Будущий писатель

Будущий писатель

Булыга-Фадеев прибыл в Горную академию с Дальнего Востока. Никто из нас тогда, конечно, не предполагал, что этот юноша станет замечательным советским писателем.

…В общежитии Горной академии на Старо-Монетном переулке как-то сразу образовалась тесная студенческая группа из семи человек. В нее входили четверо бакинцев – Тевосян, Апряткин, Зильбер и я, двое костромичей – братья Блохины, Алексей и Николай, и бывший партизан амурского края – Саша Фадеев.

Некоторое время мы жили в двух смежных комнатах. Питались у нас, бакинцев. Во-первых, у нас комната была больше, а во-вторых, нас иногда бакинские организации баловали – присылали продуктовые посылки.

Саша был душой этой семерки. Он был чудесным рассказчиком, и, несмотря на голодное время (тогда студенческий продовольственный паек состоял из небольшого количества ржаной муки и селедки), я не помню, чтобы у Саши Фадеева было плохое настроение. Его звонкий заразительный смех рассыпался то в одной, то в другой комнате.

Это он придумал название супу из селедочных голов «карие глазки».

– А если обладать некоторым воображением, то это может войти в будущем в меню лучших ресторанов, – смеясь, утверждал он, когда мы поглощали соленую жидкость с плавающими в ней рыбьими глазами.

Помимо студенческих занятий, Саша все время вел партийную работу. Его несколько раз выбирали членом партийного бюро, а одно время он был секретарем партийной организации.

Писать начал он на наших глазах в общежитии, но мы не придавали серьезного значения его творческой работе. Написав первые главы своей повести «Разлив», он предложил нам прочитать, но, когда Саша вышел из комнаты за своей рукописью, мы решили, что надо как-то воздействовать на него и отучить заниматься глупостями.

– Пусть лучше зачеты сдает, – сказал Апряткин.

Когда Саша вернулся с объемистой папкой исписанных листов бумаги и начал читать главы своей повести, мы его прерывали своими резкими репликами и делали такие едкие замечания, что он не выдержал пытки, выскочил из комнаты, а рукопись порвал. С нами он не разговаривал несколько дней. Но желание писать в нем было так сильно, что он восстановил все написанное и был прежним веселым общительным Сашей.

Как-то в нашу комнату, где мы жили вчетвером, комендант общежития студент Борис Некрасов захотел вселить пятого. Мы приуныли. Очень уж не хотелось иметь в своей комнате лишнего человека.

Вот тогда и вселили мы в свою комнату новое лицо, придуманное Зильбером.

Когда комендант, пришел к нам и спросил, сколько нас живет в комнате, Зильбер, не моргнув глазом, ответил – пятеро. Некрасов обвел глазами комнату и спросил:

– А где же спит пятый – у вас всего четыре кровати?

Зильбер, зная, что у коменданта нет ни одной запасной кровати, радостно произнес:

– Вот хорошо, Борис, что ты сам этот вопрос поставил, а мы как раз к тебе хотели идти – ужо несколько дней на полу вертится человек. Дай нам еще одну кровать.

Некрасов понял, как некстати он затеял разговор о кроватях, и постарался скорее ретироваться. А после его ухода Зильбер на двери нашей комнаты вывесил список жильцов:

И.С. Апряткин,

И.Т. Тевосян,

В.С. Емельянов,

Ф.Э. Зильбер,

Фома Гордеевич Кныш.

Так с тех пор Кныш и поселился в нашей комнате. Фамилия эта очень понравилась Саше Фадееву, и он как-то сказал: «Я его определю в писаря». Но затем передумал и отвел Кнышу место «хозяйственного человека» в рассказе «Против течения».

Большинство студентов жило в общежитии. Нее «административно-технические» должности здесь, за исключением должности сторожа, занимали студенты. Кипяток в кубовой готовили по очереди, котлы отопления так же. Ремонт освещения, водопровода, канализации проводился силами студентов.

Дров для отопления часто не хватало, и температура в комнатах нередко опускалась до нуля. Поэтому к экзаменам готовились, сидя за столами в меховых шапках и ватниках-телогрейках. Система отопления нередко портилась. Мы просто не умели топить, а перебои в снабжении топливом усугубляли дело.

Как-то дежурить у котла мне пришлось вместе с Сашей. Но когда мы спустились в подвал в котельную, то вместо дров увидели огромные дубовые пни. Я не знал, как приступить к делу, и безнадежно ходил вокруг них с топором в руках.

Саша заливисто смеялся и подбадривал меня: «Наши предки, обладая только каменными топорами, не с такими чудовищами справлялись, а мы, живя в век электричества, владея высшей математикой и имея в руках стальные топоры, неужели не справимся с этими ихтиозаврами?»

И мы после невероятных трудов все же раскололи три пня.

Но и такие дрова не всегда удавалось доставать. Тогда воду из системы спускали, и студенты мерзли в неотапливаемом здании.

В один из таких дней из нашей семерки все разбрелись по городу в поисках тепла. Кое-кто ушел к знакомым в другие общежития, кто ночевал в отапливаемых лабораториях академии.

Мы с Фадеевым остались вдвоем.

– Я обнаружил какой-то архив, – сказал он мае, входя в комнату. – Огромное количество папок с документами Продамета. Их ценность, насколько я могу судить, в том, что они могут служить топливом. Мы можем здесь устроиться с большим комфортом. Одним одеялом заткнем щель у двери, чтобы сохранить в комнате тепло, которое мы будем производить, сжигая документы Продамета. Для того чтобы сохранить девственную чистоту комнаты, мы сжигание будем производить вот над этой кастрюлей.

Саша поставил единственную нашу кастрюлю посередине комнаты на пол, и мы с ним, стоя на коленях, сжигали лист за листом архивные документы Продамета. Температура в комнате стала заметно повышаться.

– Для того чтобы поднять в комнате температуру на один градус, нужно сжечь сорок листов калькуляций, – смеясь, сказал Саша.

…В таких условиях рождалась повесть «Разлив», о которой Юрий Лебединский позже писал:

«Если бы в природе существовал только «Разлив» Фадеева, мы бы исключительно на основании его утверждали начинающийся расцвет пролетарской литературы».