Спаси, господи, от напраслины!

Спаси, господи, от напраслины!

И опять я ехала в поезде Ульяновск-Москва. В общем вагоне было очень людно, накурено. Плакали дети. На самой верхней полке вздыхала я о своем любимом брате и порушенной мечте.

— Умаялась сердешная, целый день вздыхает, в рот росинки маковой не взяла и не встает, — говорил пожилой, приглушенный голос с нижней полки.

— Может, хворь какая одолела? — высказывал свое мнение мужчина с лысиной по всей голове.

— Известно, какая — любовная, — противно хихикнул чей-то визгливый голосок. «Много ты понимаешь, — подумалось мне и я отвернулась к стене, а голову накрыла пальто. — Какой же это враг народа мой брат? Да ведь брат — сам народ…».

Нас у родителей было шестнадцать человек детей — восемь умерло, восемь осталось в живых. Нужда заставляла отца приниматься за отхожий промысел. Он работал то возчиком — возил рыбу из Осташкова, с Селигера, то ездил в Торжок за огурцами. А были годы, когда и в Петрограде работал на красильной фабрике. Мерз отец в окопах империалистической войны, с винтовкой защищал Советскую власть в гражданскую. Вернулся он после всех этих баталий больной и в 1925 году умер — сорока девяти лет от роду.

Васе, самому старшему из братьев, очень хотелось учиться. Но, окончив четыре класса Сидоровской школы, по решению семейного совета, пошел в «мальчики» к портному.

Отец тогда сказал так:

— Давай, мать, продадим овцу, и я отвезу Ваську в Питер. Попрошу там Егора Антоновича замолвить словечко у хозяина. Глядишь, мастеровым будет. А тут что?.. Учиться негде, да и возможности у нас нет никакой обувать, одевать, кормить. — И дальше он обратился к сыну: — Может быть, ты, сынок, не хочешь учиться на портного, тогда давай иди в сапожники к дяде Мише. Дядька родной, материн брат, худому не научит. Выбирай.

И Вася выбрал — портного.

До самой Октябрьской революции учился мой брат. В революцию шестнадцатилетний паренек раздобыл винтовку и пошел с ней против кадетов вместе с отрядом красногвардейцев. Был Вася ранен и кое-как добрался до тетки Аграфены, дальней родственницы отца. Тетка перепугалась, немедля послала в деревню письмо, написав, что выживет Вася или нет — одному Богу известно.

Мама, получив такую весть, бросила все и помчалась спасать сына. Она выходила его, привезла домой — длинного, худого, наголо постриженного.

Дома Вася прожил недолго — поступил работать на железную дорогу в Кувшинове. А спустя какое-то время рабочие выдвинули его продавцом в свой магазин. В стране разруха, голод — продавцами выбирали самых надежных, тех, кому верили. А потом Васю перевели во Ржев, затем в Москву. Обычная биография рабочих парней тех лет: работал, учился на рабфаке, стал коммунистом. Затем уже он окончил Плановую академию, Комвуз. Рабочие фабрики «Москвошвей №5» избрали Василия своим депутатом в Моссовет. «Начальник планового отдела Наркомвнутторга СССР — какой же это враг народа? думала я, перебирая всю жизнь любимого брата. — Клевета! Напраслина!»

Да, напраслина. И я вспоминала, как мама молилась Богу, стоя на коленях перед иконостасом, как вначале перечисляла все наши имена — своих детей, прося у Бога нам здоровья и ума, а потом каждый раз в конце молитвы повторяла: «Спаси их, Господи, от напраслины!» Тогда в детстве я не понимала этого слова, а сейчас оно обнажилось передо мной во всей своей страшной наготе…

Как медленно движется поезд. Но мне, подъезжая к Москве, стало все как-то безразлично. Куда и зачем я еду, к кому? Вот и Москва. Город моей комсомольской юности. Именно здесь неожиданно круто повернулась моя судьба, накрепко связав деревенскую девушку с городом и небом.

Москва встретила пасмурным, дождливым днем. В этот раз меня здесь никто не встречал, никто не ждал. С вокзала я позвонила на квартиру брата Василия. Ответила его жена — Катя. Узнав мой голос, разрыдалась и долго не могла выговорить слова. Немного успокоясь, спросила:

— Ты где сейчас, Нюрочка?

— На Казанском вокзале.

— Жди меня у главного входа, я сейчас приду.

— И вот я стою — жду. Прошел час, другой… И вдруг я заметила плохо одетую, с поникшим взором женщину.

— Катя!?

Оказалось, что она искала меня, одетую в военную форму, а я ее красавицу смолянку с пышной прической, с блестящими синими глазами и гордой статью… Опять были слезы. Она схватила меня за руку и повела в глубь вокзала. Мы нашли свободную скамейку, сели и Катя рассказала, что Васю судила «тройка», приговорила к десяти годам заключения, приписав ему шпионаж и связь с английской разведкой. Его статья в «Экономической газете» была, якобы, перепечатана англичанами и этим он выдал какую-то государственную тайну…

— Десять лет! За что? — всхлипывая, говорила Катя. — Нюрочка, родненькая, ты, пожалуйста, больше мне не звони и не заезжай. Я сегодня только на минутку забежала в квартиру за Юркиными вещичками. Мы с ним теперь кочуем по знакомым, хотя многие нас боятся… А я боюсь, что меня дома могут арестовать… Что тогда будет с Юркой? — плакала Катя. Плакала и я. Мы расстались…

Куда мне было податься? К Виктору в авиачасть? — ни за что в таком-то виде… В аэроклуб? — Нет! На Метрострой? — Нет!

Под сожалеющие взгляды, чтобы все напоминало о самом счастливом времени, о дерзновенных мечтах, чтобы каждый намек о прошлом травил душу? Нет! Может, потом, а сейчас?.. Куда глаза глядят!

Вот в расписании поезд, который довезет меня до брата Алексея. Значит в этот город…

Поезд плелся, спотыкаясь на каждом полустанке, и от того колеса отстукивали не весело, а тоскливо: «пло-хо те-бе… пло-хо те-бе»…

В городе Себеж брата не оказалось, его перевели на новое место службы. Переночевала я там у соседей, а утром опять в путь. Денег в кошельке у меня оставалось только двенадцать рублей. Не хватало двух рублей до городка, где работал мой брат Леша. Ничего. Купила билет на все деньги, а то, что одну станцию не доеду — не беда — дойду.

Еду опять в общем вагоне и опять на верхней полке. Чтобы не плакать, прислушиваясь к стуку колес: «ку-да ед-шь… ку-да ед-ешь…», а затем колеса сменили свою «песню» на другую: «Где-е твоя во-ля, где-е твоя во-ля…»

Воля, воля… Неужели у меня ее нет? Если есть, то почему я лежу вот так пластом на полке и ничего не хочу предпринять? Почему не борюсь за свое право летать?.. Вспомнились слова любимого всей молодежью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Саши Косырева:

«Ни когда не отступайтесь от задуманного. Смело и гордо идите вперед…»

— Смело и гордо идите вперед! — повторила я, и в этот момент состав вздрогнув всем своим длинным, неуклюжим телом, остановился, словно предоставил мне право выбора.

— Где это мы стоим? — свесив голову вниз, спросила я.

— Чай Смоленск, — ответил мужчина.

— Сколько стоим?

— Минут тридцать, не менее…

Неожиданно для соседей по вагону я ловко соскочила с полки, накинула пальтишко, подхватила чемодан и — к выходу.

Мужчина, сидевший на нижней полке, переглянулся с попутчиком и произнес сочувственно:

— Как есть не в своем уме…

На что тот заметил:

— Может стибрила что?

— Тьфу ты, окаянный, — старушка сплюнула с досады, — зачем напраслину наводишь?..