Четвёртая «ездка»
На этот раз поэт решительно замахнулся на пересечение Атлантического океана – об этом он сам говорил, давая интервью газетчикам. Поэтому, когда 19 апреля 1924 года он прибыл в Берлин, выходившая там газета «Накануне» сообщила:
«Проездом в Америку прибыл вчера в Берлин Владимир Маяковский».
Владимир Владимирович намеревался, съездив в Америку, вернуться на родину уже через Тихий океан. Но это были лишь планы. Чтобы им осуществиться, требовалось разрешение на въезд в Соединённые Штаты.
Бенгт Янгфельдт:
«Запросить американскую визу в Москве было невозможно ввиду отсутствия дипломатических отношений между государствами».
Поэтому ещё 25 марта Маяковский подал запрос в британскую миссию в Москве с просьбой предоставить ему въездную визу в Великобританию. Получить этот документ он надеялся уже в Берлине, чтобы оттуда отправиться в Англию, где его поджидала Лили Брик.
Но этим планам осуществиться не удалось – поэта большевистской ориентации Соединённое Королевство видеть на своей территории не пожелало.
Об этой «ездке» Маяковский рассказал потом в стихотворении «Два Берлина»:
«Авто / Курфюрстендам-ом катая,
удивляясь, / раззеваю глаза –
Германия / совсем не такая,
как была / год назад.
На первый взгляд
общий вид:
в Германии не скулят.
Немец – / сыт.
Раньше / доллар – / лучище яркий,
теперь / «принимаем только марки»».
Иными словами, страна, проигравшая мировую войну, страна, ещё год назад чуть ли не нищенствовавшая, теперь оказалась сытой и богатой. Как так? Почему? Маяковский этими вопросами не задавался.
В Берлине у него было несколько выступлений. Первое состоялось 26 апреля на «субботнике», на который собирались писатели, художники и артисты (появившееся при большевиках слово «субботник» становилось популярным и за границей). Газета «Накануне» написала:
«Вл. Маяковский прочёл одно из своих лучших стихотворений «Необычайное приключение…»».
Следующее выступление – 29 апреля в Большом зале Палаты господ. Вечер был устроен Германским отделением Всероссийского союза работников печати. Программа была такая:
«I. Расцвет Лефа. II. Последние стихи.
Начало ровно в 8 1/2 ч. (по Лиге времени, то есть минута в минуту)».
«Лигу времени» Маяковский упомянул, рекламируя «временн?й» проект Платона Керженцева, который боролся за «научную организацию труда» и за «эффективное использование времени».
Об этом вечере – газета «Накануне»:
«Леф, по словам докладчика, отмежевался от самодовлеющего искусства. Вместо сладких звуков и молитв он хочет идти об руку с мозолистыми руками рабочего, хочет укреплять в нём бодрость, веру в правоту Октября и сам старается слиться с созидающей работой, к которой зовёт сегодня новый день Россию…
Леф хочет быть громким эхом новых звуков, несущихся по русским просторам…
Стихи Маяковского скованы из стали в горниле русской революции. Бодро и призывно звучат они, поднимают радостными криками упавший дух, улыбаются дружески солнцу, гимнами встречают крепнущую пролетарскую силу и сливаются в песнях со сплочёнными рядами новых русских людей. Маяковский – большой талант, и его эволюцию от сданного им в архив жёлтокофточного футуризма к поэзии «Леф» никоим образом не поставишь ему в упрёк».
О другом выступлении поэта – та же газета («Накануне»):
«В Майстер-зале берлинской студенческой организацией «О» был устроен вечер, посвящённый 1 Мая…
После доклада писатель Илья Эренбург прочёл отрывок из ненапечатанного романа «Жанна де Ней», а поэт В. Маяковский – несколько своих стихов».
Эренбург, как и Маяковский, находился в Берлине, надо полагать, не случайно. У обоих явно были дела, которые им поручила выполнить Лубянка.
А Лили Брик приехала в Берлин из Лондона. Она привезла с собой маленького щенка, скотчтерьера, купленного ею в Англии. Собачку назвали Скотиком. Вместе с Маяковским Лили Юрьевна провела в Германии последнюю декаду апреля и начало мая. Вполне возможно, что именно в это время между ними произошёл важный разговор.
Бенгт Янгфельдт:
«Её чувства к Краснощёкову были настолько сильны, что она решила порвать с Маяковским. Поскольку Лили было трудно сообщить о своём решении устно, он получил его в письменной форме».
Вот что она написала:
«Ты обещал мне: когда скажу, спорить не будешь. Я тебя больше не люблю. Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».
Бенгт Янгфельдт:
«Поскольку потом Маяковский скажет, что последнее, сделанное им и Лилей вместе, была собака Скотик, то момент разрыва можно отнести к их пребыванию в Берлине в начале мая».
В это время в Германии произошли драматичные события, связанные с судьбой другого российского поэта – Нестора Махно. В Данциге, где он находился под надзором польской полиции, его захватили сотрудники ГПУ (известны даже их фамилии – Еланский и Ян Сосновский), которые привезли его в Берлин. Посадив похищенного в автомобиль, гепеушники отправились сдавать его в советское постпредство. Но по пути Нестору Ивановичу удалось выброситься из машины и сдаться немецкой полиции. Судьба в очередной раз улыбнулась анархистскому атаману.
А Маяковский, так и не дождавшись визы на въезд в Америку, вместе с Лили Брик вернулся на родину.
Написанное вскоре стихотворение «Два Берлина» завершалось надеждой на то, что в Германии социалистическая революция всё же произойдёт – ведь не случайно в мае 1924 года на выборах в парламент (рейхстаг) за коммунистов проголосовало 3 712 000 человек:
«Пробьётся, / какие рогатки не выставь,
прорвётся / сквозь штык, / сквозь тюремный засов.
Первая весть: / за коммунистов
подано / три миллиона голосов».
Казалось бы, поездка Маяковского провалилась – ведь ничего из запланированного сделать не удалось. Но это – с точки зрения тех, кому истинные цели этой «ездки» неизвестны. О том, какое гепеушное дело Лили Юрьевна и Владимир Владимирович выполняли в Германии на этот раз, гадать не берёмся – когда-нибудь об этом расскажут (будем надеяться) лубянские архивы.