ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ

Несмотря на напряженное положение в стране и незавершенность войны с Китаем, весной 1941 г. создавалось впечатление, что японское правительство готово искать путь к оздоровлению военно-политической обстановки в Азии и на Дальнем Востоке: оно заключило пакт о нейтралитете с Советским Союзом, вело переговоры с Китаем о прекращении военных действий, весной 1941 г. начало переговоры с США. Казалось бы, ничто пока не предвещало непосредственной военной опасности.

Но это внешнее благополучие служило прикрытием для тайных планов японских милитаристов, вводя в заблуждение относительно истинного смысла всех дипломатических шагов Японии. Широко рекламируемые миролюбивые акции скрывали напряженную подготовку Японии к агрессии. Это было затишье перед бурей.

Как и везде, весна – лучшее время года в Японии. После слякотной, пробирающей до костей зимы наступают погожие солнечные дни. В цветах утопают парки Уэно, Аояма, Сиба, свежей зеленью покрываются городские газоны. На рисовых полях и огородах горячая пора; с первыми теплыми днями крестьяне спешат обработать землю, чтобы каждый клочок принес добрый урожай.

Японцы любят весну. Весеннее пробуждение природы они встречают с любовью и радостью. Общее для всех людей преклонение перед величием и красотой природы усиливается здесь сохранившимися с древности обычаями. Одиночками и семьями японцы отправляются на всех видах транспорта за город любоваться цветением сакуры[5], посещают кладбища и храмы, чтобы помянуть усопших предков. Торжественно встречают они любимые в народе весенние праздники, особенно праздники детей. Это традиция, и ее в равной мере строго придерживаются имущие и бедные классы Японии. Ей не изменяют даже в периоды стихийных бедствий и в годы войны.

Весна 1941 г. стояла на редкость теплая и солнечная, японцы радовались окончанию тяжелой зимы. Они связывали наступление весны с надеждами на потепление международной обстановки. Моя хозяйка Судзуки-сан[6] каждое утро встречала меня и членов моей семьи словами: «С хорошей вас погодой». Для японского народа это была весна надежд. Страна только что торжественно отметила 2600-летие образования империи: праздновался день, когда, по японской мифологии, Дзимму-тэнно, сын богини Аматэрасу, якобы вступил на престол и положил начало непрерывной династии японских императоров. Это считалось хорошим предзнаменованием года.

Сказанное отнюдь не означало, что трудовые люди Японии в ту весну не знали забот и трудностей. Я уже говорил о последствиях войны с Китаем и милитаризации экономики: продолжала расти армия безработных; людей изматывал непосильный труд на заводах, в портах и рудниках; усиливалось разорение безземельного крестьянства, пополнявшего город дешевой рабочей силой. Организованная борьба трудящихся против политики гнета и войны беспощадно подавлялась военно-полицейскими мерами. Законы военного времени запрещали деятельность профсоюзов, различных демократических организаций.

Мне по делам консульской службы с первых же дней пребывания в Японии часто приходилось бывать в портах Токио и Иокогама. Особенно меня интересовала жизнь портовых рабочих – представителей одной из самых тяжелых в довоенные годы профессий в Японии. Однажды весной 1941 г. мы с представителем «Интуриста» прибыли в порт Иокогама для встречи советских граждан, возвращавшихся не то из Сан-Франциско, не то из Лос-Анджелеса через Японию в СССР. Пароход задерживался в пути на несколько часов, и мы, чтобы скоротать время, отправились в ближайшую к порту закусочную. Это была типичная японская закусочная (рёрия), дешевая и грязная, пристанище портовых рабочих. Грузчики и рабочие портового рефрижератора сидели группами по нескольку человек за плохо прибранными столиками и на местном жаргоне, с многочисленными восклицаниями говорили о своих невеселых делах. Мы удачно пришли без сопровождавших нас всюду полицейских «друзей» и скоро были втянуты в общий разговор.

Большинство из наших собеседников были завербованы в префектуре Канагава в середине 30-х годов – в период послекризисного подъема экономики. Представитель управления порта ходил по деревням и рыбацким поселкам и вербовал здоровых мужчин не старше 30 лет. При заключении контракта вербовщик выдавал под расписку аванс в 300 иен, который нужно было погасить в течение первого года работы в порту. Это привязывало завербованного на много лет и позволяло беспощадно эксплуатировать его.

Работа грузчиков практически не была нормирована по времени или по количеству труда; приходилось работать по 18 часов и более, пока не закончится разгрузка стоящего на рейде или у причала судна. Заработная плата колебалась от 30 до 40 иен в месяц, в зависимости от условий погрузки. Если грузчик заболевал или получал увечье, управление порта увольняло ненужного рабочего, нанимая новых людей с биржи или по набору. При увольнении выдавалось разовое пособие. Обычно вместо этого списывали задолженность.

Рабочие порта задавали нам вопросы, а мы рассказывали о работе в советских портах, об охране труда, о профсоюзах. Рабочие говорили, что до войны в Китае в порту был профсоюз, но в связи с войной его закрыли, забастовки запрещены законом. Трудовые конфликты должны разрешаться путем переговоров самих рабочих или их уполномоченных с администрацией порта. Один из грузчиков объяснил, что большинство из них пришли сюда из-за того, что в деревне нет работы; помещик продал землю для застройки, а морской промысел стал скудным. Портовые рабочие рассказали нам, что живут они в каторжных условиях. Большую часть дня они проводят в порту, а остальное время спят на циновках в припортовых лачугах, где зимой невыносимо холодно, а летом – жарко и душно. Питаются в дешевых «обжорках», так как здесь нет возможности жить с семьей. «Живем хуже скота», – сказал пожилой грузчик.

О многом поведали нам в тот день грузчики иокогамского порта, всего пересказать невозможно. Говорили об огромной армии безработных, пополняемой местными корейцами и китайцами, о том, как обманывают и обсчитывают рабочих подрядчики и контора порта, об антинародных законах военного времени и о самой войне. В течение всей беседы молодой официант-уборщик постоянно следил за улицей и время от времени подавал сигналы опасности. Тогда разговор быстро обрывался.

Покидая закусочную, мы с коллегой из «Интуриста» вежливо попрощались с портовыми рабочими и пожелали им здоровья и удачи. Они же приглашали нас снова заходить к ним. «Мата ирассяй!» – повторяли они вдогонку. Это была одна из первых моих встреч с представителями рабочего класса Японии. Мы были рады тому, что нашли с ними общий язык, а они – первой встрече с советскими людьми. Подобные условия тяжелого труда, методы эксплуатации японских трудящихся имели место и в других отраслях промышленности и транспорта. И это происходило в стране, где существовали конституция и политические партии. Если такое творилось в крупном портовом городе, то положение на периферии было еще хуже.

Меня не раз спрашивали те из моих товарищей, кому довелось после войны работать в Японии, как в обстановке жесткого военно-полицейского режима довоенной Японии, в условиях гонений на все прогрессивное и демократическое нашим людям удавалось общаться с различными кругами японского населения, обмениваться мнениями и даже поддерживать доверительные отношения. Конечно, общий курс японских правящих кругов в отношении СССР был неблагоприятным и враждебным, однако в японском народе всегда были лояльные к нашей стране слои населения: они были среди прогрессивной интеллигенции, промышленных рабочих, рыбаков.

Во взаимоотношениях с отдельными японцами или группами японцев многое зависело от того, насколько правильно мы, советские люди, сами умели вести себя в стране, принимавшей нас в качестве официальных гостей. В этом отношении выделялся мой коллега по работе в Японии в годы войны Н. Б. Адырхаев. Он отличался незаурядным знанием японского языка, и у него было настолько хорошо и тонко развито интонационное подражание, что сами японцы восхищались его японской речью. Но главное было в другом. Николай Борисович великолепно чувствовал характер своего японского собеседника, умел его слушать, не горячился и не пасовал после первой неудачи или отказа. Его умение держать себя с японцами можно было поставить в пример любому из нас. Он всегда был благожелателен и вместе с тем принципиален. Будучи большим знатоком языка, он вел перевод во время многих ответственных встреч, в частности принимал участие в 1956 г. в переговорах в Лондоне и Москве о восстановлении дипломатических и консульских отношений с Японией.

К сожалению, далеко не всем нам, молодым тогда японистам, удавалось достигнуть того уровня владения языком и умения вести беседу, каким обладал Н. Б. Адырхаев. Японцы обычно охотно поддерживали с ним контакты, а нередко были случаи, когда у кого-либо из нас переговоры заходили в тупик, и тогда японские чиновники просили прислать для переговоров Адырхаева.

В связи со сказанным мне хочется коснуться подготовки и практической деятельности в Японии молодых дипломатических и консульских работников.

Примерно до 1940 г. отбор на дипломатическую, да  и вообще на заграничную, работу проводился совсем иначе, чем это делается в настоящее время. Специальная комиссия наркомата иностранных дел СССР в конце каждого учебного года знакомилась с составом выпускников языковых, правовых и исторических вузов, советских партийных школ, рабфаков и отбирала наиболее подходящих кандидатов для работы в этом наркомате. По окончании вуза выпускники получали предписание и направлялись в отдел) кадров наркомата. Большинству из них сразу говорили о предполагаемом назначении (называли страну, должность и т. д.). Главное внимание при отборе обращалось на социальное происхождение, партийность и политическую подготовку. Предпочтение отдавалось тем, кто имел опыт руководящей профсоюзной и партийной работы, стахановцам производства и передовикам полей. Знание языка имело второстепенное значение, а о дипломатической подготовке и вопрос, как правило, не возникал. Молодых выпускников с хорошей языковой подготовкой назначали на должности переводчиков, иногда личных секретарей послов, с опытом профсоюзной и партийной работы направляли на более высокие, в том числе дипломатические, должности.

Дипломатическую и консульскую подготовку обычно получали в наркомате иностранных дел перед выездом в страну в порядке стажировки в течение нескольких месяцев при соответствующих отделах. Для консульских работников при наркомате существовали шести- и девятимесячные курсы, на которых в весьма сжатом виде преподавали международное право, протокол и историю международных отношений. Подготовка в наркомате заканчивалась общим инструктажем и напутствием перед дорогой.

Мне хорошо запомнился разговор в кабинете у тогдашнего заместителя наркома иностранных дел перед выездом в Японию. На последний инструктаж собрали более 10 человек, впервые ехавших на работу в Токио, Харбин, Сеул, Дальний, Хакодатэ. Разговор шел весьма общий, но в высшей степени полезный. Вначале замнаркома говорил об общей ситуации в мире, коснулся войны в Европе и на Востоке. Главную задачу советской внешней политики он видел в использовании всех дипломатических средств для недопущения дальнейшего расширения войны. Речь его была образной, аргументированной. Время от времени замнаркома подходил к своему бюро, доставал какой-либо документ и демонстрировал, каким «образцам» дипломатической переписки не следует подражать.

«Главное в вашей работе на первых порах, – учил он нас, – это не допускать грубых ошибок и промахов. Багаж дипломатических знаний у вас ничтожный, а опыта и того меньше. Поэтому набирайтесь ума на работе в стране, больше учитесь, больше читайте!» Тут же замнаркома перечислил, что обязательно надо прочитать каждому из нас: произведения В. И. Ленина, посвященные внешней политике Советского государства, переписку Г. В. Чичерина, работу М. М. Литвинова «Внешняя политика СССР».

Неожиданно он обращался к кому-либо и спрашивал: «А скажите, товарищ… как вы понимаете в свете решений XVIII партсъезда задачи нашей внешней политики относительно Японии?» Следовал невнятный лепет, общие фразы. «Вот видите, плохо еще изучили решения съезда. Прочитайте еще раз внимательно документы съезда, а перед отъездом зайдите ко мне», – требовал замнаркома.

Понимая, что в Японии молодые дипломаты будут испытывать особенно большие трудности в установлении контактов, он коснулся также умения вести беседы с иностранцами. «Смелее учитесь мастерству бесед, – учил нас опытный дипломат. – Вы все люди политически зрелые, Правительство и советский народ верят вам, а вот японцы и китайцы не поверят, потому что вы все из другого мира прибыли, из социалистической страны. К тому же дипломатическое дело знаете неважно, в экономике и коммерции не разбираетесь, местным языком владеете слабо. Это серьезный недостаток. Надо уметь говорить б представителями всех слоев общества. Но все же больше слушайте да наматывайте себе на ус».

Говорил он также об одежде, этике поведения советского человека в капиталистической стране, советовал не раболепствовать перед знатными господами и официальными властями, понимать суть отношений с ними, проверять их обещания. Расставаясь с нами и пожимая каждому руку, замнаркома говорил: «Буду сам наводить справки через посла, как выполняете мой наказ.» Такая беседа старшего товарища запоминалась надолго, если не на всю жизнь.

По приезде в Японию все мы, молодые сотрудники посольства, много внимания уделяли изучению страны, ее политики и экономики, знакомились с бытом и нравами простых японцев, не жалели времени на овладение японским языком. Навыки в дипломатической службе приобретали под руководством тех товарищей, кто уже находился в Японии несколько лет или был в командировке вторично. Но наиболее слабым местом все же оставался язык. Специфический язык иероглифов большинству давался с трудом. После четырех лет обучения в Московском институте востоковедения мы неплохо знали письменный перевод и грамматику, однако слабо владели живым разговорным языком, совсем не знали диалекты и местные жаргоны. Все это мешало в работе. Странно было слышать, когда нас, молодых людей, называли японоведами или, еще того хуже, ориенталистами. Нам больше импонировало название «стажеры», хотя мы делали все возможное, чтобы по-настоящему хорошо узнать и понять страну, где довелось нам работать. Мы старались получше познакомиться с Токио и ближайшими к столице местами туризма, посещали кино и театры, слушали радио, часто бывали на книжном рынке, занимались в школе японского языка профессора Мацумия, где за плату учили иностранцев. Все это оказало неоценимую помощь в работе в Японии и тогда, и значительно позднее.