НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА

НЕОБЪЯВЛЕННАЯ ВОЙНА

За несколько лет войны многих советских людей постигла безвременная смерть там, где, казалось бы, меньше всего ее можно было ожидать: не в открытом бою, а в результате неожиданного бандитского нападения. Немало их погибло в открытом океане. Я имею в виду неоднократные нападения на советские суда в дальневосточных водах военных кораблей Японии.

Мы не были в состоянии войны с Японией, наши отношения определялись пактом о нейтралитете, подписанным в апреле 1941 г. в Москве. Тем не менее советские корабли и люди гибли от рук морских пиратов, направляемых из Токио. Мне хочется рассказать о судьбе советского грузопассажирского судна «Кола» и его команды.

В свой последний рейс «Кола» вышла в 2 часа дня 13 февраля 1943 г., следуя из Владивостока в Петропавловск-на-Камчатке с грузом мазута и пассажирами. Среди них находились женщины и дети. Война была в разгаре, в Японском море и в Тихом океане шныряли подводные лодки японцев, подкарауливая вражеские корабли.

Как следует из рассказов очевидцев, ночью разыгрался шторм, поэтому видимость на море была плохой. Примерно в середине ночи, когда пассажиры и весь экипаж, кроме вахтенной команды, спали, раздался оглушительный взрыв. Сомнений не было, что корабль подвергся нападению: корпус его разваливался на части и кренился набок. Полураздетые моряки и пассажиры выскочили из кают и кубриков, перерубили крепежные канаты и спустили на воду шлюпки и спасательный бот. Корабль быстро уходил под воду, и люди спешно покидали его. Последними на палубе оставались капитан «Колы» и радист. Тех, кого удалось обнаружить в кромешной тьме, с трудом вытаскивали из ледяной воды и приводили в чувство. Большой бот был перегружен пассажирами. Здесь заранее был сосредоточен запас продуктов и пресной воды, на шлюпках таких запасов не было. Когда корпус «Колы» скрылся под водой, шлюпка с десятью моряками во главе со старшим помощником капитана В. М. Алексеевым следовала на буксире за ботом. Шторм не утихал, шлюпку кидало из стороны в сторону. Вскоре буксир оборвался, и шлюпку погнало ветром все дальше и дальше от бота.

Много дней и ночей отважные советские моряки вели борьбу со стихией. Из-за отсутствия воды люди быстро теряли силы и заболевали. На восемнадцатые сутки из одиннадцати спасшихся в живых осталось всего четверо: радист Кириленко, старшие механики Смаричевский, Платонов и моряк Мотин. Опытный моряк, радист Кириленко, трижды испытавший кораблекрушения, отдавал все силы, чтобы спасти товарищей от неминуемой гибели, но его возможности были слишком ничтожными. Несколько раз мимо проходили японские военные и гражданские суда. Со шлюпки подавали сигналы бедствия: кричали, стреляли из ракетницы, поднимали на весле белый флаг, жгли остатки одежды. Однако все было бесполезным, японские суда уходили, не обращая на них внимания. Наконец на восемнадцатые сутки японское военно-транспортное судно случайно обнаружило шлюпку с четырьмя моряками, подобрало их и у берегов Японии передало морской полиции. Измученных и обессилевших советских моряков в течение месяца подвергали бесконечным допросам, подозревая их в морском шпионаже. При этом морякам постоянно внушали, что нападение на «Колу» совершили американцы.

Мне довелось в начале марта 1944 г. принимать этих четырех советских моряков от японских властей. Зрелище было ужасным. Вместе с врачом посольства мы прибыли на Токийский вокзал. Наших моряков привели в служебный кабинет начальника вокзала. Они шли раскачивающейся походкой моряков, шли медленно, в один ряд, поддерживая друг друга. Видно было, что от усталости и болезни они едва держатся на ногах. Лица их исхудали и заросли щетиной. Трудно было поверить, что это молодые люди (троим из них едва перевалило за двадцать). Одеты моряки были в жалкие латаные лохмотья, на всех шапки-ушанки, в каких японские солдаты еще в годы интервенции воевали в Сибири.

Хотелось броситься навстречу этим мужественным людям, по-братски обнять каждого и расцеловать. Но мы сдерживали себя, выполняя положенную в таких случаях процедуру «приема – передачи» людей одним государством другому. Японцы на этот раз явно спешили поскорее избавиться от советских моряков. Вместо положенного акта о передаче нам подсунули железнодорожную накладную, доставленную сопровождавшим полицейским. Зная щепетильность японских чиновников, их особую приверженность к формальной стороне любого дела, мы были удивлены и подумывали, нет ли здесь какого-либо подвоха. Еще больше удивило появление с накладной в руках уже известного нашему читателю полицейского Номура. Как потом стало известно, именно Номура вел «расследование» дела о моряках «Колы», принуждал оказавшихся в беде советских людей признаться в шпионаже, пытался выведать сведения о советском флоте на Дальнем Востоке. Присутствовавший на передаче представитель японского МИДа вел себя как-то неуверенно, не брал на себя руководства процедурой.

Наши моряки держались скованно и угрюмо. Как выяснилось потом, они опасались, что будут переданы вместо работников посольства белогвардейским агентам. Моряки потребовали убедительных доказательств, что мы действительно официальные советские представители. Советскому паспорту они не верили, справедливо опасаясь его подделки. Мое положение оказалось нелепым. В конце концов я твердо потребовал выполнять мои указания, так как я являюсь советским консулом. Решительно и по-военному я опросил каждого, имеются ли претензии к властям, предложил предъявить книжки моряков. Это подействовало. Теперь моряки готовы были выполнять наши распоряжения. Получив приказание идти к машинам, чтобы следовать в советское посольство, радист Кириленко переглянулся с товарищами и кивком головы показал им на выход. И снова моряки зашагали в один ряд, крепко держась друг за друга, следя за тем, чтобы никто не отстал и никого не обидели.

В посольстве моряков приняли как героев. Посол и все свободные от дежурства сотрудники вышли их встретить во двор, поздравляли с благополучным завершением трагической эпопеи, с освобождением из японской неволи. После бани и необходимой медицинской помощи, когда моряки почувствовали себя среди своих товарищей, в посольской столовой произошла та необычная пресс-конференция, которую наверняка помнят все, кто жил в то время в посольстве. Мы восхищались мужеством и стойкостью советских моряков и гневно осуждали виновников случившегося.

После выздоровления советские моряки отбыли на Родину. Мне было поручено сопровождать их. Наш маршрут был таков: Токио, Симоносэки, Сеул, Харбин и далее до советской границы.

Из Токио выехали вечерним экспрессом. Всю дорогу моряки держались вместе. Грустные воспоминания не покидали их ни на минуту. То и дело кто-нибудь из них тяжко вздыхал, приговаривая: «Эх, „Кола“, ,,Кола“» Или с горечью восклицал: «И зачем больной Виктор Михайлович согласился выйти в море?» Речь шла о старшем помощнике капитана В. М. Алексееве, которого очень уважали моряки. Время от времени, беседуя со мной, Кириленко возвращался к первым минутам нашей встречи: «Вы нас извините, Михаил Иванович, что тогда на вокзале мы не сразу поверили вам, не подали руки. Думали, что японские полицейские подставили вместо наших людей каких-то белогвардейцев». Я в который уже раз заверял его, что не имею к ним претензий, что вели они себя тогда правильно.

Пока паром медленно двигался от Симоносэки к корейскому берегу, мы стояли на палубе и обсуждали события на фронте, обменивались впечатлениями о Японии. Старший механик Платонов затронул больной для дальневосточников вопрос о блокаде Японией советского флота в зимнее время. «Посудите сами, товарищ консул, – говорил он, – все северные проливы на Дальнем Востоке замерзают и в течение шести месяцев несудоходны. Сангарский пролив между островами Хоккайдо и Хонсю японское правительство закрывает для советских судов, поэтому для выхода в океан остается только Цусимский пролив. А он, видите, какой для нас коварный Выходит, что наш флот на Дальнем Востоке в течение полугода находится в блокаде и зависит от капризов японского правительства, помогающего в этой войне немцам».

Платонова поддержали другие моряки и снова, в который уже раз, воспроизвели картину потопления советского судна вражеской подводной лодкой. Ни у кого из них не было ни малейшего сомнения в том, что «Кола» была потоплена японской подводной лодкой. Они с гневом говорили о чудовищной провокации, задавали один и тот же вопрос: долго ли так будет продолжаться?

Я расстался с моряками на станции Маньчжурия. Далее их сопровождал советский консул на станции Маньчжурия А. И. Забелин, имевший право многократного пересечения границы.

Случаи с потоплением советских судов в годы войны были не единичными. Совершенно ясно, что цель морских диверсий состояла в том, чтобы столкнуть нас с американцами, вбить клин между союзниками, создать напряженность на наших морских границах. Одновременно преследовались и разведывательные задачи, как часть общей подготовки к агрессии против СССР. И наконец, незаконные действия японского военно-морского флота, который блокировал советское дальневосточное побережье, топил, обстреливал и задерживал советские корабли, несомненно, имели целью оказать практическую помощь гитлеровской Германии в ее войне против СССР.

Необъявленная война японских милитаристов против Советского Союза не ограничивалась только морским пиратством, как это было в случае с грузопассажирским судном «Кола» и другими советскими судами. В советское посольство в Токио поступала информация из всех советских консульств ,в Японии, Маньчжурии, Корее, из немногих действовавших советских учреждений на оккупированной территории Китая. Эта информация говорила о широком фронте враждебной деятельности против нашей страны. На Международном военном трибунале в Токио генералы X. Тодзио, О. Ямада, К. Тацуми, М. Томокацу и другие показали, что Япония не только планировала агрессивную войну против Советского Союза, но и вела активную к ней подготовку.

Японские милитаристы сотни раз нарушали государственную границу СССР, вторгались в территориальные воды СССР. Японские воинские части систематически обстреливали советскую территорию со стороны Маньчжурии и с моря, в результате чего было убито и ранено много советских граждан. На границе СССР в 1941-1945 гг. было задержано огромное количество японских шпионов. В этот период японской разведкой было переброшено на территорию СССР более десятка вооруженных банд для проведения диверсионных и террористических актов на территории советского Дальнего Востока[16].

В годы войны на территории Маньчжурии и в Корее существовало несколько советских консульств, в том числе: в Харбине и в Сеуле – генеральные консульства, в Дальнем и на станции Маньчжурия – консульства. Советское правительство не признавало правомерным захват Японией территорий Кореи и Маньчжурии, однако необходимость защищать свои интересы на этих территориях (имущество КВЖД, транзитное сообщение с Японией, консульская защита интересов местных советских граждан и др.) заставляла иметь в названных пунктах консульства. Япония, в свою очередь, имела консульства в ряде пунктов на нашей территории Дальнего Востока. Практика международных отношений допускала такой обмен консульскими учреждениями.

Во время посещения Кореи и Маньчжурии мне довелось воочию убедиться в том, что японские военные власти проводили большую по масштабам и разнообразную по характеру подготовку к войне с СССР на указанных территориях. Встречи и беседы с консульскими работниками еще больше подтверждали это. Подготовка велась главным образом по линии создания мощной группировки Квантунской армии, военного строительства, расширения базы военного производства и идеологической подготовки населения к войне. Насколько эта подготовка была всеобъемлющей, говорили многочисленные и неопровержимые факты. Кстати, само японское правительство и военное командование не стремились скрыть масштабы военных приготовлений в Маньчжурии и Корее, как бы демонстрируя помощь гитлеровской Германии и отвлекая силы СССР.

Так, советский консул в Дальнем П. С. Петров рассказывал, что Квантунская область Маньчжурии, доставшаяся Японии согласно Портсмутскому договору 1905 г., превращена в одну из главных баз японской агрессии на Дальнем Востоке. Как и по всей Маньчжурии, в Квантунской области существовали десятки националистических легальных и тайных организаций, занимавшихся ультранационалистической пропагандой, подготовкой населения к войне, сколачиванием разведывательных и карательных отрядов для заброски на территорию СССР.

В городах Харбине и Дальнем – центрах скопления русской эмиграции и выросших на рубеже XIX-XX вв. в связи с постройкой КВЖД – преобладали русские нравы и русский уклад жизни, русская архитектура. Покинувшие Россию купцы и дворяне воздвигли здесь русские кварталы, гимназии, построили особняки, торговые лабазы, православные соборы. Что же касается рядовых русских служащих и рабочих дороги и порта, то им были уготованы грязные и прокопченные лачуги типа «собачеевок».

Еще до начала второй мировой войны офицерская часть белой эмиграции в Маньчжурии заметно деградировала. Бежавшие под ударами Красной Армии белые офицеры и чиновники успели промотать все награбленное и вывезенное ими из Сибири и, в потертых кителях царской армии и сюртучках, но неизменно с «Георгиями» на груди, а то и с «анной» на шее, дежурили в присутственных местах в ожидании очередной подачки или случайного заработка.

Наряду с чисто японскими националистическими организациями типа «Общество молодых патриотов» («Кёва кай»), «Общество черного дракона» («Кокурю кай») в Харбине и Дальнем активно действовали русские монархические и черносотенные организации, такие, как «Союз русских офицеров», созданный при покровительстве японских властей из остатков недобитых банд Колчака, Унгерна, атаманов Семенова, Калмыкова и др. Из белоэмигрантов усиленно комплектовали так называемую «армию спасения России», готовили карательные и разведывательные отряды для действий на советской территории в случае японской агрессии.

Руководители японской военной миссии в Харбине и губернаторства в Квантунской области в душе презирали местное русское население. Они с трудом переносили балы в русском собрании, престольные праздники с колокольным звоном и купеческими оргиями. Разложившиеся за годы безделья казаки атамана Семенова причиняли немало хлопот японским властям, и, наверное, те давно бы с ними распрощались, если бы не предстоящий поход на Советский Союз, о котором в 1943 г. еще продолжали мечтать в Токио и в Чаньчуне, где квартировал штаб Квантунской армии. В японском Генеральном штабе строили фантастические планы о том, что на основе банды атамана Семенова в первые же дни японской агрессии развернется «армия спасения России», которая потопит в крови Советскую власть на Дальнем Востоке. Поэтому-то и мирились с белыми организациями бывших русских генералов Радзйевского, Нечаева, Токмакова, Ханжина и др.

Наш консул на станции Маньчжурия А. И. Забелин рассказывал, что японские военные и полицейские власти на границе все больше наглеют, демонстративно творят беззакония в отношении командированных и местных советских граждан. Националистические организации и фашистские молодчики из организации «Кёва кай», в которой активное участие принимали бывшие белые каратели Колчака и отпетые белоэмигранты, устраивали демонстрации перед советским консульством, угрожая погромом, блокировали консульскую территорию, выключали свет и воду, не давали пользоваться телефоном. Мэр города избегал встреч с советским консулом, а если и принимал его, то только в присутствии начальника полиции, причем старался говорить грубо. За советскими людьми на станции и в городе велась непрерывная слежка, из домов и лавок обычно слышались в их адрес грубая брань и злобные выкрики. Для сотрудников консульства в городе была выделена всего лишь одна улица для передвижения, на которой имелись далеко не все нужные лавки и учреждения; посещать же другие улицы можно было только с разрешения полицейских властей. Консулу и секретарю запрещали выходить к поездам и встречаться с проезжавшими через станцию советскими гражданами. В связи с разгромом немецких войск под Сталинградом на станции и в городе был объявлен траур. По этой причине на неделю закрыли все продуктовые лавки, рассчитывая вызвать возмущение среди населения и натравить его на советское консульство. Выходившая в Хайларе местная газетенка была полна грязных антисоветских измышлений, лжи и клеветы на советский народ. Нередко с ее страниц слышались прямые военные угрозы в адрес Советского Союза.

Помню, проведя пару дней на станции Маньчжурия, я убедился в том, что консул рассказал далеко не все о тех безобразиях, какие творились вокруг советского консульства. Покоя не было даже тогда, когда консул или кто-либо из сотрудников находился в помещении и не выходил в город. В какую бы комнату в консульстве ни входил человек, она просматривалась из ближайших домов, с соседних крыш и даже с осветительного столба, на котором часами сидел человек и копался в проводах. Если окна занавешивались или закрывались ставнями, полицейские наблюдатели устраивали шумовые эффекты, бросая во двор металлические предметы и бьющуюся стеклянную посуду. Даже собака во дворе консульства боялась этих дикарей, не принимая от них никаких подачек. Выйдя с консулом на улицу, я отметил для себя, что она полна, точно в джунглях, таинственных и злобных взоров, вызывающих на скандал. Кто-то перед нами умышленно наступил на хвост кошке. Как только мы пытались войти в какую-нибудь лавку, с шумом захлопывались деревянные ставни, что означало «перерыв на обед». Участники этого хулиганского шабаша все делали нарочито, демонстрируя безнаказанность своего поведения.

Когда для японской военщины стало очевидным, что победить Советский Союз в честном и открытом бою невозможно, она начала подготовку к войне с применением ужасающих, бесчеловечных средств – бактериологического оружия. В Харбине активизировался бактериологический отряд № 731, руководимый генерал-майором Сиро Исии. Скрытая под землей вблизи Харбина центральная лаборатория отряда погубила не одну сотню и тысячу жизней китайцев и русских, чтобы на живом человеческом организме проверить болезнетворные сыворотки и затем со стопроцентной гарантией заражать обширные районы советского Дальнего Востока смертоносными бактериями. Многочисленные отряды – филиалы отряда № 731, расположенные вдоль всей советско-маньчжурской границы, в 1944 г. стали регулярно получать из харбинского отряда ящички с маркировкой «№ 731 /Исии Сиро». Содержимое этих посылок должно было принести на советскую землю массовые заболевания: дизентерию, холеру, брюшной тиф, сибирскую язву, сап и т. д.

Убийца в мундире японского генерала, казалось бы, все сделал, чтобы в дни капитуляции Японии замести следы злодеяний: взорвал подвалы центральной лаборатории, надежно спрятал документацию, умертвил живых свидетелей и лиц, причастных к подготовке бактериологической войны, наконец, сменил фамилию и даже внешний облик. Однако ему не удалось спастись от справедливого возмездия.

В дни работы Международного военного трибунала в Токио мне довелось видеть его на скамье подсудимых. Теперь он напоминал не генерала, а гнилого червя, извлеченного руками правосудия из зловонной жижи харбинских лабораторий. Исии держался неуверенно, на вопросы советских обвинителей отвечал вяло и невразумительно. Смертный приговор он уготовил себе давно всей своей омерзительной деятельностью, однако на суде пытался скрыться за спину высших военных чинов, давших ему инструкции о подготовке бактериологической войны против СССР.

В конце 1943 – начале 1944 г. в Японии и на оккупированных ею территориях прокатилась волна репрессий против местных советских граждан и живших здесь русских. Эта политика была направлена на их изоляцию от советских учреждений. В Маньчжурии, Корее, Шанхае, Тяньцзине надругательства носили массовый характер, а отношение к советским гражданам и лояльным к СССР русским эмигрантам мало чем отличалось от отношения к гражданам враждебных стран. Примеров дискриминации местных советских граждан со стороны японских властей за годы войны было более чем достаточно.

7 ноября 1943 г. в советском посольстве в Токио, как обычно, устраивался прием по случаю 26-й годовщины Октябрьской революции. Как и в предшествующие годы, список гостей был весьма ограниченным: японцы неохотно шли к нам в гости, состав посольства был сокращен, ощущался недостаток в продуктах. Все же кроме членов дипкорпуса были приглашены некоторые депутаты парламента, представители газет, кое-кто из деятелей культуры, а также лица, соприкасавшиеся с нами в повседневной жизни: врачи, преподаватели, представители местных административных органов. Как правило, мы никогда не приглашали на прием членов императорской семьи, поскольку они по традиции никуда не выезжали. Воздерживались от приглашения реакционных деятелей, руководителей националистических организаций. Были приглашены и все находившиеся в Японии советские граждане.

Интересно и другое: японских гостей на прием явилось значительно больше, чем пригласило посольство, Гостем № 1 был министр иностранных дел Мамору Сигэмицу, который совершенно неожиданно для нас пришел за пять минут до объявленного времени. Двигался он, опираясь на палку, и сразу же попросил стул. Протокольное время для гостей кончилось, а Сигэмицу как ни в чем не бывало продолжал сидеть, поддерживая светский разговор и всячески уклоняясь от политических тем.

Для нас этот день был необычным: за несколько часов до приема московское радио сообщило приказ советского главного командования о форсировании нашими войсками Днепра и овладении Киевом. Откровенно говоря, мы хотели отпраздновать это известие в своем кругу, но Сигэмицу сидел и, кажется, не собирался уходить. Время приема давно уже истекло, а присутствующие не уходили, ожидая ухода главного гостя. В этот раз министр иностранных дел Сигэмицу пробыл в советском посольстве более двух часов – случай беспрецедентный для того времени. Лишь во времена А. А. Трояновского, являвшегося полпредов СССР в Японии в 1927-1933 гг., было возможно подобное, когда советский посол бывал личным гостем императора, а японские министры посещали посольство и задерживались дольше обычного. Было похоже, что события на советско-германском фронте все больше дают о себе знать и японская дипломатия ищет пути улучшения японо-советских отношений.

Но удивило нас и другое. Никто из приглашенных местных советских граждан не пришел на прием, чего никогда раньше не было. Уже после праздника мы узнали, что японские власти сделали так, что ни один местный советский гражданин не смог прийти в посольство на праздник своей страны: им отказали в приезде в Токио или запретили в дни 26-й годовщины Октября выходить на улицу.