Прощание с поэтом
Тело Есенина было доставлено в Москву.
Василий Болдовкин:
«Вечером, входя в Дом печати, на фронтоне здания я прочёл: «Тело великого русского поэта Сергея Есенина покоится здесь». Подходя к парадной двери, встретил Сергея Клычкова без шапки, всего в снегу. Он бросился ко мне на шею, истерически рыдая, восклицал:
– Нету, Вася, с нами Сергея, ушёл Серёжа!..
Я пошёл в зал. Много знакомых лиц, с которыми Сергей знакомил меня. Вот в слезах сидит Вс. Мейерхольд, рядом с ним Зинаида Райх. Вот отец, мать, сёстры Сергея…
С помоста послышались слова – читал В. И. Качалов:
Не жалею, не зову, не плачу…
Да, Сергей, ты уже не плачешь, но плачут миллионы людей. Беспрерывно играет траурный марш. Поздно ночью расходимся».
Анна Берзинь (она была членом похоронной комиссии):
«Товарищи несли почётный караул; непрерывной лентой проходили москвичи перед гробом Есенина. Окна были открыты настежь, на дворе стояла оттепель. С крыш падали капли и звонко разбивались о тротуар. Стоя у открытого окна, я слушала весеннюю капель, казалось, плачет даже сам дом. Весна и стихи Есенина – всё это неразрывно связано, и вот, словно стараясь проводить Сергея, стояла весенняя погода, а был конец декабря».
Есенина похоронили на Ваганьковском кладбище неподалёку от могилы его друга Ширяевца. Председателем похоронной комиссии был Александр Воронский.
Знал ли Маяковский (хотя бы что-то) об истинной причине кончины Есенина?
По кабинетам и коридорам Лубянки наверняка распространилась тогда молва о том, как один из сотрудников ОГПУ отказался работать на это учреждение, как пытался прятаться, как бежал, но был настигнут, и как за своё дезертирство был сурово наказан.
Маяковский не мог не слышать этих разговоров. И они вряд ли его удивили, поскольку в августе месяце он сам был очевидцем смерти Эфраима Склянского.
Между тем в конце октября произошла другая кончина, ещё более загадочная. Ведь через четыре дня после того, как Христиан Раковский написал и отправил письмо Дзержинскому, умер Михаил Фрунзе, сменивший Склянского на посту первого заместителя наркомвоенмора, а затем и возглавивший Красную Армию.
Полная тайн и загадок смерть Фрунзе побудила Александра Воронского подробно рассказать всё, что было ему известно о роковой хирургической операции наркомвоена, Борису Пильняку, который только что вернулся из очередной поездки в Японию. Воронский попросил написать об этой трагедии, и Пильняк сочинил повесть о командарме Гаврилове, которого направил на операцию «негнущийся человек» из руководящей «тройки», которая «решала всё».
9 января 1926 года трагическое повествование о судьбе командарма Гаврилова было закончено. Оно получило название «Повесть непогашенной луны». Сдав её в журнал «Новый мир», Борис Пильняк вновь укатил в Японию.
Писатель Андрей (Юлий Михайлович) Соболь 13 января того же года записал в дневнике:
«…пустота, ощущение, что нет воздуха, что нависла какая-то глыба. Ещё никогда в нашем писательском кругу не было такого гнетущего настроения – настроения опустошённости, стеклянного колпака… Сникли и посерели все».
А находившийся на Капри А. М. Горький отправил письмо Валентине Ходасевич (он в шутку называл её «Купчихой»):
«Милая Купчиха – умоляю, пришлите мне статью Бориса Лавренёва о Есенине. Очень благодарю вас за присланные вырезки; буду благодарить ещё больше за Лавренёва, ибо человек этот меня интересует…
Есенина, разумеется, жалко, до судорог жалко, но я всегда, т. е. давно уже думал, что или его убьют, или он сам себя уничтожит. Слишком «несвоевременна» была голубая, горестная, избитая душа его. А когда я прочитал, что – в числе прочих – гроб Есенина нёс Соболь, – подумал грешный, как бы и Соболь не удавился, но этот, конечно, по другим мотивам».
Горький здесь как в воду смотрел – писатель Андрей Соболь 7 июня 1926 года застрелился на Тверском бульваре у памятника Пушкину.
19 января 1926 года вышла статья Троцкого о Есенине, в которой, в частности, говорилось:
«Мы потеряли Есенина – такого прекрасного поэта, такого свежего, такого настоящего. И как трагически потеряли! Он ушёл сам, кровью попрощавшись с необозначенным другом, может быть, со всеми нами. Поразительны по нежности и мягкости эти его последние строки! Он ушёл из жизни без крикливой обиды, без ноты протеста, – не хлопнув дверью, а тихо прикрыв её рукою, из которой сочилась кровь. В этом месте поэтический и человеческий образ Есенина вспыхнул незабываемым прощальным светом…
У Есенина немало драгоценных строф, насыщенных эпохой. Ею овеяно всё его творчество. А в то же самое время Есенин… «не от мира сего». Он не поэт революции…
Поэт погиб потому, что был несроден революции. Но во имя будущего она навсегда усыновит его».
Алексей Максимович Горький не случайно отметил:
«Лучшее о Есенине написано Троцким».
Эти слова из высказываний «буревестника революции» советские цензоры потом безжалостно изымали.
В 1926 году Госиздат выпустил книгу «Сергей Александрович Есенин. Воспоминания». Матвей Ройзман написал о ней:
«Из тринадцати авторов добрая половина пишет о том, каким был Сергей в нетрезвом виде и как, в конце концов, дошёл до умопомешательства».
Виктор Кузнецов:
«Кто только ни упражнялся в очернении поэта: политики, критики, журналисты, разная мелкая мемуарная братия…»
Среди этой «братии» оказался и Маяковский. В числе тринадцати авторов книги воспоминаний о Есенине его не было. Он, по его же собственным словам, в это время усиленно раздумывал над своим стихотворением памяти ушедшего поэта. Но оно никак не складывалось. В статье «Как делать стихи?» Маяковский написал:
«Работа совпала как раз с моими разъездами по провинции с чтением лекций. Около трёх месяцев я изо дня в день возвращался к теме и не мог придумать ничего путного… За три месяца я не придумал ни единой строки».
И это писал поэт, который мгновенно откликался на любое событие.
Но строки из предсмертного стихотворения Есенина («В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей») не давали Маяковскому покоя:
«Сразу стало ясно, скольких колеблющихся этот сильный стих, именно – стих, подведёт под петлю и револьвер…
С этим стихом можно и надо бороться стихом и только стихом.
Так поэтам СССР был дан социальный заказ написать стихи об Есенине. Заказ исключительный, важный и срочный, так как есенинские строки начали действовать быстро и без промаха».
По стране и в самом деле прокатилась волна самоубийств.
Но даже «социальный заказ» не мог ускорить поэтическую работу. Маяковский в той же статье жаловался:
«Заказ приняли многие. Но что написать? Как написать?»
Написание стихотворения о Есенине было завершено лишь 25 марта 1926 года и в конце того же месяца отдано в издательство «Заккнига». 16 апреля стихотворение опубликовала тифлисская газета «Заря Востока», затем оно вышло отдельным изданием. И имело большой успех. Маяковский (в той же статье «Как делать стихи?») свидетельствовал:
«Для него не пришлось искать ни журнала, ни издателя, – его переписывали до печати, его тайком вытащили из набора и напечатали в провинциальной газете, чтения его требует сама аудитория, во время чтения слышны летающие мухи, после чтения люди жмут лапы, в кулуарах бесятся и восхваляют, в день выхода появилась рецензия, состоящая одновременно из ругани и комплиментов».
А. М. Родченко. Обложка книги В. В. Маяковского «Сергею Есенину». 1926.
Стихотоврение Маяковского «Сергею Есенину» начинается с упрёка в пьянстве:
«Вы ушли, / как говорится, / в мир иной.
Пустота… / Летите, / в звёзды врезываясь.
Ни тебе аванса, / ни пивной.
Трезвость».
В статье «Как делать стихи?» Маяковский представил Есенина точно так же, как представляла его «братия», написавшия «Воспоминания»:
«Последняя встреча с ним произвела на меня тяжёлое и большое впечатление. Я встретил у кассы Госиздата ринувшегося ко мне человека с опухшим лицом, со свороченным галстуком, с шапкой, случайно держащейся, уцепившись за русую прядь. От него и двух его тёмных (для меня, во всяком случае) спутников несло спиртным перегаром. Я буквально с трудом узнал Есенина. С трудом увильнул от немедленного требования пить, подкрепляемого помахиванием густыми червонцами. Я весь день возвращался к его тяжёлому виду и вечером, разумеется, долго говорил (к сожалению, у всех и всегда такое дело этим ограничивается) с товарищами, что надо как-то за Есенина взяться. Те и я ругали «среду» и разошлись с убеждением, что за Есениным смотрят его друзья – есенинцы».
О той поре оставил вспоминания и Николай Асеев:
«Однажды вечером пришёл ко мне Владимир Владимирович взволнованный, чем-то потрясённый:
– Я видел Сергея Есенина, – с горечью и затем, горячась, сказал Маяковский, – пьяного! Я еле узнал его. Надо как-то, Коля, взяться за Есенина. Попал в болото. Пропадёт. А ведь он чертовски талантлив».
У произведения Бориса Пильняка (о смерти командарма Гаврилова) судьба тоже сложилась непростая. «Повесть непогашенной луны» была опубликована в пятом (майском) номере журнала «Новый мир», породив грандиознейший скандал. 15 мая на заседании политбюро было принято решение о конфискации всего тиража «Нового мира» и об исключении Бориса Пильняка из числа сотрудников журналов «Новый мир», «Красная новь» и «Звезда».
Весь тираж «Нового мира» был тотчас изъят из продажи и отпечатан заново – без крамольной повести. Воронский публично отрёкся от посвящения, которым наградил его автор «Повести непогашенной луны». Но это Воронского не спасло – с поста редактора «Красной нови» он вскоре был снят и отправлен в ссылку на периферию.
А Маяковский с всё нараставшим успехом читал (по словам Александра Михайлова)…
«…прекрасное стихотворение «Сергею Есенину», где вперекор завораживающим предсмертным строкам Есенина противопоставлял сильное, славящее жизнь поэтическое слово».
Впрочем, когда знаешь предысторию кончины поэта Сергея Есенина, читая и внимательно перечитывая это стихотворение Владимира Маяковского, невольно замечаешь в нём не столько противопоставление «славящих жизнь» слов унылым «предсмертным строкам», сколько укоризненный
упрёк «дезертиру», посмевшему бросить участок, доверенный ему рыцарями революции (гепеушниками).
З декабря 1926 года на могиле Есенина покончила с собой Галина Артуровна Бениславская. Она стреляла в себя из старого револьвера системы «бульдог», который дал несколько осечек. Галину похоронили рядом с Есениным.
С кончиной Есенина Маяковский вдруг ощутил себя взошедшим на поэтическую вершину, попасть на которую он так стремился все эти годы. Соперников у него теперь не было. Поэтом революции был только он один.