А. А. Тишков Юрий Андреевич Исаков (1912–1988)

Биолог, географ, д.б.н. (1963), профессор (1967).

В Институте в 1958–1988 гг., зав. отделом биогеографии (1963–1983)

В 2012 году исполняется 100 лет со дня рождения Юрия Андреевича Исакова – выдающегося ученого-зоогеографа, эколога и орнитолога, крупного деятеля охраны природы и заповедного дела СССР и России, стоящего у истоков многих направлений теоретической и прикладной биогеографии. Он был доктором биологических наук, профессором, около 30 лет проработал в Институте географии РАН и долгие годы возглавлял отдел биогеографии.

Часто осенью, под 25 октября, в день смерти Ю. А. Исакова накатывает волна воспоминаний о нем, о человеке, который при жизни не думал о том, каким он запомнится коллегам, не заботился о том, чтобы произвести о себе хорошее впечатление. Жил, словно наверстывал упущенное – писал статьи и книги, собирал коллег на совещания, спешил высказаться по самым острым проблемам зоогеографии, экологии и орнитологии, хватался за любую возможность поехать за границу, чтобы повидать мир, хорошо ему известный по книгам.

У него в детстве – в 1920-х гг. в период его пребывания в КЮБЗЕ (Кружке юных биологов зоопарка) была кличка «Икс». Таким «мистером Икс» он и остался для большинства своих коллег до самой смерти – редко улыбающимся, несколько язвительным, недоверчивым, не терпящим бездарей, даже теряющимся, если рядом оказывался какой-нибудь малограмотный ученый. Он был руководителем моей диссертации, несмотря на то, что работа была чисто геоботанической. Мы – Миша Глазов и я – в начале 1970-х гг. стали его фактически последними учениками. Каково быть учеником человека, который на 20 лет был вычеркнут из жизни, сидел в лагере, работал на Беломорканале, потом скитался с семьей по стране – работал в Гассан-Кулийском, Астраханском и Дарвинском заповедниках и в Западной Сибири, только в 1944 г. завершил прерванное арестом обучение в Московском государственном университете. И в 1955 году вернулся в Москву и еще долгие 8 лет ждал реабилитации. В год, когда его реабилитировали в 1963 г. – он защитил докторскую диссертацию. А ведь его первые несколько монографий вышли в годы, когда он был в ссылке и не имел возможность получить высшее образование.

Ю. А. Исаков.

О Юрии Андреевиче я слышал от старых КЮБ-Зистов – Татьяны Николаевны Дунаевой, от зоолога, открывателя наскальной живописи Каповой пещеры Александра Владимировича Рюмина, профессоров В. В. Кучерука, В. И. Осмоловской, П. В. Матекина и А. П. Кузякина, а также от руководителя нашего кружка при МОИП Анны Петровны Разореновой… Много раз видел его в Зоомузее МГУ и на заседаниях МОИП. Его седая слегка волнистая крупная шапка волос была заметна издалека. А манера говорить, абсолютно аристократический вид одних притягивал, а других отталкивал. Позже, уже в мои студенческие годы его имя постоянно упоминалось наряду с другими выдающимися зоологами. Он пользовался несомненным авторитетом у старшего поколения: Александр Николаевич Формозов пригласил его на свое место, возглавить отдел биогеографии в Институт географии; а директор Института – академик Иннокентий Петрович Герасимов даже с некоторым пиететом, внимательно слушал мнения Юрия Андреевича по самым разным вопросам. А о ровесниках и более молодых коллегах и говорить нечего – для них он оставался легендарным «мистером Икс». Например, для Л. Г. Динесмана, Р. П. Зиминой, А. М. Чельцова-Бебутова и И. А. Шилова, пришедших в КЮБЗ в год ареста Юрия Андреевича, или для Е. В. Карасевой, А. Д. Бернштейн, В. М. Смирина, В. М. Гудкова, пришедших в кружок перед войной или во время войны (1943–1945 гг.).

Когда я еще мальчишкой зимой 1965 года после лаборантской работы на Курском стационаре у профессора Д. Л. Арманда и В. Д. Утехина появился в Институте, Александр Николаевич Формозов только передал бразды правления в отделе биогеографии в руки Ю. А. Исакова. Отдел был тогда скорее зоогеографический, так как ботаников было всего трое – О. С. Гребенщиков, Е. Л. Любимова и В. В. Барыкина. В. Д. Утехин, Л. Н. Соболев работали тогда в отделе физической географии, а палеогеографов еще в конце 1959 г. перевели в отдел геоморфологии. С появлением Ю. А. Исакова в Институте связывали большие надежды по укреплению отдела биогеографии. В те годы там работали, стоявшие у истоков отдела ученицы А. Н. Формозова – К. С. Ходашова и Р. П. Зимина, выдающиеся зоологи и специалисты в области заповедного дела – С. В. Кириков и А. А. Насимович, делали свои первые шаги в науке молодые Д. В. Панфилов, В. С. Залетаев, Е. Е. Сыроечковский, Н. С. Казанская, Р. И. Злотин, О. Н. Шубникова. Сам А. Н. Формозов с приходом Юрия Андреевича чаще стал ездить в свои любимые костромские леса, больше стал писать популярных заметок о природе, рисовать акварели. Неоднократно я слышал из комнаты № 9 на втором этаже Института свист синицы и пеночки – это Александр Николаевич, забывшись, оседлав стул, как пенек посреди поляны, рассказывал о наблюдениях в Шарье в Костромской области. Юрий Андреевич с подчеркнутым пиететом относился к Формозову, которого знал с 1920-х годов еще по зоопарку и, по-видимому, считал себя обязанным ему за приглашение в Институт, но внешне это почти не проявлялось.

Рисунок А. Д. Арманда.

Единственный случай, когда он проявил при мне резкость характера в полной мере, был не похож сам на себя, т. е. несдержан, связан с осуждением В. К. Рахилина, приглашенного И. П. Герасимовым из Владивостока на должность ученого секретаря Института. Тот, не разобравшись в ситуации, необдуманно, без обсуждения с Исаковым, фактически сократил ставку консультанта А. Н. Формозова.

В эту осень, моим рабочим местом стал стол Александра Николаевича. У нас в комнате № 9 напротив дирекции стояло 9 столов – за каждым по 2–3 человека. Я приходил на работу каждый день, а он 1–2 раза в неделю. Мы слушали его интересные рассказы, советовались, обсуждали планы наших таежных поездок. Уж кто-кто, а Формозов здесь мог подсказать многое. Но известие о сокращении стало для него убийственным, и я был свидетелем, как немощь пришла в тело человека, которого отстранили от любимого дела, от своего детища. Исаков был как никогда резок. В. К. Рахилину: «Вон! Вон из отдела, чтобы духа здесь не было! – Показал мне какую-то его публикацию в «Орнитологии», как пример безграмотности. – И его еще нам сватают! Вон!»

А. Н. Формозова через некоторое время хоронили. Помню похороны на Новодевичьем, было холодно. На сотрудниках отдела лежала печать вины за то, что не уберегли от равнодушия. И Юрий Андреевич, казалось, тоже чувствовал эту вину. На надгробии А. Н. Формозова позже появился белый горностай – символ, отражающий благородство выдающегося зоогеографа и эколога, создателя и первого заведующего отделом биогеографии. Вторым, не в смысле по значимости, а скорее перехватившим эстафету, был Ю. А. Исаков.

Нельзя сказать, что Ю.А. очень любили коллеги. Скорее наоборот – его несколько сторонились, старались не попадаться под острый язык. Большую часть времени он оставался сосредоточенным, немногословным, иногда даже сумрачным. Оживал, когда беседовал с приятным и умным человеком. Со слов тех, кто оказывался с ним рядом вне Москвы – был приятен в поле, в командировке, на конференции, в заграничной поездке. Трудно было понять в некоторых случаях его отношение к собеседнику, к предмету обсуждения, рассматриваемой работе. В своих суждениях часто был он резок, иногда, на мой взгляд, необоснованно. Только зная его судьбу можно понять – откуда все это.

Мне посчастливилось не только сравнительно долгий отрезок своей жизни работать под его руководством и защитить кандидатскую диссертацию, но и написать в соавторстве с ним несколько статей и монографию (1986), участвовать в организации конференций, поработать в поле. В общем – ежедневно последние 15 лет его жизни общаться по разному поводу и без повода, что само по себе для понимания человека очень полезно, а также говорить, дискутировать. Каждая дискуссия становилась для нас, молодых ученых праздником знаний – сразу хотелось забиться в библиотеку, схватить книги по теме и собирать аргументы «за» или «против». До сих пор у меня хранятся конспекты «по мотивам» наших бесед о роли водохранилищ, о естественных классификациях экосистем, о происхождении степей и их фауны, о динамике ландшафтов. Что-то удалось опубликовать (например, нашу вошедшую в учебники классификацию форм динамики экосистем), что-то ждет своего часа.

Энциклопедические, и не только книжные знания помогали ему убеждать оппонентов в дискуссии. Это он делал мастерски и настолько интересно, что даже такой полемист как Д. В. Панфилов часто оказывался поверженным и уходил от своих выдающихся идей, забрасывал интересные разработки и начинал заново исследования. Умение убеждать помогало Ю. А. Исакову в его научно-организационной работе, в которой он преуспел как никто среди коллег – орнитологов и биогеографов. Организация десятков крупных совещаний по зоогеографии, средообразующей роли животных, по изучению фауны птиц СССР, кадастру водоплавающих птиц и охране водно-болотных угодий, заповедному делу. Участие в работе международных организаций (Рамсарской конвенции, Международном бюро по изучению водоплавающих, Международном орнитологическом комитете), крупные проекты – подготовка новой многотомной монографии «Птицы СССР», обобщение итогов комплексных исследований влияния Рыбинского водохранилища на природу региона и др. – трудно представить, но это оказалось под силу типичному академическому ученому. Но, правда, с хорошей гулаговской закваской.

Лет десять после смерти Юрия Андреевича шли ему письма со всего мира. Его приглашали на конференции, просили прислать книги и оттиски, советовались при создании новых охраняемых территорий. Непререкаемый авторитет в исследованиях водно-болотных угодий, водоплавающих птиц и их миграций был оправданно высоким. Это во многом его усилиями была подготовлена и принята одна из первых международных конвенций в области охраны живой природы – Конвенция о водно-болотных угодьях, имеющих международное значение, главным образом в качестве местообитания водоплавающих птиц (Рамсарская конвенция, 1971). Он встречался с шахом Ирана, агитировал своих зарубежных коллег за то, что дело сохранения мигрирующих птиц – общее, а сохранять птиц надо на всем пути их ежегодных перелетов. Вспоминаю свои беседы об Исакове со старыми сотрудниками Астраханского, Дарвинского и Черноморского заповедников. Оказывается, вдали от Москвы Ю. А. преображался, становился мягче и доброжелательнее. И это понятно, Москва в 1934 г. сломала его жизнь, а эти люди, с которыми он работал все годы ссылки, помогали ему, как могли, по сути – спасали его. Он был им очень обязан и подчеркивал это.

У всех наших «отдельских стариков» – С. В. Кирикова, А. Н. Формозова, А. А. Насимовича, К. С. Ходашовой, Р. П. Зиминой и О. С. Гребенщикова и в манере ежедневного общения, и в отношениях, и в разговорах, что называется «за глаза», ощущалось почтение и признание за Ю.А. роли лидера. Редкий случай, но, как подчеркивал А. А. Насимович, авторитет Юрий Андреевич заработал, прежде всего, ставшими классическими работами в заповедниках, сочетающими глубокие знания отечественной и зарубежной литературы, блестящим аналитическим умом и богатейшей практикой полевой работы. Ну и, конечно, тем, что эти же качества ценил в коллегах и всячески поддерживал их.

Характер Ю. А. я почувствовал в первый же день после распределения на работу в Институт географии. Прибежав к десяти утра в Институт, боясь опоздать, у двери в отдел биогеографии я застал Мишу Вайсфельда и Наташу Ратникову. Они обсуждали экспедицию по заповедникам, в которой обоим предстояло участвовать. Я прошел в кабинет зам. директора С. В. Зонна и положил перед ним направление в Институт и другие документы, объяснив, что диплом выдадут в июле, а мне надо уезжать в экспедицию на Таймыр, и ждать я не могу. С. В. Зонн заметил, что если так, то можно и отказаться от распределения. Мол, найдете другую организацию, где Вас отпустят в экспедицию, и будут ждать, когда вы вернетесь и приступите к работе. Достаточно только письма от этой организации, что они готовы вас принять. В сердцах еду к Савве Михайловичу Успенскому, пишу там заявление с просьбой о приеме на работу во ВНИИ охраны природы и заезжаю в Президиум АН СССР на Ленинский 14, где в отделе распределения мне делают пометку, что согласны с перераспределением. К концу дня возвращаюсь в Институт географии к Зонну, а тот посылает к Ю. А. Исакову с тем, чтобы на заявлении с отказом от распределения он написал свое согласие. Иду в отдел, но Исаков достаточно резко мне заявляет, что никакой бумаги он не подпишет. «Раз Вы распределились в отдел биогеографии – извольте здесь и работать!». И судьба моя была решена. Говорю Ю. А.: «Раз не пускаете на Таймыр, то посылайте в какую-нибудь экспедицию. Только, чтоб сразу, можно даже завтра». Ну, завтра – не завтра, а через 3 дня я оказался в экспедиции по заповедникам Европейской части России, поработал за один год в Киваче, Башкирском, Жигулевском, Лапландском, Кандалакшском, Печоро-Илычском и других заповедниках, сдружился, спелся, сработался с замечательными учеными – почвоведами, ландшафтоведами, гидрологами, климатологами. Сблизился и с Исаковым, и с Насимовичем и Кириковым. Стал быстро своим в отделе.

Жизнь пошла своим чередом. Ю. А. Исаков поддержал мою идею заниматься географией сукцессий и ролью в них животных-фитофагов. Ему понравился мой обзор, вышедший в «Вопросах териологии» о роли растительноядных животных в экосистемах тундр. Был он написан в духе работы отдела в период проведения всесоюзных совещаний по средообразующей роли животных, организованных отделом биогеографии в 1960-х годах. Им всячески поощрялись наши с М. В. Глазовым работы на Валдае. Это выражалось в том, что ежегодно, несмотря ни на что, Таежный отряд получал и деньги на экспедицию, и машину. С нами на Валдай отпускали фактически весь инженерно-лаборантский коллектив отдела. Надежда была на то, что в тайге соберется сопоставимый с Курским полевым стационаром по объему и разнообразию материал по структуре и функционированию зональных экосистем.

В 1980 г. вышла в издательстве «Наука» книга Ю. А. Исакова, Д. В. Панфилова и Н. С. Казанской «Классификация, география и антропогенная трансформация экосистем». Книга – манифест, старт развитию нового направления в биогеографии, экологической географии – «географии экосистем». Она открыла цикл публикаций отдела биогеографии по сравнительно-географическому анализу структуры, функционирования и динамики экосистем. То, что экосистема, а не ландшафт, стали основным объектом биогеографов, не вызвало возражений ни академика И. П. Герасимов, ни ведущих физикогеографов Института. Такая незримая идеологическая поддержка взбодрила Юрия Андреевича, и он задумал серию монографических публикаций, в которых себя видел в качестве соавтора и редактора. Об этом я пишу с полной ответственностью, так как помню обсуждения этих изданий, планирование полевых исследований по зональному градиенту, попытки обобщения материалов заповедников, расположенных в разных природных зонах. Долго сохранялись даже рукописные предложения по содержанию будущих книг.

В 1982 г. отдел биогеографии отметил 70-летие Юрия Андреевича. Мы написали статью для «Известий АН СССР. Серия географическая», в которой все-таки косвенно упомянули непростую судьбу юбиляра. Я помню, даже обнаружил странные публикации Юрия Андреевича по звероводству в Карелии, подготовленные им в период работы на Беломорканале. В 1983 г. начали готовить всесоюзную конференцию по географии экосистем. Д. В. Панфилов и Ю. А. Исаков были не только идеологами этого нового направления, но и мобилизовали всех, кто придерживался этой сравнительно новой идеологии, которую можно образно назвать «географией процессов». То, что тогда получилось, в том числе замечательная «программная» книга материалов совещания «Современные проблемы географии экосистем» (1984) – удача Юрия Андреевича и, фактически, начало новой биогеографии, своеобразный подарок к юбилею.

После конференции он собрал нас с Н. С. Казанской и предложил обобщить публикации последних лет в книгу по географии динамики экосистем. Мне досталась природная динамика. Наташе – антропогенная. Классификацию форм динамики мы решили подготовить вместе, а исследования динамики экосистем на базе заповедников Ю.А. готовил сам. Когда пришло время сдавать рукопись, у меня все было готово, вплоть до рисунков и списка литературы. Наташа Казанская принесла рукопись, с которой Исаков работал месяца два, его же материалов сначала не было. Редактор издательства тогда сидела у нас на Старомонетном и работала с рукописью по мере поступления материалов. Исаков принес свои куски, чисто отпечатанные и фактически готовые в последний момент. Все сладилось сравнительно быстро, и книга (Исаков, Казанская, Тишков, 1986) вышла почти в срок (на год позже), но все же практически в одно время с нашей второй монографией (Базилевич, Гребенщиков, Тишков, 1986), к которой как редактор Исаков приложил также много стараний. Так как О. С. Гребенщиков к тому времени умер, Юрий Андреевич доводил его материалы до публикации (например, ему и Д. В. Панфилову принадлежит система группирования экосистем по классам – у Олега Сергеевича этого в тексте не было).

Кто придумал «Летопись природы»? Этот вопрос даже патриархи заповедного дела нашей страны определенно решали в пользу А. Н. Формозова. Причем была и соответствующая его публикация (Формозов, 1962), где говорилось об особой ценности непрерывных наблюдений по Летописи природы. Мол, тот незадолго до войны предложил Комиссии по заповедникам систематизировать наблюдения за состоянием природных комплексов заповедников в специальном документе. Он же, как это написал сам Ю. А. Исаков, и предложил название этого документа «Летопись природы». Когда же заканчивалась подготовка рукописи нашей монографии «Зональные закономерности динамики экосистем» (1986) где-то зимой 1982 года, Юрий Андреевич неожиданно, вне принятого ранее содержания книги, принес черновой вариант главы «Методические вопросы исследований динамики экосистем и их согласование с задачами геосистемного мониторинга». В этом же году в № 4 «Известий РАН. Серия географическая» была опубликована его статья на эту тему.

На мой вопрос, как это сочетается с задачами книги, он ответил, что именно из многолетних рядов наблюдений и рождаются документированные описания сукцессий, дается характеристика природной и антропогенной изменчивости экосистем. И тут же рассказал историю о том, что его натолкнуло в 1939–1940-х годах к мысли о необходимости рекомендовать всем заповедниками вести подобный унифицированный документ наблюдений. Его дед и отец были заядлыми охотниками и в течение десятилетий записывали все свои трофеи, параллельно фиксируя сроки, погодные условия, место и характер охоты. Из этих записей складывались сводки по динамике численности дичи в районе охоты, породном составе добытых птиц и зверей, связи активности промысловой фауны с климатическими условиями и пр. Об этом он рассказал А. Н. Формозову, посетившему его в Астраханском заповеднике. Они очень долго обсуждали эту идею. Потом, вернувшись в Москву, А. Н. Формозов успел даже сделать сообщение в Комиссии по заповедникам, а потом война «отложила» это дело почти на пять лет. Косвенно причастность Ю. А. Исакова к программе Летописи природы в заповедниках подтвердили А. А. Насимович, который в те годы работал в Комиссии по заповедникам, а также С. В. Кириков, который однозначно воспринимал программу Летописи природы как детище Исакова и Формозова и реализовывал ее в Башкирском заповеднике.

У меня нет сомнений, что еще многое вспомнится и напишется о Юрии Андреевиче. Перед его смертью я был у него дома на Фестивальной улице, и меня поразило не только обилие книг, которые лежали везде и в только одному ему понятном порядке, но и невероятный аскетизм жизни этого выдающегося ученого. На письменном столе стоял запыленный аквариум с высохшими растениями как символ того, что жизнь, выбранная хозяином этой квартиры, многое приносит в жертву.

До сих пор полного жизнеописания Ю. А. Исакова нет. Знаю, что есть потребность написать о нем как о деятеле заповедного дела в России, как об одном из выдающихся специалистов в области охраны живой природы. Но для меня он был и остается учителем, ученым, который всегда на равных с выпускником университета мог обсуждать фундаментальные проблемы науки, писать статьи и книги, планировать исследования. И в этом был стиль, в этом была изюминка воспитания и образования юных исследователей, передача эстафеты из далекого далека дореволюционной российской науки в нашу советскую действительность. Что-то нашим учителям в этом удалось. За это им огромное спасибо.