А. В. Дроздов Самое важное

Кроме овеществленных результатов труда наших учителей, кроме книг, карт, рукописей, для полноценного развития научного сообщества не менее важны нематериальные проявления их творчества. Это наши с ними разговоры, это их голоса и жесты, поступки. Они формируют наше научное мировоззрение ничуть не в меньшей степени, чем письменные источники. С появлением аудио– и видеозаписей и эти аспекты нашей жизни отчасти стали материальны, но многое хранится только в памяти, особенно, если мы обращаемся к далеким временам. Это та самая «дней связующая нить», оборванные концы которой стремился соединить принц Гамлет и разрывать которую нельзя.

Скажу о том, что в нематериальном наследии Эдуарда Макаровича Мурзаева хранящемся в моей памяти, для меня особенно важно.

Шел 1968 год, Эдуарду Макаровичу было 60 лет, мне не было и тридцати. В этот год я получил от него книгу «Путешествие в жаркую зиму» с лестной дарственной надписью – «Саше Дроздову, молодому географу от старого Макарыча».

Немногие люди, как мне кажется, называют себя старыми в 60 лет. Правда, к 60 годам Э.М. был уже классиком. Уже опубликованы были книги о Монголии, Средней Азии, Синь-цзяне, уже вышел знаменитый словарь.

Незадолго до этого, в годы учебы в МГУ, Э.М. казался мне существом почти мифологическим. Мне пришлось видеть его в те годы лишь дважды. Первый раз на заседании топонимической комиссии Географического общества. Он говорил о вещах для меня абсолютно новых и поразительных. Я почувствовал, что его речь, которую по малограмотности смог понять лишь отчасти, полна глубокого значения. А его облик оставлял ощущение заключенной в нем мудрой силы.

Второй раз я с робостью смотрел на него, председателя экзаменационной комиссии, во время защиты своей дипломной работы, в которой осмелился рассуждать о Джунгарии, где, конечно же, не бывал. А он бывал не раз. И мне казалось – знал о ней все. И я трепетал. Но Мурзаев никаких грозных вопросов мне не задал и о моей работе ни словом не обмолвился. А мне бы очень хотелось услышать его одобрение. Но тогда я еще не знал, как деликатен этот человек. Узнал позже, уже в Институте.

Дело в том, что в студенческие годы, да и потом я во множестве глотал разнообразнейшие книги о Средней и Центральной Азии. И вот однажды после какого-то из институтских заседаний заговорил с Эдуардом Макаровичем о моих увлечениях Свеном Гединым, который тогда был у нас отнюдь не в почете, Арминием Вамбери и даже «Крышей мира» Сергея Масловского (его литературный псевдоним Мстиславский). Мурзаев мою восторженность очень мягко остудил. Выслушал меня благожелательно, а потом Свену Гедину отдал должное, но попенял за некоторые преувеличения, о Вамбери заметил, что это был человек мужественный и устремленный, но скорее выдающийся филолог, чем географ, а про книгу Сергея Масловского не сказал ничего.

Мне кажется, я тогда правильно понял этот урок. И не счел Эдуарда Макаровича сухим человеком. Мне стало ясно – тогда он деликатно дал мне почувствовать, что достоверные факты ценит больше, чем пересказ прекрасной легенды об Искандере и Пери в авантюрном романе. И что прекрасные легенды нужно читать в подлинниках, а не в переложениях.

Был ли Эдуард Макарович только лишь добросовестным и сухим собирателем фактов, как вначале отзывался о нем Л. Н. Гумилев? Из своей казахстанской ссылки он писал: «Мурзаев образец ученого муравья, по Фр. Бэкону». Конечно, нет. Он был еще и «пчелой Бэкона». И тот же Гумилев позже писал Абросову уже иначе: «Кстати, Мурзаева я достал и извлек из него кое-что нужное».

Монголия, начало 1940-х годов.

По-моему, важнейшей чертой Эдуарда Макаровича была сдержанность, за которой ясно ощущались сила и независимость.

Сильным и теплым было его рукопожатие. Силой и независимостью были окрашены его выступления на очень интересных «среднеазиатских» заседаниях нашего Ученого совета, посвященных, например, проблемам происхождения рельефа пустынь или лёсса. Там обычно разгорались острые споры между Б. А. Федоровичем и С. Ю. Геллером, В. Н. Куниным и А. С. Кесь. В эти бурные дискуссии почти всегда включался И. П. Герасимов и иногда, как председатель Совета, настаивал на том, чтобы признать верной только одну их гипотез. Тогда вставал Мурзаев и спокойно замечал: «Нашему Совету не к лицу нарушать научную этику». Страсти стихали и несправедливого решения Совет не принимал.

Думаю, независимостью было продиктовано его решение уйти на должность консультанта сразу же, как только такая должность появилась в штатном расписании академических институтов. Эдуард Макарович заявил о желании занять ее, не дожидаясь очередной аттестации и возможного предложения директора. Кстати, он нередко говорил, что от трудностей не следует уклоняться, нужно предвидеть их и идти им навстречу.

Вот еще один запомнившийся, казалось бы частный, но характерный эпизод. Эдуард Макарович должен был выступать оппонентом в МГУ на докторской защите Н. Ф. Глазовского, а я вызвался проводить его от дома до аудитории 1807 на географическом факультете, где обычно проходят заседания Ученого совета. Уже на остановке автобуса он вспомнил, что забыл очки. Я предложил сбегать за ними, а потом, чтобы не опоздать на защиту, поймать такси. Тут Эдуард Макарович мягко возразил, заметив, что таксиста, возможно, придется уговаривать, просить об одолжении. И мы без забытых очков поехали на автобусе.

«Не будем равнодушны к ушедшим». Это слова Мурзаева из дарственной надписи на его книжке «В сердце Азии». Он никогда не был равнодушен к своим учителям, к коллегам. Написал о них, если не ошибаюсь, девять книг. Это, несомненно, еще одна важнейшая черта характера Эдуарда Макаровича.

Особенные отношения связывали Мурзаева со Львом Семеновичем Бергом. Отношения во многом символичные. Их важный смысл, безусловно, преемственность поколений и дел. Но у этой преемственности есть и символ – уйгурский разрезальный нож слоновой кости, когда-то принадлежавший Петру Петровичу Семенову-Тян-Шанскому, первому президенту Русского географического общества. Петр Петрович подарил его Льву Семеновичу, а Лев Семенович подарил Эдуарду Макаровичу. Этих замечательных людей связывали не только отношения учителя и ученика, не только общность исследовательских интересов, не только уйгурский нож как эстафетная палочка поколений, но и еще одно обстоятельство, пожалуй, тоже символичное. Дело в том, что в 1895 году отчет о 50-летии Общества писал Петр Петрович, в 1945 году отчет о его столетии писал Лев Семенович, в 1995 году отчет о 150-летии, как догадываетесь, писал Эдуард Макарович. Ну а разрезальный нож, хранящий тепло рук наших учителей – это, согласитесь, особым образом материализовавшаяся та самая «дней связующая нить».

Крым, школьные годы.

Заместитель директора, 1954-1961 гг.

Деликатность, сила и независимость, теплота, неравнодушие, требовательное отношение к достоверности сообщаемых фактов – об этих важнейших чертах личности Эдуарда Макаровича, памятных мне и многим из нас, я хотел сказать прежде всего.

Дополню этот рассказ двумя высказываниями Мурзаева о самом себе. Говорил он о себе очень редко, а если писал о своих путешествиях, то отстраненно, избегая оценок своей работы. Пожалуй, он вообще почти не употреблял прилагательных в превосходной степени. Заголовком к одной из книг о своих экспедициях поставил: «Путешествия без приключений и фантастики».

Одно из его запомнившихся высказываний о себе самом окрашено характерной иронией. Однажды, сидя в кабинете Эдуарда Макаровича, я наивно спросил: «Как Вам удается делать так много?» Улыбнувшись, он ответил: «Самое важное – это встать с дивана». Видя мое недоумение, добавил: «Книги я часто читаю лежа. Вот нахожу что-то интересное. И тут нужно встать, взять карточку, записать на ней все необходимое и положить ее в нужный ящичек. Вот и все».

Между прочим, библиографические карточки он очень любил. Выходил на трибуну с их небольшой стопкой. Там в задуманном порядке были собраны факты, нужные цитаты. На эти карточки от времени до времени посматривал и перекладывал их, как листают теперь страницы компьютерной презентации. Так он выступал с большими и сложными докладами, всегда насыщенными и убедительными.

И еще одно высказывание Эдуарда Макаровича о себе. Это чудесная, выразительная цитата из его книжки «Путешествие в жаркую зиму», из последней главки «Золотая рыбка»: «Много лет назад ко дню рождения я получил подарок – ленинградскую авторучку. На ее противоположном от пера конце в прозрачном колпачке плавает крошечная золотая рыбка. Я с удовольствием пользуюсь этой ручкой, привык к ней, и она всегда верно помогает в работе, которая почему-то не кончается, а толпится очередью. Признаться, я и не хочу, чтобы она исчерпалась.

Может быть, с золотой рыбкой мы остались друзьями и никогда не ссорились потому, что я не просил ее об исполнении несбыточных желаний, не оскорблял ее достоинства нескромными требованиями».

Лучше о характере Мурзаева не скажешь. А я только старался оживить некоторые памятные мне штрихи к его портрету.

В шутке Эдуарда Макаровича о «самом важном» – его все уже упомянутые черты. Но скажу еще об одной. Вот удивительная книжка Льва Семеновича Берга – о науке и ее смысле – «Номогенез, или Эволюция на основе закономерностей» (1922). Эту книжку Мурзаев купил в студенческие годы в Петербурге. Он тогда слушал лекции Берга. Мне довелось слушать Эдуарда Макаровича – и в залах заседаний, и у него дома, уже на улице Дм. Ульянова. И однажды после разговора о номогенезе Берга Эдуард Макарович эту книгу мне подарил. Кстати, она есть в нашей библиотеке.

Свою небольшую книжку о Берге Эдуард Макарович назвал тремя словами «Жизнь есть деяние». Слова эти характеризуют жизнь и Берга, и автора.

Будем помнить об их деяниях. Будем стараться оберегать «дней связующую нить».

А. Д. Арманд

Рисунок А. Д. Арманда.