А. Кондратский, А. Штульберг ТРОЕ ПРОТИВ ТРИДЦАТИ

А. Кондратский, А. Штульберг

ТРОЕ ПРОТИВ ТРИДЦАТИ

Волк выскочил из-за давнишней, трухлявой копенки, увидел людей, запряженного в тарантас верблюда, оскалился, осел на задние лапы.

«Саженей двадцать до серого», — прикинул Терентий Телегуз, нашаривая круглую рукоять маузера. Наскоро целясь, навскидку бабахнул.

Шарахнулся в испуге верблюд. Волк махом пошел по степи.

— А-лю-лю-у-и! — взвизгнул ему вдогонку аксакал-возчик и засмеялся:

— Помирать побежал каскыр.

Вскинулся задремавший было на тарантасе Калашников.

— Чего палишь?

— Волка стрелял… Промазал.

Калашников сел, широко, сладко зевнул. Недовольно сказал:

— Ну и дурень. Что, богатым на патроны стал? У нас их, сам знаешь, лишнего нету. — Дотянулся до фляги, закинув голову, напился и стал выговаривать:

— Ты, парень, впервой на задание едешь, многого не знаешь. В степи, брат, еще не такие бирюки бродят. Лютее тигра. Ты запомни: ежели стрелять, так чтоб без промашки. А то худо будет. Спроси аксакала, он и не таких волков встречал.

Возчик согласно закивал головой:

— Правду говорит Федор. Ты слушай его, Терентий, слушай. Бандит в степи гуляет, конокрад хуже волка.

И старик, понурив голову, под скрип давно не мазанных колес, слово за словом поведал печальную историю своей жизни.

Медленно шагает верблюд. Натуженно тянет телегу. С кочки на кочку замерзшей дорожной грязи хромают колеса. Тягуче, будто бы нехотя, говорит аксакал:

— Скверная дорога… Верблюд гнется. Чу, рыжий! Шагай шире, тяни! Плохая дорога была и в моей жизни…

За последние версты до седьмого аула возчик, наконец, успел досказать про свою долю. Говорил старик грустным глуховатым голосом.

Много лет батрачил он у бая Урнекова. Днями пас баранов, бесконечно бродил с отарами по безбрежным приуральским степям. В солнцепек и в осеннюю пору под нудными дождями. В снежную метель ночами стоял караульщиком… Одни штаны носил годами, жил впроголодь, денег не видал. Была у него работящая жена. Без устали доила байских коров и кумысных кобылиц. Рано сгорбилась, но была хорошим, верным другом пастуха.

— Пришла Советская власть в аул, — продолжал старик. — На первой сходке приезжий из Уральска комиссар, хороший, смелый человек, стал нам, беднякам, раздавать скотину бая. Мне велел взять вот этого верблюда да пять овечек. Большая радость пришла тогда к нам. Бай куда-то сбежал, мы стали сами хозяйничать.

Но уехал комиссар. Снова появился бай со своими прихвостнями. Нет, он не стал проводить сходок, не стал отнимать свой скот.

Только однажды ночью, когда он, старик, на своем верблюде ездил в степь за соломой для топки, какие-то молодчики напали на его жилье, убили старуху. Хату подпалили. Такая же судьба постигла и семьи многих других бывших батраков бая…

— Я теперь, однако, с вами всегда буду. Куда надо, отвезу. Тарантас крепкий, верблюд сильный. Помогать буду.

— Спасибо. От помощи твоей не отказываемся, помогаешь ты не мне, а народу, нашей власти. Только те, кто против нас идет, звери лютые. Не струсишь?

Смеется старик: значит, согласился начальник.

Мерно шагает верблюд. Тарантас, как лодка на мелкой зыби, переваливается на ухабах. Ветер гонит холодную пыль по промерзлой земле. Скоро ночь. Два милиционера едут в степь на задание.

Кончается ноябрь 1920 года. Ветер злой и холодный…

Начальник второго района Илекской уездной милиции не на шутку встревожен. Старшие милиционеры Федор Калашников и Терентий Телегуз, уехавшие в волость по делам службы, вот уже три недели не дают о себе знать. Начальник рапортом докладывает об их таинственном исчезновении в Илекское уездное управление милиции, а оттуда уже сообщают в Уральск. На розыски отправляется сперва агент уголовно-следственного стола Колыханов, а затем начальник инспекторского подотдела Уральской губ-милиций Циффер.

«Следы Калашникова и Телегуза, — пишет последний в докладе на имя начальника Уральской губмилиции, — найдены в поселке Александровском… В поселке этом они, однако, и теряются, так как милиционеры уехали, не заявившись в исполком. Житель аула № 6 Смитянов через несколько дней видел их едущими на тарантасе с верблюдом. По этим данным был открыт их дальнейший путь… В последней группе аула № 7 милиционеры побывали у Сакеша Урнекова. До этого милиционер Калашников неоднократно ловил Урнекова на крупной спекуляции».

* * *

Многих обездолил бай-мироед Урнеков. Кто только не побывал в его кабале! Всюду по пути люди жаловались на него приехавшим в степь милиционерам, видя в них своих защитников. У Калашникова все злее становились глаза, все крепче сжимались губы. Он уже знал, что Урнеков привез из Оренбурга большую партию мануфактуры, которую вместе со своими подручными добыл разбойным путем. Уже успел немало денег заграбастать. Словом, когда милиционеры добрались до богатого его дома, им было доподлинно известно, чем он сейчас промышляет. У богатея действительно нашли кипы мануфактуры — ценного по тем суровым дням товара. Было у Урнекова и много денег — выручка от последних выгодных спекуляций. Нашли и долговые расписки, и оставленные в залог вещи.

Застигнутый врасплох, Урнеков не успел припрятать вещественные доказательства. Чтобы выпутаться, спасти дефицитный товар, он пытался улестить милиционеров, уговорить их. Приглашал к себе, у него, мол, и тепло и светло, даже керосин есть. Есть сахар к чаю, мясо найдется, спирт тоже. Совал пачки денег.

Калашников был непреклонен. Молча писал акт о конфискации предметов спекуляции и преступно добытых деньгах, молча ушел из просторного, светлого, но ненавистного вражеского дома. Вместе с Телегузом и стариком-возчиком отправился на край селения, устроился на ночевку в тесной, пропахшей кизячным дымом землянке.

А Урнеков тут же послал по соседним аулам верховых. Скоро в его доме собрались такие же, как и он сам. Те, кто промышлял разбоем и грабежами, спекуляцией и насилием. Шептались, не зажигая огня.

— Калашника не купишь деньгами, не соблазнишь угощением, подарками, — злобно шипел Сакеш. — Калашник, как кошка ночью, все видит, как шайтан, все знает. Молодой джигит с ним — такой же. А старая собака — возчик — помогает им, мстит мне. Пока Калашник жив, по степи ходит, не будет нам покоя, голытьба вся ему помогает. Я сам пойду убивать милиционеров. Того, кто со мной будет, щедро награжу. Все деньги, весь товар, что у меня забрали, вам отдам.

Заговорщики долго не расходились, сидели в темноте, ждали, когда совсем тихо станет в ауле.

…Тесно, душно в землянке. Темно. Терентий попробовал было зажечь коптилку, что стояла на полу возле закопченного казана, но сухой фитиль только задымился: не было керосина. Пришлось обходиться пучком лунного света, что пробивался в маленькое единственное оконце в крыше землянки.

Улеглись рядком на старой, порыжевшей от времени кошме. Вместо подушек положили под головы тугие тюки мануфактуры, конфискованной у Сакеша Урнекова. Рядом с собой Федор бросил мешок с деньгами, награбленными бандитом. Здоровый мешок, набитый до завязок.

Рядом столько добра, а поужинать нечем.

Крепким, молодым сном спит комсомолец Терентий Телегуз. Слипаются глаза у притомившегося Федора. Задремал старик.

Бледный лучик медленно-медленно плывет по землянке.

Первым спохватился возчик, когда под сильным ударом слетела с ржавых петель ветхая дверь.

— Шайтаны! — не своим голосом закричал он и весь съежился, закрывая руками голову.

Вскочил на ноги Калашников. Схватился за винтовку, прикладом отбил шкворень, занесенный над стариком тенью чьих-то огромных рук. Закричал осипшим вдруг голосом:

— Назад! Стрелять буду! — и стал наугад крушить прикладом мелькающие тени. Но тех было много…

В тесную хибару ввалилась бандитская ватага. Прижала Калашникова к стене, подмяла.

— Аркан ему на шею… Дави! Дави! — хрипел голос Урнекова.

С кошмы вскочил Терентий Телегуз. Спросонья не мог понять, что происходит. И только когда услышал властный голос старшего друга: «Стрелять!» — схватился за маузер. Но куда стрелять? В кого? Ведь в этой свалке и Федор, и аксакал. Еще своих побьешь… И тогда Терентий, понадеявшись на могучую силу, зверем бросился в самую гущу свалки, сокрушая рукояткой маузера кого попало. Не один стон услышал он! Но врагов много! Чьи-то руки уже клещами схватили за ноги, двое дюжих мужиков повисли за спиной, старались свалить наземь. Долго крепился, стараясь расшвырять бандитов Терентий. Но не устоял. Сломила сила… Свалили его, скрутили веревками, стали бить и топтать ногами. По груди, по лицу. Сакеш Урнеков вцепился руками в горло комсомольца и давил что есть силы.

Последнее, что увидел при слабом свете луны Терентий, было перекошенное лицо бандита, ощерившееся волчьей пастью. Ее Терентий видел в степи, стрелял по ней из маузера. Только вот промахнулся… Промашку дал.

* * *

О развязке этой трагической истории рассказывают сохранившиеся в Казахском государственном архиве документы. Вот некоторые из них:

«В Кирнаркомвнудел. Через начальника Уральской губмилиции получено донесение, что в районе Чиликской волости Илекского уезда в колодце близ реки Шанда в тридцати верстах от аула № 7 обнаружены трупы милиционеров второго района тт. Калашникова Федора и Телегуза Терентия. Около них находился труп неизвестного мусульманина. На шеях убитых были затянуты веревки… Тела преданы земле. Выявлено семь участников нападения, по показаниям коих, в убийстве участвовало тридцать человек. Меры к розыску преступников приняты и следствие ведется».

Через несколько дней из Уральского Исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских, красноармейских киргизских и казачьих депутатов в Оренбург, в Кирнаркомвнудел направляется еще один документ:

«Губотуправ (губернский отдел управления) сообщает, что, по полученным данным, убийство милиционеров Калашникова и Телегуза совершено на почве мести по заговору, душой которого был Сакеш Урнеков, у которого тт. милиционеры отобрали, как у спекулянта и бандита, мануфактуру и деньги…»

* * *

Федор Калашников. Терентий Телегуз. Первые полпреды Советской власти в ауле. Недолго служили они трудовому народу, но служили верно, не пощадив своих жизней во имя долга.

В архиве мы нашли еще два документа, которые свидетельствуют о том, что подвиг Федора Калашникова и Терентия Телегуза не остался незамеченным в те героические, насыщенные примерами мужества и самоотверженности суровые дни.

Вот текст письма, датированного началом 1921 года. На письме гриф: «Весьма срочно».

«Начальнику Уральской губмилиции. Главное управление милиции предписывает немедленно донести, не осталось ли у погибших при исполнении долга милиционеров Калашникова и Телегуза кого-либо из их семейств. Сведения необходимы на предмет возбуждения ходатайства о назначении пособия. Начальник главмилиции Кирреспублики…»

В ответ на это из Уральска сообщили, что у погибших смертью храбрых милиционеров Калашникова и Телегуза остались родственники и близкие. А именно: у Телегуза жена Татьяна 23 лет, отец Савва и мать Пелагея. В семье Калашникова остались жена 33 лет и дочь 6 лет… Имена их в документе, к сожалению, не приводятся.

* * *

1921 год. Над дверью Уральской губмилиции трепещет кумачовый плакат.

«Вперед, милиционер! Крепче винтовку! Выше красное знамя! — начертано на нем. — Победа трудового народа близка!»

Бойцы рабоче-крестьянской милиции шли на битву с теми, кто мешал становлению в молодой Казахской республике Советской власти. А таких еще немало было в начале двадцатых годов. Много милиционеров погибло во время ликвидации авантюры белогвардейца Сапожкова в Приуралье, бандитских шаек «зеленой армии». Длинен список павших героев. Одними из первых в нем записаны Федор Калашников и Терентий Телегуз — старшие милиционеры второго района Илекской уездной милиции Уральской губернии.

А. КОНДРАТСКИЙ, подполковник,

А. ШТУЛЬБЕРГ, лейтенант внутренней службы.

г. Уральск.

Чимкент. Памятник героям-коммунарам, погибшим в борьбе с басмачами в 1923—1930 годах.