Отцовский подарок
Отцовский подарок
Теперь, в новом качестве, я то провожу занятия с летним составом, то руковожу «боем» по радио с наблюдательной вышки полигона. Штурманская служба мне понемногу стала нравиться, стала по душе. Я ведь и Херсонское авиационное училище окончила по классу штурманов, а работая в Калининском аэроклубе летчиком-инструктором, несколько часов в неделю преподавала аэронавигацию. Курсы штурманов прошла в Ставрополе. Словом, командование полка знало о моих штурманских «классах» и, учитывая уже мой боевой опыт, не случайно назначило на эту должность.
И вот стою я на вышке, а вокруг такая чудесная панорама! По зеленому ковру летного поля рулят самолеты, в стороне Полтавы взлетают американские «крепости», чтобы бомбить общего врага, виднеется речушка, совсем рядом громоздится Петровский редут, на который напоролась армия Карла XII, а в небе вовсю заливаются жаворонки…
Зазвонил телефон. Сняла трубку — слышу голос руководителя полетов:
— Приготовиться, вылетаем!
Внизу под вышкой заработал моторчик радиостанции. Я взяла микрофон, для порядка дунула в него и заговорила:
— Алло! Алло! Алло! Я — «Береза»! Как слышите?
— Я — «Резеда-два»! Я — «Резеда-два»! Слышу вас хорошо. Разрешите двести…
— Разрешаю двести.
«Резеда-два» — это майор Карев, а «двести» — разрешение на бомбометание и штурмовку. И почему это начальник связи полка Матюшенко придумывает такие позывные, как «Резеда», «Фиалка», «Сирень», «Волга» и другие тому подобныевсе женского рода, для мужчин? А мне вот однажды дал позывной — курам на страх! «Ястреб»…
Группа штурмовиков уже над полигоном — делает круг, круто пикирует на цель. Летчики старательно ловят в прицел мишень и короткими очередями расстреливают расставленные фигуры, затем бросают бомбы и разворачиваются для набора высоты. Карев — «Резеда-два» — спокойно подает команды, внимательно следит за работой каждого летчика.
— Хухлин! Уменьши угол пикирования…
— Агеев! Не отставать…
— Цветков! Уменьши скорость самолета, а то выскочишь вперед группы.
— Молодец Кириллов, прицельно бьешь по целям, — летит над полигоном голос «Резеды-два», и, глядя на эту кропотливую работу Карева с молодыми летчиками, я невольно с добрым чувством глубокого уважения думаю об этом мужественном человеке, вспоминаю полеты с ним над Таманью. Отчаяннее, храбрее над полем боя, чем Карев, я не встречала.
Повторив атаку, каревская группа уходит в сторону аэродрома.
— «Береза», я — «Резеда-семнадцать», я — «Резеда-семнадцать» … слышится в микрофоне уже другой голос. — Разрешите двести!
— Разрешаю!
И вдруг слышу:
— Зубами мучаетесь, «Березочка»?..
У меня действительно болят зубы. На вышке я стою с перевязанной щекой, но гневно пресекаю вольного сына эфира:
— «Резеда-семнадцать», занимайтесь-ка своим делом! Уменьшить угол!
Но летчик не слушается и, пикируя с крутым углом, бросает бомбы.
— «Резеда-семнадцать», прекратите самовольничать! Не то закрою полигон!
— Вас понял, — весело отвечает он и заходит для повторной атаки. Ловко атакует мишень пилот, ничего не скажешь. Со снижением уходит он от полигона бреющим, оставляя за собой песню:
Ты ж мэнэ спидманула,
Ты ж мэнэ спидвэла,
Ты ж мэнэ, молодого,
З ума разума свела…
Это — летчик Иван Покашевский.
В полку среди прибывших новичков выделялся парень с широким лицом, с копной темных волос и озорными серыми глазами. Одет он всегда не по форме. Сверху гимнастерки старого образца и гражданских брюк ватник, стоптанные, видавшие виды сапоги, шапка-ушанка, сдвинутая на затылок — вот-вот упадет. Это лейтенант Иван Покашевский.
Нам Иван рассказал, что его сбили в бою и он попал в плен. Когда немцы увозили летчиков в Германию, они втроем проломили дыру в полу вагона и на ходу поезда выпрыгнули ночью. Затем бежали в лес — удалось найти партизан. Семь месяцев Покашевский партизанил, был награжден орденом Красной Звезды. Затем летчиков доставили в Москву, распределили в авиачасти, и вот Иван попал в наш полк. А тут еще его отец, когда узнал, что сын жив — а похоронную с матерью они получили год назад, — на радостях продал пчельник и на эти деньги купил самолет. Отец очень хотел, чтобы сын летал на самолете, — считал, что так будет надежнее.
У нас в полку Покашевского обмундировали, назначили летчиком во вторую эскадрилью. И вот в Карловку приехал его отец — Иван Потапович Покашевский и привез с собой своего старшего сына Владимира, директора совхоза.
— Нехай послужат мои хлопчики у вас, — доверительно сказал командиру полка. — Посыдив Володька на «брони», як незаменимый, хватит! Пора и честь знать! Но тильки з одним уговором, ни якой поблажки сынам моим не творить, требуйте бильше, як установлено по вийсковому Уставу…
В тот день погода была чудесная. В синем небе ни облачка, солнце грело по-летнему. На аэродроме собралось много народу жители Карловки и окрестных сел с транспарантами, портретами руководителей партии, правительства и виновников торжества. Тут же, отдельно от других самолетов, новенький штурмовик с надписью по фюзеляжу: «От отца — сыновьям Покашевским».
На крыло самолета поднялись начальник политотдела дивизии подполковник И.М. Дьяченко и семья Покашевских. Сыновья помогли отцу взобраться и встали рядом с ним. Иван — справа, Владимир слева. Митинг открыл Дьяченко. На груди начальника политотдела два ордена Красного Знамени. Защищая Москву, Иван Миронович был тяжело ранен, после чего медики списали его с летной работы.
Дьяченко говорил страстно, взволнованно и о патриотическом поступке колхозника Покашевского, и о предстоящих боях, о нашей грядущей победе. Затем он предоставил слово Ивану Потаповичу. Старик встрепенулся, хотел было шагнуть вперед, но сыны удержали его, чтобы не свалился с крыла, а он сказал только два слова: «Браты та сестры!..» — и тут же умолк. Сыновья склонились к отцу, что-то подсказывали ему, видимо подбадривали.
Запомнилась мне надолго та краткая речь простого кристьянина:
— У меня два сына. Обоих я виддаю родной Батькивщине. Пошел бы и сам с вами бить захватчиков, да трохи стар…
Старик хотел еще что-то сказать, но, не в силах совладать с охватившим его волнением, махнул рукой, поклонился в пояс на все четыре стороны и трижды поцеловал своих сыновей.
Все зашумели, зарукоплескали, оркестр заиграл туш.
— Качать его, качать! — закричали в толпе, и старика подхватили на руки.
С этого дня Иван и Владимир Покашевские были приписаны экипажем к самолету отца: Иван — летчиком, Владимир — воздушным стрелком.
И вот я смотрю в бинокль: полигонная команда проверяет результаты работы Покашевских — отлично! Все попадания на месте. Вдруг подлетает штурмовик и без моего разрешения заходит на полигон.
— Я — «Береза»! Я — «Береза»! — быстро заговорила я. — Сообщите, кто летает над полигоном?
Ответа нет, а самолет уже разворачивается и пикирует на нашу вышку. С ума сошел! Перепутал, видно, сигнальный знак «Т» на вышке с крестом на полигоне.
— Все в траншею! — приказываю я и вижу, как шофер рации, техник, еще кто-то бросаются в траншею.
Бомба разорвалась. Взрывная волна смахнула стоявшую рядом палатку и покачнула вышку, осколки бомбы тоже ударили по вышке. Я ухватилась почему-то не за поручни, а за микрофон с телефоном и с ними покатилась, крича:
— Сигнальщик! Дайте красную ракету, ракету! Отгоните его от полигона!
Взвились ракеты. Летчик понял свою ошибку и улетел. Что же, отработал тоже неплохо, жаль только, что не по той цели. Но… учеба есть учеба.
А следующую группу на полигон привел комэск капитан Бердашкевич, добродушный белорус из Полоцка. У Миши большое горе: погиб отец — партизан, расстреляна мать за связь с партизанами.
— Зенитный огонь справа! — дает он вводные группе, и новички выполняют противозенитный маневр по высоте, направлению.
— Справа от солнца четыре «фоккера»! — снова голос ведущего, и вся группа перестраивается в оборонительный круг.
«Спасательный круг», как мы его называем, — это боевой порядок, придуманный для самообороны от «мессеров». Допустим, истребитель противника пытается атаковать наш штурмовик — идущий за ним по кругу сможет отсечь атакующего своим лобовым огнем. С круга мы работаем и по цели. Вот двенадцать штурмовиков уже пикируют, к земле полетели их эрэсы, мощно раздался по округе залповый взрыв. Затем пушечный и пулеметный огонь разносит мишени, а при выходе из пикирования разом от всех самолетов отделяются бомбы. Когда пыль опускается, в бинокль я уже не нахожу целей…
Незаметно пролетел май. Молодые летчики научились метко стрелять и бомбить, стали уверенно держаться в строю не только при полете по прямой, но и при маневрировании. Научились атаковать цели группами — до эскадрильи. Полк готов к отлету на фронт.
Наконец мы получили «добро». 197-я штурмовая авиадивизия, в которую теперь входит наш 805-й штурмовой авиационный полк, только что сформирована. Ее путь лежит в 6-ю воздушную армию генерала Ф.П.Полынина. Мы будем воевать в составе 1-го Белорусского фронта.
Командиром дивизии, в которую входит теперь наш полк, полковник В.А.Тимофеев. Многие пилоты помнят его по летным училищам Поставскому, а в войну — Оренбургскому, где он был начальником.
Когда Тимофеев знакомился с личным составом полка, мне он чем-то показался похожим на царского офицера, каких показывали в кинофильмах. Китель и брюки-бриджи строго подогнаны по фигуре. Хромовые сапоги на высоких каблуках и с наколенниками блестели, как лакированные. Фуражка с тульей выше обычного сидела на голове с каким-то изяществом, а на руках были кожаные перчатки.
— Сразу видно — тыловик, — сказал механик моего самолета Горобец, стоявший рядом.
— Нет. Вы что, не видите, что ли, на груди полковника орден Ленина и медаль «20 лет РККА»? — возразил летчик Зубов. — Он воевал на Курской дуге, был там заместителем командира дивизии. А орден Ленина получил еще в мирное время — в Забайкалье. Там Тимофеев после военно-воздушной академии командовал авиационной бригадой и вывел ее на первое место по боевой подготовке в Дальневосточной армии Блюхера.
— Ты что вспоминаешь Блюхера? Он ведь враг народа!..
— Никакой он не враг, — упрямо заявил Миша. — Он настоящий народный герой, мне еще в детстве рассказывал про него мой родной дядя, мамин брат-комбриг, я ему верил и верю. Да и сам Тимофеев, кстати: тоже был арестован в 1938 году, как враг народа и просидел в читинской тюрьме два года, пока не выпустили, как необоснованно репрессированного, восстановили в правах и назначили начальником авиационного училища. За него сам Шверник хлопотал, воспитатель Вячеслава Арсеньевича. А за Блюхера, видимо, некому было вступиться.
— Тимофеев, говорят, воевал еще в гражданскую? — спросили у Зубова.
— Воевал. Был разведчиком на Восточном фронте, затем заместителем комиссара 15-го Инзенского полка.
— Ты-то откуда знаешь?
— А как не знать? Я был учлетом Оренбургского училища. Вячеслав Арсеньевич нам рассказывал о гражданской войне, лекции очень интересно читал.
— На какую же тему?
— О, темы были разные! Я раньше такого нигде не слышал. И как правильно вилку и нож держать, и как красиво курить, не оставляя следов на пальцах. Нас и танцевать учили, и приглашать даму к танцу.
— Это что же — шла война два года, а вы учились танцевать? — сердито спросил Толя Бугров, летчик с обширными рубцами от ожогов на лице.
— Может, он еще учил вас, как выбирать добрую жинку? — усмехнулся Женя Бердников.
— Пре-екра-ати-ить разговорчики! — громко прервал нашу затаенную беседу начальник штаба полка майор Кузнецов.
Однако наше, можно сказать, знакомство с Вячеславом Арсеньевичем Тимофеевым состоялось…
197-я штурмовая авиадивизия успешно перебазировалась на аэродромы многострадальной белорусской земли. Погода нас в те дни не баловала. Слой толстого тумана уныло лежал над летным полем, и штурмовики, выруливая на старт, вынуждены были выключать моторы. Но вот подул ветер и разогнал всю туманную муть. Группа за группой летчики нашей дивизии пошли на боевые задания. Штурмовики бомбили передний край вражеской обороны, подавляли огонь артиллерийских батарей противника, штурмовали гитлеровские колонны войск, задерживая их на дорогах, жгли машины, танки, уничтожали пехоту… Обычная наша работа.