Н. Василькова. Про Беллу Улановскую
Спросите тех немногих, кто знает прозу Беллы Улановской, что они думают о ней. Ответ будет один: классика.
Книг мало. Из-под ее пера выходило в свет только то, за что она отвечала. Говорят — писала много.
До перестройки, конечно, в основном, в стол.
Мы думали — про охоту, природу — Пришвин такой. Завела себе собаку, изъездила весь Север, исходила с ружьем и сумкой какие-то Котлованы. Охотница-эскейпистка. Когда были напечатаны ее первые рассказы, названия вроде были про животных. Первыми появились альбиносы, потом пошли лягушки, боевые коты, вот еще что-то про павлина. И конечно, «Путешествие в Кашгар». Открыли, прочитали: ну и ну!
Авторская речь
Вот Белла, кстати, все время пишет «мы». Не случайно. Это и поколение — уж извините, «шестидесятников», и более узкий круг друзей и единомышленников. Может быть, даже еще уже — круг «своих». Ты к ним придешь, если что. В любые времена.
Коллективный портрет поколения у Беллы не очень привлекательный. «Мы» — это помидорчики, «жалкие зеленые плоды», «начинавшие подгнивать недоноски», «зеленые заморыши». Это нас запихивают в валенок, закидывают на печь. Иногда даже кажется, что успешно: «...что-то все же получилось: дозреваем в темноте, наливаемся, чтобы снова появиться на свет Божий...»
О личном
Более скрытного человека я, пожалуй, не знала.
Что там у нее в голове?
При встрече хи-хи да ха-ха: «Ну ты, Белка, как там, все про медведя пишешь?» Так и переговаривались.
Про ее депрессию я узнала из книги — это когда «неделями не поднимать закатившуюся под стол нужную вещь» — точнее не скажешь!
О счастье
Известно, что Мандельштам ругал Надежду Яковлевну: «Счастья нет, есть полнота жизни!» Нашему поколению недозрелых помидорчиков не слишком прочно внушили, что «человек создан для счастья, как птица для полета». Подсознательно мы и отнеслись к этому утверждению как к пустому лозунгу. Ну да, живем в самой счастливой, ну да, конечно. Горящее сердце Данко освещает нам путь...
Во всем, опубликованном Беллой, слово «счастье» мне встретилось один (!) раз, и, написав его, писательница тут же как-то устыдилась:
«Оставьте меня все. Я остаюсь здесь и буду плакать об этом всю ночь. Пусть выпадет снег и занесет все следы. Утром вода замерзнет в ведре, и, еле волоча ноги, я побреду к колодцу, не поднимая своего опухшего лица. Неизвестно, удастся ли мне разжечь сырые дрова».
Несколько коротких предложений, даже не очень связанных между собой, если разобраться. И только для того, чтобы уйти от слова «счастье».
Правда, есть еще «ошеломленно-счастливое лицо» героини Татьяны Левиной из «Путешествия в Кашгар», которое она пытается «уберечь», но ненадолго: у нее другое предназначенье.
«Что такое счастье» — мы это знали, — «каждый понимал по-своему». Нам же привычнее другое — например, «широкий прокос в судьбе».
Любовь
Про любовь во всем творчестве Беллы Улановской ничего. Даже от попытки описать романтическую историю героини («Чего стоит какая-нибудь первая любовь!») отказалась наотрез.
«Путешествие в Кашгар»
Вот разберем «Путешествие в Кашгар». Как учили в школе. Тема в нем затронута героическая. План произведения. Идея. Сюжет. Действующие лица. Фигуры речи. Или как там?
Кто ж не читал «Повесть о Зое и Шуре»? Да Белла этого и не скрывает: ее Татьяна Левина, гибрид Татьяны Лариной и Зои Космодемьянской. (Зоя, кстати, попав к фашистам, называла себя Татьяной.) Обе Татьяны с принципами: одна «другому отдана» и будет «век ему верна», другая отдала жизнь за родину: фашисты ведут ее на казнь по снегу в солдатских подштанниках.
Действие повести напряженное, еще до блуждания героини в бесконечных озерах.
— Товарищ лейтенант, — кто-то стучал в дверь.
— Что такое? — Татьяна вскочила, будто и не спала.
— Вас вызывает командир. Часового зарезали, пленный сбежал, — тихо сообщил вестовой.
Почему-то я решила, что Татьяну Левину казнили, хотя казнь в повести не описана. Есть упоминание об «утре синьцзянской казни», есть вопрос: «Кого она хотела видеть свидетелями своего последнего часа?» Я вижу, как Татьяну Левину ведут, я ловлю себя на том, что жду чуда — вдруг отменят, как тогда, на Семеновском плацу? Я не хочу, чтобы Татьяну Левину расстреляли — и почему-то самое страшное, когда вокруг «ни одного родного лица».
Может быть, казнь, расстрел, повешение — необходимые реквизиты для создания героического образа, поэтому и кажется, что казнь была?
Я прочитала повесть еще раз. Есть напряжение триллера, есть кружение в камышах, блуждание в песчаных холмах, а потом только «люки вельх!» и все: п....ц. Казни не было. Но когда ведут — на городскую площадь или по коридорам больницы (школы), разве это не казнь?
«Открылась дверь. Появилась чужая взрослая пионерка и громко сказала: “Татьяну Левину вызывают к директору”.
Она встала, прошла вдоль парт и пошла по лестнице вслед за молчаливой пионеркой».
Вот еще: «Ученицы спустились по широкой лестнице вдоль стенки, затылок в затылок».
Пройдет еще одно столетье, и когда наш народ победит, ценой огромных жертв, в очередной войне, дети, склонившись над тетрадными листами или вглядываясь в экраны своих мониторов, будут выводить тему сочинения: «Образ Татьяны Левиной».
Природа
Пейзажи у Беллы скудные, оттого и запоминаются. «За окном поля, потом лес, и так до Ладожского озера, а вверху тоже холод». Неуютно.
Думаешь — столько лет ходила Белка с ружьем и сумкой по полям-лесам и ничего красивого не видела?
Оказывается, видела — например, «легкомысленную синеву весны», только для нее она равнялась «заземленности, непристойной по откровенности» — вот вам! А «все эти тонкости наблюдений света и цвета», «эта игра» только отвлекает от главного. Оттого в одном абзаце у нее рядом «красивые платья женщин» и «вытаявший навоз».
Или вот еще (привожу целый абзац):
«С появлением листвы...
(Читатель ждет уж! И вот вам, получите!)
...дали призакрылись. Давно замолчали тетерева. Высохли последние талые ручьи. По-летнему запылили дороги. Чибисовые поля вспаханы и засеяны. Стало скучно. Но...
(Не все еще потеряно!)
...поднялся и завыл холодный ветер, и пространство снова расширилось». Только прислушайтесь к этому набору глаголов: «замолчали», «высохли», «запылили». Глаголы со значениями, обратными отрицаниям «не пылит дорога» и «не дрожат листы» — картины тишины и покоя. Чтобы пространство расширилось, нужно, чтобы «завыл холодный ветер». А чего еще вы хотели «на горькой земле катастрофы»?
Случится синий яркий день, и вроде «хорошо сидеть в сене, подставив лицо горячему солнцу», только и это не надолго: раздадутся позывные, и голос Левитана нарушит эту тишину. «Внимание, работают все радиостанции Советского Союза...»
Конечно, выпадали и ясные дни, «да сколько их» — спрашивает Белла, — «да все они наперечет, вот и нам улыбнулась жизнь, вот и у нас высветились дали, но прошли выходные, отдребезжало радостное возбуждение, и снова покрыты копотью наши поверхности, снова покраснел нос от холода, сырости и малокровия».
Читателя возвращают к метафоре про помидорчики или странные грибы, опять «лето не удалось»! Выходит, мы потерянное поколение? Одичавших маргариток? Углелюбивых головешек? Не приспособленных к другому, благополучному существованию?
Ну да, да, конечно! Не приспособились. Хотя казалось, тогда, когда все рухнуло, вот оно, пришло наше время. Но только годы в кочегарках и подвалах не прошли бесследно, и вот уже очень мало нас осталось.
Возможно, мы просто «подготавливали почву для последующей жизни».
Времена года
«Для каждого человека есть время года, особенно важное и значительное». Февраль — вот время Беллы Улановской. Это — когда другим разве что «достать чернил и плакать». А ей — в кайф. «Февральские ясные ночи, пустая голова, дворняжка потягивается, вылезая из будки». Пройдет «февральское безвременье, метели, глухие рассветы, волчьи свадьбы, заячий приплод» — ей уже неинтересно.
«Мое время кончилось», — напишет тогда Белла.
«Прошел январь за окнами тюрьмы, и я услышал пенье заключенных». Это Бродский. У Беллы — цепные псы, свинарники, «унылый пейзаж тюремных прогулок».
Детали
Избы убогие. Сидит маленькая Белка на телевизоре — гостеприимные люди посадили, чтобы она трактор не проглядела.
Мебель — «стандартные общепитовские стулья, четыре картины на стенах».
Школа: девицы спустились в гардероб и выстроились «у вольерной решетки».
Работа: «подвал, сидение за письменным столом перед окном, забранным решеткой», обрывки разговоров хозяек, идущих на рынок. «По голым ногам пробегают тараканы, имеющие крылья».
Метро: написано давно, когда ни толп таких, как сейчас, ни взрывов, ни избиений лиц некоренной национальности еще не отмечалось, а короткую фразу «Не дай бог ездить каждое утро в метро» хочется взять в эпиграф.
Костюмы: одежда тоталитарной эпохи: баба несет ведро, брызгая тяжелой водой на валенки, ситцевую юбку и подол старой плюшевой жакетки, сама писательница идет мимо скотного «в ушанке, штанах, валенках». А вот узники выходят из палаты, «в теплой одежде, сшитой как ватник, но длинной, в замысловатых ватных капюшонах». Воистину, «одинаковыми байковыми одеялами снабжены мы были в самостоятельную жизнь».
Эпоха
Женская школа, классификация школьных фартуков: «сорок пять черных передников, шерстяных, штапельных и сатиновых» — да я в глаз тому, кто скажет, что при советской власти не было классовых различий. Еще как были! Эта небольшая повесть — энциклопедия советской жизни. Конечно, не в масштабе страны — а разве что в отдельно взятом районе отдельно взятого города: угол Моховой — Гороховой или Большой Морской и Тучкова моста — у Беллы это угол Короленко и Некрасова, «перекресток русского богатства и несжатой полосы».
Однажды я взялась писать какие-то горестные заметы, хронику своего времени, оправдывая это занятие тем, что, мол, жизнь каждого человека неповторима, а потому интересна: пиши! Написала чего-то — и поймала себя на плагиате. Не то что бы переписала у Белки — нет, конечно, моя Наташа Марущак была реальная девочка-альбинос с платиновой челкой, похожая на Золушку из фильма, которая скоропостижно скончалась в первом классе. Ее тоже хоронили в школьной форме и белом шелковом фартуке. Мы, ученики первого «а», стояли в почетном карауле у гроба в клубе психиатрической больницы, в которой работали врачами ее родители.
Еще у меня была героиня. Она была другая, хотя, как я теперь понимаю, из того же теста, что Татьяна Левина. Вот она поднимается по широкой лестнице в доме на Васильевском острове. Ее мелодия плавная и строгая, соло на виолончели. Оказалось, и музыка из Беллы: сон Татьяны — помните? — в котором «китаец необычайной красоты» играет на рояле китайскую музыку. Не одна я «списывала» у нее, пусть и бессознательно. Есть известная писательница, которая тоже не устояла. Разница в том, что моя писанина так и не вышла из секретного файла, а у той опубликовано.
Много ли написала Белла
«Лягушки» нам понравились, про волков тоже, а «Путешествие в Кашгар» — это ж классика! Ждали, что напишет еще, вернее, опубликует — ведь у нее там, наверное, много, в загашнике. Да и цензуры теперь нет. А она что-то не спешила. Мы думали: чего же? Обидно было, что так мало у нее нового, когда столько тонн словесной руды теперь лежит на прилавках!
Два последних рассказа Беллы в новом сборнике — без дат, но по реалиям можно установить, что они написаны уже в постперестроечное время. В «Силе топонимики» поезд мчится в Чечню «ловить Дудаева». Только за окном все как тридцать, сорок, шестьдесят лет назад: «тянулись сплошные леса», а «в пристанционных бараках кое-где стали появляться огоньки в окнах».
В «Притравке кабана» упоминается военный летчик, недавно уволившийся в запас, ныне менеджер, и вот еще один признак эпохи — обещание свинье Майке от имени автора: «Я буду твоим имиджмейкером, Майка!» Значит, про наше время, двадцать первый век. Но что это?
«К дубу подкатывает легкая самоходная бронированная упряжка, начинается объезд построившихся колонн.
— Здравствуйте, товарищи терьеры! Укрепляйте свой хвост! Совершенствуйтесь в мертвой хватке!
— Здравия желаем, товарищ хрюкав! Урррра!»
Куда это Белку понесло? Это ж просто Оруэлл какой-то? Скажете, фантасмагория? В аннотации издательства «Аграф» так и написали для современного читателя: «...описываемая ситуация, в результате неожиданных сближении, к которым прибегает автор, начинает выступать в зловеще-гротескном виде».
Совсем недавно, случайно, открыла я Сборник приказов и инструкций Министерства образования и науки РФ, ноябрь 2005-го, и прочитала там отчет об Акции общественного движения «Здоровая молодежь — сильная Россия».
Резолюция участников Акции:
Участники Акции развеяли всякие сомнения в том, что современная молодежь лишена признаков патриотизма. Собравшиеся показали глубокие знания истории России, с чувством серьезной озабоченности говорили о роли и месте России в современном мире, о той особой миссии, которую суждено ей нести в будущем. Резкому осуждению были подвергнуты идеи индивидуализма, эгоизма и иждивенчества, а также глобализации, тоталитаризма, религиозной нетерпимости и сепаратизма.
Короче — здравствуйте, товарищи терьеры!
Последняя встреча
Точнее, это было явление Беллы — уже после того, как прошел слух о ее болезни: звонок в дверь — у нас не принято на дни рождения приглашать — на пороге Белка. Хорошенькая, помолодевшая. Вот так сюрприз! Сидела за столом, шутки шутила, приглашала на презентацию новой книжки. Мы и поверили, что она поправилась.
Потом наступила тишина, и уже никто ее не видел. Женщины тщеславны. Какая женщина допустит, чтобы ее запомнили некрасивой, растрепанной, одетой в байковый больничный халат? Нет уж, благодарю покорно, с двуцветным полом в черно-белую плитку я останусь одна, и грохот каталки по бесконечному коридору, и стук разбитой ампулы о дно эмалированного таза — звуки, которые никому, даже любящим меня, не надо слышать.
Вечер памяти
Друзья, собравшиеся помянуть Беллу через несколько месяцев после ее смерти, рассказывали на этом вечере воспоминаний разные смешные истории — так принято. Некоторых заносило — не могли остановиться. Кто-то рассказывал про себя. Кому-то удалось поймать красивый образ. Так и сложили свои воспоминания на виртуальный могильный холмик — кто цветок, кто осеннее сморщенное яблочко, а кто-то гроздь рябины. Прилетят птицы и склюют.
Впрочем, все собравшиеся были люди симпатичные и бескорыстные — ну эти, в общем, помидорчики.
Белла не дожила до презентации новой книжки, маленькой и изящной, одно название чего стоит, «Личная нескромность павлина». Думаешь, про какого-нибудь самовлюбленного юношу, Павлина, или даже птицу. А там — про бунинских мужичков, которые «ощипали барских павлинов и пустили живыми гулять».
Герои
Главная героиня — конечно, Татьяна Левина. С тоталитарным детством и героической судьбой.
Остальные — городские, а больше сельские жители. Это — зарисовки с натуры. Их диалоги и монологи — из записной книжки писателя. Впрочем, очень живые.
«— И сделалась мне печаль — уйти от людей», — говорит героиня рассказа «День, когда упал “Челленджер”». Смотрит на клочок старой газеты, с фотографией разгона демонстрации в какой-то западной стране, и плачет. Я знала старушку, которая лежала в своей «хрущобе», забытая, с переломом шейки бедра, слушала радио и плакала, потому что ей было «жалко бедных басков».
Есть у Беллы персонажи прямо из романов Достоевского. Вот, например, «соседская девочка в малиновой кофте, поправляя грязный платок, жадно глядела на дорогие вещи». Или: «...кричала на балконе полуодетая женщина в накинутом на рубаху пальто...»
Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? — спросите вы.
А двадцать первый век. Но картинки-то из жизни. Героев Толстого вы на улицах Петербурга не встретите, а персонажи Федора Михайловича — пожалуйста! Тут они, среди нас. Вот Рогожин в галстуке от Армани выходит с букетом цветов из Кузнечного рынка, Настасья Филипповна бросает сверток с «зелеными» в камин в гостиной своего дома в коттеджном поселке, Соня Мармеладова в накидке из магазина сэконд-хенд...
Запоминающиеся персонажи Беллы часто и не говорят ничего.
Степенные алкоголики: Леша по прозвищу Камикадзе и лишенный водительских прав Гена, вот еще механизаторы широкого профиля. Я запомнила проводницу из рассказа «Сила топонимики»:
«Проводница покорно развернула красный флаг». Это — почти все, что про нее известно. Больше ничего и не надо: я ее хорошо вижу на подножке вагона.
Волки
Волков бояться — не читать прозы Беллы Улановской. Волки у нее, можно сказать, серьезные герои.
«Снова завыли!
Сначала гнусаво, потом громче, забирая все выше и выше. Заунывные голоса наполняли лощины, овраги, острова и поля, летели вдаль и переливались за холмы.
...И тут я набрала воздуху и прокричала громко и протяжно:
— Эй вы, падлы, заткнитесь! — крикнула и удивилась своему голосу — с какой силой его подхватило и понесло по великолепным просторам, и они разом замолчали...»
На вечере памяти кто-то сказал, что Белка была маленькая, хрупкая и беззащитная — ее хотелось защитить.
Потом уже, когда все выпивали, мы сидели с Володей, и он рассказывал, что, разбирая Белкины бумаги, нашел запись о том, как в поздней электричке она столкнулась с бытовым антисемитизмом, и что-то смело крикнула пригородной шпане, и, наверное, «удивилась своему голосу».
— А они говорят, «хотелось защитить», — как бы вроде и обиделся Володя.
Известность
Нужна ли была ей известность? Может быть, и нет. Читательское признание? Уверена, что да. Ведь это все вранье, что писатель пишет для себя. Писателю нужен читатель. Он и Белке был нужен. Только она как-то, мне кажется, читателя стеснялась, что ли?
И Царскосельскую премию ей получить было приятно. Там была такая компания: поэт Кривулин, драматург Володин, музыкант Курехин и режиссер Роман Виктюк. Белка принарядилась, накинула синюю шаль с кистями. Из всей компании только режиссер Роман Виктюк сейчас остался в живых. Белка ушла вслед за вышеупомянутыми. Из наших женщин — пожалуй, первая. Я ей завидую: никогда не будет маразматической старухой.
Ушла Белка, идет где-то там уже далеко, через заснеженное поле.
Мы ей вслед, как она этому солдату: «Эй, парень, не робей!»
Кажется, услышала: обернулась и улыбнулась нам «растерянной чудесной улыбкой».