«Ночь длинных ножей»
«Ночь длинных ножей»
В ночь с 29 на 30 июня из Эссена выезжали пять советских инженеров, закончивших практику. Мы с женой отправились, как обычно, на вокзал, чтобы проводить их.
Ровно в двадцать одну минуту первого подошел поезд, отъезжавшие сели в вагон, а мы, пожелав им счастливого пути, отправились по домам. С вокзала мы возвращались по пустынным улицам. Газовые фонари были притушены и горели через один. Город был погружен в глубокий сон.
Казалось, что в этом промышленном городе, живущем жизнью завода, не может быть никаких перемен, так же как в ритме заводского производства.
Около часу ночи, когда мы вернулись домой, к своему удивлению, я увидел в передней свет. А ведь я погасил его, когда мы выходили из квартиры.
На шум открываемой двери вышел наш хозяин – Шютце, о котором я уже писал. Он был в полной форме штурмовика. Шютце долго скрывал от нас, что стал членом национал-социалистической партии. Боялся, что потеряет квартиранта. Впервые я увидел его в форме всего неделю тому назад. Обычно он ложился спать в одиннадцать, поэтому я сказал:
– Я думал, что вы уже давно спите.
Казалось, он не слышал и не видел меня. Лицо у него было какое-то серое, а глаза бегали.
– В городе неспокойно, – сказал он.
– А что такое? Мы шли с вокзала и ничего не заметили.
Он медленно замотал головой и несколько раз повторил:
– Не знаю, что же будет, что же будет.
– Да что же случилось?
– Не знаю. Что-то должно быть. Я не знаю что.
Мы с женой прошли в свои комнаты.
– Чего это Шютце не спит до сих пор? Они обычно ровно в одиннадцать часов тушат свет, а сейчас уже второй час ночи, – спросила меня жена.
– Говорит, что в городе неспокойно, а в чем дело – сказать не хочет. Знает, вероятно, что-то, но не говорит.
На следующий день, в субботу, как обычно я в семь часов утра поднялся наверх к фрау Рауэ – завтракать. Хозяин – старик Рауэ не появлялся, а хозяйка была молчалива и ограничивалась короткими ответами на все вопросы. Я ничего не мог понять.
На заводе ничто не свидетельствовало о каких-то исключительных событиях. Только в середине дня, когда я уже собирался уходить с завода, один знакомый инженер сказал мне, что происходят большие события. Гитлер находится в Мюнхене. Арестован Рем и еще несколько человек. Рем вместе со Шлейхером готовились захватить власть. За их стеной стоит страна по ту сторону Рейна. Но Гитлер раскрыл все эти махинации.
Тогда я этим разговорам не придал большого значения.
В субботу вечером мне так же ничего не быдо известно о том, что происходит в стране. Шютце и его жена не попадались на глаза. Только на следующий день – в воскресенье, когда я прочитал «Berliner Tageblatt» с воскресным приложением журналом «Die Woche», мне стало более или менее ясно, что происходило в Мюнхене, Берлине и других городах Германии.
На первой странице газеты был крупный заголовок: «Die Absetzung Rohms»[98]. Ниже жирным шрифтом было напечатано: «Распоряженим Адольфа Гитлера – обергруппенфюрер Лютце назначен начальником штаба». А дальше пресс-служба национал-социалистической партии сообщала из Мюнхена: «С сегодняшнего дня начальник штаба Рем освобожден от своего поста и исключен из партии и из СА».
«Я назначил начальником штаба обергруппенфюрера Лютце. Фюреры СА и члены СА, которые не будут выполнять его приказы или противодействовать им, будут исключаться из СА и партии или арестовываться и предаваться суду. Подписано Адольфом Гитлером, верховным фюрером партии и СА».
Далее сообщалось, что фюрер отправился в Wiessee[99] с небольшим количеством сопровождавших его лиц, чтобы в самом зародыше подавить всякую попытку сопротивления. «При проведении ареста были раскрыты такие картины морального разложения, что должны исчезнуть всякие следы милосердия. Фюрер отдал приказ беспощадно искоренять эту бубонную чуму. Он приказал президенту Пруссии Герингу такие же акции провести в Берлине».
В тот же день в семь часов вечера рейхминистр по пропаганде Геббельс в выступлении по радио подробно изложил, что происходило на вилле Рема. Он тогда заявил, что Гитлера сопровождали «его верные товарищи – Брюкнер, Шауб, Шрек, Дитрих и я». И вот через тридцать три года, когда я писал эти строки, Дитриха с большими почестями хоронили в небольшом городке ФРГ – Людвигсбурге. Умер он в возрасте 74 лет от сердечного приступа. Нале трудно это себе представить, но таковы факты: один из самых близких Гитлеру людей открыто пользовался всеми благами жизни, имея за своими плечами тягчайшие преступления против человечества. На похороны Дитриха собралось, как сообщала печать, более семи тысяч человек, в основном бывших эсэсовцев и их родственников.
…Газеты за первое и второе июля были заполнены сообщениями об арестах руководителей штурмовых отрядов, выступлениями Гитлера, Геббельса, Геринга. В городе говорили о том, что аресты и убийства продолжались всю ночь. Как стало позже известно, только в Берлине было арестовано не менее пятисот человек, преимущественно из высшего и среднего командного состава штурмовиков. Второго июля «Berliner Tageblatt» сообщила: «Sauberungsaktion beendet»[100], а дальше стояло: «Официально сообщается: мероприятия по чистке вчера вечером закончены. Дальнейшие акции в этом направлении не будут более иметь место».
13 июля Гитлер выступил в рейхстаге с речью, посвященной событиям 30 июня. После речи Гитлера Геринг зачитал резолюцию, в которой была одобрена «решительность действий рейхсканцлера, спасшего Германию от гражданской войны и хаоса».
Характерно, что в вотчине Круппа – Эссене эти дни прошли довольно спокойно. Начальник эссенской полиции объявил, что он послал в концентрационный лагерь двух человек за критику «вождя» и такая же судьба постигнет всех, кто осмелится критиковать установленные порядки.
Иностранная печать связывала расправу с Ремом и переговоры Гитлера с Крупном, которые имели место до «ночи длинных ножей», как окрестили события 30 июня. Так австрийская газета «Абендцайтунг» в начале июля 1934 года прямо писала, что убийство Рема произошло непосредственно после визита Гитлера к Круппу. Рем якобы требовал перемещения военной промышленности из Рейнской области во внутреннюю Германию. В связи с этим рейнская тяжелая промышленность объявила Рему борьбу не на жизнь, а на смерть.