Глава 21 Мы с вами, братья поляки!
Глава 21
Мы с вами, братья поляки!
Когда вся орава русских либералов отхлынула от Герцена за защиту Польши, когда все «образованное общество» отвернулось от «Колокола», Герцен не смутился. Он продолжал отстаивать свободу Польши и бичевать усмирителей, палачей, вешателей Александра II. Герцен спас честь русской демократии.
Ленин
Борьба поляков за свободу взволновала весь мир. Гарибальди обратился с призывом к народам Европы:
«Не оставляйте Польшу! Не дожидайтесь, чтобы и вы, как она, были доведены до отчаяния. Не позвольте, чтобы сгорел дом вашего соседа, если вы хотите, чтобы в случае пожара, который может охватить и ваш дом, вам была оказана помощь…»
Всю Европу облетело обращение Мадзини, опубликованное в Лондоне:
«Лозунг: Да здравствует Польша! — это лозунг Европы, лозунг всех тех, кто протестует во имя закона и вечной справедливости, против произвола тирании и зла».
Но самые пламенные выступления принадлежали великому русскому изгнаннику Герцену. Из номера в номер в своем знаменитом «Колоколе» он ратовал за торжество польской революции.
«Мы с Польшей, — писал он, — потому что мы за Россию… Мы хотим независимости Польши, потому что хотим свободы России. Мы с поляками потому, что одна цепь сковывает нас обоих».
Говоря «мы», Герцен имел в виду все то лучшее, революционное, что было в русском народе. Герцен стремился, чтобы горячее слово его дошло до солдатской массы, брошенной царем на подавление польского восстания. Он писал в своем обращении «Русским офицерам в Польше»:
«…Идти под суд, в арестантские роты, быть расстрелянным… но не подымать оружия против поляков, против людей, отыскивающих совершенно справедливо свою независимость».
Обращался он и к самим полякам:
«Да, поляки братья, погибнете ли вы в ваших дремучих мицкевичевских лесах, воротитесь ли свободными в свободную Варшаву, мир все равно не может отказать вам в удивлении. Начинаете ли вы новую эру независимости и развития, заключаете ли вашей смертью вековую беспримерную борьбу, — вы велики…»
От Герцена прибыл в восставшую Польшу русский политический эмигрант, бывший офицер Павел Богданов. Он стал во главе одного из повстанческих отрядов и участвовал в большом сражении под Окшой. Он плохо говорил по-польски, а в горячие минуты полностью переходил на русский язык. Но повстанцы научились понимать своего командира. Они полюбили его за спокойную храбрость, за боевое умение, которое не раз выручало их в трудные минуты. Так было и в этом несчастливом сражении под Окшой. Несколько повстанческих отрядов объединились в дивизию и стали именоваться батальонами. Переименование это мало что изменило — «дивизия» оставалась плохо сколоченным соединением отрядов. Это сразу же сказалось, когда сраженный пулей пал командир «дивизии», а вслед за ним и его заместитель. Среди повстанцев возникла паника, они бросились в беспорядочное бегство под жестоким огнем врага, который их быстро окружал. Молодые командиры в замешательстве не знали, что делать, и беспомощно метались среди бегущих. Никто их не слушал.
Не растерялся один майор Богданов. Он выбежал вперед и закричал громовым голосом по-русски:
— Ребята, слушать мою команду! Ко мне скорым шагом!
Люди его отряда, уже привыкшие к русским командам своего командира, быстро привели в порядок свои ряды, а к ним пристроились и другие. Богданов уложил их в цепи и открыл беглый огонь по царским войскам. Несколькими перебежками он подвел их почти вплотную к неприятелю и здесь скомандовал:
— В штыки!
Эта безумная храбрая атака спасла повстанцев.
Богданов отличился еще в нескольких боях, был не однажды ранен, но смерть щадила его. Высшее повстанческое командование произвело его в полковники.
Прославился своими подвигами присоединившийся к повстанцам унтер-офицер 4-го Донского казачьего полка Митрофан Подхалюзин. Подлинные легенды рассказывали о героизме другого русского унтер-офицера, из 28-го Полоцкого пехотного полка, — Якова Левкина. Он командовал повстанческим отрядом, почти целиком состоящим из русских солдат, пошедших драться за дело свободы, против тирании царского самодержавия.
Вести о гибели повстанцев, которые Домбровскому приносила Пеля, внешне он воспринимал спокойно. Он не позволял себе тратить душевные силы на оплакивание людей. Он был весь сосредоточен на мыслях о Польше, о ее неравной борьбе с самодержавием. Один раз только он испустил крик боли. Это было, когда Пеля сообщила ему о смерти Потебни.
Андрей Потебня пал в бою под Скалой. Пуля ранила его в грудь. По диковинному совпадению это случилось на кладбище, на маленьком сельском погосте. Повстанцы, объятые горем — Потебню любили, — внесли его в избушку кладбищенского сторожа. Рана оказалась смертельной. Но странное удовлетворение было на лице умирающего Потебни. Молодой повстанец, присутствовавший при его кончине, рассказывал потом Пеле, что он умирал спокойно. Последние слова его были:
— Да поможет вам бог в борьбе против тиранов…
Вернувшись в свою камеру, в этот тесный грязный 10-й павильон Варшавской цитадели, Домбровский долго не мог успокоиться. Он ходил из угла в угол по камере и вспоминал. Вспомнились ему жаркие споры в длинных дортуарах Константиновского корпуса. Он словно снова слышал задорный голос Андрея, когда он бросал в лицо окружавшим его кадетам:
— Мне польский революционер ближе, чем русский сановник!
Вспоминались Домбровскому и совместные с Потебней прогулки по вечереющим улицам Петербурга. А потом — варшавские встречи. «Нет, — думалось Домбровскому, — на войну нельзя идти так, как шел на нее Андрей — с чувством обреченности. Наверняка погибнешь. А ведь Андрей предвидел свою гибель. Но он шел на смерть, потому что он хотел своей смертью искупить покорность тех, кто не посмел восстать против царской власти…»
И снова вспомнилось Домбровскому, как они — он и оба брата Потебни — после защиты диссертации пили вино в ресторане и как Андрей, глядя пылающими глазами на брата, вскричал запальчиво:
— Основная моя добродетель — верность!..
Да, верность… Домбровский понимал, почему на лице умирающего Андрея было «странное удовлетворение». Потому что он умер в бою, а не казнен царскими палачами. Это единственная ему награда за его верность — верность революции…
Через некоторое время Пеля принесла Ярославу журнал «Колокол» с некрологом Потебне. Его написал Герцен. И было там сказано:
«Не знала русская пуля, сразившая Потебню, какую жизнь она остановила на первых ее шагах.
Чище, самоотверженнее, преданнее жертвы очищения Россия не могла принести на пылающем алтаре польского освобождения…»