В ТИСКАХ ДУХОВНОГО РАБСТВА

В ТИСКАХ ДУХОВНОГО РАБСТВА

Война пришла на японскую землю, опустошая города, уничтожая человеческие жизни, разрушая материальную и духовную культуру. Изменился столицы, неузнаваемыми стали ее поблекли краски Гинзы и базаров в Асакуса и Синдзюку. Люди разучились проводить веселые праздники с подарками и угощениями, не видно приветливых улыбок, не слышно привычного веселого гомона в общественном транспорте и универмагах. С тяжелой думой о войне вставали и ложились японцы.

Не стало фланирующих на улицах Токио красивых японок в праздничных кимоно и роскошных поясах (оби), с традиционными высокими прическами. Абсолютно все женщины теперь носили широкие шаровары (момпэ) и такие же блузы (хантэн), а также защищавшие от огня и осколков капюшоны. Не хватало топлива, люди месяцами жили в неотапливаемых летних помещениях. Не было мыла и многих других товаров первой необходимости.

Как всегда, больше всех от войны страдали дети. Для них, лишенных тепла, пищи и материнского ухода, война становилась катастрофой: резко поднялась детская смертность, в каждой семье больные дети, прекратили занятия начальные школы. На малейшую заботу о детях смотрели с осуждением, как на высокую прическу японской гейши. Война вносила перемены в жизнь, быт и традиции народа. В известной степени эти перемены коснулись и религии.

Среди религиозных верований в годы минувшей войны особое место принадлежало синтоизму («синто» — путь богов). Религия возникла на ранней ступени родового строя и пережила наряду с буддизмом и конфуцианством несколько подъемов и спадов.

Со времени революции Мэйдзи (1868 г.) синтоизм утвердился в качестве государственной религии. Особенно пагубную роль синтоизм сыграл в новейшей истории Японии, способствуя милитаризации страны, насаждению националистических и расистских теорий об исключительности японской нации. Это была одна из идеологических основ японского милитаризма и агрессии, источник фанатизма и мракобесия. Произошло слияние политики и религии, государство во главе с императором обрело теократический характер.

Автор этих строк, как и любой посетивший Японию иностранец, поражался обилию храмов и их служителей, количеству верующих, разнообразию религиозных групп и сект, множеству обрядов и праздников. Токио, древние столицы Японии – Киото, Нара, Камакура, а также религиозные центры в прошлом – Никко и Исэ представляли собой скопище синтоистских и буддийских храмов с сонмом настоятелей и священников.

Японские храмы красивы по своей архитектуре. Основная часть здания и входные ворота (тории) строились из цельных стволов бука и секвойи, способных сохраняться веками. Крыши пагод делались из разноцветной черепицы. Храмы возводились лучшими мастерами и художниками без единого гвоздя. Такие храмы, как «Мэйдзи дзингу», «Ясукуни дзиндзя» и многие храмы Киото, Нара, и поныне являются шедеврами древнего архитектурного искусства. Храмы обычно строились на высоких холмах, чтобы их можно было видеть издалека. В подавляющем большинстве они окружены зеленью парков, утопающих весной в цветах сакуры, а осенью – в багряном разноцветий кленов, ясеней, декоративных кустарников. При каждом храме обязательно есть обнесенный узорчатой стеной участок или дворик с аккуратно выложенной и всегда чистой дорожкой, часовенками, небольшими прудами и мостами-переходами, карликовыми деревцами. Все в идеальном порядке, ласкает взор и слух верующего, порождает у него чувство благоговения, тем более что именно здесь зачастую погребены его предки. Очень часто крошечный дворик рядом с жилищем японца также оформлен по образцу двора какого-нибудь знаменитого храма, с теми же религиозными атрибутами, только в миниатюре.

По иронии судьбы несколько храмов располагалось неподалеку от советского посольства, а один из них даже соприкасался с посольским забором. Не вторгаясь в запретную обитель храма, мы иной раз из окон консульства наблюдали за тем, что делали священники (каннуси) и как выполнялись храмовые ритуалы. Можно было видеть, как вереницей брели в храм верующие и, проведя там несколько часов, прослушав молитвы и проповеди, возвращались, молчаливые и опустошенные, к своим очагам.

В Японии поклонение предкам – одна из самых глубоких, многовековых традиций. Она овеяна священными канонами религии, искусно культивируется мифологией. В величайшем смирении встречала в годы войны японская мать весть о гибели сына и мужа; умело скрывая обуревавшие ее чувства смятения и душевной скорби, принимала японская семья урну с прахом погибшего родственника. А поезда безостановочно везли и везли новые тысячи белых матерчатых ящичков с надписью «прах героя». В доме урна устанавливалась в почетном углу комнаты. Каждый день начинался с того, что мать первой подходила к возвышению с урной, чтобы взглянуть на портрет сына, расправить обрамлявшие его ленты и цветы, привести в порядок дароприношения, зажечь курильницы с благовониями.

Молча присаживалась она перед прахом горячо любимого, может быть, даже единственного сына, и боролись в сердце матери два чувства: любовь к сыну и ненависть к смерти, отнявшей его в расцвете лет. Но синтоистская религия – «мудрая наставница»: она благословила нацию на войну, отняла сына у матери во имя чуждой для нее войны, она и научит, как надо пережить это горе. Устами синтоистского священника она объяснит матери, что ее сын погиб как герой и причислен к лику богов. Небольшое, но все-таки утешение японской матери.

Как бы ни были устойчивы обычаи и традиции народа, но и они в трагических условиях войны претерпевали вынужденные изменения. В связи с непрекращающимся ухудшением обстановки на фронтах потери японской армии продолжали катастрофически расти. Увеличилась также смертность от голода и болезней, особенно когда началась массовая эвакуация населения из больших городов. Аппарат учета погибших и захоронения явно не справлялся с резко возросшим объемом работы. В морских сражениях на Соломоновых островах и у острова Мидуэй, в заливе Лейте и в борьбе за Окинаву японский флот лишился не отдельных экипажей, а целых соединений. С началом воздушных бомбардировок городов жертвы войны в самой Японии уже достигали многих сотен тысяч. Поэтому составить точное представление о потерях, тем более организовать традиционное захоронение и отправку урн по месту жительства погибших почти не представлялось возможным. Военные власти ограничивались только письменным извещением родственников. Непрерывной вереницей двигались японские семьи в «День памяти предков» к синтоистскому храму в Токио «Ясукуни дзиндзя» – усыпальнице миллионов жертв войны. Подолгу в молитве стояли люди перед воротами и главным алтарем, доставали из пруда деревянными ковшами «священную» воду и бросали туда монеты.

В огне войны, когда вместе с городами сгорали люди, рассыпались в прах их очаги и религиозные храмы, рушилась также вера в божественное происхождение императора и империи, в бессмертие погибших. Но это случилось не сразу, не в один день, а происходило медленно, усиливаясь от одного военного поражения к другому. Естественно, что не в одинаковой степени было поколеблено сознание каждого верующего. Известно, что и поныне религиозный культ властвует над умами миллионов японцев, служит духовному и экономическому угнетению масс крупным капиталом. Но «лед тронулся» уже тогда, в годы вызванных войной массовой гибели людей и колоссальных разрушений.

В не меньшей степени, чем религия, буржуазная пропаганда и традиционное воспитание, угнетению народа способствовала и бюрократическая административная система Японии с ее огромным чиновничьим аппаратом. Мне довелось наблюдать эту систему в действии в годы войны.

Существовавшая с давних времен в Японии система десятидворок (тонари гуми) в годы войны получила дальнейшее развитие. Десятидворка была низовой ячейкой организации населения по месту жительства,

над которой возвышалась громоздкая административная пирамида – участки, районные и городские управления, префектуральные ассамблеи, губернаторства и т. д.

Во главе десятидворки стоял ее руководитель (тонари гуми тё), рекомендованный властями из числа наиболее «уважаемых, обеспеченных и религиозных» жителей данного квартала. Каждая десятидворка была приписана к административному и полицейскому участкам, к религиозному приходу. Как сообщалось в «Правительственном вестнике» («Кампо»), основная функция десятидворки – учет проживающих в данном квартале жителей. Фактически же роль ее была значительно шире. Опираясь на десятидворки, власти проводили воспитание населения в духе «служения трону», мобилизовывали его на охрану жилых кварталов, борьбу с пожарами, поимку бродяг и воров.

Одна из функций десятидворки состояла в выслеживании крамольных мыслей среди ее членов. В обычае японцев – жить и работать всю жизнь на одном месте, поэтому состав десятидворок на девять десятых был постоянным, что облегчало контроль за ней. Не говоря о руководителе, каждый член десятидворки знал все обо всех до мельчайших подробностей: состав семьи, заработки и расходы, нужды и болезни, кто и куда уехал, откуда приехал, кто что говорил и даже что думает. Власти поощряли слежку членов десятидворок друг за другом и доносы. В условиях распространившейся в войну шпиономании в каждом постороннем человеке видели врага, а о появлении на территории десятидворки иностранца немедленно доносили властям. Запуганные слухами об иностранном шпионаже, взрослые и дети старались проявлять бдительность: во время ночных дежурств в своем квартале задерживали прохожих, ловили тех, кто, как им показалось, собирался подавать сигналы вражеским самолетам, и т. д. Система организаций-десятидворок в городе и деревне насаждала в японском населении всеобщий дух недоверия и подозрительности. Она служила целям дальнейшей милитаризации страны, духовного порабощения масс.

Следует признать, что японская военщина и правящие круги затратили немало усилий для психологической обработки населения при подготовке «большой войны» в Азии. Все возможные средства пропаганды были пущены в ход, чтобы убедить японский народ б необходимости и неизбежности войн во имя спасения нации от гибели и порабощения ее другими, более сильными странами. Так, японцам внушили, что развязанная их правительством война была ответом на экономическую «блокаду» со стороны англо-американцев, а боевые действия против Китая и возможное нападение на СССР вызваны стремлением не допустить распространения враждебной «национальному духу» коммунистической идеологии на японской земле. Для обработки населения были пущены в ход и такие аргументы, как перенаселенность Японии, наличие «пустующих» земель в Китае и СССР.

Все это вместе с легендами о божественном происхождении японской нации, расистскими теориями о превосходстве японского народа над другими народами, широко пропагандируемыми рассказами о прошлых самурайских походах и завоевательных войнах создавало атмосферу шовинистического угара. Спекулируя на этом, современные буржуазные фальсификаторы истории второй мировой войны пытаются выдать искусственно нагнетавшийся шовинизм за «высокий патриотизм» японской нации, а саму войну называют «всенародная» и «великоазиатская».

Довольно успешное внедрение в сознание японского народа националистических идей объяснялось рядом причин. По-видимому, одной из наиболее важных явилось то обстоятельство, что уровень политического самосознания японских трудящихся накануне и в годы войны в целом был еще весьма низким. Недостаточно прочные интернациональные связи японского рабочего класса с пролетариатом других стран, трудности политического руководства со стороны загнанного в подполье авангарда трудящихся – Коммунистической партии делали японские массы безоружными против войны, позволяли милитаристской пропаганде насаждать в умах мелкой буржуазии и части трудящихся любые представления об агрессивной войне как единственном средстве спасения нации, как «целительном бальзаме» от всех социальных несчастий.

Только учитывая многолетнюю психологическую обработку населения в шовинистическо-милитаристском духе, можно понять фанатизм и самопожертвование тех японцев, которые во время войны стали смертниками, а когда Япония потерпела поражение, предпочли покончить самоубийством.

Создание отрядов особого назначения из смертников, именовавшихся «камикадзэ» («божественный ветер»), было не чем иным, как бредовой попыткой спасти проигранную войну. По мере приближения роковой развязки число смертников росло. Если в вероломном нападении на американские корабли 7 декабря 1941 г. участвовало всего 15 смертников, посаженных за штурвалы самолетов и карликовых подводных лодок, начиненных взрывчаткой, то в операции у острова Лейте на Филиппинах в октябре 1944 г. их уже было свыше 3 тыс. К концу 1945 г. было намечено подготовить около 300 тыс. одиночек, способных торпедировать объекты противника на море, в воздухе и на суше. В начале 1945 г. была создана бригада смертников в Квантунской армии, которая погубила тысячи жизней советских воинов.

Японское командование не скрывало массового использования смертников в войне, а газеты и радио регулярно выступали с сообщениями о смертниках, стараясь таким образом поднимать боевой дух народа и армии. «Подвиги» смертников воспевали на все лады, прославляли их как героев, достойных всеобщего подражания. В дни войны очень часто можно было слышать легенду о нашествии монголов на Японию в XIII в., когда корабли Хубилая разметал у берегов Кюсю «божественный ветер – «камикадзэ». Тонко рассчитанные пропагандистские приемы вроде этой легенды о «божественном ветре» вдохновляли фанатиков, слепо шедших на верную смерть. Докладывая однажды императору, военный министр генерал Анами уверял, что если император прикажет, то все 10 миллионов личного состава армии и флота, не задумываясь, отдадут за него свои жизни.

Вопреки здравому смыслу военные лидеры Японии продолжали по инерции расширять агрессию, призывали к войне «до победного конца». Наиболее оголтелые фанатики, вроде генерала Анами, готовились в огне «решающих» сражений сжечь многомиллионную армию и флот, призывали японский народ «погибнуть, но не сложить оружия». Речь шла, таким образом, о жизни и смерти всей японской нации.

Однако пропаганда массового смертничества, призывы к всеобщему самоуничтожению не встретили широкой поддержки народных масс Японии. К счастью, нашлись трезвые политики и в самом японском руководстве. Отрезвляющую роль сыграло заявление Советского правительства от 8 августа 1945 г., которым объявлялась война Японии. Без сомнения, движение смертников, особенно в конце войны, находилось в глубоком противоречии со здравым смыслом и интересами всей японской нации.