Глава 39 Версальцы наступают
Глава 39
Версальцы наступают
Ничего Клюзере не прислал — ни оружия, ни снаряжения. «Что это — бездеятельность или измена?» — спрашивал себя Домбровский. Проклиная Клюзере, он поехал в Париж, чтобы добиться в Коммуне всего необходимого для фронта. Он решил рассказать обо всем старику Делеклюзу, члену Коммуны, которого издавна уважал за революционную чистоту помыслов и героический склад натуры.
Было рано, Домбровский решил поехать к Делеклюзу на квартиру.
Сердце сжалось у Ярослава, когда он увидел его. Делеклюзу в ту пору было немногим более шестидесяти лет. Ему можно было дать лет на десять больше. Это был немощный, ссохшийся старец, с дрожащими руками, бескровным лицом. Тюрьмы и кайеннская каторга его состарили. Сейчас к этому прибавились волнения за судьбу Коммуны.
Но по мере того как разгорался разговор, Делеклюз преображался. Стан его выпрямился, потухшие глаза заблестели, перед Домбровский возник прежний Делеклюз, твердый, несгибаемый, прозванный в народе Barre de fer.[26]
Эта чудесная перемена произошла, когда Делеклюз заговорил о мирных завоеваниях Коммуны. Он радовался им и гордился ими.
— Понимаете, Домбровский, не в словах, а в делах выражается величие революции. Мы сломали старую государственную машину. Уничтожили систему вычетов из зарплаты рабочих. Мы вернули из ломбарда неимущим невыкупленные и просроченные заклады. Мы запретили ночной труд в булочных. Мы дали отсрочку по квартирным долгам. Мы национализировали брошенные владельцами фабрики и мастерские и решили передать их рабочим кооперативам и союзам. Это чего-нибудь стоит не правда ли? Какой урок для всего мира! И это только начало. Если мы выстоим, какая прекрасная будет жизнь справедливая, богатая своей полнотой… Мы должны выстоять, Домбровский, не правда ли?
— Вот по этому вопросу я и приехал к вам, гражданин Делеклюз…
Постепенно, шаг за шагом Домбровский нарисовал картину ужасающего пренебрежения к нуждам фронта со стороны того, чьим заботам он поручен, то есть военного делегата Клюзере. У людей на фронте не хватает обмундирования, одеял. В интендантстве это все есть, но там полный хаос и, возможно, злоупотребления. Есть сведения, что в арсеналах несколько сот тысяч ружей, а на фронте их не хватает. А главное — все требования о присылке подкреплений не выполняются. Между тем со дня на день следует ждать генерального штурма версальцев.
Делеклюз слушал молча, не перебивая Домбровского и не выдавая своих чувств.
— Так… — сказал он, когда Домбровский замолчал.
Он откинулся на спинку кресла и соединил кончики пальцев.
— Я рассказывал вам, Домбровский, о добрых делах Коммуны. К сожалению, иногда этот оркестр играет без дирижера. То, что Клюзере бездельник, я подозревал и о том, что он рвется в диктаторы, я прямо заявлял на заседании Коммуны. Мы этого не боимся, это всегда можно пресечь в самом начале. Но если верно то, что рассказали сейчас вы, Домбровский, — это прямая измена. Во всяком случае, он не может быть военным делегатом.
Домбровский дотронулся до колена Делеклюза и сказал, улыбаясь:
— Вот бы вас в военные делегаты, дорогой гражданин Делеклюз.
— А вас, — тоже улыбаясь, сказал Делеклюз, — командующим фронтом?
— А я фактически и так им командую, — просто ответил Домбровский.
От Делеклюза Домбровский поехал к Клюзере. Ему сказали, что гражданин военный делегат выехал по служебным делам. Домбровский подозревал, что он просто спит, но выяснить это было невозможно. Он решил зайти к начальнику его штаба Луи Росселю. В случае ухода Клюзере это был первый кандидат в военные делегаты. В Генеральном совете Коммуны к нему благоволили. В Совете Национальной гвардии его ненавидели. Поклонники Росселя говорили, что это образованный, волевой, талантливый командир. Недоброжелатели утверждали, что он высокомерен и беспринципен. Он молод — двадцать семь лет, артиллерийский капитан, впоследствии — полковник инженерных войск. Сам предложил Коммуне свои услуги. «Стало быть, все же революционер, — думал Домбровский, направляясь к нему. — Почему же он не делает усилий преодолеть хаос, царящий в штабе, начальником которого является? Может быть, ему мешает Клюзере?»
Россель принял Домбровского тотчас. Ярослав сжато изложил претензии фронта к тылу. Не дослушав его, Россель сказал резко:
— Знаю все это. Я бессилен. Вся власть в руках гражданина военного делегата.
— Как же вы миритесь с этим?
— Я не мирюсь. Я дважды подавал в отставку. Совет Коммуны не принимает ее, — сказал Россель и повернулся спиной, показывая, что прием закончен.
Но не в привычках Домбровского было отступать. К тому же ему надоело это бессильное опускание рук, на которое он натыкался в тылу.
— Что вы мне посоветуете делать, гражданин начальник штаба? — спросил он. — Версаль ударит на Париж, может быть, даже завтра. Этот удар грудью приму я, а не все вы тут в тылу.
Россель вскричал:
— Я им говорю это каждый день! Надо перестроить Национальную гвардию. Нам нужна профессиональная, хорошо обученная армия, а не скопище горлопанов и доморощенных «мыслителей». В армии мыслит один человек: командующий. Армия повинуется. Вы согласны?
— Нет, — твердо сказал Домбровский. — В отношении к армии революционного народа это неверно.
Россель нервно зашагал по комнате.
— Что вы слышали о Клюзере? — вдруг спросил он, резко остановившись возле Домбровского.
— Слышал, что вас прочат на его место.
— Поздно. Надо было меня назначить военным делегатом в самом начале. Тогда еще можно было что-то сделать. А сейчас… Я обречен. И вы обречены, генерал Домбровский.
— Значит, вы откажетесь?
— Безусловно.
Домбровский встал. Нет, здесь ему делать нечего. Еще один вопрос, пожалуй, он задаст этому молодому, энергичному и, видимо, неглупому человеку со связанными руками:
— Скажите мне откровенно, гражданин Россель, как офицер офицеру: что вы думаете о Клюзере?
Россель устремил на Домбровского пронзительный взгляд своих горячих глаз:
— Хорошо! — сказал он, хлопнув рукой по столу. — Я уже видел один такой случай. Во время этой несчастной войны с пруссаками я был в армии Базена. Клюзере это сколок Базена, уменьшенная копия. Кто такой Базен? Интриган, лентяй, эгоист. Во время экспедиции в Мексику он хотел стать мексиканским императором. Не вышло. Пришлось удовольствоваться чином маршала. Под Мецом он не появлялся на поле битвы, не давал инструкций командирам, не посылал подкреплений, не ввел в бой артиллерийского резерва, не использовал императорскую гвардию, не пошел на помощь Мак-Магону. Почему? Очень просто. Его план: Мак-Магона разобьют, и мир с пруссаками будет заключать он, Базен, чья армия осталась непобедимой. Но его интрига провалилась, Бисмарк его обкрутил вокруг пальца, и Базен капитулировал с армией в 173 тысячи солдат, не сделавших ни одного выстрела. Я все это разоблачил, за что и подвергся гонениям. Базен был в ярости и хотел меня уничтожить. Но вот он в немецком плену, а я на свободе и — кто знает? — быть может, именно мне придется решать его судьбу.
Домбровский попрощался. Уходя, он подумал, что в глазах этого энергичного Росселя горит тот же огонь честолюбия, что и в глазах вялого Клюзере.
Как и предупреждал Домбровский, версальцы ударили двенадцатого апреля. Это было наступление широким фронтом от Аньера на правом фланге коммунаров до форта Исси на левом. Наступали четыре корпуса плюс резервная армия.
С двумя с половиной тысячами человек Домбровский удерживал Аньер, Нейи и полуостров Женвилье на излучине Сены. Теофиль с двумястами пятьюдесятью людьми отбивался в замке Бэкон. На юге Врублевский отчаянно дрался, обороняя редуты и форты Ванв и Исси. Всюду не хватало людей и боеприпасов.
Домбровский слал депешу за депешей о срочной присылке подкреплений, умоляя, требуя, негодуя, грозя. Тщетно! За все дни боев Клюзере прислал ему… триста человек. Результаты не замедлили сказаться.
Началось с замка Бэкон. После пятидневной бомбардировки на него ринулась бригада из корпуса генерала Ладмиро. В течение шести часов она не могла ворваться в замок, защищаемый людьми Теофиля Домбровского. Но неравенство сил было слишком велико. Защитники Бэкона — немного их осталось в живых, в том числе Теофиль, — отступили к Аньеру. Восемнадцатого пал Аньер, превратившийся в развалины. Ярослав Домбровский по понтонному мосту отвел свои немногочисленные войска за Сену и укрепился в Нейи. Без помощи саперов, так и не присланных Клюзере ему в помощь, Домбровский укрепил Нейи так искусно, что свыше месяца — до середины мая, то есть почти до окончательного падения Коммуны, — отражал со своими малыми силами бешеные атаки версальцев.
У каждого командующего есть любимцы не только среди отдельных бойцов, но и среди целых подразделений. Таким любимым подразделением Домбровского был один из батальонов, а именно 128-й XVIII Монмартрского легиона. Другие части ревновали Домбровского к нему. За время боев «маленький генерал», как его прозвали, стал идолом солдат. Они видели его в самых опасных местах. Каким-то чудом он всегда оказывался там, где сильнее всего наседал неприятель. Он всегда был бодр, деятелен, чуток к солдату и изобретателен в способах отражения вражеских атак.
128-й батальон, завоевавший сердце генерала, занимал позицию в местечке Леваллуа. Когда Домбровский во время очередного объезда переднего края возвращался из Клиши в Нейи, он обязательно заезжал в Леваллуа, лежавшее посредине этих двух пунктов. Гвардейцы неизменно приглашали Домбровского к обеденному костру и обижались, если он отказывался. Одним из унтер-офицеров этого батальона был Валентин. Ни по внешности, ни по языку его нельзя было отличить от французов. На людях Валентин тянулся перед Домбровским и, обращаясь к нему, говорил, как полагалось: «гражданин генерал». Но наедине называл его по-прежнему, как привык смолоду.
— Знаешь, Ярек, — сказал Валентин во время их последнего свидания, — мальчуган-то стал настоящим командиром.
Мальчуганом он называл Теофиля.
Ярослав усмехнулся. Он и сам восхищался блестящей обороной Бэкона. Старый опытный офицер не мог бы это сделать лучше, чем мальчуган.
Он присел к костру за стеной, где укрылось несколько стрелков, чтобы похлебать пустую похлебку. Домбровскому вручили ложку.
Пошли вопросы:
— А что, гражданин генерал, там в Париже еще не раскачались нам помочь?
— Ко мне жена прибегала, говорит, там театры играют, бульвары полны…
— Вот бы их сюда, на наш бульвар!
Домбровский с любовью смотрел на людей, их лица, веселые, измученные. У некоторых были повязки на голове, бинты загрязнились, почернели от пороха. Жалость и гнев сжимали сердце Домбровского.
— Друзья, — сказал он, — я сегодня буду в Париже, в Коммуне. Я буду говорить от вашего имени…
— Гражданин генерал, а нам ничего не надо, кроме хлеба и снарядов…
Дело, которое в этот день привлекло Домбровского в Париж, касалось Бланки. Через свою агентуру в лагере версальцев Риго дознался, что Бланки сидит в тюрьме в городе Кагор. Из всех бланкистов Риго был самым фанатичным. Не менее, а может быть, и более других он видел слабости Коммуны, бюрократизм, нерешительность, борьбу честолюбий, увлечение риторикой, недостаточную бдительность и даже прямую измену. Он считал, что только одно может обеспечить победу и торжество Коммуны — руководство Бланки. По настоянию Риго Коммуна предложила Версальскому правительству через американского посланника Уошберна и папского нунция Киджи обменять Бланки на людей, арестованных Коммуной в качестве заложников. За одного Бланки Коммуна предлагала парижского архиепископа Дарбуа, его сестру, кюре церкви «Мадлен» Дегерри, главного парижского викария Лагарда и некоторых других, в том числе версальского агента Каетана Залеского. В ответ на это предложение Тьер сказал:
— Отдать Бланки восставшим равносильно увеличению их сил на целый армейский корпус.
Домбровский, которого Риго вызвал, чтобы посоветоваться с ним, предложил:
— Соберем группу смелых и ловких людей. Они проберутся в Кагор и попробуют выкрасть Бланки.
Риго грустно покачал головой:
— Я знаю, Ярослав, вы сами совершили поразительный по дерзости побег из московской тюрьмы. Ни через версальцев, ни через немецкие расположения нашим людям не пробраться.
— На воздушном шаре ночью?
— Рискованный и неверный шаг. Нет, друг мой, вы меня хорошо знаете: в недостатке отваги меня трудно упрекнуть…
Домбровский кивнул головой.
— Ради спасения Бланки, — продолжал Риго, — я пошел бы на любое безрассудство. Но здесь — тупик…
— Зачем же вы меня вызывали, Рауль, если вы заранее были убеждены в безнадежности спасения Бланки?
— Потому что есть только одно средство освободить Бланки.
— Какое?
— Победа над версальцами.
Домбровский засмеялся.
— Чему вы смеетесь? — вспыхнул Риго.
— Не обижайтесь, Рауль. Не вы ли сами говорили, что необходимое условие для победы Коммуны это поставить во главе нее Бланки. Теперь вы же говорите, что для того чтобы освободить Бланки, необходима победа Коммуны. А ведь вы когда-то изучали логику, мой дорогой.
Риго присоединился к смеху Домбровского.
— А вы не находите, гражданин генерал, что смех у нас с вами довольно невеселый?
— Гражданин прокурор, пока мы смеемся, мы непобедимы.
— Скажите, Ярослав…
Риго в нерешительности замолчал. Казалось, какой-то невысказанный вопрос висит у него на языке, но он не решается задать его. Эти колебания были так непохожи на пылкого, стремительного Риго, что Домбровский удивился.
Наконец, Риго сказал смущенно, почти робко:
— Скажите же мне правду, Домбровский… В ваших руках оборона Парижа: вы верите в нашу победу?
Ни минуты не задумываясь, Домбровский ответил:
— Конечно!