Надежда Жировова (Бельгия). Добровольное отшельничество в рассказе Беллы Улановской «День, когда упал “Челленджер”»

Мое поколение мало меду вкусило.

А. Ахматова. De profundis

Эта небольшая статья посвящена рассказу Беллы Улановской «День, когда упал “Челленджер”». Прочитанный писательницей в 1990 году на IV Международном конгрессе по изучению СССР и Восточной Европы (Харрогейт, Великобритания), рассказ получил высокую оценку участников конгресса[23], а старая крестьянка баба Нюша, жившая в полном одиночестве в лесу, недалеко от давно всеми покинутой и разоренной деревни Бардаево Калининской (потом Тверской) области, неожиданно стала многим известна. Позже об этой «падчерице революции» узнали американские, английские и итальянские читатели[24].

В основе рассказа лежит реальный факт, уникальное явление действительности, совсем не типичное для советской эпохи: сопротивление тоталитарному строю, не предусматривавшее каких-либо политических или насильственных действий; стремление тем или иным способом освободиться от тотальной «опеки» власти, в нашем случае — оказаться вне сферы ее посягательств, своего рода уход от нее в «заглушье» (то, что автор называет вариантом «современного пустынножительства»). На шестой части суши, занимаемой советским государством, это было возможно из-за «административного зияния» (или зевания) центра, давление которого ослабевало по мере удаления от него. (Здесь уместно вспомнить годами скрывавшуюся в тайге семью сибирских старообрядцев Лыковых, которая впоследствии прославилась на весь мир благодаря книге В. Пескова[25].)

Такое отчуждение, на наш взгляд, восходит к давней русской традиции. Протест против жестокости центральных властей нарастал на Руси с усилением государственной политики, постепенно ограничивавшей личную свободу большей части народа. Способы протеста были разными, это могло быть бегство от гнетущей атмосферы деспотизма, которое принимало, наряду с другими, и такую своеобразную религиозно-нравственную форму ухода, как отшельничество (в известной мере значение слова «отшельник», которое приводит В. Даль в своем словаре: человек, удалившийся «от суетного мира», живущий в «уединении ради спасения души», — можно отнести и к нашему случаю).

Героиня повествования — замечательная по стойкости духа старуха, которая живет в лесу без электричества, радио, в отдалении от населенных пунктов.

Она отказывается покинуть землю, которая когда-то принадлежала ее крестьянской семье. Умудренная многолетними страданиями (избу отца во время раскулачивания разрушили, муж погиб на войне), героиня рассказа Беллы Улановской, баба Нюша, называет произошедший с ней внутренний духовный переворот печалью. Народное бедствие, не минувшее и ее семьи, она понимает как ниспосланное именно ей испытание, поэтому она и говорит о печальной вести ей свыше: «И сделалась мне печаль — уйти от людей» («Кто видел ворона», 178)[26].

Хотя колхозная система и нанесла невосполнимый урон русской деревне, однако полностью истребить многовековый уклад народной жизни не смогла. Представление о правде глубоко проникло в душу народа и во многом определило черты его характера. Одну из главных его черт — искание доброго через покаяние в «паломническом или жертвенном виде» — Ф.М. Достоевский когда-то назвал «исторической чертой русского народа»[27]. Жертвовать собой ради правды, «поступаясь при этом своим относительным благополучием» (выражение Улановской), покидать насиженные места с риском быть непонятым или совершенно отвергнутым близкими, странничать, уединяться — весь этот образ действий знаком нам по историческим сочинениям и литературным произведениям («Живые мощи» Тургенева, «Отец Сергий» Толстого, «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» неизвестного автора и т.д.).

Белла Улановская выделяет такие духовные качества современной отшельницы из Бардаева, которые сближают ее с ветхозаветными пророками: баба Нюша пророчествует, на чем специально останавливает наше внимание рассказчик, обнаруживая вокруг «знаки самораспада временно торжествующего зла». Главная черта, отличающая ее пророческое призвание, — боль за других: «...она как бы берет на себя, заключает в себе скорбь народа о собственном бессилии и озверении» («Кто видел ворона», 178). В комментарии к рассказу, хранящемуся в архиве писательницы, Улановская подчеркивает веру героини в конечную справедливость, затаенность ее ожиданий и эсхатологизм ее чаяний: «Какие знаки ей даются (свыше), что она поддержана Богом — она по-прежнему трудится, а антихристовы силы иссякают: враги ее умирают; люди вокруг озверели и перегрызлись — и вот ее ожидание всеобщего запустения. “Неурядица” — такова ее однозначная оценка того, что происходит в “пределах досягаемости” ее отшельнического уединения, всеобщее “запустение” — таков ее прогноз дальнейшего хода событий»[28]. При этом отказ от человеческого сообщества и его материальных, пусть и незначительных, благ вовсе не делает ее равнодушной к людям — наоборот, баба Нюша плачет от сострадания к отдаленным от нее расстоянием и цивилизацией жертвам катастрофы «Челленджера», о которой рассказывает ее неожиданная гостья (она же — повествователь).

Жизнь отшельницы из Тверской области вписывается в древнюю традицию удаления независимых сердец от цивилизации, от богатого, шумного, кипящего страстями города. Беглецам, странникам, отшельникам, безусловно, необходимы исключительные качества: решимость, стойкость, непоколебимый характер, позволяющий равнодушно относиться к комфорту, к соблазнам и проявлениям мирской славы, им также присуще глубокое чувство правоты, конечного торжества справедливости и уверенность, что Божья правда на их стороне.

Природа — естественная среда для добровольных отшельников, они глубоко ее понимают, им, можно сказать, близки проникновенные слова поэта о природе: «...в ней есть душа, в ней есть свобода, в ней есть любовь, в ней есть язык». Тут следует заметить, что в рассказе Беллы Улановской речь идет именно о полной гармонии между жизнью героини и миром природы, в рассказе отсутствует пафос защитника природы — писателя-«деревенщика», который напоминает этим западного «гуру» партии «зеленых», занимающегося проповедью экологического подвижничества.

Писательница обращается в рассказе и к традициям житийной литературы, в которой описывается как нечто само собой разумеющееся, когда монахи-отшельники живут бок о бок с дикими зверями и те относятся к ним с доверием. В дружественных отношениях находится со зверями и баба Нюша: зайцы, лоси и волки — это ее добрые соседи, а озорника-медведя она может даже побранить.

Представитель семейства кошачьих — кот Вася — настолько близкое существо для отшельницы бабы Нюши, что это позволяет писательнице сравнить его со знаменитым котом оптинского старца: «Как будто не прошли времена, когда отшельники разговаривали с дикими смиренными зверями. Лев, занозив лапу в зарослях тростника на берегу Иордана, приходил за помощью к отцу Герасиму, а оптинский старец Нектарий, у которого был кот необычайных размеров, говорил:

— Отец Герасим велик, у них лев, мы же малы, у нас кот» («Кто видел ворона», 181).

Бабе Нюше не знакомо чувство одиночества. «У меня как будто семья какая, — говорит она. — Все мне некогда» («Кто видел ворона», 176). «Строгая корова» сторожит ее дом.

На клочке земли, куда уединился гонимый (в «нише», по выражению автора, которая напоминает пещеры пустынников), существуют не только особое пространство и время — составные части «островной культурной системы». Героиня разговаривает со зверями, и при этом, как это следует из текста рассказа, на понятном для собеседников языке: с котом Васей, с прибредшим к дому лосем и любопытствующими волками; с лесом, пример тому — нежное обращение бабы Нюши к нему («Здравствуй, мой желанный»), суровое — к, казалось бы, такой неодушевленной вещи, как самовар («Ну что так долго, пес!») («Кто видел ворона», 180).

Исключительная особенность отшельника — взятый им на себя обет молчания, «язык» которого осмысляется иначе, чем язык общения отшельника с природой. В тексте «Из книги Обращений» Белла Улановская как бы мельком упоминает о «чудесной потере дара речи»: «В воронежских степях где-то еще есть люди, принявшие обет молчания, если вы их встретите и захотите по своей бойкости у них что-нибудь спросить, они опустят глаза и пройдут мимо». Странные люди из воронежских степей, напоминающие монахов-кармелитов, свидетельствуют об интересе петербургской писательницы к этой теме. Бабе Нюше с ее состраданием к миру и с ее пророческими прозрениями «язык» молчания незнаком.

В рассказе «День, когда упал “Челленджер”» использован эффект контраста. Как известно, чем больше отличаются культурные черты рассказчика-наблюдателя от особенностей описываемого им персонажа, тем нагляднее выступают черты последнего.

Писательница-путешественница присматривается к внешне небогатой событиями жизни ушедшей от людей крестьянки. Судьба одинокой старухи, которая заключает в себе нечто сокровенное лишь для людей, живущих в соседних и отдаленных деревнях, становится волею случая предметом творческого исследования. Слово случай употреблено иносказательно — оно приобрело здесь дополнительную смысловую нагрузку — магической силы литературы.

Такой же случай сталкивает двух несхожих людей в рассказе А.И. Солженицына «Матренин двор» — там рассказчик снимает комнату у Матрены из села Тальново. Не сразу для него наступает момент прозрения: постепенно раскрывается ему высокий нравственный строй души Матрены, «не понятой и брошенной даже мужем своим», похоронившей шестерых маленьких детей. Открытую им высшую правду о деревенской жизни — «не стоит село без праведника» — он хочет донести и до других людей.

Есть нечто общее у Матрены с бабой Нюшей: например, ее трудолюбие, но прежде всего — отчужденность, стойкое нежелание жить по тем меркам, по которым скроена окружающая их жизнь. Устойчиво ее недоверчивое отношение к государству: «Государство — оно минутное. Сегодня, вишь, дало, а завтра отымет». Колченогая кошка, охотящаяся с азартом за мышами и тараканами, значит для нее не меньше, чем кот Вася для бабы Нюши, а эквивалент «строгой коровы» — «грязно-белая криворогая коза». «Безмолвная толпа фикусов» в избе дополняет небогатое царство Матрениной флоры и фауны.

Среди тех, кто взял на себя бремя «бескомпромиссного сопротивления», достойное место занимают знаменитые старухи В. Распутина из повести «Прощание с Матерой», которые платят своей жизнью за неприятие беспощадной новейшей цивилизации. Эти женские образы, поражающие своей органичностью и колоритом (непременной особенностью которого является более возвышенное чувство к кошачьей породе, чем просто привязанность, в повести — к «кошечке Нюне»), противопоставлены образам «уверовавших» в технический прогресс, безжалостно и безрадостно уничтожающих природные богатства планеты.

Эти одинокие старухи, характерные для русской литературы второй половины XX века, нисколько не уступают в героизме тургеневским девушкам (тоже по-своему одиноким). Для Солженицына Матрена — настоящий тип праведницы, она — нравственная опора деревенской жизни; у Распутина старухи воплощают душу той подлинной цивилизации, которая, подобно затонувшей Атлантиде, исчезла с приходом цивилизации технократической; отшельничество бабы Нюши для Беллы Улановской залог того, что духовные основы народной жизни не погибли. Если иметь в виду, что начиная с XIX века тема переоценки или сохранения традиционных ценностей литературными героями привлекала повышенное внимание русских писателей[29], то тихий женский героизм как составная ее часть получает особые «lettres de noblesse» в середине ХХ-го.

Изменения на постсоветском литературном пространстве отразились, естественно, на так называемой гендерной беллетристике. Жанровое богатство позволяет читателю познакомиться с героинями из самых разных социальных слоев: от библиотекарши Софьи из «Повести о Сонечке» Л. Улицкой до славы московского уголовного розыска — Анастасии Каменской из детективов А. Марининой. В этом многоголосом «феминистском» хоре взгляд на русских старух также меняется. Пример тому — рассказ Н. Журавлевой (род. в 1974 г.) «Гостья». Одинокая старуха Нюра («И все одна, никого и не было у нее, кажись, ни мужа, ни деток») живет в мире своих воспоминаний, и единственный, кто посещает ее время от времени, — это кошка, чем-то напоминающая человека. Сюжет рассказа построен на воображаемом свидании старой крестьянки с тремя ее бывшими возлюбленными, покидающими — подобно привидениям — ненадолго мир теней.

Что же происходит с образами праведниц в современном искусстве, которому чужды праведницы вроде бабы Нюши из Бардаева или няни Вари («старуха из наших мест») из стихотворения Ольги Седаковой «Дождь»? Судя по фильму Лидии Бобровой «Бабуся», отношение в обществе к ним не изменилось. «Тетя Тося», добрый ангел семьи, в отчаянии уходит в заснеженную ночь, так как в жизни разбогатевших, прежде горячо любимых ею внуков, когда-то отданных бабушке на воспитание слишком занятыми родителями, для старухи не находится места.

Снежный саван архангельской тети Тоси напоминает «великий, обильный, неоглядный» дождь, освящающий вечный сон няни Вари, который небеса посылают на землю, как это видится поэту, и для очищения душ человеческих.

А что же добровольное отшельничество, о котором нам поведала Белла Улановская в своем рассказе? Канет ли оно безвозвратно в прошлое? Актуальна ли мысль Достоевского об исторической черте характера русского народа сегодня, в начале XXI века, после бурных политических и социальных потрясений, столь радикально изменивших страну?

Не предрешая каким бы то ни было образом этого вопроса, сошлемся (это на первый взгляд может показаться парадоксальным) на историческое свидетельство посетившего в 30-х годах XIX века Российскую империю А. де Кюстина, которого уж никак, мягко говоря, нельзя заподозрить в симпатиях к России. Напомним, что он связывал одно из самых сильных и отрадных впечатлений от своей поездки с образами старых крестьян, которые ему показались превосходящими своим нравственным величием и своей благородной красотой представителей всех других сословий России[30].

Думается, что баба Нюша Беллы Улановской, одинокая крестьянка из Бардаева, со временем вырастет в символическую фигуру носительницы вечных традиций и ценностей с их бескомпромиссным отрицанием временного (хотя и растянувшегося на несколько поколений) зла.