АНАТОЛИЙ СОКОЛКОВ («НАЧАЛЬНИК»)

АНАТОЛИЙ СОКОЛКОВ («НАЧАЛЬНИК»)

Очень смешная была история знакомства моего с Янкой, да, собственно, и Фирсова. Я не знаю, как было на самом деле, но моя версия такова: Фирсову позвонил кто-то по телефону, какие-то девушки, и договорились с ним встретиться. Фирсов встретился с девушками — и опух немного: девушки, значит, такие — волосы нечесаны, немытые… Не панковского такого вида, а хиппи-стиль. Он не знал, что с этими девушками делать, откуда они свалились. Привел их ко мне. Девушки были обкурены в хлам и ни на один вопрос не давали никаких четких ответов, всё говорили: «Проклятое панковское прошлое!» — любимая янкина приколка. Потом уже, через несколько дней, стало ясно, что это была Янка с подругой; вторая — это Аня Волкова была. Такая вот история, так произошло знакомство Фирсова с Янкой. Был он в о-очень большом недоумении, не знал, что с ними делать. Говорит: «Надо вымыть», я говорю: «У меня нет горячей воды». Что с ними делать дальше — он не понимал, а они стебутся, сидят, такие, на батарее, летом… Лицо Фирсова — это кино надо было снимать! А так дальше, мы встречались довольно редко — она много времени проводила в Новосибирске.

А у Фирсова же всегда идеи в голове — он решил ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ устроить на работу в Рок-клуб. А я там работал тогда, он мне звонит и говорит: «Нужно их срочно устроить». Я говорю: «Какие проблемы? Пусть приносят трудовые книжки, мы их устроим на работу». В том числе и Янку. Собственно, она погибла, сторого говоря, являясь членом Ленинградского Рок-клуба, заявление ее у меня где-то лежит…

Был еще концерт во «Времени», в Автово, в 89-м году. Там была история такая: директор этого концертного зала «Время» был другом Андрея Отряскина[10], и они решили там сделать концерт ДЖУНГЛЕЙ, а Жора Баранов, администратор ДЖУНГЛЕЙ, в то время работал заместителем президента Рок-клуба, и я там работал в Рок-клубе. Я говорю: «Жора, может мы еще сделаем концерт ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ с Янкой?» Он говорит: «А чего мучиться? Давай сделаем в один день». Ну и сделали. Кончилось все скандалом невероятным: вышли питерские панки — и давай в зал задницы казать. Девушку в зале стошнило, подругу Гаркуши… Концерт был бешеный совершенно, сначала был АУКЦЫОН, ВВ были, ДУРНОЕ ВЛИЯНИЕ — это мы с Жорой фестиваль такой сделали, двухдневный — наприглашали… А панки — сначала просто бесновались, какую-то девку там раздели, я смотрю, она уже по пояс голая, майкой крутит… Потом давай прыгать на сцену, их сначала сталкивали, а потом плюнули — охраны-то никакой не было: вся охрана — мы с Жорой…

Я тогда столько афиш напечатал в типографии, без подписи! Там эта фотография Володи Кудрявцева, Егор за колючей проволокой, гениальная же фотография! Я его давно уже не вижу, он появлялся в Питере, а сейчас вообще неизвестно где — по заграницам ездит… Так эти афиши мы по рублю продавали — дороже всех плакатов: плакаты все по 50 копеек, а афиши ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ — по рублю! Напечатали их тогда бездну просто…

А еще с Фириком была такая смешная история: мы с ним решили организовать концерт ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ — как группы ленинградского Рок-клуба — в зале «Октябрьский». Договорились обо всем, все было на мази, подписываем договор — и сразу проплачиваемся, то есть все расходы, все у нас было подбито. Заработать мы на этом хотели ни много ни мало — четыре миллиона рублей. Старыми! Это был бы такой подъем! Я не знаю, что бы осталось от «Октябрьского», но в тот момент «Октябрьский» можно было собрать в Питере абсолютно точно — это был единственный период, пик самый — конец 89-го. После этого все пошло на убыль, сейчас уже не собрать, а тогда… Это был бы Концерт Века просто! А не склеилось все тогда только потому, что Летов начал общаться с Сережей Гурьевым, и тут выяснилось, что Питер — это попса голимая, что мы все коммерсанты и пытаемся сделать на ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЕ большие деньги, миллионы там… Как-то Гурьев все просчитал, понял и пришел в ужас. Ну, у него отношение к питерскому Рок-клубу всегда такое было, это как бы такое традиционное отношение московских критиков, отрицательное — как к Гребенщикову, так и к Рок-клубу… И Летов отказался, хотя все было на мази — мы с Жориком уже решили, что сразу после концерта, когда все расчеты будут с нами произведены, так мы сразу в Данию, отсидеться полгодика…

Был я еще продюсером Янки — того, что сейчас как Продано! вышло, и егоровского Русского Поля Экспериментов. Это так было: Фирик же у нас коллекционер акустики всяческой, спетой у него дома. Ну и как раз была такая ситуация, какое-то вынужденное безделье. Они, вроде, в Таллинн собирались, такая поездка, длинная дорога. И им не уехать домой, и Фирик против был, чтоб они уезжали — концерт-то должен был состояться. А Серега знал, что это такое: Егор уедет в Омск — потом черта с два его оттуда выковыряешь. И Фирик говорит: «Надо писать акустику». Ну что, нашли гитару классную, акустическую, Фирик писал на два канала. А я был как бы продюсером: пробы, то-сё, звук, как лучше по звучанию… Довольно долго это делалось, часов по двадцать каждый альбом. Янка писалась так, как ей хотелось. Одна, Летова при этом не было. Она одна играла на гитаре, никого больше там не было. Записали. Через полгода я узнаю, доходят до меня слухи из Москвы, что Летов приказал из дискографии Фирсова эти два альбома выбросить — наверное потому, что это опять было влияние питерской попсы, вот и надо было изъять… То есть, в принципе, это была одна из тех немногих записей, которая была сделана так, как Янка хотела, потому что то, что было записано с ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНОЙ в Омске, на этих их магнитофонах — там все, естественно, монтировалось от первой до последней ноты Егором. Часами человек сидел, думал, как лучше сделать. На свой вкус. Поэтому там ее слово последнее было, безусловно. Хозяин — барин. Да и Русское Поле Экспериментов, акустический альбом, он „тоже отличается от остального довольно сильно, потому что это, может быть, единственный лирический альбом с более серьезными переживаниями… Давление я тоже оказал в свое время не слабое — это ж не просто так: мы часов по шесть-восемь в день с Егором разговаривали, очень долго. Недели две они жили здесь, и мы общались очень много. С ним было о чем поговорить… Я пытался развеять те наносные, с моей точки зрения, моменты, убеждения, но не уверен, что это хорошо у меня получалось. Собственно говоря, влиял еще очень сильно уровень его начитанности — этот микс из Розанова, из всех этих религиозных философов начала-конца века, там очень серьезная мешанина… А сейчас тем более, влияние Лимонова — этот-то безумен… А чего еще надо — Летову крышу сдуло очень серьезно, не в том направлении. Тогда думали, что будут цветочки, а цветочков ни хрена и не выросло, просто жизнь пошла по-другому, такая же тяжелая. Думали вот, мол, деревце расцветет… Ага, щас вам, зайчики!.. Не дождетесь. Конечно, 86–88 годы — такое милое время, просто конфетка, можно было делать все, что угодно…

Влияние Егора на Янку в текстах есть однозначно — оно просто не в прямых заимствованиях, а в направленности некоторых песен к чему-то «черненькому», к нигилизму — там есть вот этот толчок. Если бы ее оставить саму по себе, там, может быть, повороты были бы совершенно другие, потому что она сама по себе — светлый человек, у нее все равно в текстах это есть, это все равно уже не ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА — сразу ясно, что это совершенно другое… А вот загоны эти, они есть, давление очень сильное, оно чувствуется. Парусность: стихотворения надуты в эту сторону. Есть там этот надрыв летовский, он существует в этих песнях, эта болезненная нотка — она постоянно есть.

С Башлачевым они пересекались, да. В Новосибирске у них был довольно долгий период общения. Еще до приезда Башлачева сюда, еще до того, как он окончил Университет. Он учился в Свердловском Университете, и они постоянно пересекались в Новосибирске, он ездил туда часто. С Янкой они знакомы были еще до Питера, до 85-го года — и, собственно говоря, Янка начала писать песни под влиянием Башлачева. Они встретились тогда в Новосибирске, а он песен своих в то время публично вообще не пел — они были у него, какие-то, но он их не исполнял. Он их пел только в глубоко пьяном состоянии, когда «душа просит» — и она слышала многие песни гораздо раньше других, да только об этом и не знал особо никто… эта вот встреча была одна из самых таких… вне поля контроля Фирсова. Фирик не знает об этом, потому что Сашина жизнь до того, как Тёма Троицкий привез его в Москву, никому не известна целиком и полностью. Слава Бутусов что-то знает об этом, Пантыкин… Задерий как раз об этом знать не может — они познакомились здесь, а то, что он писал в «Забрисках» — в мемуарах своих — что они с Сашей вместе ездили в Сибирь и там познакомились с двумя девушками, одной из которых и была Янка — это Задерий познакомился с этими девчонками, а СашБаш, он мог и виду не подать, что он их знает. Человек такой, лишнего не скажет.

А в Питере они, может, пересекались один раз — Янка в Питере стала фактически появляться довольно поздно, уже после смерти СашБаша. Восприняла она его смерть очень тяжело. У нее остался очень сильный опыт общения с СашБашем, он на людей такое впечатление производил — совершенно сумасшедшее. Встреча на всю жизнь…

На самом деле, был такой период, тяжелый, в жизни янкиной и всех людей, которые были рядом с ней, когда очень тяжелые отношения у нее были с Егором, очень. Когда она была близко — он гнал ее от себя. Только стоило ей оторваться от него — он ее опять тащил к себе. И постоянное это качание — это очень большой надлом психики, с моей точки зрения. Она приезжала из Новосибирска, из Омска очень погашенная. Гасил он все порывы девичьи… И загнал в тупик, в результате всех этих действий, тупиковая ситуация совершенно: самостоятельно ей не дают ничего делать, а делать что-то вместе с Егором тоже не получалось… Очень плохо все это было.

Был такой момент: они там жили в Омске — он ее выгнал. Она приехала в Питер, говорит: «Я не знаю, что мне делать, ребята». Фирик говорит: «Давай мы тебе соберем команду, начнем репетировать, будешь выступать, какие проблемы?» Начали этим заниматься. Ровно через две недели тут такие истерики начались летовские по телефону — Серега трубку брать боялся. И она уехала обратно. И так было постоянно. Такая вот позиция — ни себе, ни людям. Состав мы ей тогда собрать не успели, конечно, не случилось. А так, на самом деле, и Джефф хотел с ней играть — не такую музыку, а мягкую, акустическую. Джефф говорил: «Я очень хочу на акустической гитаре поиграть», — такой поворот для него, не совсем объяснимый: у меня сложилось впечатление, что Джефф вообще акустической гитары в руках не держал никогда. У них с Янкой отношения были очень хорошие, потому что Джефф во время гастролей везде был противовесом Егору, постоянно. Если кто ее и защищал или пытался их с Егором отношения смягчить как-то — я думаю, это был только Джефф. Она с ним могла всегда оттянуться, поговорить, пожаловаться, выплеснуть часть эмоций. А Джефф парень мягкий, очень хороший.

Джеффа мы хотели сюда устроить[11] — и ничего: он сам не понимает, чего он хочет — если б он хотел чего-то конкретного, а он такой: и там, и там, и туда, и сюда его тянет… Ему очень трудно… Был же там какой-то момент, когда они все разбежались: Летов засел в Омске для прослушивания очередной коллекции музыки. Сел и сел: «А какое мне дело? Чем хотите, тем и занимайтесь» — и они как брошеные: всех отослал от себя.

Янка последний год уже не могла с ОБОРОНОЙ выступать — не ее это было, не та музыка для ее песен, хоть ты застрелись. Ей нужен был мягкий акустический состав, конечно. А Летов… Это очень трудное занятие — продюсирование: позиция должна быть жесткой, с одной стороны, а с другой — так человека и до самоубийства можно довести, если давить на него постоянно…

Ну тут тоже, слово это — «виноват»… Дело-то не в этом. Я бы этого слова, «виноват», не употреблял. Можно притчу такую рассказать: спорят двое, спрашивают мудреца: «Кто прав?» Он говорит: «Ты прав, и ты тоже прав». Третий идет мимо, говорит: «Так не бывает!» А он ему: «И ты прав…» Судить об этом можно до бесконечности. Я могу сказать только одно определенно: Егор оказывал очень серьезное психологическое давление на Янку, именно в смысле поворота ее творчества; он двигал ее не туда, куда она хотела. Это абсолютно точно. Она хотела в другую сторону: помягче, покамернее, без такой публичности. И янкина поэзия — она могла пойти совершенно в другую сторону, отличную от того, что делал Егор.

Санкт-Петербург, 18.05.98 г.