Путёвка в мир атома

Путёвка в мир атома

Было начало сентября 1945 года. Вернувшись с какого-то заседания (в то время я был председателем Комитета стандартов), я узнал от секретаря, что меня просили позвонить по такому-то номеру, как только появлюсь в комитете. Номер телефона, записанный секретарём, был мне незнаком. «Кто же это мог быть?» – подумал я.

Когда я набрал номер и спросил, кто звонил, мне сказали, что от наркома боеприпасов Ванникова получено письмо, в котором он просит перевести к нему инженера Козлова, работающего в Комитете стандартов. У нас он занимался разработкой стандартов на метизы.

– А зачем Ванникову понадобился Козлов? – поинтересовался я, – Не представляю, что он будет делать у Ванникова.

– Возможно, произошло какое-то недоразумение, – ответили мне. – Переговорите с Ванниковым, а о результатах сообщите нам.

Я позвонил Ванникову.

– А у тебя, вероятно, шестое чувство? – услышал я весёлый голос Бориса Львовича. – Не можешь ли ты приехать к нам в наркомат?

– Когда?

– Да вот прямо сейчас, увидишь своих старых знакомых.

– Ну, а как же с Козловым? – спросил я Ванникова, рассказав ему, что за специалист Козлов.

– Да оставь ты Козлова! Приезжай, я буду тебя ждать.

У Ванникова я действительно застал старых знакомых: Завенягина, Малышева, Первухина и других. Как мне потом стало известно, М.Т. Первухин начал заниматься атомной проблемой значительно раньше других из числа присутствующих.

– Тебе не надоело работать в Комитете стандартов? – спросил меня Малышев.

– Ты же знаешь, как я попал туда.

– А может, ко мне перейдёшь? – спросил Ванников и, видя, что я медлю с ответом, повторил вопрос:

– Ну так как же, пойдёшь ко мне?

– А чем я буду у тебя заниматься?

– Наукой. Необходимо организовать многочисленные испытания, связанные с решением атомной проблемы, – они ведутся, но пока ещё в недостаточном масштабе… Так что – по рукам?

Я заколебался и сказал:

– Це дило треба разжуваты. Я должен подумать.

– Думай, но недолго.

Тем разговор и закончился. Я попрощался и поехал к себе на работу.

А к концу дня мне принесли пакет с пятью сургучными печатями и надписью: «Вскрыть только лично». Когда я вскрыл конверт, то нашёл в нем лист бумаги с двумя строчками постановления о назначении меня на работу в совершенно незнакомую для меня область деятельности. Я был утверждён заместителем Ванникова в организации, созданной для решения атомной проблемы.

Это была путёвка в новый мир – мир атома.

На следующий день утром я поехал к Ванникову. Мы поздоровались, и он начал разговор.

– Вчера сидел с физиками, – рассказывал мне Борис Львович, – и радиохимиками из Радиевого института. Пока мы говорим на разных языках. Даже точнее, они говорят, а я только глазами моргаю: слова будто бы и русские, но слышу я их впервые, не мой лексикон. Пробовал отшутиться, но из этого ничего не вышло: они не поняли. Я механик, ты металлург, а вошли мы в музей дорогих фарфоровых изделий разных времён и народов. Двигаться трудно, все заставлено и все незнакомо. Побьёшь, не восстановишь! Создаётся впечатление, что физикам знаком этот музей, но они ещё не полностью разобрались, что в нем находится, какова взаимосвязь отдельных экспонатов. Спорят и убеждают друг друга, к какой эпохе отнести ту или иную вещицу и кому она служила. Сложность ещё и в том, что об этих экспонатах у них представление складывается по ряду косвенных сведений. Мы, инженеры, привыкли все руками потрогать и своими глазами увидеть, в крайнем случае микроскоп поможет, Но здесь и он бессилен. Атом все равно не разглядишь, а тем более то, что внутри него спрятано. А ведь мы должны на основе этого невидимого и неощутимого заводские агрегаты построить, промышленное производство организовать.

Говорил Ванников медленно, часто останавливался и что-то чертил на листе бумаги.

«Что он там рисует? – думал я. – Схему строения какого-то кристалла или модель атома?»

Я поднялся со своего стула, обогнул столик, за которым мы сидели, подошёл к Ванникову и заглянул через его плечо. Рисунок не был закончен, но уже по тому, что было набросано, видно было, что сделано это великолепно.

– А я и не знал, что ты художник, – сказал я, рассматривая нарисованную им кисть винограда, свисающую с края фарфоровой вазочки.

– Непризнанный художник. А ты разве не видел моих картин? – спросил он.

– Где же мне их было видеть?! Я знаю, что раньше ты прекрасно играл на кларнете.

И я вспомнил, как ещё в Баку, в 1914 году, когда мне было тринадцать лет, а Ванникову семнадцать, он и ещё три подростка собирались во дворе дома, где жила наша семья. Этот «квартет» играл в кинотеатре и перед выступлением устраивал репетиции. Мы, ребята, всегда вертелись около них – гладили блестящую латунь труб и просили подудеть. Музыканты были нашими кумирами. Ванников учился тогда в техникуме, а я только что поступил в реальное училище.

В каникулярное время Ванников вместе с друзьями-музыкантами, тоже учившимися в техникуме, работали, занимаясь монтажом дизелей на одном из нефтяных промыслов в пригороде Баку – Сураханах.

За десятичасовой рабочий день им платили по рублю, а за участие в духовом оркестре, сопровождавшем немые фильмы, по два рубля за вечер. Каждый музыкант, кроме того, мог провести с собой в синематограф – так назывались в то время кинотеатры – по одному родственнику, и Ванников несколько раз брал меня, выдавая за младшего братишку. Синематограф представлял собой площадку, обнесённую высоким забором из горбыля, где на врытых в землю брёвнах были укреплены уже строганные доски, образуя правильные ряды с нанесёнными номерами мест для зрителей. Белое полотнище бязи под небольшим деревянным козырьком – от возможного, хотя и очень редкого здесь дождя – составляло все оборудование синематографа.

Музыканты сидели перед экраном в вырытом в земле углублении, облицованном такими же горбылями, что и высокий забор. Ванников показывал мне моё место и отправлялся в свою «яму».

Когда мы с Ванниковым проходили через калитку, меня сопровождали завистливые взгляды толпившихся ребят, которые перед началом спектакля старались влезть на забор или на большое дерево и смотреть на экран оттуда.

…Борис Львович обо всем этом давно забыл и, когда я ему сказал о кларнете, положил карандаш и спросил:

– А откуда тебе известно?

Я рассказал ему обо всем, что сохранилось в памяти.

– Вот и теперь ты опять берёшь меня с собой за высокий забор. Только не в качестве зрителя.

– А у меня даже кларнета нет, – произнёс он, как мне показалось, с грустью и развёл руками. – Чаю хочешь? – и он попросил вошедшую на звонок секретаршу принести чай. – Все-таки физику надо было раньше изучать, – продолжал он, расхаживая по кабинету. – Теперь не успеешь. А в рот другим смотреть не в моем характере.

Я это знал и чувствовал его тревогу за порученное дело.

– Надо по возможности быстрее во всем разобраться, особенно тебе – ты стоишь теперь ближе всего и к физикам, и к радиохимикам. Об инженерных науках я не Особенно беспокоюсь – как бы они ни были сложны, у нас уже выработался подход к поискам решений, – сказал Борис Львович, убеждая в чем-то не только меня, но как бы и самого себя.

– Хотел было вчера поговорить с академиком Хлопиным, но постеснялся. Подумает – такую бестолочь направили на сложнейшее дело, – начал было я изливать свои горечи.

Ванников моментально преобразился:

– Ты брось эти штучки. Нам стесняться нельзя – на это нет времени.

– Да как-то неудобно задавать наивные вопросы. Ванников остановился и, смотря на меня в упор, произнёс:

– Неудобно? Если будем руководствоваться соображениями удобства, мы проблему не решим. Поэтому слово «неудобно» надо исключить из употребления. Расспрашивай всех, кто может помочь разобраться в этом деле, собирай все полезные сведения, какие только попадутся. У нас были и есть люди, для которых стоящие перед нами проблемы не заперты на семь замков.

Позже я в этом убедился. В стране действительно нашлось немало людей, которые могли внести свою лепту в решение проблемы. Тогда для меня это было не так очевидно.

Ванников задумался.

– Насколько я могу представить себе, одна из трудных задач, с которыми мы столкнёмся в будущем, – создание необходимых металлов и сплавов, В пробирке все можно получить. Но когда имеешь дело с организацией производства, возникают новые проблемы, и не менее сложные, а здесь речь идёт о том, что до сих пор считалось невозможным, И металл, с которым придётся иметь дело, необычный. В природе его нет. Его надо самим создать из отдельных атомов. Откровенно говоря, я ещё и сам не могу охватить всей проблемы. Ты не думай, что я тебя запугать хочу этой сложностью предстоящего, Я просто хочу, чтобы ты реально представлял, какая задача стоит перед нами. Обычными путями мы не можем идти, у нас нет времени, и ошибаться нам тоже нельзя по тем же причинам…

Так говорил Б.Л. Ванников. Я убеждён, что никто, по крайней мере, из нашей группы бывших студентов Московской горной академии вплоть до её окончания понятия не имел об атомной энергии. Такие слова тогда не произносились, и мы их во всяком случае не слышали.

На лекциях по физике и химии никто нам не говорил о современной теории строения атомов и преподаватели ограничивались сообщениями только тех сведений, кои, по их мнению, были нам необходимы как будущим инженерам-производственникам. Учебники, доступные в то время, не излагали современное представление о строении атомов и исходили из его неделимости.

Только в 1932 году англичанин Чедвик открыл нейтрон и возникло современное представление о структуре атомного ядра. Ядерная физика только зарождалась и была уделом небольшой группы учёных.

Вместе с тем, как я узнал позднее, уже в первые послереволюционные годы у нас в стране имелась специальная литература о строении атома, в большинстве своём переводная: в 1922 году были изданы книги Э. Резерфорда «Строение атома и искусственное разложение элементов» и К. Фаянса «Радиоактивность и новейшее развитие учения о химических элементах», а через два года вышли работы французского учёного Ж. Перрена «Атомы» и американца Р. Милликена «Электрон». В начале двадцатых годов появился труд и нашего талантливого физика Я.И. Френкеля о строении ядра. Но все эти издания в студенческие годы нам были неизвестны, а слово «изотоп» я впервые услышал в 1945 году. Студентом я прочитал переведённую с французского языка книгу Жана Рибо «Человек будущего». Автор этой фантастики наделил своего героя исключительными способностями, позволявшими ему вылечивать больных раком, выделять из свинца энергию, вызывая сильные землетрясения, а также использовать эту энергию для отопления. Я часто вспоминал эту книгу, когда мне пришлось заниматься атомной промышленностью и ломать голову над решением ряда практических вопросов. Фантастика Рибо становилась реальностью наших дней.

Если в начале двадцатых годов в нашей стране выходили в основном переводные книги по атомным проблемам, то это вовсе не означало, что советские учёные не занимались этими вопросами. Такие работы проводились в разных концах страны. Различные по характеру и по масштабам, они служили накоплению знаний, создавали фундамент будущего. Мы об этих исследованиях не были осведомлены не потому, что работы по ядерной энергии были уже тогда секретными. Нет, просто мы занимались другими делами, решали другие задачи.

С ураном, технологией производства которого мне особенно много пришлось заниматься с середины сороковых годов, я впервые познакомился, будучи студентом, в лаборатории профессора Н.П. Чижевского. Изучая влияние отдельных элементов на свойства стали, учёный обратил внимание и на уран, придавая большое значение этому металлу как легирующей присадке. Он следил за всеми научными трудами об уране, публиковавшимися за рубежом, и, рассказывая мне о них, отмечал, что в США работы по использованию урана ведутся с большим размахом. Ещё к концу первой мировой войны там было получено несколько сот тонн сплавов урана с железом – ферроурана, который американцы применяли, в частности, для изготовления танковой брони. Но дальше этих общих разговоров о возможном использовании урана при производстве сталей особого назначения дело не шло.

А между тем ещё в дореволюционной России были учёные и инженеры, не только следившие за развитием производства урана в других странах, но и понимавшие необходимость заниматься комплексными исследованиями урана, его физико-химическими свойствами, разработкой месторождений урановых руд.

…«С чего же начинать мне?» – эта мысль не покидала меня.

– С чего же все надо начинать? – спросил я у Ванникова.

– С главного, – остановившись около меня и глядя в упор, произнёс Борис Львович. – Когда ты бронёй начал заниматься, ты что, уже знал, с чего следует начинать? Ты думаешь, я все знаю? Если бы так! Зачем тогда нужно столько заместителей? Проблема очень сложная и нелёгкая. Прежде всего необходимо понять, что является самым главным – основным. Это – первое. Второе – не суетиться, а действовать. План таких действий мы и должны прежде всего составить. Воспользуйся возможностью, пока ещё мы не погрузились в оперативную работу, и тщательно разберись, что нам известно и насколько хорошо знаем об основном. – Ванников с особой интонацией в голосе произнёс слово «основное».

Уходил я от Ванникова со смешанным чувством взволнованности и растерянности. Никогда мне не приходилось видеть его таким озабоченным, и ни разу потом не приходилось мне вести с ним такого разговора. Его настроение передалось мне. Видимо, он именно этого и хотел.

– Ну, действуй, – сказал он. – Вопросы будут – заходи, а если у меня возникнут – позову. Проблему я тебе объяснил, как я её понимаю, так что действуй.

…«Действуй, – думал я, выходя от Ванникова, – но, прежде чем действовать, надо вначале все-таки решить, с чего начинать. Теперь следует с Курчатовым встретиться, но, прежде чем идти к нему, необходимо подготовиться. Собственно, в новом деле всегда так. Вот и когда начинал заниматься бронёй, стояли такие же вопросы – сложные и все спешные. Так же, как и сейчас, ждать не было времени».

Итак, нужно прежде всего знать, что в настоящее время является самым главным. Вспомнился разговор с И.Т. Тевосяном ещё в мае 1937 года, в первый же день после моего приезда из Челябинска в Наркомат оборонной промышленности.

– Я тебе советую: не теряй зря времени и садись за изучение военного кораблестроения, – сказал он мне тогда и назвал несколько книг.

– Я уже начал кое-что штудировать.

Видимо, и теперь снова придётся сесть за книги. Ну что же делать? Ферросплавы, судостроение, броневое дело, затем стандартизация, а теперь атомная энергия. «У нас с вами одна специальность: мы большевики». – Эти замечательные слова бывшего наркома оборонной промышленности М.Л. Рухимовича всплыли в памяти. Теперь нужно быстро овладеть необходимым минимумом сведений, прежде всего ознакомиться с тем, что сопутствует практической деятельности. Ведь и в этой области науки с чего-то начиналось и кто-то начинал. Все это предстояло изучить. Тогда многое, может быть, прояснится. Но ждать никто не станет, пока я разберусь во всем. Надо действовать. Разбираться и действовать параллельно. Другого не дано.

Разговор с Ванниковым пробудил во мне воспоминания о том, как решались в недавнем прошлом многие другие сложные задачи по организации ряда новых производств. В первую очередь нужно искать людей, знающих подходы к решению вопросов будущего производства. Затем сплотить их и создать необходимые условия для их деятельности.

Самого Ванникова я знал как великолепного организатора. К концу Великой Отечественной войны он имел уже огромный опыт работы по налаживанию многих производств в оборонной промышленности. Я хорошо знал это, ибо работал с ним раньше. Ванников не связывал инициативу людей, работавших с ним. Но вместе с тем, когда следовало вмешаться, решительно вмешивался в нужный момент, оказывая необходимую помощь и устраняя помехи, мешавшие успешному выполнению задания. Обладая хорошей интуицией инженера, он заранее правильно определил возможные сферы затруднений и принимал меры к тому, чтобы не допустить их возникновения. Несмотря на сложности нового дела и на своеобразие коллектива учёных, многие из которых привыкли к труду в одиночку или небольшими группами, Ванников явно сумеет объединить их и подчинить их усилия выполнению поставленной задачи. Да, он, безусловно, весьма подходящий человек для решения этой сложнейшей проблемы!