В больнице

В больнице

Собираясь в больницу, я вызвала к нам пожить неизменную Наталию Ивановну, которая по-прежнему не чаяла души в нашем Феденьке. Она охотно согласилась взять в свои руки мое хозяйство.

Осталось у меня в памяти только прощание с младшим сыночком. Я знала, что Федюша будет тосковать без меня, ведь ему только что исполнилось девять лет. Я благословила Федю тем складнем, той иконочкой, которую перед свадьбой прислал мне отец Митрофан. Я сказала Федюше: «Когда затоскуешь без меня, ты бери этот образок, целуй его и говори Богоматери все, что у тебя на душе, и святителю Николаю, и преподобному Сергию, которые на складне стоят по сторонам от Богоматери, ты святым тоже поведай свое горе. Господь, сыночек, тебя утешит. Молись, чтобы я вернулась к вам здоровой. Бог слышит твою молитву, я не умру».

Я плакала, Федюша обнимал меня и целовал, обещая молиться.

Около девяти часов утра я с сумкой вещей стояла в коридоре Института им. Вишневского, ожидая выхода из зала врачей. И вот ко мне движется толпа в белых халатах. Врачи расходятся в разных направлениях. Наконец из последней группы выделяется высокий грузный врач с широким добродушным лицом, похожий на маленького Гришу. Иван Петрович протягивает мне свою огромную руку с короткими, но ловкими пальцами. «Этим пальцам суждено от Бога перекроить мое тело», — мелькает в моей голове.

Иван Петрович ведет меня к гинекологу. Старушка заполняет на меня документы, спрашивает меня:

— Сколько абортов было?

— Не было…

Врач недоверчиво качает головой:

— Говорите правду! А роды были? Сколько?

— Пять.

— Не может быть! А где же дети?

— Все пятеро дома с мужем остались.

— Небывалый случай! Не верится…

И старушка внимательно смотрит на Ивана Петровича. А он, улыбаясь во весь свой широкий рот, говорит:

— Она не обманывает, пишите.

Минут через двадцать меня уже ведут в палату. Я молюсь Господу: «Отче милосердный! Сейчас я встречусь с теми, с которыми мне придется долго лежать… Благослови же, Господи, мой приход к ним».

«Здравствуйте!» — приветствую я больных женщин, входя в двенадцатиместную палату. Общая тишина. Я забиваюсь под одеяло. Впоследствии одна верующая старушка, лежавшая в палате, сказала мне: «Мы все были поражены Вашим голосом. Обычно больные поступают убитые горем, подавленные, молчаливые. А Вы словно в гости на праздник пришли, словно радовались встрече с дорогими друзьями».

Да, я чувствовала, что когда я молилась, то благодать Божия сходила на окружающих меня. К сожалению, я в те годы не могла открыто беседовать с больными о Боге, о религии. Я должна была скрывать свою веру, скрывать, кто мой муж. Так он сам мне велел, но это было мне очень тяжело. А Володя, видно, боялся ненависти коммунистов, которая могла излиться на его больную жену. И мне приходилось молчать, слушаясь мужа-священника. А разговоры кругом меня происходили такие, от которых, как говорится, «уши вянут». Женщины изощрялись, рассказывая безнравственные анекдоты, вызывая ими хохот больных. Я старалась почаще уходить из палаты, гуляла по коридорам. Было место, где когда-то находилась больничная церковь. Там, у широких подоконников, я смотрела на небо, стараясь читать про себя молитвы.

Там началось мое знакомство с Иваном Петровичем. Днем он, как и все врачи, ходил по палатам, оперировал, но в долгие зимние вечера, когда он бывал дежурным врачом, у нас происходили с ним длинные задушевные беседы. Я узнала, что Иван Петрович уже давно имеет свою квартиру где-то в городе. Там с ним живет другая женщина — предмет ревности и душевных мук Валентины Григорьевны. Но семью свою Иван Петрович не оставляет, материально содержит, часто навещает, так как Гриша души не чает в отце. Трагедия семьи ребенку еще не ясна: Гриша считает, что отцу с его новой квартиры ближе добираться до работы, поэтому отец и живет отдельно. Детский ум еще не мог постигнуть всей сложности жизни.