Невероятное везение

Криминальная история с кражей денег у Маяковского поражает обилием невероятных случайностей. «Талантливый» специалист по похищению чужих кошельков случайно оказался в банке, где советский поэт получал крупную сумму денег. Задумав кражу, этот злоумышленник решил снять номер в отеле «Истрия» напротив номера, в котором проживал Маяковский, и такой номер (совершенно случайно) оказался свободным. Грабителя, который, как оказалось, французской полиции был хорошо известен, парижские сыщики так и не нашли. Тоже случайность? А в это же время за сотни километров от Парижа Лили Брик (и опять «по чистой случайности») выбивала для Маяковского деньги. Ваксберг пишет:

«Не имея никакой информации о краже, она подняла на ноги всех, от кого это зависело, чтобы снабдить Маяковского деньгами для дальнего путешествия».

Что особенно удивляет в этой истории, так это то, что в её «сказочную» случайность поверил даже Аркадий Ваксберг, который по поводу других аналогично загадочных происшествий тут же задавался весьма уместными вопросами. А на этот раз почему-то принял всё так, как описывался этот инцидент в советские времена.

Зато Бенгт Янгфельдт (что тоже удивляет), всё время повествовавший о жизни Маяковского с самых что ни на есть романтических позиций, и считавший, что «любовь (между Лили Брик и Маяковским) – это сердце всего», неожиданно поведал об истории с кражей денег более прозаично. Он написал:

«Может показаться странным, что Маяковский носил все наличные средства, 25 тысяч франков, в бумажнике. Действительно ли его обокрали? Или он проиграл деньги? Подтверждений – помимо того, что он был маниакальным игроком, – у этой гипотезы нет. Если бы он проиграл деньги, он никогда в жизни не посмел бы признаться в этом Лили, а искал бы другое объяснение, особенно учитывая, что за несколько недель до этого в Москве он уже проиграл сумму, предназначенную для путешествия».

Начав с нестандартного (и даже, можно сказать, весьма неожиданного) предположения, романтик Янгфельдт закончил тем, что свёл всё к страху Маяковского упасть в глазах Лили Юрьевны, которую якобы безумно любил.

Однако чем больше размышляешь над этой странной гостиничной кражей, тем всё увереннее приходишь к совсем уж прозаичному предположению: а не была ли она обыкновенной гепеушной акцией, направленной на то, чтобы лишний раз представить Маяковского рядовым советским гражданином, которого даже ограбить можно? Эта гипотеза объясняет практически всё, что происходило с поэтом в Париже. И его демонстративное бахвальство своей материальной обеспеченностью. И невозможность поимки «вора». И неимоверную оперативность Государственного издательства, которое, по словам того же Янгфельдта, «по-прежнему относилось к поэту отрицательно». И даже то, что Лили Брик выбивала деньги для Маяковского, ещё «не имея никакой информации о краже».

Да и проигрыш в карты ещё в Москве тоже хорошо вписывается в эту акцию: поэт уже тогда демонстративно (даже, пожалуй, слишком) афишировал свою любовь к азартным играм.

Как бы там ни было, но Госиздат выплатил Маяковскому 2 тысячи рублей, то есть почти 21 тысячу франков. Ещё несколько сотен ему одолжили Андре Триоле и коллеги поэта по выставке, те самые, что (если судить по письму поэта) так «осточертели» ему своим саморекламным бахвальством.

Сбор денег для предстоявшего путешествия Маяковский мгновенно превратил в занимательное развлечение, возникновение которого Эльза Триоле объяснила тем, что окружавшие поэта соотечественники «злорадствовали и смеялись»:

«В связи с кражей и таким к себе отношением он придумал следующую игру: у всех пребывавших тогда в Париже русских (а их было немало на Художественно-промышленной выставке) Маяковский просил взаймы денег. Завидя в кафе на Монпарнасе рус ского, мы его оценивали, каждый по-своему, и если он давал сумму ближе к моей, разница была в мою пользу, если ближе к Володиной, то в его. Когда же он получал отказ, Володя долго отплёвывался, выражая мимикой предельную степень возмущения и брезгливости, и говорил: «Собака!»».

У Луначарского (по свидетельству Натальи Розенель) слово «собака» было «одним из самых ласкательных слов», в устах Маяковского оно звучало как ругательство.