Вынужденная посадка

Вынужденная посадка

После сдачи зачетов всю нашу группу представители для полетов на учебно-тренировочном самолете с двойным управлением УИл-2. Вывозить нас на ней будет капитан Карев.

Штурман полка Карев предстал перед нами удивительного элегантным. Кажется, та же была на нем, что и на капитане Кошкине, армейская форма, но тщательно отутюженная гимнастерка с белоснежным подворотничком, брюки галифе с необъятными пузырями, хромовые сапоги, начищенные до блеска и собранные в гармошку, фуражка со звездочкой на околыше — все это сидело на Кареве как-то по особенному изящно и не нарушая устава. С первого знакомства еще запомнились почему-то озорные смеющиеся глаза, нос с горбинкой. Он подвел меня к желаемой машине и отошел в сторонку — пусть, дескать, сама познакомиться…

А я действительно смотрела на самолет и не могла наблюдаться. Передо мной стоял красавец с удлиненной обтекаемой формой фюзеляжа, остекленной кабиной и далеко выступавшим впереди нее острым капотом мотора. На передней кромке крыльев угрожающе топорщились четыре вороненых ствола скорострельных пушек и пулеметов. Под крыльями были укреплены восемь металлических реек направляющих для «эрэсов» — реактивных снарядов. Я уже знала, что в центроплане машины четыре бомбоотсека. В них да еще на два замка под фюзеляж можно подвесить шесть стокилограммовых бомб. В общем не самолет, а крейсер. Я провела ладонью по холодной обшивке. Металл! Не то, что на У-2. Двигатель, кабина, бензобаки — все под надеждой броней. Вот какая птица доверена мне! Помолчав, сколько положено для приличия при первом свидании, Карев спросил наконец:

— Нравится?

— Очень! — с каким-то особым чувством ответила я.

— А теперь, давайте полетаем, посмотрим, понравится ли вам «Илюша» в воздухе? — и улыбаясь, галантно предложил: — Прошу!

Запомнилось, как я выполнила два полета по кругу. После посадки штурман полка по переговорному аппарату попросил меня зарулить самолет на стоянку и выключить мотор. Ну, думаю, сейчас начнется разгон: чем-то капитану не угодила, хотя в полете он лишь насвистывал мелодии из каких-то оперетт, и не проронил ни слова.

— Разрешите получить замечания, — стараясь казаться бодрой, произнесла я.

— А замечаний нет, — ответил Карев. — Идите на боевой самолет — хвостовой номер «шесть» — и сделайте самостоятельно один полет по кругу.

Я никак не ожидала такой поспешности в переходе на боевую машину. Мне Уил-2 показался слепым, тесным, и я попросила Карева:

— Товарищ капитан, слетайте со мной еще разик на спарке.

— Нечего зря утюжить воздух! Сейчас каждый килограмм бензина на счету, отрезал штурман.

— Но, товарищ капитан, — взмолилась я, — вы ведь всем ребятам из нашей группы дали по нескольку вывозных полетов, и Кулушникову, вон, все двадцать пять. Почему же мне-то не хотите дать еще хотя бы один полет на спарке?

— Бегом к самолету! — скомандовал капитан.

И я побежала.

Механик самолета Вася Римский доложил мне о готовности машины. Надев парашют, я забралась в кабину, пристегнулась ремнями, настроила рацию на прием, все проверила, как учили, и запустила мотор.

Удивительно чувство взлета — ухода от твердой опоры под ногами. Самолет еще бежит по неровному травянистому полю, набирая скорость, еще мгновение — он оторвался от земли, и пилота уже несут вперед два стальных крыла. В первом полете по кругу я заметила, насколько быстрее завершился этот традиционный маршрут с четырьмя разворотами — мотор «Ила» не ровня тому, с У-2. Посадку рассчитала точно и села у «Т», как говорят летчики, на три точки. Значит, лучшего и желать не надо.

Зарулила. Вдруг вижу, капитан показывает руками: сделай, мол, еще один полет. Пошла снова на взлет. Аэродром наш был расположен почти на берегу Каспийского моря так что, летая по кругу, мы большую часть маршрута проходили над водой. И вот, выполняя разворот над морем, слышу, как раздался хлопок, другой — и мотор самолета заглох. Винт остановился. Наступила жуткая тишина…

Автоматически я дала ручку управления от себя, перевела машину на планирование — это чтобы не потерять скорости и не упасть вместе со штурмовиком в море. Затем тоже все делала по инструкции: убрала газ, выключила зажигание, перекрыла пожарный кран бензиновой магистрали. Словом, распорядилась в кабине по-хозяйски. И аэродром уже был совсем рядом, и все бы ничего, но скорость и высота падали катастрофически быстро.

Вот я вижу, что до аэродрома не дотяну — придется садиться прямо перед собой. Но что это? Вся земля изрыта глубокими оврагами! Если садиться на них это конец! А тут по радио слышу взволнованный голос командира полка Козина: «Что случилось? Что случилось? Отвечайте!..»

Ответить я не могу: у меня нет передатчика. Да и не до ответов сейчас все мое внимание приковано к земле. Замечаю узенькую полоску между оврагами. Решаю приземлиться на нее и для лучшего обзора открываю колпак кабины, выпускаю шасси…

Стоит ли говорить, как мучительно долго тянулось время. Но в какое-то мгновенье машина коснулась земли, бежит по ней, а я всеми силами стараюсь ее удержать, не дать ей свалиться в овраг и усиленно торможу. Самолет понемногу замедляет бег, останавливается. И когда, выскочив из кабины на крыльцо, я смотрю вниз, то с ужасом вижу, что шасси моей машины остановилось на самом краю оврага, на дне которого множество скелетов погибших животных.

Осмотрела самолет — похоже, невредим. Все вроде бы на месте, все цело, только очень много заплат на крыльях и фюзеляже — весь изрешечен. Досталось бедному «илюшину» в последних боях под Орджоникидзе. Он грудью своей защищал подступы к Закавказью и к нефтяным районам Грозного, Баку. Досталось, должно быть, и мотору — вот теперь и сдал. Я знаю, что мотор самолета в бою испытывает большие перегрузки, перенапряжения и к концу своего ресурса начинает капризничать. Но все-таки что с ним? Почему заглох?.. Бензин есть, масло тоже. Правда, некоторые приборы, контролирующие его работу, отказали. Но я никого не виню, не на кого не в обиде. Знаю, что в бою летчику приходится порой резко, с форсажем давать газ, резко убирать, пикировать на больших оборотах, набирать высоту, не щадя мотора.

И вот теперь, когда я летала на нем по прямой, на заданной высоте, на определенной скорости и оборотах мотора, следила за показателями приборов, создавала наивыгоднейший режим для мотора, не насиловала его, а он заглох… Знала я, что как только мы, молодые летчики, овладеем самолетом Ил-2 полностью, он будет списан, а мы поедем на завод получать новые. Но от этого не легче.

Вдруг замечаю, что по полю в мою сторону мчится санитарная машина и бегут летчики.

Первым, оставив машину, запыхавшись, с санитарной сумкой на боку, показался доктор Козловский.

Сейчас, найдя меня целой и невредимой, Козловский запричитал, вытирая пот и слезы на своем морщинистом лице:

— Голубушка ты моя, целехонька! Как же я счастлив!…

К вечеру мотор штурмовика был осмотрен, отремонтирован и опробован. Самолет развернули от врага в сторону моря, и капитан Карев, как самый опытный летчик полка, взлетел и благополучно приземлился на аэродроме.

На второй день был выстроен весь личный состав нашей части. По какому случаю никто не знал, но вот слышу:

— Младший лейтенант Егорова, выйти из строя!

Посторонились мои товарищи, пропустили меня вперед из задних рядов. Я шагнула из строя неуверенно и застыла: «Что-то будет? Припишут сейчас вынужденную посадку по моей вине. Не умеет, мол, эксплуатировать мотор. Чем докажу?»

И вдруг командир полка торжественно произносит:

— За отличный вылет на самолете Ил-2 и за спасение вверенной вам боевой техники объявляю благодарность!

— Служу Советскому Союзу! — ответила я после большой паузы срывающимся голосом.