ОЖИВЛЕНИЕ АНТИСТАЛИНИЗМА

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

ОЖИВЛЕНИЕ АНТИСТАЛИНИЗМА

В эти годы началось усиление репрессий не только за бесчисленные мелкие и крупные уголовные преступления, но и за "политику". Возвращалась обстановка конца тридцатых годов. Летом 1948 года я ездил на работу в колхоз со студенческой бригадой факультета. Положение в колхозах было еще хуже, чем до войны. По возвращении из колхоза один член нашей бригады, бывший офицер-фронтовик Том Тихоненко высказал несколько критических фраз о колхозах. Его осудили на десять лет по 58-й статье. Тихоненко учился на курс старше меня. Свои мысли о колхозах он высказал в своей группе. О его осуждении я узнал лишь постфактум. Если бы он был на нашем курсе, я бы не удержался и поддержал его из солидарности. Уже после того, как Тихоненко отбыл срок и был освобожден в хрущевские годы, он сказал, что донос на него написал сокурсник и что последний выступал свидетелем на суде. В этом же году был осужден на большой срок только что поступивший на факультет Виктор Красин, впоследствии ставший диссидентом. Его осудили вместе с группой других студентов за занятия буддизмом. Многочисленные случаи арестов происходили в нашем непосредственном окружении. Сталинизм с новой силой проявлял свою натуру. Мой несколько ослабевший в годы войны антисталинизм тоже возродился и стал осмысленнее. Я начал вести систематическую антисталинистскую пропаганду.

Я с моим антисталинистскими умонастроениями не был исключением. Такие настроения в то время были у многих. Дело тут было не в знании каких-то негативных фактов сталинизма и не в способности иронизировать по их поводу, а в том, как человек переживал эти факты, какое влияние знание о них оказывало на его идеологическое и нравственное состояние и на его поведение. Мы в наших компаниях издевались и потешались над "научным коммунизмом" Маркса так, как его не критиковали никакие враги марксизма и коммунизма. Но у многих ли из нас это превращалось в смысл и в программу нашей жизни?! Другой мой университетский друг уже тогда коллекционировал антикоммунистические анекдоты. Но он не стал антикоммунистом. Он стал даже специалистом по "научному коммунизму". Организаторы сталинских репрессий лучше, чем кто бы то ни было, знали правду о сталинских концентрационных лагерях. Но они от этого не стали антисталинистами.

Я не могу утверждать, что мне уже тогда была ясна сущность сталинизма. Я еще не был подготовлен для этого профессионально. Да и сам феномен сталинизма еще не изжил себя как исторически преходящее явление. Он был еще в расцвете сил и казался вечным. Для меня, как и для других, он еще был социализмом (коммунизмом), как таковым, а не историческим периодом и исторической формой эволюции социализма (коммунизма). Мне это стало ясно лишь после смерти Сталина.

Война, как мне стало ясно впоследствии, нанесла удар по сталинизму в самих основах общества, удар по существу. Она обнаружила дефекты сталинизма и создала условия для развития в стране феноменов, сделавших его со временем излишним и даже опасным для существования общества. Но война вместе с тем укрепила сталинизм в его поверхностных проявлениях, укрепила по форме. Страна победила в войне отчасти благодаря сталинизму, но отчасти вопреки ему. Сталинизм же все отнес на свой счет. Да и население страны в массе своей полагало, что победили благодаря Сталину и всему тому, что он олицетворял. Сталин и сталинисты во всей стране торжествовали победу. Возродились все довоенные ужасы сталинизма. Потребовалось еще почти десять лет, прежде чем сталинизм сошел со сцены истории.

Проходят годы. Исчезают конкретные исторические обстоятельства. И многое в прошлом начинает казаться бессмысленным. Сейчас, через тридцать пять лет после смерти Сталина, многие критикуют его и выглядят героями. А ведь критиковать сейчас Сталина - все равно как критиковать Чингисхана, Ивана Грозного или Гитлера. А в 1946 - 1948 годы это было смертельно опасно. Я встал на путь активного антисталинизма не из расчета прослыть героем. Я не надеялся выжить. Я лишь хотел как можно больше причинить ущерба сталинизму. А репутацию героя на этом тогда нельзя было приобрести даже в глазах тех, с кем я вел опасные разговоры. Разговоры же я вел бесчисленные. Они на много лет стали фактически главным делом моей жизни. В основном это были импровизации. В них я не столько убеждал моих собеседников в чем-то, сколько вырабатывал для самого себя понимание явлений, о которых шла речь. Конкретное содержание разговоров, конечно, не запомнилось. Оно никак и нигде не фиксировалось. В них делались важные открытия без претензии на авторство и без всякой возможности удержать его за собой. Авторство сохранялось лишь в одной форме - в форме доносов.