Но не всегда все шло гладко
Но не всегда все шло гладко
Как-то уже поздно вечером только что я возвратился с завода, отпустил машину и, не успев еще снять пальто, услышал телефонный звонок. Звонили из первого цеха. Там в эти дни на одной из больших печей производили первые плавки 75%-ного ферросилиция – это было новое производство, и управлять печами было очень трудно. Звонил заместитель начальника цеха.
– Не можем с печью справиться, приезжайте. Мы за вами послали дежурную машину.
Пришлось возвращаться на завод. Когда я подошел к зданию цеха, то у входа увидел группу рабочих, которые что-то оживленно обсуждали. Войти в цех было невозможно. Из огромной печи, как из кратера вулкана, летели куски оплавившегося кварца, кокс и брызги жидкого металла. Закрывая полой пальто лицо, я буквально влетел на площадку печи, а с нее в будку управления печью. Там сидела бледная, со следами слез на щеках, девушка-регулировщица.
– Что случилось?
– Не знаю! Печь работала все время не очень спокойно, и нагрузка сильно колебалась, а теперь и совсем управлять нельзя.
В будку вбежали и мастер и заместитель начальника цеха. Что делать? Если выключить печь, все застынет и тогда скоро ввести ее вновь в действие будет невозможно. Стекловидная масса кварца станет не электропроводной. Тогда надо будет вырубать сплавившийся кварц, а это означает остановку на несколько дней и связанные с этим потери производства.
Но думать долго тоже нельзя.
– Переходите на низкокремнистый сплав, грузите железную стружку и уберите из шихты кокс, замените его древесным углем, снизьте количество восстановителя в шихте.
Эту ночь спать не пришлось.
К утру зигзагообразная кривая нагрузки на приборах стала спокойной, проплавили все, что было загружено. После того как процесс наладился, стали разбирать причину «вулканической» деятельности печи.
В чем же дело? Неправильная загрузка шихты – вот и все. Внизу много кварца, а сверху кокс, перекрытый опять кварцем.
После ряда неполадок наконец овладели и этим процессом и перешли к производству еще более сложных продуктов – девяностопроцентного ферросилиция и чистого кремния.
На заводе любили новые производства, и интерес к ним был настолько велик, что забывали обо всем. Это была какая-то неуемная страсть, и она захватывала всех.
Помню, как-то поздно ночью – было около трех часов – раздался телефонный звонок. Телефон стоял у меня на тумбочке рядом с кроватью. Звонок в такой поздний час говорил обычно о неблагополучии на заводе. Я поднял трубку, и знакомый голос одного из инженеров спокойно спросил меня:
– Я вас не разбудил?
– Конечно, разбудил, а в чем дело?
– Мне в голову пришло объяснение, почему все-таки реакция восстановления хрома идет не до конца.
Мне сначала было досадно, что по такому вопросу он мне звонит на квартиру поздно ночью, а затем стало радостно. Молодец – не может до утра дождаться.
Это хорошо!
В течение этих двух лет я часто задерживался на заводе на сутки и даже больше. В особенности когда мы осваивали новые сорта феррохрома с очень низким содержанием углерода. Это было очень трудным делом. Процесс не ладился. В какой-то бригаде, вероятно, нарушалась технология. Нужно было установить, кто нарушает и что именно. Я решил сам просмотреть работу всех бригад. Ведь я одно вижу, а другой – другое. Если кому-либо поручить, он сможет и не заметить то, что вижу я, так же как и я могу не обратить внимание на то, на что другой обращает. Ничего не случится, если пробуду у печи сутки. Нет, не сутки, ведь надо пробыть во всех четырех бригадах, каждая работает по восемь часов – это тридцать два часа нужно будет пробыть у печей и поймать в конце концов то, что ускользает от нашего внимания.
…Сменились уже три бригады и вернулась в цех опять первая, а я все находился у печи.
Еще не принимая смены, ко мне подошел бригадир и с какой-то особой нежностью в голосе спросил:
– А вы совсем не уходили? Так и свалиться можно.
Мы вам сейчас лежак принесем к печи. Вы хоть немного прилягте. Если заснете, мы вас разбудим. Слово вам даю, что разбудим.
Эта человечность и какая-то особая теплота трогала до глубины сердца, и хотелось сделать все, чтобы быть достойным такого отношения.
Производственный план 1936 года закончили досрочно со значительным перевыполнением. Все были довольны и успехами на производстве, и всеми условиями как дома, так и на работе. На заводе велось интенсивное жилищное строительство, большинство работающих было неплохо устроено, и открывались перспективы дальнейшего улучшения жилищных условий. Коллектив был крепко спаян общими интересами большого, нового производства.
Празднование Нового года решили провести всем инженерно-техническим коллективом вместе. Такие встречи мы проводили уже не раз, и на заводе действовал неписаный закон. Если директор мог позволить себе на вечере немного выпить, технический директор в этот вечер ни капли спиртного в рот не брал. Если на вечере выпивал главный механик или главный энергетик завода, то их заместители не притрагивались к рюмке. Все чувствовали ответственность за дела на заводе, и кто-то из руководства должен был быть готовым руководить производством.
Кстати сказать, среди руководящих работников завода никто не имел пристрастия к спиртному.
В этот новогодний вечер дежурными по заводу был я вместе с заместителем главного механика Сюткиным. Сюткин был очень интересный человек. Большого роста с красивой окладистой русой бородой и правильными крупными чертами лица, он напоминал мне былинного русского богатыря. Спокойный и сильный человек – Сюткин уже самой своей внешностью внушал доверие. Он обладал большими природными способностями и богатым жизненным опытом.
Как-то, рассказывая о своем детстве, он поведал мне о том, что за всю свою жизнь в школе был всего один день и выучился грамоте дома самоучкой. В день начала занятий в школе, когда он вернулся с первых уроков, отмечая начало его учения, домашние устроили праздничный чай и опрокинули на него самовар с кипятком. Он долго проболел и после этого уже в школу не пошел.
Итак, на этот вечер в «горячем резерве», как это называлось, были мы с Сюткиным.И вот, когда мы сидели за новогодним столом в клубе завода, ко мне подошел Сюткин и, чтобы не расстраивать других, наклонившись, тихо сказал:
– На заводе авария. Только что звонили, надо ехать. – И мы вместе с Сюткиным вышли из-за празднично убранного стола.
– В чем дело? – на ходу спросил я Сюткина.
– По всей видимости, прорвало магистральную трубу, питающую завод водой. Я звонил на насосную станцию, у них все в порядке, все насосы работают, а на печах воды нет. Что же еще может быть? Надо ехать на линию. Все печи отключены.
Водоснабжение для ферросплавного завода было так же важно, как и электроснабжение. При ограничении в подаче электроэнергии, так же как и при недостаче воды, мы вынуждены были отключить часть электропечей.
Мы поехали к месту, где проходили магистральные трубы водопровода.
Стояла лунная ночь. На небе ни облачка, и в чистом морозном воздухе особенно ярко светили звезды. Мороз достигал тридцати двух градусов.
Когда мы подъехали к месту аварии, перед нашими глазами открылась фантастическая картина. В месте соединения двух труб пробило прокладку, и фонтан воды под большим напором бил вверх на высоту нескольких десятков метров и падал в сторону железнодорожной ветки, по которой доставлялся уголь на районную электростанцию. Падающие струи воды немедленно замерзали, образуя нагромождения льда причудливой формы. Была серьезная опасность, что лед перекроет полотно железной дороги и прекратится подача угля на станцию. Тогда авария примет районный масштаб.
Сюткин сразу оценил опасность и крикнул шоферу:
– Топор!
У каждого шофера на заводе в багажнике всегда лежал топор.
«Зачем ему топор?» – мелькнуло у меня.
– Скорее топор, – повторил Сюткин, обращаясь к замешкавшемуся шоферу.
Выхватив из рук шофера топор, он подбежал к поленнице дров и быстро затесал одно из полен на конус и бросился к бьющему фонтану. Сильным ударом обуха Сюткин вогнал клин в щель, из которой била вода, и течь прекратилась.
Весь мокрый, с сосульками замерзшей воды на бороде и бровях – он был похож на какого-то сказочного деда-мороза из детской сказки.
Сюткин снял шапку, вытер варежкой лицо и, улыбаясь, сказал:
– Ну вот, теперь можно и обсуждать, как аварию ликвидировать будем. Теперь для рассуждений у нас есть время. Печи-то включать можно, – сказал он мне.
Мы пошли на завод к печам. Сюткин быстро разработал план аварийных работ, дал необходимые указания ремонтникам и потом предложил мне вернуться в клуб.
– Вы идите, а то волноваться будут – весь праздник им испортим. Теперь никакой опасности нет. А я пойду переоденусь.
В интенсивной деятельности протекала жизнь, и один день не был похож на другой.
В течение 1936 года завод нередко навещали разного рода делегации. С завода Круппа прибыла небольшая группа специалистов. Одного из них – Кютнера – я знал лично, мы с ним встречались в Эссене. Они побывали не только на заводе, но и в окрестностях Челябинска. Когда мы подошли к берегу озера Смолина и Кютнер увидел на нем плавающих диких гусей, он буквально замер от удивления.
– Неужели это на самом деле дикие? – спросил он меня. (Кютнер был охотником.) – Признаться, когда вы мне рисовали эти картины Челябинска там у нас, в Эссене, я не верил, что здесь, на окраине большого города, может быть нечто подобное.
Завод посетила группа работников из профсоюзов Чехословакии. Прибыли комбайнеры из Кустаная. Многие из делегаций мне приходилось сопровождать по заводу и знакомить с производством.
Один из комбайнеров по дороге, когда мы шли от заводоуправления к плавильному цеху, рассказывал мне о трудностях работы на комбайне:
– Машина грохочет, кругом пыль летит, а солнце жарит, глаза пот застилает, а ее машину-то, вести надо, глаз от нее отводить нельзя.
Когда же мы поднялись на площадку печи и он увидел ослепительно белое пламя ревущих вольтовых дуг и снующих около них в валенках и войлочных шляпах рабочих, которые железными прутьями шуровали в печи, мой рассказчик замолк.
Он не сводил глаз с тех, кто уверенно орудовал около печей, управляя потоком расплавленной массы металла и шлака.
При выходе из цеха он спросил меня:
– Они все время вот так и работают?
– Да, все время.
– А я думал, что труднее нашего дела нет ничего на свете.
Комбайнер долго еще оглядывался назад – туда, где среди огненной стихии ревели электропечи, а около них двигались люди.
…Один из членов чехословацкой делегации, посетившей завод, – старый, высокий и худой литейщик сказал мне, когда мы закончили осмотр цеха:
– А в других странах такие заводы не показывают Таких заводов в мире не много. Никто не хочет делиться секретами своего производства, а вы вот показываете.
Потом мы пошли осматривать жилые дома. Старик литейщик из Чехословакии обращал мое внимание на каждую деталь, не упуская из виду ни одну мелочь.
Кое-что ему явно не нравилось.
– А вот так мы уже у себя в Чехословакии проводку больше не делаем. Она у вас идет на роликах по стенам, а мы ее утапливаем в стены, и на стенах ничего не болтается, все спрятано. Зачем вы так делаете?
И мне стало как-то не по себе и от его вопроса и от пристального осуждающего взгляда.
Потом он подошел к окну, посмотрел на форточку и сделал новое замечание:
– Вертушки эти тоже плохие, их надо вам заменить.
И я чувствовал, что эго говорит со мной не представитель другой страны, а свой человек, которому дорого все, что делается у нас, что он печется о том, чтобы из нашей страны не ушли секреты производства, а качество нашего строительства и всего того, что мы делаем, было бы отличным.