ОГНЕВЫЕ ГОДЫ (Из воспоминаний генерала внутренней службы III ранга К. И. Григорьева)

ОГНЕВЫЕ ГОДЫ

(Из воспоминаний генерала внутренней службы III ранга К. И. Григорьева)

Константин Иванович Григорьев — один из старейших ветеранов советской милиции. Комсомолец с 1921 года, член партии с 1930 года, он всю свою жизнь посвятил нелегкой, но почетной работе.

Еще в 1925 году К. И. Григорьев был направлен комсомолом в Акмолинский уездный уголовный розыск. Там он работал и учился. А уже в 1930 году он возглавил в республике отделение по борьбе с бандитизмом. Был начальником уголовного розыска г. Уральска, затем — Хабаровского края; участвовал в войне с самурайской Японией, а после победы вернулся в органы милиции.

К. И. Григорьев прошел путь от рядового уполномоченного до руководителя крупного управления охраны общественного порядка, заслужил высокое генеральское звание. Имеет шесть боевых орденов и пять медалей, дважды награждался боевым оружием.

К. И. Григорьев.

ПЕРВОЕ ИСПЫТАНИЕ

Пара сытых крестьянских лошадей бойко бежала по проселочной накатанной дороге.

Был октябрь — сухая осень с холодными ночами, с ощутимыми морозами по утрам.

Лошадьми правил молодой крестьянин. Разговаривал со мной он неохотно. Назвав себя Алексеем, коротко и односложно отвечал на вопросы, понукал лошадей, настороженно поглядывал по сторонам.

Вокруг расстилалась равнина, не тронутая плугом. Клочки обработанной земли я видел только возле двух деревень, стоявших на нашем стокилометровом пути.

Шел 1926-й год. Нэп был в «расцвете». В захолустном уездном Акмолинске бойко торговали частники. В деревне, прикидываясь смирными, обрастали и набирали силу кулаки. Маловеры хныкали и шептались, что нэп укоренился, если не навсегда, то надолго. Советский аппарат в отдельных волостях уезда был еще слаб, нередко на руководящие посты в волисполкомы пробирались кулаки и гнули свою линию.

В пути мне невольно вспомнился разговор с секретарем укома партии Сухининым.

Нас (меня и еще одного комсомольца) вызвали в уездный комитет комсомола и дали направление на работу в уголовный розыск. Конечно, о деятельности этого учреждения мы не имели еще никакого представления.

— Пойдете бандитов ловить, — сказал секретарь укома комсомола Семенов.

А затем мы были приглашены в уком партии. Беседа была обстоятельной.

— Работа опасная, — говорил Сухинин, — но благородная. Книжки потом писать будут о вас. Преданность ваша нам известна. Сохраняйте чистоту комсомольского имени. Не зазнавайтесь, власть вам дается большая. Помните слова Дзержинского: «Тюрьмы нам нужны для капиталистов, контрреволюционеров, саботажников и бандитов, но не для трудящихся». Вы должны работать ради счастья и благополучия советского человека. У вас нет опыта, его у нас вообще пока мало. А услугами царских специалистов — жандармов, полицейских, сыщиков мы не пользуемся. Царские кадры чужды и враждебны нам. Опыт будете приобретать сами, — закончил секретарь укома и, пожав нам руки, отпустил.

Памятен и тот момент, когда нас ввели в кабинет, в котором предстояло работать. Это была большая комната, в которой стояли четыре стола. За двумя из них сидели угрюмые на вид люди в полувоенной форме, с наганами на боках. Прямо от двери на глухой стене был намалеван масляными красками черт, влево — Адам и Ева под яблоней… Только через два месяца нам удалось уговорить старых сотрудников и привести в порядок нашу служебную комнату; вместо «страшных и назидательных» картин мы повесили портрет Ильича.

* * *

В уезде было беспокойно. То и дело в деревнях, разбросанных по степи, обнаруживали убитых. Уничтожались иногда даже целые семьи. Преступники бесследно исчезали. Действовала какая-то хорошо замаскированная банда, не оставлявшая ни следов, ни свидетелей. Бандиты, как правило, брали только деньги и ценности.

Вот поэтому в октябре всем сотрудникам уголовного розыска дали задание — разъехаться по уезду и нащупать следы неизвестной банды. Только нащупать, но не предпринимать активных действий. Это было первое ответственное поручение, выпавшее на мою долю.

Вечерело, когда мы вброд переехали небольшую речку и поднялись на бугор.

Впереди открылась панорама невысокого горного кряжа, вершины сопок еще были освещены лучами заходящего солнца, а в долину уже опускался сумрак.

У подножия горы, километрах в трех от нас, раскинулось большое село Константиновка, там предстоял нам отдых и смена лошадей.

Мой возница остановил лошадей, осмотрел сбрую и, обращаясь ко мне, сказал: «Вот здесь в прошлом году убили моего отца, — и кнутовищем показал влево от дороги. — Вон у того куста стоял стог сена. В него бандиты запрятали труп отца и телегу и подожгли. Был ветер, стог вспыхнул, и крестьяне прибежали его тушить, чтобы спасти другие скирды. Вот тут и нашли остатки трупа и железные части телеги. Приезжала милиция, осмотрела, протокол составила… Дня три пили самогон у богатых мужиков, с тем и уехали», — хмуро закончил Алексей и стал садиться на облучок.

Узнав, что я работник уголовного розыска, он рассказал мне, что в 1924 году в Константиновке останавливался большой и богатый табор цыган. После их отъезда оказался обворованным магазин единого потребительского общества (членами которого были в основном местные кулаки). Кулаки подняли почти всю деревню, вооружились кто чем мог — вилами, топорами, ружьями, — сели на коней, догнали цыган и всех мужчин, женщин и детей поубивали, а имущество — лошадей, ковры, телеги, сбрую, золото — поделили между собой.

— А слух по деревне ползет, что лавку-то ограбили сами же кулаки… Только вы один-то не беритесь за это дело, — предупредил меня Алексей. — Кулачье у нас такое: убьют — и концы в воду.

Заниматься этим делом, действительно, не входило в мой расчет, и я сказал Алексею, что не буду. А случай с табором действительно имел место, но виновные были преданы суду только в 1928 году.

Так за разговорами мы незаметно и въехали в село Константиновку, и Алексей пригласил меня ночевать к себе.

Семья его состояла из четырех человек — сестра пятнадцати лет, семилетний брат и мать. Вдова убитого угостила нас сытным деревенским ужином.

Утром Алексей неожиданно вызвался везти меня дальше, правда, на одной лошади. Я охотно согласился, меня это устраивало — ехать уже со знакомым парнем, с которым установились хорошие отношения.

Позавтракав, мы выехали из Константиновки и направились к хутору Дермень, где мне предстояло встретиться еще с одним работником уголовного розыска и уже вместе с ним продолжать путь.

Хутор был последним населенным пунктом Акмолинского уезда, дальше шел Павлодарский уезд. Располагался он в широкой пади, по которой протекала быстрая неглубокая речка. Хуторяне часто вели доходившие до драк споры со своими соседями-павлодарцами из-за сенокосных угодий. Как только я появился в сельском Совете, с этим вопросом и обратились ко мне крестьяне. Ответив, что у меня нет полномочий устанавливать границы и разрешать подобные споры, я стал наводить справки: нет ли кого в хуторе из уезда. Оказалось, никто не появлялся. Оставалось ждать. К вечеру дежурный сельсовета отвел меня с Алексеем на квартиру к местному жителю.

Когда мы зашли в дом, семья сидела за ужином. Хозяин дома — плотный мужчина среднего роста, с густой черной бородой, лет сорока пяти; жена выглядела лет на пятнадцать моложе, очень подвижная, красивая женщина. Детей не было.

Встретили нас неприветливо, особенно хозяин. Тем не менее к столу пригласили, и хозяйка нарезала нам хлеба и сала, налила чаю.

Узнав, что я из уездного центра, хозяйка стала интересоваться, какие есть в городе магазины, много ли товаров, какие цены. Хозяин спрашивал, нет ли с кем войны — с Англией или Францией. Ни радио, ни телефона в те годы не было, и я не удивлялся таким расспросам. Неторопливо отвечал, что знал. Алексей сидел молча.

Перед сном мы с ним вышли и направились к речке напоить лошадь, а заодно и размяться. Как только оказались у речки, я спросил Алексея, понравились ли ему наши хозяева.

— Совсем не нравятся, — мрачно ответил он. — Знаете, товарищ сотрудник, среди хозяйской одежды на стене висит зипун моего отца…

Это известие ошеломило меня.

— Что же будем делать? — спросил я растерянно.

— Не знаю, — сказал Алексей. — А только завтра я зипун заберу и отвезу показать матери.

— Ни в коем случае не делай этого, — запротестовал я, лихорадочно соображая, что же предпринять. — Подождем, должен еще приехать сотрудник, посоветуемся и решим. А сейчас молчи, не выдавай себя. И пойдем скорее, а то обратят внимание, что нас долго нет, еще что-нибудь заподозрят.

Мы быстро возвратились, хозяйка указала нам место в горнице, где на полу была постлана постель, и, позевывая и крестясь, ушла на кухню.

Укладываясь спать, я думал: что же делать, какое принять решение? А вдруг Алексей ошибается, а если даже не ошибается, вдруг хозяин этот зипун купил у кого-либо? Решение не приходило.

Ночь тянулась тревожно и долго. Оба мы прислушивались к каждому шороху, рука моя то и дело тянулась под подушку и ощупывала рукоять нагана. Но все было спокойно, наш хозяин мирно похрапывал на кухне.

Усталость все-таки взяла свое, и под утро мы уснули.

Проснулись от яркого света. Солнечные лучи били в окна. Хозяйка погромыхивала ухватами. Все выглядело так мирно, будто и не было кошмарных вчерашних подозрений.

Утро взбодрило меня, и я решил действовать. Тихо, чтобы не услышала хозяйка, посоветовал Алексею отъехать от хутора версты три-четыре, сломать колесо у ходка и дожидаться. Я же буду просить хозяина, чтобы он довез до Константиновки.

— Как только поравняемся с тобой, будем брать хозяина…

Кивнув мне в знак согласия, Алексей встал и засобирался к отъезду.

Позавтракав с хозяйкой (хозяин поехал рано в поле за соломой), я ушел в сельский Совет и занялся своими делами. В беседе с секретарем сельсовета узнал, что наш хозяин Пашков — бывший казачий урядник, служил у Анненкова, правда, сейчас ни в чем предосудительном не замечен. Это сообщение меня еще больше насторожило и заставило серьезно продумать все детали операции.

Во второй половине дня погода изменилась, небо заволокло тучами, и они пошли так низко, что стали цепляться за вершины сопок. Мой товарищ так и не приехал. Я спросил у секретаря, чья очередь отбывать трудгужповинность, то есть везти (в те годы должностные лица использовали частный транспорт, имея на руках открытые листы, выдаваемые административными отделами исполкомов; плата взималась пять копеек с версты). Секретарь сказал, что увезти может мой хозяин — лошади у него хорошие и его давно уже никуда не посылали.

Все складывалось, как надо.

К Пашковым я пришел вместе с секретарем сельсовета. Спросив хозяина, сможет ли он увезти меня, и получив утвердительный ответ, секретарь ушел.

Пашков стал собираться. Сердце мое билось учащенно, и я боялся чем-либо выдать себя — впереди предстояла серьезная операция, по существу, она уже началась.

Погода ухудшилась. Заморосил мелкий дождик.

В ходок был запряжен резвый гнедой мерин. Простившись с хозяйкой, я вышел первым и стал поудобнее усаживаться в ходок, гадая: а что наденет хозяин? Может, зипун…

Хозяин вышел одетым в полушубок и сверху в грубый брезентовый плащ. К моему удивлению, в руках он держал охотничью берданку (в квартире я оружия не видел и даже не предполагал, что оно может быть в этом доме).

Обстановка, как говорят, осложнилась, настроение у меня испортилось.

Лошадка бойко тронула с места и резво побежала по еще не намокшей дороге. Чтобы не выдать своего волнения, я стал разговаривать с хозяином о хуторских делах, о скандалах с соседями по уезду. Пашков охотно поддерживал разговор. Настроение у него было неплохим. В Константиновке его ожидали какие-то свои дела, и поездка эта была ему кстати. Я особенно не допытывался. Но Пашков счел нужным объяснить:

— С маслоделом договориться надо. Сбить постного масла к филипповкам (пост перед рождеством).

Стоявшего возле самой повозки Алексея первым заметил Пашков. «Что это, однако, ваш возчик стоит?» — спросил он, показывая вперед кнутовищем. Алексей стоял на условленном месте. Лошадь была впряжена и мирно жевала брошенное в коробок сено. Колесо валялось на земле. Мы остановились.

Я вышел из тележки и пошел к Алексею, Пашков остался сидеть.

Громко спросив, в чем дело, я вполголоса сказал Алексею: «Осторожно, у Пашкова ружье, подходи к лошади, хватай за уздцы, рассупонивай лошадь и отвязывай вожжи, а я буду обезоруживать».

Подойдя к тележке, я выхватил наган и скомандовал: «Ни с места, руки вверх!» В то же время Алексей бросился к лошади. Отбросив в сторону ружье, я велел Алексею взять вожжи и связать задержанного. Затем стали запрягать лошадей в тележку Алексея, сняв колесо с ходка Пашкова. Делали все быстро, молча. Арестованный тоже молчал. Меня удивило, что он мне не задал ни одного вопроса, не закричал.

Дождь усилился и подул холодный ветер, когда мы свернули на дорогу в волостной центр Николаевку.

Алексей лошадей не жалел, от них шел пар. Дорога раскисла, но возчик все гнал и гнал. Часов в десять вечера мы были в Николаевке.

Волостная милиция размещалась в обычном деревянном домике, состоявшем из кухни и комнаты. Дежурил сельский исполнитель с винтовкой.

Назвав себя, я послал исполнителя за старшим милиционером. Пока мы счищали с себя грязь, прибежал в полном вооружении — с шашкой, винтовкой и револьвером — старший милиционер Болкунов.

Освободив от вожжей Пашкова, я усадил его на табуретку, а Болкунова с Алексеем послал в хутор Дермень сделать у Пашковых тщательный обыск, забрать зипун и, если найдется, оружие.

К этому времени дождь перешел в снег, на улице завыло, засвистело. Но Болкунову приказания не требовалось повторять дважды, никакая погода его не пугала, он оказался закаленным милиционером, уже знакомым и с опасностью, и с разного рода лишениями.

Под завывание ветра, при свете керосиновой семилинейной лампы я приступил к допросу Пашкова.

Передо мной, двадцатилетним парнем, сидел угрюмого вида пожилой человек, немало на своем веку повидавший. Мог ли я вести допрос? Допрашивал я впервые, и не мог тогда понять, что заставило заговорить Пашкова. Внезапность, быстрота действий, напористость, наша уверенность в правоте действий? Не знаю. Может быть, все, вместе взятое. Как бы там ни было, но Пашков заговорил.

Как он убил отца Алексея?

— Осенью в прошлом году на базаре в Акмолинске, — начал Пашков, — я со своим родным старшим братом заметил денежного мужичка, продавшего пару быков и воз хлеба. Отрекомендовались мы плотниками, с собой у нас были топоры. Вечером встретились с этим мужичком на постоялом дворе, выпили бутылку «горькой», разговорились и наняли его за 5 рублей довезти нас до Константиновки.

По дороге бросили жребий, кому бить. Выпало мне. Когда осталось до Константиновки верст пять, я ударил его обухом топора по голове. Он сразу упал. Забрали мы деньги, а убитого и телегу сожгли в стогу сена… И черт попутал меня взять зипун! Показалось холодно…

Страшный рассказ свой Пашков продолжал не торопясь, временами долго тер виски, вспоминал об очередных своих убийствах, выпивал кружку воды и опять продолжал свою жуткую повесть. Чтобы запутать следы, убийства они совершали в разных концах уезда — все меньше свидетелей. Никого, даже детей, в живых не оставляли, ничего, кроме денег, не брали.

— Не жалко было убивать? — не вытерпев, вмешался в допрос сельский исполнитель.

— Нет, не жалко, — ответил Пашков. — Но бил топором чаще мой брат, он сильнее меня. Оружием никогда не пользовались, хотя у меня и у брата есть револьверы.

— Так он же у тебя «святой брат», у староверов вроде как бы поп? — заметил я.

— Ну что ж, потом отмаливал перед богом грехи, — ответил Пашков и криво ухмыльнулся.

— Один раз, — сказал он, — я пожалел убитую. Молодая, хорошенькая была, подрядилась с нами, чтобы увезли ее за 20 рублей до Кокчетава. Думали, денег у нее много, шубка хорошая, шляпка, ботиночки лаковые, а когда убили — в сумке оказалось 30 копеек серебром. Учительница, оказалось, ехала к своему мужу.

«Звери, — подумал я, — и ведь какое «содружество»: один — белобандит-урядник, другой — «святой».

Записывая эти жуткие показания, я не заметил, как рассвело. Буран прекратился, земля была покрыта ровным слоем снега. Вскоре приехали Болкунов с Алексеем и привезли зипун, деньги и оружие.

Болкунову отдыхать не пришлось. Заменив лошадей, он поскакал в уездный уголовный розыск с донесением, а оттуда — в Кургальджино для ареста «святого брата» — старшего Пашкова.

Так закончился мой первый трудный экзамен. Было еще немало и удач, и ошибок, но с этого случая работа в угрозыске стала моей профессией.

ПО СЛЕДАМ БАНДЫ УСЕРБАЯ

В жизни Акмолинска в эту весну внешне не было заметно никаких перемен. Все так же по субботам и воскресеньям звонили колокола церквей, призывая православных к молитвам, все так же в строго положенные часы на двух минаретах мусульманских мечетей кричали муллы, призывая правоверных к намазу; все так же бойко вели торговлю местные нэпманы Ривкины, Сарымсаковы, Джумагуловы, Стариковы, сменившие дореволюционного миллионера Кубрина.

По вечерам местные обыватели, спекулянты, дельцы веселились в частном ресторанчике «Ишим». Там же они заключали торговые сделки, обсуждали «деловые предложения».

Со всех концов уезда спекулянтам и нэпманам везли хлеб, мясо, кожу, шерсть, а увозили керосин, спички, мыло. За свой товар драли нэпманы втридорога. Государственная торговля была еще слаба и не могла полностью обеспечить потребности населения.

Ушедшие глубоко в подполье недобитые белоказачьи офицеры и иные «бывшие» нашептывали о перерождении Советской власти. Временами будоражили тихую провинциальную жизнь кулацкие и уголовные банды. И казалось — этому не будет конца. Но так только казалось: нэп доживал свои последние дни.

В один из апрельских вечеров 1927 года я вместе с другими товарищами — Гузевым, Горбуновым, Муксиновым — был приглашен к председателю уездного исполкома.

В просторном кабинете уже сидели начальник уездной милиции Акжаров, секретарь укома партии Сухинин и начальник уездного отдела ОГПУ Кузьмин. Ему и было первому предоставлено слово. Подойдя к висевшей на стене карте Акмолинского уезда, он обвел всех собравшихся взглядом, как бы проверяя, все ли на месте, и начал говорить о сложившейся обстановке.

— На границе Акмолинского и Павлодарского уездов, — начал он, — обосновалась банда Усербая. По нашим данным, банда обрастает всякими уголовниками, в частности, в нее влилась шайка Иманова, ворующая скот. У банды есть свои базы, пособники и укрыватели. Ее поддерживают баи. Известно, что бандиты установили связь с басмачами, орудующими в песках Кара-Кумов, и получают оттуда подкрепление… За последнее время бандиты совершили ряд налетов на окрестные села и аулы, разграбили местные кооперативы, нарушили связь, угнали много скота. Налетчики проявляют жестокость, зверски расправляются с активом, насилуют женщин… Недавно они разграбили Карагандинскую волостную милицию. Захватили оружие, боеприпасы, лошадей. Как видите, дело зашло далеко. Перед нами стоит задача — ликвидировать банду. Есть приказ ОГПУ.

Кузьмин зачитал телеграмму из центра, предлагавшую срочно обезвредить банду.

— Знаем, задача нелегкая, — продолжал Кузьмин. — В один день ее не решишь. Район действия бандитов редко заселен, на юг к Балхашу — всего три-четыре кочующих аула. Нет воды, нет дорог, нет связи. У нас не имеется никаких войсковых единиц. В ваше распоряжение товарищ Акжаров выделит десять конных милиционеров. У коменданта ОГПУ получите два ручных пулемета, винтовки. При надобности отряд пополните людьми на месте.

— Указания волостным комитетам партии уже даны, — вставил Сухинин.

— Будьте осторожны, ведите разведку, выявляйте пособников, укрывателей. И если необходимо, изолируйте их, но «не стригите все, что растет». Во всем вам помогут честные люди, опирайтесь на них. Уисполком дает вам право объявлять отдельные районы на чрезвычайном положении, мандаты получите сейчас.

— Вот и все, — заключил Кузьмин. — Утром надо выезжать.

Рано утром, когда город еще спал, наш небольшой отряд тронулся в путь. Впереди ехал Муксинов. Я невольно залюбовался им. Среднего роста, с черной густой шевелюрой, густыми бровями, черными, как уголь, глазами, он ловко сидел в седле, плавно покачиваясь.

За ним по два в ряд ехали конные милиционеры. За конниками шла тележка, запряженная двумя лошадьми. В ней сидели сотрудник ОУР Горбунов и милиционер Перов Вася, бывший чапаевец. В тележке были сложены пулеметы, патроны, лишние винтовки (на случай пополнения отряда) и небольшой запас продовольствия и фуража.

Мы с Сутюшевым ехали сзади. Наш начальник отряда Гузев задержался в городе: ждал сына.

В первом волостном центре, селе Николаевне, наш отряд пополнился. В него пришли начальник местной волостной милиции с двумя конными милиционерами.

* * *

А в это время в юго-восточной части уезда бандиты, упоенные легкими победами над безоружными крестьянами и удачным налетом на местную милицию, справляли свой праздник. Их штаб разместился в нескольких юртах около небольшого степного озера. Среди юрт выделялась одна — большая, белая. В ней и пировали главари банды. Неподалеку на лугу паслись лошади, овцы. К юрте то и дело подъезжали вооруженные всадники — с донесениями.

Поводом к пирушке послужил еще и приезд знатного гостя. Бандиты изрядно «хватили» водки и, развалившись на пышных подушках, с жадностью поедали беспармак, запивали его ароматным кумысом, изредка косясь на гостя и прислушиваясь к его редким словам.

Главарь банды — Усербай рассеянно слушал своих приближенных и с нетерпением ждал, что скажет гость. Но гость не торопился. Видно, дальняя дорога утомила его, и теперь он с удовольствием ел мясо.

Наконец, насытившись, гость обратился к собравшимся:

— Вам надо больше собирать джигитов, обиженных Советами. Надо беспощадно бить коммунистов и всех, кто за них. Бояться не надо. В городах Таджикистана уже не один год воюет непобедимый Ибрагимбек, собравший большое войско. В Кара-Кумах и Кызыл-Кумах ждут верные отряды, скоро они выйдут в просторные степи Казахстана. Надо захватывать села, аулы, громить милицию, военкоматы и вооружаться. Тогда больше правоверных пойдет под зеленые знамена.

— У вас неплохое начало. Пусть везде вашему батыру сопутствует счастье, — и гость приложил правую руку к сердцу, наклонил голову в сторону Усербая. — Наш курбаши шлет ему свой привет и вот этот подарок.

С этими словами гость передал Усербаю новую винтовку с английской маркой и кривую с серебряной насечкой на ножнах азиатскую саблю.

Заблестели глаза Усербая. Лесть и выпитое вино кружили ему голову. Он уже видел, как его отряд занимает богатые села — Долинку, Михайловку, Тихоновку, Белоярку, Константиновку, Вишневку, — а там уже недалеко и Акмолинск. Он не даст пощады никому: ни женщинам, ни детям. Уничтожит большевиков, шкуру с них, с живых, будет сдирать. Усербай мечтательно заскрипел зубами. Он хотел что-то сказать в ответ на речь почетного гостя, но послышался стук копыт: на взмыленном коне подскакал связной. Свалившись с коня, он на четвереньках сполз в юрту и стал докладывать Усербаю о том, что из Акмолинска выехал отряд уездной милиции.

* * *

Около небольшого селения Ситень наш отряд встретился со своими разведчиками Зарифовым и Сарсыбековым. Переодетые в штатское и снабженные документами уездной кооперации, они, не вызывая подозрений, ездили по селам и аулам, нащупывали бандитов, собирая о них нужные нам сведения. Разведчики доложили, что банда находится в урочище Джаман-Нияз, недалеко от Караганды, и готовится совершить налет на село Долинку. Бандиты уже знают о продвижении нашего отряда и держатся настороже.

Договорившись о следующей встрече, разведчики ушли выполнять новое задание. Двинулись и мы. Передвигались только ночью — иначе можно было спугнуть бандитов.

На третьи сутки отряд вошел в широкую долину, по обеим сторонам которой тянулись невысокие горные цепи. Путь преградила небольшая, но быстрая речка. В крутые берега хлестала пена, в воздухе стояли мелкие, как пыль, брызги.

Кони никак не хотели заходить в воду. Они упирались, храпели, становились на дыбы. Первым окунулся Сутюшев. Сильная лошадь, борясь с течением, вынесла его на противоположный берег. Постепенно переправился весь отряд.

После ледяной ванны лошади нервно просили повод, а у всадников не попадал зуб на зуб. В довершение ко всему к ночи подул холодный ветер, заморосил дождь. Двигались почти вслепую, дороги не было, кромешная тьма не давала возможности ориентироваться. Через три часа такой езды кони, скользя по намокшей почве, с трудом несли отяжелевших всадников.

Необходим был привал. Но где его сделать? Тут же в степи? Переутомившиеся бойцы повалились бы, уснули прямо на мокрой земле, и тогда простуды не миновать. Все-таки начали искать подходящее место и вскоре оказались у подножия крутой горы, где было тише и не так сыро.

Постепенно дождь прекратился, на востоке посветлело. Приказав отряду не двигаться, я вместе с двумя бойцами поехал вперед. Мы обогнули гору и увидели неподалеку аул; из труб мирно курился дымок, а по улицам сновали всадники. Прижавшись к скале, я стал наблюдать, послав одного из бойцов за отрядом.

Отряд появился быстро, его заметили в ауле. Тишину разорвал выстрел, эхом раскатившийся в горах, за ним последовала редкая беспорядочная стрельба. Отстреливаясь, бандиты стали убегать из аула, часть нашего отряда бросилась им наперерез. Тогда бандиты рванулись в другую сторону, но там их уже поджидала наша засада, она открыла огонь из пулеметов. Кольт бил ровно и метко. Несколько лошадей упали и забились. Видя безвыходность положения, бандиты сдались.

Оказалось, что это только часть банды во главе с Имановым. Самого Усербая и других главарей в ауле не было. Чтобы запутать следы, Усербай разбил банду на три самостоятельные группы, строго наказал в открытый бой с милицией не вступать, а стараться заманить милиционеров в засады.

Дальше двигаться наш отряд не мог. Нужно было дать отдых людям и заменить несколько лошадей. И мы направились в ближайшее село Долинку, где нас с радостью встретили местные жители. Крестьяне быстро разобрали своих лошадей, ранее захваченных бандитами. Женщины со слезами на глазах стали рассказывать, как разбойничала банда Усербая: магазин разграбили, скот угнали, многих женщин изнасиловали. Главарь банды заявил, что теперь в районе он хозяин, Советов нет, и слушать надо только его.

Председатель сельсовета подал мне завернутое в газету письмо и сказал:

— Усербай велел передать.

Я стал читать. Написано было на ломаном русском языке. Усербай писал:

«Я теперь не простой бандит, а враг Советской власти, у меня большая сила. И только когда у верблюда вырастет хвост до земли, тогда вы поймаете Усербая. Жалкому вороненку не догнать сокола…»

Заканчивал он свое послание тем, что предлагал убраться из степи по-хорошему, иначе грозился отправить всех «в царство Иблиса». Прочитав письмо, я передал его Сутюшеву (он собирал весь следственный материал) и посоветовал приобщить к уголовному делу.

После короткого отдыха мы направились в центр промышленной волости — село Большую Михайловку. Надо было разобраться с задержанными. После допроса бандитов Сутюшев предложил всех освободить до суда, за исключением главаря Иманова. В этом был смысл. Посовещавшись, мы согласились. Иманова допрашивали все вместе. Я старался выяснить, что толкнуло на такие тяжкие преступления Усербая: ненависть к Советской власти, месть или мелочное самолюбие.

Подумав, Иманов дал оригинальный ответ:

— Усербай смелый джигит, но безвольный человек. Он как пустой мешок: что в него всыплют, такую форму он и принимает. Ну а баи и муллы постарались сделать ему нужную начинку.

— Чем же объяснить такую жестокость с его стороны? — спросил я.

— Человек, ставший шайтаном, — сказал Иманов, — будет куда хуже шайтана.

— А ты зачем присоединился к этой банде?

— Лихие набеги, свобода, риск, я джигит…

Он замолчал, не договорив. Видимо, понял, что мы не очень-то верим его легковесным объяснениям, и спросил:

— Что вы сделаете со мной и с моими людьми?

— «Твоих» людей мы отпустим по домам, а тебе придется ждать суда.

— Как отпустите?! Усербай говорил, что всех нас ждет страшная расправа…

Иманов вдруг выругался.

— Проклятый Усербай! Если я попался, то и тебе не уйти!

У Иманова развязался язык.

Хорошо понимая, что бандиты не могут существовать без поддержки со стороны, мы начали узнавать, кто снабжает Усербая оружием и боеприпасами, кто у него покупает награбленное, кто дает ему приют. Иманов назвал нам десятка три фамилий, и мы, посоветовавшись с местными руководителями, решили наиболее активных сообщников Усербая арестовать.

Вскоре в Михайловку приехал Гузев — наш начальник отряда, которого обстоятельства заставили на время остаться в Акмолинске. Ознакомившись с обстановкой, Гузев занялся глубокой разведкой. Каждый день он отправлял во все концы разведчиков. Сутюшев занимался следствием, опрашивал потерпевших и изолировал наиболее активных соучастников Усербая. В то же время мы приводили в порядок отряд. Пополнили его людьми, заменили лошадей, заготовили фураж, отремонтировали седла, насушили сухарей, запаслись солью, чаем, сахаром — словом, подготовились к длительным переходам.

По данным нашей разведки, банда Усербая ушла на юго-восток от Спасского завода. Главарь спешно принимал меры к пополнению своей банды, рассылая гонцов по аулам.

Но по аулам уже распространился слух о том, что мы освободили захваченных с Имановым бандитов и арестовали ярых соучастников Усербая. Люди вздохнули свободнее. Банда не только не пополнилась, но и стала таять. Бандиты попритихли, уже не осмеливались нападать на аулы, заметали следы, старались скрыть свое местонахождение.

Оставив Михайловку, наш отряд расположился в одном из аулов за Спасским заводом.

Тихим июньским вечером я отправился вместе с проводником Рахимбековым в разведку. Ехали мы холмистой степью. Часа через два горизонт стала затягивать большая туча. Ночь наступила душная, кони часто фыркали, нарушая тишину. На западе все чаще вспыхивали молнии. Вскоре у небольшой степной речки мы увидели аул. Едва успели подъехать к нему, как разразилась гроза. Заскочили в первую же юрту. Спросили, чей это аул. «Сатпаева», — ответили нам. Это был известный в этих краях богач.

Хозяин юрты, среднего достатка казах, предложил нам ночлег. На вопрос, были ли бандиты в ауле, хозяин ответил отрицательно.

Отдохнули мы без происшествий. Утром хозяин, кланяясь, сообщил, что к завтраку я приглашен самим Сатпаевым.

Юрта Сатпаева стояла несколько в стороне на чистой лужайке. Войдя в юрту и сказав обычное приветствие на казахском языке, я по приглашению хозяина сел на указанное место. Юрта была богато убрана. Висела красивая люстра с большой керосиновой лампой, пол устлан коврами и тигровыми шкурами.

Узнав о цели моего приезда, Сатпаев послал жену посмотреть, нет ли кого вблизи юрты, и, убедившись, что нас не подслушивают, доверительно сообщил, что Усербай с частью своих головорезов был у него в ауле только вчера, силой захватил косяк лошадей, стадо баранов, сказал, что это нужно для его войска, и ускакал.

— Рыщет он неподалеку от аула, а ваш проводник, с которым вы приехали, — продолжал Сатпаев, — ближайший сообщник Усербая, он ваш отряд давно водит за нос.

Что и говорить, меня ошеломило это известие, но еще больше я был поражен тем, что сообщение исходит из уст бая. Видимо, богатею не понравилось, что Усербай «пощипал» его. Поблагодарив за гостеприимство, я стал собираться.

— Дай вам аллах удачи, смелый джигит, но в пути будь осторожен. В ауле вас охраняет закон, а в степи все может быть. Будь осторожен.

И мы с проводником Рахимбековым отправились дальше.

Я вскочил на коня, ударил его, помчался. Проводник не отставал.

Аул скоро скрылся из виду. Попридержав лошадь, я перевел ее на шаг, а затем спешился. Сделав вид, что мне плохо, попросил проводника слезть и придержать коней. Ничего не подозревая, он выполнил мою просьбу. Остальное произошло без осложнений. Я обезоружил предателя, связал ему руки, посадил на коня и прикрутил к седлу. Теперь поехал медленнее.

Вдруг вдалеке показались три всадника. За плечами у них были ружья. Бандиты! Я соскочил с коня, стал укладывать его — стоящий конь слишком уж большая мишень даже для плохого стрелка.

— А ты стой на месте, — крикнул я Рахимбекову.

Положив карабин на седло, как на упор, я открыл огонь по всадникам. Один из них свалился. Я вставил другую обойму, но бандиты, подобрав убитого, повернули назад. Через час бешеной скачки мы были у места стоянки отряда. Я доложил Гузеву о случившемся, и отряд направился по горячим следам бандитов.

День и ночь мы шли переменным аллюром, давая короткие передышки лошадям. К утру следующего дня обнаружили бандитов. Издали банда была похожа на большой кочующий аул.

Впереди двигалась группа вооруженных всадников, за ними тянулся табун лошадей, сбоку пастухи гнали небольшое стадо баранов, вышагивали верблюды, навьюченные разобранными юртами, коврами и всяким награбленным добром.

Заметив нас, бандиты, не слезая с коней, открыли беспорядочную стрельбу, не причинившую нам особого вреда. Правда, была убита одна лошадь и одного из бойцов легко ранило в руку.

Спе?шившись, мы установили пулемет и дали несколько коротких очередей. Три-четыре лошади упали. Но наша попытка отрезать бандитам путь не удалась. Лошади совсем устали, и мы не могли настичь бандитов, они скоро скрылись за сопками, оставив убитых, раненых и все свое хозяйство. Мы было попытались оседлать захваченных у бандитов лошадей, но те оказались необъезженными.

Теперь Усербай остался с небольшой кучкой своих ближайших помощников. Пленные показали, что они шли в глубь степи, где предполагали пробыть до весны следующего года, имея все необходимое для сытой и праздной жизни. Становилось очевидным, что, лишившись добра, Усербай предпримет какие-то меры. Поэтому, сменив лошадей, мы еще несколько дней преследовали банду, пока окончательно не потеряли ее след.

Надо было вновь вести разведку, и мы вернулись на Спасский завод. Гузев поехал в уезд для доклада.

Приближалась осень. Слушая по утрам крики гусиных караванов, мы с Мукановым вздыхали. Вот бы на озере с ружьишком позоревать! Но назревали важные события…

Из уезда прискакал гонец с пакетом. Это был новый сотрудник уголовного розыска Верзилов. Фамилия соответствовала его росту. Сидя на небольшой монгольской лошадке, он едва не касался ногами земли. Из уезда предписывалось встретиться с отрядами павлодарской милиции (день и место были указаны) и договориться о совместных действиях по окончательной ликвидации банды Усербая.

Вскоре наши разведчики в степи перехватили связного Усербая. При обыске у связного нашли несколько писем, адресованных разным лицам. Боясь предстоящей холодной и голодной зимы, Усербай от тактики открытых нападений перешел к шантажу. В своих письмах он предлагал доставить ему столько-то лошадей, баранов, муки, соли, теплой одежды, боеприпасов. В противном случае грозился сообщить в милицию, что адресат является его активным соучастником. Два состоятельных степняка уже клюнули на эту удочку.

Усербай, по словам захваченного бандита, до самого снега будет менять свою стоянку.

Встретившись с отрядом павлодарской милиции, мы договорились, как нам лучше действовать. Сутюшев с Верзиловым, используя перехваченные письма Усербая, поехали предупреждать этих адресатов об ответственности. Никто из них не был арестован, но оружие и боеприпасы мы изъяли.

Полученные данные заставили нас передвинуться на северо-восток, ближе к наиболее вероятной стоянке бандитов.

Стало холодать, наступил октябрь. В Константиновке мы запаслись овсом, и теперь, делая короткие переходы, подкармливали своих лошадей, накапливая силы. В Белоярке сделали короткий отдых. Дальше шла безлюдная степь.

Отъехав километров восемьдесят, мы решили для того, чтобы ускорить поиски банды, разбить отряд из 20 человек на две группы. Одну группу повел Сутюшев. Я с другой половиной отряда повернул на юг вдоль границы с Павлодарским уездом. Верзилов остался с задержанными бандитами в Николаевке.

Поздно вечером мы остановились в маленьком ауле. Хозяин зимовки Нургазиев принял нас радушно и начал готовить ужин, заколол барана. За ужином он сообщил нам, что часть бандитов скрывается в одном заброшенном ауле, который расположен километрах в сорока отсюда. Главаря Усербая хозяин зимовки не видел, но и то, что он сообщил, было очень важно.

Когда мы уже ложились спать, раздался стук в окно. В избушку ввалился милиционер Перов.

— Беда, ребята! — крикнул он и рассказал, что отряд нарвался на засаду бандитов, все бойцы и Сутюшев схвачены, он чудом спасся.

Быстро одевшись, мы разобрали оружие и заседлали отдохнувших лошадей. Нургазиев предложил свои услуги. Он знал наикратчайший путь до того аула, где были схвачены наши товарищи.

Ночь была безлунная, холодная, в небе ярко мерцали звезды. Земля застыла, и топот подкованных коней был слышен далеко.

Переехав вброд небольшую речку, наш проводник остановил отряд и предложил предусмотрительно захваченным войлоком обмотать коням копыта.

— Все равно собаки услышат и залают, — сказал я.

— Нет, — возразил проводник.

— Здесь собаки натасканные на зверя, а на людей не лают.

Часа через три мы подъехали к аулу. Окружив зимовку, мы стремительно ворвались в нее, захватили пленных, но увидели печальную картину. Сутюшев и другие бойцы отряда были жестоко избиты, связаны и брошены на пол, отобранное у них оружие было свалено в другой избушке. Все они ждали решения Усербая, к которому бандитами был послан гонец.

Второпях мы не обратили внимания на то, что около избушки ходил непривязанный двухлеток жеребенок. Когда стали осматривать двор, один из бандитов вскочил на жеребенка и ускакал.

Часа два потребовалось на то, чтобы наши люди пришли в себя; хуже всех чувствовал себя Сутюшев, ему от бандитов досталось больше всех.

Мы связали пленных бандитов и посадили их на лошадей.

Светало, когда мы выехали из этого злосчастного аула. Двигались медленно, без остановок, день был солнечным, но морозным.

К вечеру на горизонте появилось белое облачко, оно стало расти, и вот сначала посыпал редкий мелкий снежок, а через час разыгралась метель.

Ветер обжигал лицо, он то налетал сзади, то дул сбоку со страшной силой, то бросал в лицо снежную пыль. Видимость исчезла, небо и земля — все в сплошной снежной пелене. Наш проводник уверенно вел отряд по каким-то ему одному известным приметам.

Сквозь вой ветра он крикнул мне:

— Скоро аул, дымом пахнет, а там ждет ужин. У нас в народе говорят: человеку в степи друг баран, а враг — буран.

Я и сейчас с благодарностью вспоминаю этого человека, оказавшего нам такую большую помощь. Не будь его, неизвестно, остались бы живы захваченные в плен наши товарищи.

На следующий день в Николаевке нас уже ожидал Верзилов. Бандиты показали, что Усербай только с одним своим соучастником Джамшитом находятся в урочище Джаманкуль, где их и можно взять, соблюдая осторожность.

1927 год. Группа сотрудников Акмолинской милиции. Слева сидит К. И. Григорьев, справа — Верзилов, поймавший главаря банды Усербая.

Посовещавшись, мы эту операцию поручили Верзилову с милиционером Зерифовым. Первый был здесь новичок, второй хорошо знал местность.

В штатском, без винтовок, только с наганами, с документами работников конторы «Заготживсырье» медленно тронулись они в путь, закупая в окрестных селах и аулах шерсть и кожи. А отряд остался в Николаевке.

Как и предполагали, Усербай не обратил внимания на «заготовителей» и был спокойно взят у себя в избушке…

Сейчас я с гордостью и уважением вспоминаю о моих сверстниках, самоотверженно несших нелегкую милицейскую службу в те трудные годы.

Теперь может показаться, что все произошло быстро и несложно. Но операция была утомительной и нелегкой: восемь месяцев на лошадях лишь с небольшими привалами; и в жару, и в дождь, и в мороз мы добивались своей цели. И в этом нам помогали десятки простых и честных людей, горячо любивших родную Советскую власть.

КОНЕЦ ОСИНОГО ГНЕЗДА

Ночью прошла гроза. Утро наступило ясное, свежее. Яркая майская зелень благоухала. Снежные вершины Заилийского Алатау четко выделялись на фоне синего неба. Словом природа настраивала на праздничный лад.

У нас же, работников республиканского уголовного розыска, настроение было отвратительное: дежурный вносил в суточную сводку чрезвычайное происшествие — на окраине города убита семья из трех человек.

Преступники спрятали трупы в подпол, наглухо закрыли ставни и наружную дверь.

Осматривая жилище погибших, мы обнаружили 50 золотых монет царской чеканки. Имущество убитых, вероятно, вывезли преступники. Около дома ясно был виден след телеги.

Соседи рассказали, что погибшая семья жила замкнуто. Муж, старый инженер, работал на одной из строек города. Жена — учительница. Дома управлялась старушка, близкая родственница. Хозяйка иногда навещала Торгсин[14], в обмен на золото брала там муку, крупу, сахар. Жили в достатке, хотя в то время, в 1931 году, была карточная система на продукты.

— Уже третий такой случай, и не можем на след напасть, — заметил старший оперуполномоченный Федоров.

К нам в кабинет вошел начальник уголовного розыска Русаков. Поздоровавшись, он сказал, что меня и Федорова вызывает к себе Дед.

Дедом мы называли начальника управления милиции республики Бокшу. Он предложил мне подробно доложить о результатах осмотра места происшествия. Выслушав, долго молчал, постукивая карандашом по столу, затем встал, подошел к карте города.

— Безусловно, мы имеем дело с серьезной организованной бандой, у которой в нашем городе, есть свой «наводчик», где-то есть и «ямщики». Обратите внимание, это третье убийство и все на окраинах города, — Бокша показал на карту. — Начните искать «наводчика», поиски организуйте с помощью населения. Пошлите своих работников к соседям — в Ташкент, Фрунзе, Новосибирск — в маленьких городах бандиты сбывать награбленное не будут, — заключил начальник управления и отпустил нас.

Долго и внимательно изучали мы все материалы по трем последним убийствам, много спорили, еще раз консультировались с судмедэкспертом, звонили во Фрунзе. Оказалось, что и там не раскрыто аналогичное убийство, совершенное в ноябре 1930 года. Все мы пришли к выводу, что и здесь и там действует одна и та же банда с опытным «наводчиком».

Однажды, когда мы вели оживленный разговор о деталях нашего плана, в кабинет вошел Масанчи. Его приход для нас не был неожиданностью. В уголовный розыск он любил заходить. Мы уважали его, как одного из видных руководителей партизан Семиречья, любили за веселый нрав, умение вовремя подбодрить шуткой.

— О чем спорите? — спросил Масанчи, поздоровавшись с каждым за руку. Я рассказал ему о нашей беде.

— Чего же унывать-то, — заметил он. — Придерживайтесь совета Козьмы Пруткова: «Отыщи всему начало и ты многое поймешь». — Масанчи заразительно рассмеялся, но потом посерьезнел. — Не первая это у вас трудность и, к сожалению, не последняя. Много у нас еще недобитой сволочи, на вашу долю выпали трудные дела, но ведь было и труднее. Вспомните мятеж в Верном, вспомните банды Ибрагимбека. Нелегко было, ох, нелегко! Ваше дело незаметное, будничное, но нужное — надо советских людей оберегать от всякой нечисти.

Через три дня нашему сотруднику Ивану Прусенко, работавшему на Клеверном участке (тогдашняя окраина города), жители показали одного человека, бесцельно слонявшегося по улицам. Проходив за ним до ночи, Иван установил, что это некий Ералашкин с Горной улицы, молотобоец, работает в кузнице на Ташкентской аллее.

— Будь он проклят, этот Ералашкин, — рассказывал нам Иван. — Целый день мотался за ним, как неприкаянный. Люди говорят: «непутевый парень», а почему, не объясняют, мнутся. Был я и у хозяина кузницы. Интересный состоялся разговор.

— А Ералашкин тебя не заметил?

— Нет, я прятался в зелени, гимнастерку снимал. Завтра опять пойду смотреть за ним.

Иван Прусенко, среднего роста, крепкий тридцатилетний мужчина, служил в армии Буденного пулеметчиком, награжден орденом Красного Знамени за бои с белополяками. В угрозыске стал работать с 1923 года после демобилизации. Отличался смелостью, находчивостью, смекалкой.

— А может быть, не будем на него, на этого молотобойца, больше время тратить, а потихоньку проверим его? — предложил я. — Тем более, что наш кавалерист уже насторожил и кузнеца, и соседей.

— Я тоже за это, — поддержал меня Федоров.

— Сейчас около двух. Возьми эту операцию на себя, Александр Иванович, — сказал я Федорову. — Завтра с тобой поедет Прусенко, а сейчас пойдемте-ка отдыхать.

В шесть часов утра в конце Горной улицы, в тени густо разросшихся деревьев, стояла тележка с лошадью. Иван Прусенко наблюдал за домом Ералашкина. Как только молотобоец вышел из дому, Иван подал знак. Федоров, сидевший в тележке, тронул лошадь.

— Садись, парень, довезем до города, — весело крикнул Федоров и приостановил повозку. Ералашкин хмуро покосился, но сел.

Не доезжая до Головного арыка, Иван Прусенко выхватил револьвер, наставил его на Ералашкина и приказал: «Молчи!» Молотобоец дико повел глазами, но сопротивляться не стал. Ему быстро накинули на голову мешок и положили на дно тележки.

Допрос вели мы с Федоровым. Прусенко сидел и слушал не вмешиваясь.

— Ну что, правду будем говорить?

— А мне и врать нечего, — усмехнувшись, ответил Ералашкин, — не знаю, за что вы меня забрали…

Часа через полтора Прусенко вошел в кабинет и, положив на стол протокол допроса кузнеца, доложил, что сам кузнец находится здесь.

— Вот слушай, что о тебе говорит хозяин кузницы. — Я зачитал ему протокол допроса. — Может быть, кузнеца позвать?

— Не надо, — тихо сказал Ералашкин.

— А теперь посмотри, знакомо тебе это? — и я показал фотографию — общий вид дома, где было совершено преступление, а затем фотоснимки комнат.

Ералашкин выпил подряд три стакана воды и закурил.