В. М. Котляков Мои первые шаги в Институте географии. Новая Земля

В августе 1954 г., сразу после завершения учебы в Московском университете, я переступил порог приземистого полутораэтажного здания в Старомонетном переулке, в котором с 1934 г. размещается Институт географии. Никто точно не знает, когда был построен этот дом. По одной из версий, это постройка времен Ивана Грозного, в то далекое время здесь размещалась богадельня с домовой церковью. Сводчатые потолки церкви заметны и сейчас, а громадной толщины стены и глубокий первый этаж, уже на полметра погруженный в «культурный слой», вполне подтверждают эту версию.

В конце августа, когда я появился в Институте, меня проводили в кабинет директора, где в углу за дверью небольшой стол занимал заместитель директора Г. А. Авсюк. Григорий Александрович встретил меня доброжелательно, я бы сказал даже ласково, и определил в отдел физической географии. Руководителем отдела был Гавриил Дмитриевич Рихтер, которым уже после первой беседы я был совершенно покорен.

Г. Д. Рихтер – ровесник ХХ века. Он родился летом 1899 г. в Царском селе под Петербургом. С 1931 г. он – научный сотрудник Геоморфологического института АН СССР в Ленинграде. Многие годы основной сферой интересов Гавриила Дмитриевича был снежный покров как фактор развития природы. Это была революционная идея. Прежде география изучала лишь одно состояние природы, связанное с теплым временем года. Развивая идеи А. И. Воейкова и А. А. Григорьева, Г. Д. Рихтер рассматривал снежный покров как один из важных факторов физико-географического процесса (в понимании А. А. Григорьева). В 1948 г. он защитил докторскую диссертацию по «снежной» тематике и стал формировать вокруг себя группу энтузиастов, создавая своеобразную школу снеговедения.

Роль Гавриила Дмитриевича в моей судьбе чрезвычайна. Я обязан ему не только вовлечением меня в снеговедение и гляциологию, но и воспитанным им отношением к науке как части самой жизни, как неотъемлемой грани бесконечного познания и огромной любви. Обладавший энциклопедическими познаниями природных явлений, свойственными истинным естествоиспытателям конца XIX – начала XX столетий, он был как бы незаметным, но на самом деле одним из главных столпов отечественной физической географии, наряду с А. А. Григорьевым, державшим ее на мировом уровне первой половины ХХ в.

Летом 1955 г. в Институте появился Петр Александрович Шумский, в ту пору еще сравнительно молодой, но уже широко известный гляциолог. В 1947 г. появилась его совсем маленькая книжка, названная «Энергия оледенения и жизнь ледников», но изложенные в ней взгляды положили начало новому географическому направлению, развивающему идеи В. И. Вернадского о пульсирующей термодинамической оболочке Земли. Петр Александрович предложил мне отправиться в составе небольшого отряда на Новую Землю, чтобы вести исследования на ледниках восточного, карского побережья, которые были изучены менее подробно, чем ледники, спускающиеся к Баренцеву морю.

После недолгих колебаний я согласился на предложение П. А. Шумского. Начались сборы. Нас было трое – будущих зимовщиков небольшой ледниковой станции. Мой однокурсник Свенельд Евтеев собирался заниматься изучением строения ледников, а всеми хозяйственными делами и геодезическими измерениям должен был ведать В. М. Кузнецов, тогдашний заместитель директора Института по хозяйству, друг Г. А. Авсюка. Виктор Михайлович уже имел за плечами опыт полярника: еще в 1934 г., когда мы, как говорят, «под стол пешком ходили», он зимовал вместе с Авсюком в бухте Прончищевой.

Много ли могут сделать три человека? Нам это было пока не ясно, но должны были сделать мы очень много. Во всяком случае, когда мы упаковали все наше снаряжение и оборудование, его оказалось несколько тонн – более чем по две тонны на человека. И это не считая продуктов!

В серых сумерках короткой летней полярной ночи корабль обогнул северную оконечность Новой Земли и вскоре остановился в заливе Течений на рейде у места, отведенного нам для выгрузки. Слева ярко сверкал трещинами и разломами ледниковый язык, а прямо перед нами расстилалась восьмикилометровая полоса плоской поверхности тундры.

Вскоре выгрузка пошла полным ходом. Основные грузы предназначались военным: здесь на морском берегу находилась их база со складами оборудования, снаряжения и продуктов, и стоял небольшой гарнизон – человек около тридцати. Тогда нам было неизвестно назначение этого военного лагеря. Лишь спустя десятилетия стало ясно, что пребывание здесь военных было связано с готовившимися испытаниями на Новой Земле советского ядерного оружия. В южной и центральной час тях архипелага был создан полигон, удаленный от населенных районов. Осенью 1958 г. на Северном острове архипелага в течение 26 дней прогремело 18 воздушных взрывов ядерных устройств; трижды они проводились по два раза в день! Каждый из этих взрывов во много раз превышал по мощности атомные бомбы, сброшенные американцами на Хиросиму и Нагасаки.

Наш лагерь.

Как только разгрузка закончилась, в ближайший погожий день мы отправились на рекогносцировку в глубь тундры, к леднику. Ехали на грузовике – поверхность прибрежной равнины была настолько равномерно усыпана щебнем, что вполне можно было ехать без дороги. Один час подъема – и перед нами, насколько хватает глаз, расстилается морщинистое тело ледника. Это был ледник Розе – самый северный выводной поток на карском склоне Новоземельского ледникового покрова.

Наш лагерь состоял из двух палаток КАПШ-1 – одной теплой, жилой, другой холодной, в которой стояли приборы, а также из холодного склада, составленного из ящиков, обтянутых брезентом. В этом складе хранились, главным образом, продукты. Они сильно проморозились, и, чтобы достать, скажем, кусок сыра, мы отправлялись на склад с двуручной пилой.

А под снегом шла размеренная жизнь. По очереди каждый из нас дежурил по лагерю. У дежурного было две главные обязанности: проводить метеонаблюдения в четыре обычных срока и три раза в день готовить еду. Ему приходилось трудно, зато у двух других оказывалось свободное время для научных и хозяйственных дел. День дежурного начинался в 7 часов утра. Температура в палатке 4–6 °С мороза. Готовили еду мы на двухконфорочной газовой плите, и дежурный первым делом зажигал газ. Уже через 15 минут воздух вверху палатки нагревался до 15 °С, однако на уровне кроватей по-прежнему царил мороз, с которым успешно бороться могла только наша печка-буржуйка.

Связь с зимовщиками на берегу мы поддерживали с помощью небольшой радиостанции с «солдат-мотором». Участвовали в сеансе связи двое: один говорил по радиотелефону, в то время как другой отчаянно крутил педали, вырабатывая энергию. И если прохождение радиоволн было плохое, «солдат-мотор» к концу связи совершенно изнемогал. В разгар полярной ночи, в декабре, мы приняли по радио неожиданную телеграмму о прекращении наших работ и спуске с ледника. Причина была банальная – отсутствие финансирования. Как ни жалко было разрушать наш уже отлаженный зимовочный механизм, приходилось сворачивать работы и спускаться вниз. Пять тракторных поездок (к этому времени трактор уже мог ходить по леднику) – и нашего лагеря на леднике не стало.

В конце февраля 1956 г., в самый разгар зимы, кружным путем через Диксон и Амдерму вернулись мы на самолете в Москву. Встречали нас не как героев, но уважение к себе мы постоянно чувствовали. Институтская молодежь тогда создавала лицо научного учреждения: в последние годы из университета в Институт географии пришло более 20 молодых специалистов, и среди них такие яркие личности, как А. А. Минц, В. А. Пуляркин, А. А. Величко, Д. А. Тимофеев, Л. Р. Серебрянный и многие другие. Активно работал совет молодых ученых, много сил отдавалось интересной организации досуга.

В этот год в Институт пришло увлечение пинг-понгом. Небольшой полукруглый актовый зал почти каждый вечер превращался в спортивный. На месте стульев ставили стол для настольного тенниса и до позднего вечера устраивали тренировочные и игровые встречи. Сначала это были просто дружеские игры, но по мере совершенствования мастерства мы организовывали настоящие турниры, превратившиеся со временем в первенства Института. Я был очень горд тем, что дважды становился чемпионом Института по настольному теннису.