Глава 7 Недобрая работа

Глава 7

Недобрая работа

Хотя Домбровский был предупрежден о том, как выглядят горы, он был ими обманут. Он принял снежные вершины за облака.

Он сидел в возке, который влек его на юг, все время на юг, только на юг и немного на восток. Когда Ярослав поворачивался, глядя по сторонам, все на нем скрипело, все было новенькое — и портупея, и кобура, и свеженькие золотые погоны прапорщика. Всего две недели назад он был произведен в первый офицерский чин и, как предсказывал майор Лавров, получил назначение в действующую армию, на Кавказ.

Проехали Курск, Харьков. Углубились в степи. Несколько раз застревали в грязи. В руках у Ярослава в качестве путеводителя был старый истрепанный номер «Современника» за 1836 год, книжка I. Там был помещен очерк: «Путешествие в Арзрум во время похода 1829 года». И хоть свыше четверти века прошло с того времени, когда автор, Александр Пушкин, проделал этот путь, — ничего не изменилось. Та же грязь бездорожья. Те же калмыцкие кибитки. Тот же казачий конвой с пушкой впереди и с пушкой позади.

В Екатеринодар прибыли вечером. Ярослав остановился в офицерских покоях при комендантском управлении. Их там было четверо офицеров в маленькой комнатке. Сели играть в карты. Ярослав терпеть не мог карточную игру. Но не отказался принять в ней участие, ибо еще в корпусе он дал себе слово ничем не отличаться от других, не корчить из себя выскочку, надменного отщепенца.

Утром он пошел в штаб-квартиру Черноморской кордонной линии и в тот же день выехал с почтовой оказией в станицу Усть-Лабинскую. Там стояла, как ему сообщили, его часть — 2-я облегченная батарея 19-й бригады артиллерии.

Ехали не спеша, с частыми остановками. Через каждые две-три версты стояли пикеты с наблюдательными вышками и бревенчатыми блиндажами в земле. А через каждые двадцать пять — тридцать верст — редут, солидное долговременное укрепление, по существу, форт с артиллерией и гарнизоном в несколько десятков человек. Оказия здесь останавливалась, раздавала и брала почту.

Сведения, полученные Домбровским в Екатеринодаре, оказались не совсем точны. В штаб-квартире Лабинской укрепленной линии его осведомили, что 2-я батарея стоит не в самой Усть-Лабинской, а несколько восточнее в одном из редутов на реке Лабе. Молоденький подпоручик из 19-й бригады посочувствовал Домбровскому:

— Все-таки здесь у нас вроде города — и образованных людей не так уж мало, и рынок обильный, и поухаживать есть за кем. А в редутах — тоска, пьянство. Тем более военных действий сейчас нет. Одно развлечение — охота. Да и то небезопасно. Неровен час — попадешь под пулю немирного черкеса…

Но Ярослав был доволен назначением в редут. Вся его военная выучка с детских лет, все уроки, лекции, тактические занятия, маневры — все это ныне предстояло применить на деле, в настоящей войне.

Но ее-то действительно не было. Толстый капитан Небольсин, из старых кавказцев, гостеприимно встретивший Ярослава, сказал:

— Отдыхаем, душа моя. Живем, как на курорте, только сернокислых ванн не хватает. Вы бледненький, вам поправиться надо. Обзаведитесь ружьишком, рыболовной снастью.

Ярослав не придал большого значения этой идиллической картине, начертанной добродушным капитаном. Он помнил слова Лаврова о том, что Крымская война выдыхается, скоро мир, и тогда здесь, на Кавказе, снова станет горячо.

Да и сейчас нельзя сказать, чтобы совсем не было дела. Через несколько дней Домбровского назначили в экспедицию. Приказано было разрушить и сжечь брошенный аул в нескольких верстах от редута.

— В штабе-то им делать нечего, — ворчал капитан Небольсин, — а ордена получать хочется. Вот и придумывают «дело». Возьмите-ка, прапорщик Домбровский, два взвода, горючие средства и отправляйтесь в эту увеселительную прогулку. Орудие не к чему таскать с собой.

Перед выходом в экспедицию Домбровский тщательно осмотрел снаряжение солдат. Он приказал им захватить с собой кирки и прочий шанцевый инструмент, предвидя, что черкесские жилища сооружены из камня. Он пытался выпросить у капитана пушку. Но тот наотрез отказал:

— Пушкой вы только всполошите черкесов и накличете беду. А вы — шито-крыто. Что можно, свалите инструментом, а что покрепче, взорвите. Да заложите шнуры подлиннее, чтоб взорвалось, когда вы уже будете далеко. Постарайтесь, душа моя, вернуться засветло.

Аул оказался, как и ожидали, совершенно пустым. Солдаты составили ружья в козлы и принялись разрушать каменные сакли.

«Недобрая работа, — с досадой думал Домбровский, расхаживая по гористым улочкам, — не для солдат работа…»

Досада его происходила оттого, что пришлось разрушать жилища, с таким трудом, тщанием и любовью возведенные или просто вырубленные в скалах, семейные очаги, казалось, еще хранившие тепло домовитости. Вероятно, в этом разрушении была военная целесообразность — такой аул мог служить противнику хорошим укрытием. И все же в его уничтожении было что-то противное и позорное. Но ведь вся эта кавказская война в конце концов…

Солдаты работали по-разному. Одни, в большинстве молодые, из рекрутов, словно объятые восторгом разрушения, яростно громили сакли. Старослужащие солдаты, усачи на возрасте, вяло долбили кирками. Видимо, им эта работа не нравилась. Черкесские сакли были сделаны с крепостной прочностью и туго поддавались разрушению. Дело затянулось. Фельдфебель Ткаченко подошел к Домбровскому и спросил:

— Ваше благородие, прикажете трубить на обед?

Домбровский кивнул головой. Горнист протрубил. Солдаты рассыпались по аулу. Запылали костры. К одному из них подсел Ярослав. Он ел ту же кашу, то же сало и сухари, что и солдаты. Это тоже входило в начертанную им программу поведения. Солдаты сначала стеснялись его. Но дружеский тон Ярослава расположил к нему людей. От костра к костру скоро пошел слух: «Прапорщик Домбровский простой…»

Работу удалось закончить засветло. Сильный взрыв огласил окрестность, когда оба взвода уже подходили к редуту — Домбровский оглянулся. Большой столб пламени стоял над разрушенным аулом. Ярослав отвернулся. Ему не хотелось ни о чем думать. И как только проиграли на барабанах вечернюю зорю и спели «Отче наш», Ярослав ушел в палатку и лег спать, усталый и недовольный собой.