторых, культурно-политическая ситуация требовала его присутствия в Москве».

Вряд ли срок завершения строительства советского павильона и «культурно-поли тическая ситуация» в Москве могли хоть как-то влиять на дату отбытия Маяковского за границу. Здесь всё решали организаторы и кураторы его поездки. Как было ему сказано, что надо уехать в конце мая, так он и уехал. Якобы на открытие выставки.

Слово «якобы» употреблено нами потому, что, судя по всему, сама выставка не очень интересовала поэта. Ваксберг пишет:

«…истинная цель поездки состояла в другом: он не терял надежды добиться всё-таки американской визы».

Отъезд поэта из Москвы планировался на конец второй декады мая. Но этого не случилось. По причине довольно экстравагантной. О ней – Бенгт Янгфельдт:

«…он должен был покинуть Москву ещё 20-го, но проиграл дорожные деньги и задержался на несколько дней в надежде отыграться».

Об увлечении Маяковского картами – Лев Никулин:

«Мне кажется, отчасти правы были те, кто говорил, что игра отвлекала его, служила отдыхом после долгих часов труда, после почти непрерывной работы мысли не только за письменным столом или в редакции, а всюду, даже на прогулке, даже в полусне, когда мозг продолжает свою работу. В этой работе нет ни выходных, ни отпускных дней, здесь «рабочее место» всюду и везде до той минуты, пока, наконец, в руках у автора уже не рукопись даже, а напечатанное произведение».

Вряд ли эти слова оправдывают любителя картёжной игры, чуть не провалившего порученное ему ответственное дело. Хотя, впрочем, и эта игра тоже могла быть запланирована Лубянкой, чтобы Маяковского воспринимали не только художником, но ещё и жутким картёжником.

Сумел ли поэт отыграться или нет, об этом достоверные свидетельства отсутствуют. Известно лишь, что ему пришлось нагонять события.

25 мая 1925 года в журнале «Смена» было опубликовано стихотворение Маяковского «Красная зависть», в котором говорилось о том, что поэт завидует молодым, которым предстоит жить в грядущем, и прославлялось Общество друзей воздушного флота. Стих начинался с портрета поэта:

«Я / ещё / не лыс / и не шамкаю,

всё же / дядя / рослый с виду я».

И в тот же день (25 мая) этот «дядя рослый с виду» отправился на Ходынское поле, сел на самолёт и вылетел в Кёнигсберг. В «Я сам» об этом сказано:

«Еду вокруг земли. Начало этой поездки – последняя поэма (из отдельных стихов) на тему «Париж». Хочу и перейду со стиха на прозу. В этот год должен закончить первый роман»..