Глава 26 Париж

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 26

Париж

Париж — это город, к которому не надо привыкать. Он принадлежит всем. Домбровские сразу почувствовали себя в нем хорошо. Этому немало способствовало наличие в Париже большой польской колонии. Здесь была не только старая польская эмиграция. Сюда перекочевали многие поляки после краха восстания. Какая радость была встретить Валерия Врублевского, чудом спасшегося от преследований царских жандармов и еще не до конца излечившегося от полученных в боях ранений.

Друзья помогли Домбровским найти квартирку. Это была небольшая мансарда в доме № 52 по улице Вавэн. Из скошенного окна открывался вид на парижские крыши.

Первые дни Ярослав и Пеля были словно опьянены ощущением личной свободы. Их волновал окружавший их великий город. Без устали ходили они по историческим местам Парижа, освященным революцией и литературой, — площадь Бастилии, Вандомская колонна, Лувр, Елисейские поля…

Вскоре небольшие средства, привезенные из России, иссякли, и нужда начинала давать о себе знать. Домбровский искал работу. Он был согласен на любую — кассира, учителя, продавца. Наконец место отыскалось. Ярослав стал работать чертежником в конторе Трансатлантической компании. Вот когда пригодился курс черчения, с таким блеском пройденный им в кадетском корпусе, а потом в Академии генерального штаба. Им были довольны.

— Вы соединяете, мсье Домбровский, природный дар художника со знаниями математика. Откуда они у вас? — осведомлялся глава фирмы, благосклонно глядя на молодого чертежника в куцем пиджачке и зеленом жилете из рубчатого бархата.

— Самообразование, мсье, — скромно отвечал бывший штабс-капитан генерального штаба.

К этой работе скоро прибавилась другая: черчение карт для издательства Ашетт. Материально положение Домбровских поправилось, и это было очень кстати: небольшая семья эта ожидала прибавления. Вскоре у них родился сын.

Однажды вечером, вернувшись домой с ворохом бумаг под мышкой (Домбровский брал работу на дом), он был удивлен необычным, лукаво-радостным выражением лица Пели. Она сказала:

— Угадай, кто приехал!

У Ярослава мелькнула безумная мысль, что, может быть, уцелел кто-то из его друзей — Сераковский, Потебня, Падлевский. Он рванулся в комнату. Двое мужчин встали из-за стола.

— Теофиль! — крикнул Домбровский.

Братья обнялись. Ярослав отступил на шаг, чтобы оглядеть Теофиля. В последний раз, когда он видел его в Москве, у тетушки Дукляны, это был хрупкий юноша. Сейчас перед ним стоял широкоплечий мужчина с большой шапкой спутанных белокурых волос. Ростом и всей мощью своей крупной фигуры он превосходил миниатюрного Ярослава, а лицом был похож на него — то же выражение решительности, отваги, но не столь отчетливое.

Второй мужчина стоял поодаль и, склонив голову, с явным удовольствием наблюдал братьев. Теофиль повернулся к нему.

— А его ты, Ярек, не узнаешь?

Что-то бесконечно знакомое почудилось Ярославу в этом сильном, замкнутом, неподвижном, точно из камня высеченном лице. Ярослав развел руками.

— Неужели? — сказал он неуверенно. — Не может быть… Это вправду ты, Валентин?

— Я говорил, что он тебя узнает! — торжествующе вскричал Теофиль.

Когда умолк бессвязный и радостный хор приветственных восклицаний, все уселись за стол, на который Пеля поставила незатейливый ужин и кувшин с вином.

Теофиль рассказал, что после разгрома подпольных организаций в Киеве ему грозил арест. Он перебрался через границу в Австрию, потом в Баварию. Здесь ему попался номер «Колокола» с письмом Ярослава к Каткову. Теофиль принялся наводить справки о брате среди польских эмигрантов, рассеявшихся после восстания по всей Европе. В конце концов он дознался, что Ярослав в Париже.

Валентин, такой же несловоохотливый, как и когда-то, скупо рассказал, что во время арестов землевольцев был схвачен и он. Как дезертира его отправили в арестантские роты. Здесь он выслужился до унтер-офицерского чина и в шестьдесят третьем году попал в Польшу в составе войск, направленных на подавление восстания. Он перешел на сторону повстанцев, в отряд Подхалюзина. После разгрома восстания Валентин бежал за границу, добрался до Парижа, работает здесь в слесарной мастерской, одинок, тоскует и был счастлив, когда случайно на улице встретил Теофиля.

— Теперь ты не одинок, — сказал Ярослав, положив руку ему на плечо.

Теофиль порылся в своей сумке и вынул оттуда длинный сверток, тщательно обернутый толстым слоем бумаги. При всеобщем удивленном молчании он развернул его и вынул оттуда старинный пистолет с граненым стволом и узорчатым деревянным ложем.

— Узнаешь, Ярослав? — спросил он.

— Конечно, — засмеялся Ярослав. — Это пистолет нашего дядюшки Фалькенхагена. Неужели ты эту древность считаешь оружием, Тео?

Теофиль ответил несколько обиженно:

— Конечно, нет. Ты пойми, Ярек, это наша семейная реликвия, это символ борьбы за свободу. Понимаешь?

— Ты сентиментален, Тео, — ответил Ярослав ласково и чуть насмешливо. — Нет, нет, не обижайся. Я тоже предан милым воспоминаниям детства. Я помню твою «рыбку на дорожку», Валентин. Помню, как мне с Теофилем ты объяснял теорию приливов, а мы тебе, откровенно говоря, не верили.

Все засмеялись. Валентин сказал:

— Вот твоя мечта исполнилась, Ярек, ты стал офицером.

— А что толку? — вскричал Теофиль. — Все разбито, все рассеяно. Кто мы такие? Патриоты без родины, революционеры без революции!

Валентин сурово поглядел на Теофиля и сказал:

— Россия еще только ждет революцию. И Польша еще только ждет революцию. Но Франция ждать не хочет и не будет. Помяните мое слово…

Несмотря на крайнюю занятость свою на службе, Домбровский отдавал немало времени и общественной работе. Ее-то, собственно, он считал главным содержанием своей жизни. Ее и свои научно-литературные занятия.

С детства приучивший себя к систематическому труду, Домбровский сумел так распределить время, что его хватало на все. Совместно с другими польскими политическими эмигрантами он создал «Объединение польских эмигрантов» и был избран в его руководящий орган, так называемый «Репрезентативный комитет». Туда вошли также два испытанных борца за свободу Польши — Валерий Врублевский и Юзеф Гауке-Босак. Врублевский был старым другом Ярослава еще с петербургских времен и незабываемых варшавских дней. С Босаком Ярослав познакомился еще на Кавказе в армии, потом встречался в Варшаве. Это был один из наиболее прославленных офицеров повстанческой армии. С безмерной, чисто польской удалью он соединял талант полководца и твердые революционно-демократические убеждения. Босак был героем боя повстанцев под Венгровом 3 февраля 1863 года. Бой этот уже ничего не мог изменить в судьбах восстания, проигранного в предыдущих сражениях.

«Репрезентативный комитет» издавал свой орган в Париже: «Niepodleglo??».[11] Домбровский находил время деятельно сотрудничать в нем.

Была в Париже и другая польская организация левого направления, чисто военная: «Общество военного заговора». Цель его: новое восстание в Польше. «Общество» организовало из эмигрантов два легиона. Предполагалось, что один из них возглавит Домбровский. Было и другое предложение к Домбровскому: взять на себя обязанности начальника главного штаба в будущем восстании. Домбровский не возражал, но относился к этим предложениям скептически, ибо не видел в ближайшем будущем в Польше возможности для восстания.

Что касается правых и даже умеренных кругов польской эмиграции, то там на Домбровского недоброжелательно косились, называя его «неисправимым революционером» и даже «опасным человеком».

В то же время Домбровский занимается серьезными научными изысканиями в области военного искусства. Он написал труд: «Критический очерк войны 1866 года в Германии и Италии», посвященный разбору военных действий во время австро-прусской войны. Книга Домбровского анализирует крах стратегической мысли у австрийского военного руководства. Отмечая несомненные успехи прусской армии, Домбровский не обходит молчанием и явные просчеты прусского командования. Как на один из факторов военного превосходства он указывает на огромные преимущества игольчатого оружия и черпает яркие примеры из последнего польского восстания.

Интересно отметить совпадение мыслей об этом предмете у Домбровского и Энгельса — совпадение, о котором, разумеется, оба они не знали. В том же 1866 году Энгельс писал Марксу о той же прусской армии:

«Дело очень просто: Пруссия имеет 500 000 игольчатых ружей, а весь остальной мир не имеет и 500… Думаешь ли ты, что Бисмарк не использует этого момента? Конечно, использует».

В этом же труде Домбровский пишет о штыковой атаке как о решающем факторе — убеждение, которое он вынес из своего богатейшего боевого опыта кавказской войны.

В то же время он настаивает на высоком значении морального фактора. Он напоминает, что современные большие армии непохожи на прежние армии наемников, а являются частью народа:

«Монополия национальной защиты вырвана из рук постоянных армий, и отнятое некогда оружие возвращается в руки народа. Это является зарей, предвещающей свободу».

Книга Домбровского была издана в Женеве и попала в руки знаменитого Мольтке, вдохновителя прусских побед. Он отозвался о труде Домбровского с величайшей похвалой:

«Польша имеет соотечественника, способности которого приносят честь польскому народу. Это — Домбровский. Я прочел его книгу — это наилучшая работа о последней войне».

Это был не единственный труд Домбровского. Можно удивляться его работоспособности. В том же шестьдесят шестом году он написал книгу, содержащую подробный анализ гражданской войны Севера и Юга Соединенных Штатов Америки.

Каковы были его политические убеждения в ту пору? Пребывание во Франции несомненно расширило его кругозор. Еще со времени своих встреч с Чернышевским он склонялся на сторону социализма. Но это были скорее симпатии, чем убеждения. За год до приезда Домбровского в Париж был организован Марксом и Энгельсом в Сент-Мартинс холле в Лондоне I Интернационал — Международное Товарищество Рабочих. Туда вошло немало друзей и знакомых Домбровского — Малон, Варлен, Франкель… Под их влиянием Домбровский начинает все больше ратовать за идею завоевания политической власти путем вооруженного народного восстания, хотя еще и не решается отказаться от своих не очень четких бланкистских взглядов. В статье «Кредо» он пишет: «Пробуждение в людях сознания прав человека и гражданина, признание равенства этих прав для каждого без исключения человека, распространение прав, признанных за отдельным человеком, на народы, независимо от расы, наконец, воспитание сознания братства и солидарности наций — вот моральные основы нашей деятельности. Единственным верным политическим направлением я признаю борьбу за пробуждение в народе гражданских чувств…»

Через некоторое время в Париже случилось событие, с особенной силой обнажившее социальные контрасты. 1 апреля 1867 года с необыкновенной помпой открылась международная выставка. Ее блеск и пышность находились в разительном противоречии с нищетой неимущих классов, с растущими забастовками, с безработицей. В польской газете «Niepodleglo??», выходившей в Париже, опять появляются яркие публицистические статьи Ярослава Домбровского. В его открытом письме «Гражданину Бернарчику и его политическим друзьям» развиваются идеи революционно-демократического интернационализма. Но не вся политическая публицистика Домбровского достигала печати. Часть ее в виде рукописей попадала в круги польской эмиграции.

Большое распространение в Париже получает антиправительственная литература, не только печатная, но и рукописная. Политический протест проникал из памфлетов, подобных рошфоровскому «Французы времен упадка», в художественную литературу, вроде знаменитых «Кар» Виктора Гюго. Реакция свирепела. Она требовала изъятия из библиотек книг Вольтера, Руссо, Ренана, Жорж Санд и других произведений, ставших классикой французской и мировой литературы. Жаловаться на злоупотребления чиновников и неистовства цензоров можно было только их же начальству. Верховная власть чувствовала, как вокруг нее нарастает антипатия и презрение.