ПОЕЗДКИ, ВСТРЕЧИ, ВПЕЧАТЛЕНИЯ

ПОЕЗДКИ, ВСТРЕЧИ, ВПЕЧАТЛЕНИЯ

После заявления японского правительства о капитуляции и до прибытия первых оккупационных войск образовалась непредвиденная пауза в 10-15 дней, и руководством посольства было решено использовать ее для поездок консульских работников в места проживания местных советских граждан и нахождения советского имущества для их защиты. Так созрело решение о поездке в эти дни группы сотрудников посольства на Хоккайдо и в Нагасаки. Консульский отдел обратился к японским властям за разрешением на поездки в названные районы. Надо прямо сказать, власти неохотно согласились на поездки советских людей по этим двум Маршрутам, но отказать нам она не осмелились. Теперь мы представляли державу-победительницу, и с этим им приходилось считаться.

Наша поездка на Хоккайдо по маршруту Токио – Сэндай – Аомори – Хакодатэ – Саппоро – Атару – Асахигава – Муроран – Акита – Токио состоялась с 17 по 21 августа и оставила большое впечатление. Нам хотелось, не скрою, увидеть реальную обстановку на местах после окончания войны и выяснить отношение жителей севера страны к Советскому Союзу и к нам, его представителям. Прикрепленный в качестве переводчика и для нашей охраны японец, по всей вероятности, имел на этот счет соответствующие установки. Фамилия его не сохранилась в памяти, но помню, что это был опытный сотрудник полиции, хорошо знавший русский язык и конкретную обстановку в пути следования и в местах наших остановок. Наиболее острые и щекотливые эпизоды сопровождавший всячески старался от нас скрыть. Вместе с тем он усиленно обращал наше внимание на встречавшиеся повсюду огромные опустошения в результате бомбежек, на хозяйственную разруху в городах и на транспорте, на факты, свидетельствовавшие об усталости народа от войны, его лояльности к нам и «полном» раскаянии должностных лиц в совершенных ими преступлениях.

Очень скоро мы поняли, что в связи с капитуляцией наше положение настолько изменилось, что мы можем разговаривать с населением, не испрашивая на это специального разрешения у полиции. Наши наблюдения и беседы с местными жителями убеждали нас в том, что фактическое положение народа не является таким уж безнадежным, каким казалось нам в Токио и каким старались изобразить его японские власти.

По железным дорогам и на прибрежных пароходных линиях шло интенсивное передвижение людей и грузов. Расходилось по домам мужское население, мобилизованное в последние месяцы войны в армию и в ополчение, возвращались из эвакуации многие семьи с детьми и домашним скарбом, у всех на лицах неподдельная радость: конец войне. На железнодорожных станциях и в поездах много солдат и офицеров из местных гарнизонов. Рядовые и младшие офицеры везли с собой большие узлы с обмундированием и продуктами питания. Видимо, их старались обеспечить всем необходимым, чтобы кадровый состав армии и флота уходил со службы без обид на военных руководителей. Старшие офицеры и генералы получали в качестве выходного пособия целые грузовики армейского добра и солидное денежное пособие. Все делалось в большой спешке, точно хотели к приходу оккупационных властей показать, что армии как орудия насилия и агрессии в Японии больше не существует.

Где бы мы ни появлялись, нам задавали один и тот же, видимо, особенно волновавший жителей Хоккайдо вопрос: будут ли советские войска участвовать в оккупации Японии, какими силами и в каких районах? Многие не скрывали, что в случае прихода советских войск рассчитывают получить землю и таким образом поправить свое положение. Кое-кто из местных жителей уже знал об экономических мероприятиях советских оккупационных органов в Восточной Германии. По всему чувствовалось, что население явно симпатизирует нам. Мы порой оказывались в затруднении, так как на некоторые вопросы не могли ответить. Мы и сами не представляли себе конкретно будущей экономической политики оккупационных властей в Японии.

Город Асахигава был военным центром острова Хоккайдо. Там дислоцировался штаб 5-го фронта и размещалось ядро сухопутных сил, нацеленных на советскую Камчатку, Северный Сахалин и Приморье. Как и в других городах, здесь занимались самороспуском военных учреждений и частей, раздавали военное имущество, и продовольствие. С нами местные офицеры держали себя надменно, с плохо скрываемой злобой: к нам не подходили, потихоньку переговаривались между собой, причем по отдельным доносившимся фразам чувствовалось, что речь шла о нас. Когда мы обращались с каким-нибудь вопросом к ним, они отворачивались, злобно сжимая кулаки, ругались и плевали в землю.

На одном перекрестке города мы увидели группу молодых людей в 30-40 человек, ожидавших погрузки в стоявшие рядом машины. Все они были хорошо обмундированы, что называется, «с иголочки», у каждого в руках новенький чемодан и полевая офицерская сумка. Мы хотели подойти к ним, полагая, что это демобилизованные офицеры. Но сопровождавший нас сотрудник полиции объяснил, что это расформированный отряд смертников и беседовать с ними опасно. На вопрос, что с ними будет в дальнейшем, он ответил, что многие смертники, узнав о капитуляции, покончили с собой. Часть из них якобы отказалась повиноваться и с оружием в руках отправилась в Токио, чтобы расправиться с теми, кто допустил капитуляцию. Как он полагает, среди членов данной группы будет проведена разъяснительная работа о целях установления мира, их долге перед императором и страной, о правильном отношении к оккупационным властям. Наиболее спокойных и уравновешенных отпустят домой, а неисправимых на некоторое время изолируют от населения. Сопровождавший рассказал, что при увольнении из частей специального назначения все они получили большие денежные оклады. Все равно многие сделают себе харакири, как только израсходуют эти деньги, сказал сопровождавший, так как заниматься нормальным трудом они уже не могут.

В городе Муроран мы встретились с представителями администрации артиллерийского арсенала. Арсенал был крупным, многоотраслевым предприятием смешанного характера: две трети основного капитала принадлежали государству, одна треть — частным акционерам. Арсенал работал на привозном (из Маньчжурии и Кореи) сырье и местном угле, добываемом на Хоккайдо в шахтах Юбари. До и во время войны арсенал давал баснословные прибыли держателям акций. 22 тыс. рабочих жили здесь в довольно сносных условиях. Весной 1945 г. в результате нескольких воздушных налетов резко сократился выпуск вооружения. С началом войны с Советским Союзом владельцы поняли, что предприятие ожидает полный крах. Было отдано распоряжение произвести демонтаж основного оборудования, вывезти и спрятать запасы стали и чугуна. Несколько эшелонов готовой продукции были сброшены в море, взорваны подъездные пути и туннели, уничтожена документация. Администрация арсенала начала массовые увольнения рабочих без выходного пособия.

Когда мы с товарищем по поездке решили пройти в цехи и на склады, нас стали запугивать тем, что в среде рабочих сильна ненависть к Советскому Союзу, и даже снарядили целый эскорт сопровождающих. Однако, осматривая литейный, кузнечный и сборочный цехи, мы заметили, что рабочие охотно вступали в беседы о войне, рассказывали о событиях на заводе. Они все время посматривали на сопровождающих, которые подавали какие-то непонятные знаки рабочим, что-то записывали в блокноты, все время посылали в управление завода гонцов с поручениями. Когда мы попросили оставить нас одних, тут же завязалась беседа, из которой мы узнали о растаскивании арсенала.

Рабочие откровенно выражали симпатии к нам, советским людям, которых они видели впервые в жизни. И снова звучал один и тот же вопрос: придут ли на Хоккайдо советские войска? В этот вопрос рабочие вкладывали и доброе отношение к нам, и тревогу за свое будущее. Как могли, мы утешали их, говорили, что все наладится после прихода оккупационных войск.

В заводоуправлении мы беседовали с управляющим и главным инженером. К нам относились весьма почтительно: подали чай, угощали сигаретами и яблоками. Но беседа не клеилась. Нельзя сказать, что руководители завода были очень напуганы. Напротив, они держались уверенно, наше присутствие на военном предприятии их ничуть не смущало. Тот и другой являлись крупными владельцами акций арсенала, поэтому их более всего заботило, будут ли конфискованы военные предприятия, а следовательно, какой урон они понесут от оккупации. Старались побольше узнать через нас, как будет осуществляться оккупация. На наши вопросы отвечали односложно и все время хитрили. Например, на вопрос, кто отвечает за сохранность предприятий арсенала и материальных ценностей до прихода оккупационных войск, управляющий ответил, что на сей счет никаких указаний из Токио пока не получено. Когда мы собрались уходить с завода, его руководители откровенно обрадовались.

На шахтах Юбари мы быстро установили с рабочими тесный контакт. Мое знание языка облегчало разговор, хотя горняки Хоккайдо обычно говорят на труднейшем шахтерском жаргоне. Это были приятные и искренние беседы с рабочими людьми. Из этих бесед мы вынесли много полезных знаний о жизни в военной Японии. В большинстве своем шахтеры, железнодорожники, рыбаки и крестьяне были обмануты милитаристской пропагандой и религией. Все они пострадали от войны, развязанной правящей военной кликой. Нас, советских людей, шахтеры встретили с нескрываемым любопытством. Им десятилетиями внушали, что русские похожи на медведей, живут в лесах Сибири, питаются сырым мясом. Некоторые из них, кажется, были даже разочарованы, увидев, что мы вполне нормальные люди. Нас даже пригласили спуститься в шахту, но это не входило в наши планы, и мы отказались. Беседа проходила живо, рабочие задавали вопросы и сами охотно рассказывали о себе, о тяжелом труде и быте шахтеров.

Из-за недостатка рабочей силы и в погоне былью владельцы шахт в годы войны широко использовали труд женщин и детей. Тяжелый шахтерский труд не был механизирован. Клеть спускали в шахту ручным воротом, подъем угля наверх осуществлялся с помощью вагонеток. Работа по многу часов в сырой шахте приводила к поголовному ревматизму. Шахтеры страдали от непосильного, каторжного труда, жили в тяжелых, антисанитарных условиях, переносили голод и болезни. Подавляющее их большинство не знали иероглифов и не могли читать даже газеты. Наемные пропагандисты запугивали рабочих коммунистической опасностью, уверяли, что только благодаря войне они имеют работу. Время от времени шахтеры стихийно поднимались на борьбу с предпринимателями, однако успеха не достигали, и тогда условия их труда и жизни становились еще хуже. Несмотря на то что законы военного времени категорически запрещали забастовки, рабочие угольных шахт Юбари неоднократно отказывались приступить к работе.

Лед недоверия был совершенно растоплен, когда мы стали рассказывать о Советском Союзе, о войне с немецким фашизмом, о причиненных войной страданиях советских людей. Когда мы объяснили, почему Советский Союз объявил войну японскому милитаризму, то, к нашему великому удивлению, это не вызвало какой-либо отрицательной и злобной реакции, и только один старик ядовито заметил: кто нападает, тот всегда прав. Многие интересовались условиями оккупации, в частности спрашивали, как будет оплачиваться труд рабочих, кто станет руководить предприятиями, иностранцы или японцы, разрешат ли устраивать забастовки и т. д. На все эти вопросы мы отвечали, как могли. Далеко не все ясно было нам самим. Известны были лишь сами принципы оккупации Японии, изложенные в Потсдамской декларации, но как они реализуются на практике, никто не знал.

Наша поездка подходила к концу. Оставалось провести несколько часов в Хакодатэ, где находилось наше необитаемое консульское здание, после чего мы намеревались возвратиться в Токио. Из отчетов консулов А. И. Савельева и П. В. Михайлова мы знали, что местные власти умышленно создавали нетерпимые условия для советских работников, пока не вынудили в 1944 г. закрыть консульство. Здание консульства то и дело оставляли без воды и света, консульским работникам и членам их семей разрешали ходить только по намеченным полицией улицам, не оберегали их от ругательств и оскорблений воинствующих антисоветчиков. Когда консул обращался к мэру с просьбой принять его, обычно следовал ответ: мэр занят. Если все же удавалось встретиться с кем-нибудь из городских властей, они держали себя грубо и вызывающе.

Теперь, когда Япония потерпела поражение и капитулировала, мэр Хакодатэ, фамилии которого уже не помню, сам примчался для встречи к поезду. Властно командуя сопровождавшей его оравой переодетых полицейских, он открыл перед нами дверцу машины, льстиво заглядывал в глаза. Сам отнес мой чемодан. Мэр пригласил нас на обед к нему в резиденцию. Мы не хотели связывать себя услугами этого высокопоставленного холуя и предложили после осмотра консульского здания и земельного участка встретиться в ближайшем ресторане, так как оставалось мало времени до очередного парома через Сангарский пролив. Пока осматривали участок и здание, мэр неоднократно принимался извиняться за плохое отношение к советским людям, услужливо повторял вслух каждую нашу просьбу, сам записывал ее и тут же кричал на своего секретаря, чтобы тот не мешкал с выполнением. Это было жалкое зрелище. За обедом властители города, как сговорившись, старались уверить нас в том, что оии-де сами были жертвами военно-полицейского режима. Одновременно они не упускали возможности порицать американцев за бесчеловечное отношение к японцам, напоминали о жертвах Хиросимы и Нагасаки. Однако искренности в их словах не чувствовалось.

В ходе поездки на север Японии мы многое узнали о действительном положении трудящихся, составили некоторое представление об ущербе, понесенном японской экономикой в результате войны, еще раз убедились в растущих симпатиях трудовых слоев населения к нашей стране. Снова и снова мы приходили к выводу, что война, являвшаяся выгодным бизнесом для правящих классов, принесла неслыханное разорение трудящимся Японии. Она породила экономический упадок и политический застой в стране. В то же время настораживали отчетливо проявившаяся на севере тенденция к сохранению военных кадров, которые в будущем могли стать реальной основой для возрождения японского милитаризма, и к консервации военно-экономического потенциала, а также наблюдавшиеся здесь, как и повсюду, происки местной реакции, направленные на то, чтобы столкнуть интересы держав-победительниц. Обо всем этом по возвращении в Токио мы доложили руководству советского посольства.

22-27 августа 1945 г. мне представилась возможность совершить еще одну поездку, теперь в западные районы Японии, в том числе в города Хиросима и Нагасаки. Вторая поездка дополняла впечатления первой и была очень интересной.

В те дни американская пропаганда много шумела о всемогуществе атомной бомбы. Уже тогда из выступлений государственных и военных деятелей можно было понять, что в США делают серьезную ставку на атомное оружие, рассматривая его как важнейшее средство политического шантажа. Никто из нас, находившихся тогда в Японии, не знал подробностей того, что произошло в Хиросиме и Нагасаки, поэтому увидеть своими глазами последствия первых атомных бомбардировок казалось нам весьма заманчивым. Разрешение на поездку было выдано, но японская полиция предупредила, что вся ответственность ложится на тех, кто отправляется в путешествие. Мы с офицером военного аппарата посольства взяли билеты от Токио до Нагасаки с намерением посетить на обратном пути города Кобэ, Осака и Нагоя.

23 августа в 9 часов утра поезд доставил нас в Хиросиму. Испытывая огромный интерес к этой поездке, мы одновременно с тревогой думали о том, правильно ли поступаем, отправляясь без всяких мер предосторожности на место атомной катастрофы. Мы так мало знали тогда о природе атома, что мысли о радиации или химико-биологических последствиях взрыва никому даже не приходили в голову. Я, как консул, больше интересовался социальной стороной массовых бомбардировок японских городов, а мой спутник, сотрудник военного аппарата, естественно, обращал основное внимание на военные аспекты разрушений в Хиросиме и Нагасаки.

В Хиросиме поезд остановился лишь на минуту, чтобы высадить нас и еще нескольких пассажиров – японцев, приехавших на розыск своих родственников. Когда мы вышли на перрон, оказалось, что вокзала, как такового, не существует, от него осталась лишь одна разрушенная стена. Платформа исковеркана, вместо паровозного депо и складов – груды железного лома, изуродованные конструкции, остовы обгорелых паровозов и вагонов.

На перроне мы увидели железнодорожника, который только что отправил прибывший из Токио поезд. Мы объяснили ему, что приехали осмотреть город, а вечером намерены продолжить путь до Нагасаки. Железнодорожник процедил сквозь зубы: «Приехали город осмотреть… А что смотреть, города-то нет!» Не обращая больше на нас внимания, он медленно побрел в сторону наскоро собранной лачуги, видимо служившей укрытием от дождя для служащих дороги.

Вскоре к нам подошел сотрудник местного управления безопасности. Чрезвычайно удивленный тем, что мы рискнули сойти с поезда в Хиросиме, он стал рисовать в самых мрачных красках картину разрушений. Говоря об опасности пребывания людей в городе, он неоднократно употреблял выражение «заразная болезнь». Названия болезни, от которой погибли жители Хиросимы, он, видимо, не знал и только без конца повторял: «самая заразная болезнь». Он сильно волновался, в разговоре перескакивал с одного на другое, не зная, как вести себя с нами. Мы твердо сказали ему, что являемся советскими дипломатами, прибыли сюда в связи с капитуляцией Японии и ему не надо волноваться за нас. Нам хотелось самим увидеть пострадавших, поговорить с кем-либо из уцелевших. Поэтому мы обратились с просьбой показать нам хотя бы одного очевидца катастрофы 6 августа. Сотрудник и снова подошедший железнодорожник обменялись шепотом несколькими фразами, а потом ответили, что все пораженные при взрыве собраны в одном месте, но они являются «заразными больными», к тому же большинство уже умерло. Не доверяя их словам и полагая, что нас пытаются удержать от осмотра города, мы решили самостоятельно пройти по главной улице, обозначенной на туристской карте. Сотруднику безопасности ничего другого не оставалось, как отпустить нас. Сам же он поспешил в лачугу, где находилось еще несколько служащих, горела лампочка-времянка и беспрерывно звонил телефон.

Выбравшись из развалин вокзала, мы увидели перед собой широкую площадь, сплошь покрытую почти метровым слоем серого щебня. Кое-где из земли торчали обгоревшие пни деревьев, украшавших до катастрофы скверы и улицы города, да виднелись руины каменных зданий. Мы попытались ориентироваться по туристскому плану, но это оказалось невозможным.

Город Хиросима расположен в круглой, блюдцеобразной впадине, постепенно возвышающейся на окраинах. Взорванная над центром атомная бомба «Малыш», как ее нежно именовали американцы, равномерно поразила всю площадь города. Бомба вызвала колоссальной силы взрывную волну и выпадение радиоактивных заражающих веществ. Вследствие высокой температуры, достигавшей нескольких тысяч градусов, в городе возник гигантский пожар, который вслед за взрывной волной смел все на своем пути. От города с населением в 350 тыс. жителей и насчитывавшего более 70 тыс. деревянных и каменных построек остались практически одни руины. Погибло более 200 тыс. человек.

Медленно пробираясь к центру города, мы предполагали увидеть огромную воронку, какие обычно образует взрыв авиационной бомбы, но ничего подобного не обнаружили. Центральная часть, как и весь город, напоминала пустыню из камни и пепла, к тому же выровненную каким-то огромным катком. Сделав здесь несколько фотоснимков и собрав немного бесцветных камней в качестве сувениров Хиросимы, мы направились к ближайшему уцелевшему жилью. Первые сохранившиеся от взрывной волны деревянные строения мы повстречали в удалении 5-6 км от центра взрыва, но и они оказались наполовину разрушенными.

Остаток дня и всю последующую ночь в ожидании поезда мы провели в гостинице на окраине Хиросимы. После всего увиденного и услышанного спать мы не смогли. Снова и снова мы задавали себе вопрос, зачем американцам потребовалось накануне вполне очевидного поражения Японии обращать огромный город в груды развалин, уничтожать сотни тысяч людей, безжалостно истреблять в округе все живое. Варварская бомбардировка, преступившая грани допустимого в войне, не имела здравого смысла. Она нужна была реакционным кругам США лишь как средство устрашения СССР и других миролюбивых государств.

На следующее утро мы выехали в Нагасаки. Атомная бомбардировка не оставила здесь таких опустошительных следов, как в Хиросиме. Гористая местность, близость моря, преобладание каменных зданий в известной мере укротили взрывную волну, помешали распространению пожара. Однако воздействие радиоактивных осадков на живые организмы, почву и воду было еще более значительным, чем в Хиросиме. Число жертв от радиации, светового облучения, взрывной волны и пожара достигло 120 тыс. человек.

В годы войны мне трижды довелось бывать в Нагасаки во время поездок в Шанхай и Гонконг. Я посещал китайский и европейский кварталы, жил в старинной европейской гостинице, где, возможно, останавливались первый русский посол Путятин и писатель Гончаров, гулял по набережной залива, любуясь гигантскими черепахами, привезенными с юга и оставленными прямо на мостовой. Это был чудесный южный город, наполовину европейский, наполовину японский. Теперь я не узнал Нагасаки. Кругом множество развалин. Попытка найти здание бывшего русского консульства, построенного еще в царское время и значащегося как советское консульское имущество, оказалась безуспешной. Весь бывший иностранный квартал, здания на обоих берегах реки Уриками были сметены взрывной волной и огненной лавиной пожара. Мы осмотрели город, посетили порт, вышли на набережную залива, на дне которого покоилось 300 кораблей, затонувших при взрыве.

В Нагасаки осталось много переживших атомную бомбардировку людей, благодаря которым мы смогли пополнить наши впечатления. Очевидцы рассказывали, что прилетевший 9 августа утром, за час до атомной бомбардировки, американский самолет-разведчик сбросил на город тысячи разноцветных листовок, содержавших всего два слова: «Час пробил!» Одну такую листовку нам дали на память.

Нам показали место, где находилась школа. В то утро дети, игравшие на школьном дворе, следили за пролетавшим американским самолетом, сбросившим листовки. Через час занятий они вновь выбежали во двор. В это время поднявшийся до небес яркий шар осветил весь город и раздался оглушительный взрыв. Выскочившая из помещения учительница увидела, как невиданной силы ураган сбил детей с ног и понес к морю. Город был объят пламенем, стоял страшный грохот. Тут же учительница потеряла сознание.

В беседах с очевидцами, уцелевшими после взрыва атомной бомбы, мы услышали множество самых различных предположений. Некоторые утверждали, что американцы решили сбросить «адскую бомбу», так как не были уверены, что смогут сжечь обычными зажигательными и фугасными бомбами город, защищенный мощной береговой зенитной артиллерией. Другие уверяли, что город пострадал из-за судостроительных доков компании «Мицубиси», способных после войны конкурировать с американскими. Было много и других высказываний на этот счет.

Психологическое воздействие атомной бомбы в Нагасаки было менее ощутимым, чем в Хиросиме. Уже через две недели после взрыва в городе начались восстановительные работы: расчищались улицы от завалов, строились временные жилища, восстанавливался городской транспорт, налаживалось снабжение продовольствием, работали пункты медпомощи. По всему городу, в том числе и в выгоревших районах, встречались пешие и на велосипедах полицейские патрули. Нам бросилось в глаза, что полицейские были без оружия, а их обращение с населением стало как будто менее грубым.