В ТИСКАХ ДУХОВНОГО РАБСТВА
В ТИСКАХ ДУХОВНОГО РАБСТВА
Война пришла на японскую землю, опустошая города, уничтожая человеческие жизни, разрушая материальную и духовную культуру. Изменился столицы, неузнаваемыми стали ее поблекли краски Гинзы и базаров в Асакуса и Синдзюку. Люди разучились проводить веселые праздники с подарками и угощениями, не видно приветливых улыбок, не слышно привычного веселого гомона в общественном транспорте и универмагах. С тяжелой думой о войне вставали и ложились японцы.
Не стало фланирующих на улицах Токио красивых японок в праздничных кимоно и роскошных поясах (оби), с традиционными высокими прическами. Абсолютно все женщины теперь носили широкие шаровары (момпэ) и такие же блузы (хантэн), а также защищавшие от огня и осколков капюшоны. Не хватало топлива, люди месяцами жили в неотапливаемых летних помещениях. Не было мыла и многих других товаров первой необходимости.
Как всегда, больше всех от войны страдали дети. Для них, лишенных тепла, пищи и материнского ухода, война становилась катастрофой: резко поднялась детская смертность, в каждой семье больные дети, прекратили занятия начальные школы. На малейшую заботу о детях смотрели с осуждением, как на высокую прическу японской гейши. Война вносила перемены в жизнь, быт и традиции народа. В известной степени эти перемены коснулись и религии.
Среди религиозных верований в годы минувшей войны особое место принадлежало синтоизму («синто» — путь богов). Религия возникла на ранней ступени родового строя и пережила наряду с буддизмом и конфуцианством несколько подъемов и спадов.
Со времени революции Мэйдзи (1868 г.) синтоизм утвердился в качестве государственной религии. Особенно пагубную роль синтоизм сыграл в новейшей истории Японии, способствуя милитаризации страны, насаждению националистических и расистских теорий об исключительности японской нации. Это была одна из идеологических основ японского милитаризма и агрессии, источник фанатизма и мракобесия. Произошло слияние политики и религии, государство во главе с императором обрело теократический характер.
Автор этих строк, как и любой посетивший Японию иностранец, поражался обилию храмов и их служителей, количеству верующих, разнообразию религиозных групп и сект, множеству обрядов и праздников. Токио, древние столицы Японии – Киото, Нара, Камакура, а также религиозные центры в прошлом – Никко и Исэ представляли собой скопище синтоистских и буддийских храмов с сонмом настоятелей и священников.
Японские храмы красивы по своей архитектуре. Основная часть здания и входные ворота (тории) строились из цельных стволов бука и секвойи, способных сохраняться веками. Крыши пагод делались из разноцветной черепицы. Храмы возводились лучшими мастерами и художниками без единого гвоздя. Такие храмы, как «Мэйдзи дзингу», «Ясукуни дзиндзя» и многие храмы Киото, Нара, и поныне являются шедеврами древнего архитектурного искусства. Храмы обычно строились на высоких холмах, чтобы их можно было видеть издалека. В подавляющем большинстве они окружены зеленью парков, утопающих весной в цветах сакуры, а осенью – в багряном разноцветий кленов, ясеней, декоративных кустарников. При каждом храме обязательно есть обнесенный узорчатой стеной участок или дворик с аккуратно выложенной и всегда чистой дорожкой, часовенками, небольшими прудами и мостами-переходами, карликовыми деревцами. Все в идеальном порядке, ласкает взор и слух верующего, порождает у него чувство благоговения, тем более что именно здесь зачастую погребены его предки. Очень часто крошечный дворик рядом с жилищем японца также оформлен по образцу двора какого-нибудь знаменитого храма, с теми же религиозными атрибутами, только в миниатюре.
По иронии судьбы несколько храмов располагалось неподалеку от советского посольства, а один из них даже соприкасался с посольским забором. Не вторгаясь в запретную обитель храма, мы иной раз из окон консульства наблюдали за тем, что делали священники (каннуси) и как выполнялись храмовые ритуалы. Можно было видеть, как вереницей брели в храм верующие и, проведя там несколько часов, прослушав молитвы и проповеди, возвращались, молчаливые и опустошенные, к своим очагам.
В Японии поклонение предкам – одна из самых глубоких, многовековых традиций. Она овеяна священными канонами религии, искусно культивируется мифологией. В величайшем смирении встречала в годы войны японская мать весть о гибели сына и мужа; умело скрывая обуревавшие ее чувства смятения и душевной скорби, принимала японская семья урну с прахом погибшего родственника. А поезда безостановочно везли и везли новые тысячи белых матерчатых ящичков с надписью «прах героя». В доме урна устанавливалась в почетном углу комнаты. Каждый день начинался с того, что мать первой подходила к возвышению с урной, чтобы взглянуть на портрет сына, расправить обрамлявшие его ленты и цветы, привести в порядок дароприношения, зажечь курильницы с благовониями.
Молча присаживалась она перед прахом горячо любимого, может быть, даже единственного сына, и боролись в сердце матери два чувства: любовь к сыну и ненависть к смерти, отнявшей его в расцвете лет. Но синтоистская религия – «мудрая наставница»: она благословила нацию на войну, отняла сына у матери во имя чуждой для нее войны, она и научит, как надо пережить это горе. Устами синтоистского священника она объяснит матери, что ее сын погиб как герой и причислен к лику богов. Небольшое, но все-таки утешение японской матери.
Как бы ни были устойчивы обычаи и традиции народа, но и они в трагических условиях войны претерпевали вынужденные изменения. В связи с непрекращающимся ухудшением обстановки на фронтах потери японской армии продолжали катастрофически расти. Увеличилась также смертность от голода и болезней, особенно когда началась массовая эвакуация населения из больших городов. Аппарат учета погибших и захоронения явно не справлялся с резко возросшим объемом работы. В морских сражениях на Соломоновых островах и у острова Мидуэй, в заливе Лейте и в борьбе за Окинаву японский флот лишился не отдельных экипажей, а целых соединений. С началом воздушных бомбардировок городов жертвы войны в самой Японии уже достигали многих сотен тысяч. Поэтому составить точное представление о потерях, тем более организовать традиционное захоронение и отправку урн по месту жительства погибших почти не представлялось возможным. Военные власти ограничивались только письменным извещением родственников. Непрерывной вереницей двигались японские семьи в «День памяти предков» к синтоистскому храму в Токио «Ясукуни дзиндзя» – усыпальнице миллионов жертв войны. Подолгу в молитве стояли люди перед воротами и главным алтарем, доставали из пруда деревянными ковшами «священную» воду и бросали туда монеты.
В огне войны, когда вместе с городами сгорали люди, рассыпались в прах их очаги и религиозные храмы, рушилась также вера в божественное происхождение императора и империи, в бессмертие погибших. Но это случилось не сразу, не в один день, а происходило медленно, усиливаясь от одного военного поражения к другому. Естественно, что не в одинаковой степени было поколеблено сознание каждого верующего. Известно, что и поныне религиозный культ властвует над умами миллионов японцев, служит духовному и экономическому угнетению масс крупным капиталом. Но «лед тронулся» уже тогда, в годы вызванных войной массовой гибели людей и колоссальных разрушений.
В не меньшей степени, чем религия, буржуазная пропаганда и традиционное воспитание, угнетению народа способствовала и бюрократическая административная система Японии с ее огромным чиновничьим аппаратом. Мне довелось наблюдать эту систему в действии в годы войны.
Существовавшая с давних времен в Японии система десятидворок (тонари гуми) в годы войны получила дальнейшее развитие. Десятидворка была низовой ячейкой организации населения по месту жительства,
над которой возвышалась громоздкая административная пирамида – участки, районные и городские управления, префектуральные ассамблеи, губернаторства и т. д.
Во главе десятидворки стоял ее руководитель (тонари гуми тё), рекомендованный властями из числа наиболее «уважаемых, обеспеченных и религиозных» жителей данного квартала. Каждая десятидворка была приписана к административному и полицейскому участкам, к религиозному приходу. Как сообщалось в «Правительственном вестнике» («Кампо»), основная функция десятидворки – учет проживающих в данном квартале жителей. Фактически же роль ее была значительно шире. Опираясь на десятидворки, власти проводили воспитание населения в духе «служения трону», мобилизовывали его на охрану жилых кварталов, борьбу с пожарами, поимку бродяг и воров.
Одна из функций десятидворки состояла в выслеживании крамольных мыслей среди ее членов. В обычае японцев – жить и работать всю жизнь на одном месте, поэтому состав десятидворок на девять десятых был постоянным, что облегчало контроль за ней. Не говоря о руководителе, каждый член десятидворки знал все обо всех до мельчайших подробностей: состав семьи, заработки и расходы, нужды и болезни, кто и куда уехал, откуда приехал, кто что говорил и даже что думает. Власти поощряли слежку членов десятидворок друг за другом и доносы. В условиях распространившейся в войну шпиономании в каждом постороннем человеке видели врага, а о появлении на территории десятидворки иностранца немедленно доносили властям. Запуганные слухами об иностранном шпионаже, взрослые и дети старались проявлять бдительность: во время ночных дежурств в своем квартале задерживали прохожих, ловили тех, кто, как им показалось, собирался подавать сигналы вражеским самолетам, и т. д. Система организаций-десятидворок в городе и деревне насаждала в японском населении всеобщий дух недоверия и подозрительности. Она служила целям дальнейшей милитаризации страны, духовного порабощения масс.
![](https://storage.yandexcloud.net/wr4img/435410_14_i_7.jpg)
Следует признать, что японская военщина и правящие круги затратили немало усилий для психологической обработки населения при подготовке «большой войны» в Азии. Все возможные средства пропаганды были пущены в ход, чтобы убедить японский народ б необходимости и неизбежности войн во имя спасения нации от гибели и порабощения ее другими, более сильными странами. Так, японцам внушили, что развязанная их правительством война была ответом на экономическую «блокаду» со стороны англо-американцев, а боевые действия против Китая и возможное нападение на СССР вызваны стремлением не допустить распространения враждебной «национальному духу» коммунистической идеологии на японской земле. Для обработки населения были пущены в ход и такие аргументы, как перенаселенность Японии, наличие «пустующих» земель в Китае и СССР.
Все это вместе с легендами о божественном происхождении японской нации, расистскими теориями о превосходстве японского народа над другими народами, широко пропагандируемыми рассказами о прошлых самурайских походах и завоевательных войнах создавало атмосферу шовинистического угара. Спекулируя на этом, современные буржуазные фальсификаторы истории второй мировой войны пытаются выдать искусственно нагнетавшийся шовинизм за «высокий патриотизм» японской нации, а саму войну называют «всенародная» и «великоазиатская».
Довольно успешное внедрение в сознание японского народа националистических идей объяснялось рядом причин. По-видимому, одной из наиболее важных явилось то обстоятельство, что уровень политического самосознания японских трудящихся накануне и в годы войны в целом был еще весьма низким. Недостаточно прочные интернациональные связи японского рабочего класса с пролетариатом других стран, трудности политического руководства со стороны загнанного в подполье авангарда трудящихся – Коммунистической партии делали японские массы безоружными против войны, позволяли милитаристской пропаганде насаждать в умах мелкой буржуазии и части трудящихся любые представления об агрессивной войне как единственном средстве спасения нации, как «целительном бальзаме» от всех социальных несчастий.
Только учитывая многолетнюю психологическую обработку населения в шовинистическо-милитаристском духе, можно понять фанатизм и самопожертвование тех японцев, которые во время войны стали смертниками, а когда Япония потерпела поражение, предпочли покончить самоубийством.
![](https://storage.yandexcloud.net/wr4img/435410_14_i_3.jpg)
Создание отрядов особого назначения из смертников, именовавшихся «камикадзэ» («божественный ветер»), было не чем иным, как бредовой попыткой спасти проигранную войну. По мере приближения роковой развязки число смертников росло. Если в вероломном нападении на американские корабли 7 декабря 1941 г. участвовало всего 15 смертников, посаженных за штурвалы самолетов и карликовых подводных лодок, начиненных взрывчаткой, то в операции у острова Лейте на Филиппинах в октябре 1944 г. их уже было свыше 3 тыс. К концу 1945 г. было намечено подготовить около 300 тыс. одиночек, способных торпедировать объекты противника на море, в воздухе и на суше. В начале 1945 г. была создана бригада смертников в Квантунской армии, которая погубила тысячи жизней советских воинов.
Японское командование не скрывало массового использования смертников в войне, а газеты и радио регулярно выступали с сообщениями о смертниках, стараясь таким образом поднимать боевой дух народа и армии. «Подвиги» смертников воспевали на все лады, прославляли их как героев, достойных всеобщего подражания. В дни войны очень часто можно было слышать легенду о нашествии монголов на Японию в XIII в., когда корабли Хубилая разметал у берегов Кюсю «божественный ветер – «камикадзэ». Тонко рассчитанные пропагандистские приемы вроде этой легенды о «божественном ветре» вдохновляли фанатиков, слепо шедших на верную смерть. Докладывая однажды императору, военный министр генерал Анами уверял, что если император прикажет, то все 10 миллионов личного состава армии и флота, не задумываясь, отдадут за него свои жизни.
Вопреки здравому смыслу военные лидеры Японии продолжали по инерции расширять агрессию, призывали к войне «до победного конца». Наиболее оголтелые фанатики, вроде генерала Анами, готовились в огне «решающих» сражений сжечь многомиллионную армию и флот, призывали японский народ «погибнуть, но не сложить оружия». Речь шла, таким образом, о жизни и смерти всей японской нации.
Однако пропаганда массового смертничества, призывы к всеобщему самоуничтожению не встретили широкой поддержки народных масс Японии. К счастью, нашлись трезвые политики и в самом японском руководстве. Отрезвляющую роль сыграло заявление Советского правительства от 8 августа 1945 г., которым объявлялась война Японии. Без сомнения, движение смертников, особенно в конце войны, находилось в глубоком противоречии со здравым смыслом и интересами всей японской нации.