Тревожные дни

Тревожные дни

На всем пути от Сочи до Москвы все станции были буквально запружены народом, газет я не мог достать, единственный источник информации – пересказы из третьих уст с многочисленными дополнениями и комментариями рассказчиков. Поэтому составить себе правильнее представление о том, что происходит, было очень трудно.

Помню, что тогда неотступно преследовала мысль: ведь мы строили мощные оборонительные рубежи – сколько туда было направлено одних только броневых амбразур! Мы, кажется, использовали все средства, все возможности для того, чтобы не допустить противника на советскую землю. Из памяти не уходила прочно укоренившаяся в сознании фраза: «Будем бить врага на его территории».

Но где же теперь находится враг? Где происходят бои? На нашей территории или в пограничной полосе?

…В Москву мы вернулись 29 июня. Город изменился, хотя шёл всего восьмой день войны. Движение на улицах сильно сократилось. Открыл дверь квартиры, на полу письма, газеты. Почта работала, и газеты регулярно доставлялись. Бросились в глаза заголовки, газетные «шапки»: «Бить врага до конца и без пощады!», «Все – для Родины! Все – для победы!», «Неразрывна связь фронта и тыла».

Ночью почитаю, подумал я, складывая стопкой корреспонденцию и газеты. Сейчас надо спешить в комитет и получить максимум уже вполне достоверной информации.

В комитете какая-то насторожённая тишина. Выяснилось, что часть работников уже ушла в народное ополчение. Кое-кто даже из не подлежащих призыву в армию, забронированных за комитетом, не пожелал воспользоваться своей «бронёй».

Шофёр Мельников, обслуживавший прикреплённую ко мне машину, уже на второй день войны, 23 июня, пошёл в военкомат, сдал «броню» и уехал на фронт. «Детей у меня нет. Мы вдвоём с женой. Чего я буду сидеть в тылу? Ты уже старик, – сказал он своему сменщику, – ты можешь и здесь находиться, а мне нельзя».

Председателя комитета Зернова не оказалось на месте: его направили в Эстонию эвакуировать оборудование заводов…

– Ждём указаний, – сказал мне заместитель председателя комитета профессор Касаткин. – По всей видимости, некоторые учреждения из Москвы эвакуируют. Я уезжаю в Алексин – готовить завод к эвакуации.

– Неужели Алексину грозит что-нибудь? – немало удивился я: ведь этот город не так далеко от Москвы, в Тульской области.

– Алексин могут бомбить, поэтому нужно вывести завод из зоны, доступной для вражеской авиации. Я не думаю, чтобы линия фронта быстро передвинулась к этим местам, но бомбардировки возможны, – сказал он.

С этого разговора вплоть до марта 1943 года я больше Касаткина не видел. Его назначили заместителем наркома химической промышленности, и на его плечи легли тяжёлые обязанности по эвакуации химических заводов и введению их в действие на новых местах. Но во время того последнего разговора я узнал от него, что председатель комитета был у высокого руководства, и там сказали ему, что комитет надо непременно сохранить, не давать растаскивать людей, чтобы по окончании войны он бы мог вовсю начать свою деятельность. Нам потребуется быстро восстанавливать хозяйство, и стандарты будут нужны. Это была тоже очень важная для меня информация, внушавшая оптимизм, веру в то, что победа так или иначе будет за нами.

Возвращался домой поздно. Мне выдали пропуск для хождения по улицам города после восьми часов, когда движение прекращалось и можно было передвигаться только по специальным пропускам. Шёл по затемнённому городу, только на перекрёстках мелькали синие огоньки военных патрулей, да шурша проезжали редкие машины с затемнёнными фарами. Окна домов тёмные – завешаны шторами, стекла перекрещены приклеенными полосками бумаги. Было мнение, что в случае бомбардировки кусками битого стекла может поранить, а полоски бумаги будто бы предохранят от осколков, не дадут им разлететься.

Дома жена сказала, что приходила учительница из школы, где училась дочь: принято решение о вывозе из Москвы всех школьников вместе с учителями. Их школу отправляют в Рязанскую область – в село Ягодное.

– Москву могут бомбить, и лучше детей из города убрать. Вывезти предполагают месяца на два – на три. К началу занятий в школе, – уверенно сказала учительница, – дети вернутся.

Когда я слушал этот рассказ жены, опять шевельнулась мысль: а может быть, война все-таки не будет длительной?

…Несмотря на поздний час, сел за газеты. Надо самому понять, что же происходит?

Вспомнил, что мне уже довелось однажды быть в похожей ситуации. В 1927 году я участвовал в экспедиции в горы Алтая. Две недели мы передвигались верхом на лошадях по таёжным тропам. И все это время не читали газет, не знали, что происходит в мире. Когда же наконец добрались до Семипалатинска и достали газеты, то сразу ничего не могли понять. Было ясно одно – произошло какое-то очень важное событие в Маньчжурии. Но какое? Чтобы понять, листали газеты в обратном порядке, пробуя разобраться, что и с чего началось. Но тогда был всего лишь военный конфликт, закончившийся в течение одной недели. Как раз за то самое время, пока мы находились в безлюдных местах Алтая.

Рождается слабая надежда: может быть, и теперь все ограничится пограничными стычками? Вот и в газете «Труд» за 27 июня рассказ немецкого солдата Альфреда Лискофа, бывшего рабочего мебельной фабрики, вроде бы подкрепляющий эту надежду. Лискоф перешёл на нашу сторону. «Желание бежать из ненавистного мира гитлеровских ужасов зрело во мне уже давно. Но надо было ждать удобного случая. И вот эта удобная минута настала», – говорил этот солдат. Когда был отдан приказ о наступлении, он переправился ночью через пограничную реку и добровольно сдался в плен. «Меня здесь встретили дружественно. Мне дали одежду, обувь, накормили меня, – продолжал Лискоф. – Как все это не похоже на то, чем запугивали нас, немецких солдат!»

Читая это, я вспоминал рабочих заводов Круппа, Рохлинга, Демага и многих других, где мне приходилось бывать семь-восемь лет назад. Всегда меня там встречали приветливо, дружелюбно. К Советскому Союзу проявлялись тёплые чувства, даже когда Гитлер пришёл к власти, хотя тогда это стало уже опасным. Нет, думал я, не мог же Гитлер при всей мощи своей пропагандистской машины сломить симпатии простого немецкого народа и прежде всего рабочих к нашей стране.

Но по сводкам Советского Информбюро чувствовалось и другое: огромное напряжение оборонительных боев, которые вела наша армия с врагом, напавшим вероломно, внезапно, обрушившим на нас удар многих десятков отлично вооружённых дивизий. На отдельных направлениях следовали контрудары частей Красной Армии, противник нёс большие потери. «На Минском направлении отбито наступление крупных танковых частей противника», – писала та же газета «Труд» в номере от 28 июня, и на этой же газетной странице была помещена корреспонденция «Боевые эпизоды» из Киевского особого военного округа: «Ожесточённый бой длился вторые сутки. Несмотря на большие потери от меткого артиллерийского, пулемётного и ружейного огня, враг бросал все новые и новые силы, но батальон капитана Бычкова стойко защищал линию государственной границы.

…Исход боя был решён смелым и решительным манёвром взвода тов. Гордиенко. Зайдя в тыл врага, бойцы отрезали ему путь к отступлению. Немцы бросали оружие, сдавались в плен».

В газетных заголовках звучала уверенность нашего народа в своих силах: «Победу надо завоевать, победа будет за нами», «Фашизм будет разбит!», «Наше дело правое, победа будет за нами». С первых дней войны в стране ощущался огромный подъем патриотизма и горячего желания миллионов людей сделать все возможное для помощи фронту. На заводах и фабриках, на угольных шахтах и рудниках, на нефтяных промыслах и на железных дорогах проходили собрания и митинги, на которых советские труженики брали новые обязательства: «Дадим Родине ещё больше нефти, с временем считаться не будем!» «В военное время – работать с удесятерённой энергией!» – заявляли стахановцы механического цеха московского завода «Борец». И такими заметками пестрели все газеты.

«…В русском человеке, – писал в эти дни в «Правде» в статье «Что мы защищаем» известный советский писатель Алексей Толстой, – есть черта: в трудные минуты жизни, в тяжёлые годины легко отрешаться от всего привычного, чем жил изо дня в день. Был человек – так себе, потребовали от него быть героем – герой. А как же может быть иначе…»

И, как бы подтверждая эту мысль, «Правда» уже в следующем номере сообщала, что женщины – служащие заводских контор стали инициаторами движения за овладение профессией мужей, чтобы заменить призванных в армию и работать у станков. Другие девушки изъявили желание стать донорами, пошли на курсы медсестёр. Даже дети просили в грозный для Родины час предоставить им работу.

Мне был близок патриотический порыв советской интеллигенции, учёных. К учёным всех стран направили Обращение наши академики во главе с президентом Академии наук В.Л. Комаровым. Обращение подписали сорок два академика. Они обратились ко всем учёным мира, ко всем друзьям науки и прогресса с призывом: сплотить асе силы для защиты человеческой культуры от гитлеровских варваров:

«…В этот час решительного боя, – говорилось в письме, – советские учёные идут со своим народом, отдавая все силы борьбе с фашистскими поджигателями войны – во имя защиты своей Родины и во имя защиты свободы мировой науки и спасения культуры, служащей всему человечеству».

Среди академиков, подписавших Обращение, я встретил ряд знакомых, в частности, знаменитого хирурга Николая Николаевича Бурденко.

С Бурденко я впервые встретился в 1939 году во время финской кампании, в вагоне поезда Ленинград – Москва. Мы случайно ехали в одном купе и разговорились.

Он очень заинтересовался устройством танков и расспрашивал меня, насколько они обеспечивают защиту бойца. И, наконец, с мягкой и грустной улыбкой добавил:

– Таким образом, вас также надо отнести к категории врачей, вы занимаетесь, так сказать, профилактикой ранений. Ну, а я хирург, я обязан спасти раненого, залечить его раны. И все-таки война – это ужасное предприятие, – с гримасой боли на лице заключил он тогда нашу беседу.

Среди подписавших Обращение находился и выдающийся учёный, геолог В.А. Обручев, лекции которого я слушал, ещё будучи студентом Московской горной академии, здесь были и всемирно известные физики П.Л. Капица, А.Ф. Иоффе, а также другие крупнейшие учёные.

По всей стране на митингах люди выражали своё негодование по поводу вероломного нападения гитлеровской Германии. Весь Советский Союз быстро превращался в единый сплочённый военный лагерь.