«Живым не верится, что живы»
«Живым не верится, что живы»
А письма ко мне все шли и шли. Теперь уже по другому поводу. Многие из них я сохранила. Вот письмо из Ташкента. Василий Петрович Рябов, преподаватель политехнического института, писал:
«Прочитал два очерка о вас, дорогая Анна. В „Литературной газете“ „Егорушка“ и в „Огоньке“ — „Штурман полка“. Горжусь вами, как русский человек. Вот уже вторую неделю хожу под впечатлением прочитанного о вас, расстроенный и встревоженный воспоминаниями о минувшей войне. Спасибо вам, русские женщины!
Тяжело было нам на вислинском плацдарме в составе 8-й гвардейской армии. В тот день, когда вас сбили зенитки врага, нам, наземным войскам, было особенно тяжело. Я там, на плацдарме, смотрел на штурмовиков, как на героев. Появление Ил-2 заставляло молчать фрицев, и захлебывались их атаки. Всегда хотелось расцеловать летчиков-штурмовиков, мне казалось, что они необыкновенные герои. Но, оказывается, своим героизмом нас выручали не только мужчины, но и наши милые русские девушки. Я прошел в боях всю войну, имею много орденов, но приклоняюсь перед вами и горжусь вами…».
Полковник в отставке Константин Ахеллесович Паппа из Белой Церкви рассказывал о себе, о том, что он, артиллерист, участвовал во многих войнах, многое повидал, еще больше пережил. «Я видел ваш последние бой на Магмушеском плацдарме за рекой Вислой, южнее Варшавы, — припомнил артиллерист. — Я тогда не знал, что горящий штурмовик вела женщина. Это был ведущий самолет второй группы. В первой группе тоже подбили ведущего штурмовика, но он сумел посадить его на остров посредине реки Вислы. Ваш же самолет вспыхнул на высоте факелом пошел к земле, к фашистским танкам, и взорвался…
Прочитав о вас очерк в газете „Правда“ — „Жить и побеждать“ — я живо вспомнил и представил всю картину боя за плацдарм. На нас с трех сторон шли фашистские танки, хотели сбросить десант. Мы отбивались, но силы были явно не равны. И тут большими группами прилетели наши грозные штурмовики. Атаки немцев были отбиты, и мы удержали плацдарм.
Я до сих пор не могу представить женщину на таком грозном самолете, как Ил-2. Как хорошо, что вы чудом остались живы!..»
Нашему 805-му штурмовому авиаполку за время войны довелось сменить три воздушные армии. На Кубани и Тамани мы воевали в составе 4-ой воздушной армии. Командующий ее Герой Советского Союза генерал К.А. Вершинин. Под Ковелем и Луцком — в 6-ой воздушной армии, ею командовал Герой Советского Союза, генерал Ф.И. Полынин, а под Берлином полк был в 16-ой воздушной, командующий армией был Герой Советского Союза генерал С.И. Руденко.
На встречи ветеранов нас обычно приглашали в разное время во все армии! и тогда мои однополчане слетались со всех концов Советского Союза. Каждый раз на перекличке многих не досчитывались. У Симонова есть по этому поводу:
Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду,
На всех, на все четыре года.
Она такой вдавила след
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет и тридцать лет
Живым не верится,
Что живы.
А к мертвым — выправив билет
Все едет кто-нибудь из близких,
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого нет…
И ставит,
ставит
обелиски…
Одно время мы жили недалеко от монинского авиагородка. Если армейская встреча была там, то многие мои однополчане приезжали вначале к нам домой, а потом уже все вместе мы отправлялись в Монино. Как-то приехал Петр Тимофеевич Карев. Он ввалился — шумный, веселый, как всегда, наш настоящий «воздушный рабочий войны». Казалось, что он приехал к нам не впервые после войны, а будто никогда с нами не расставался.
— Летал на Севере, а теперь вот вышел в «расход», — помню, помню, невесело, несвойственно его характеру, пошутил Карев. Думал, что здоровье вечно, а оказывается — нет. Да и война, конечно, помогла, будь она трижды проклята…
И опять летели:
— Ты помнишь?.. Ты помнишь?..
— Да, я все помнила!..
Через год Карева не стало. Мы жили уже в Москве, и я поехала проводить его в последний путь. На похороны приехали многие однополчане, в том числе Валентин Всеволодович Вахрамов, наш «факир». Он жил в Киеве, заведовал военной кафедрой одного из институтов. Вместе с женой Катей Валентин воспитал троих детей.
— Думал, вот вырастут дети — отдохнем, Катя ведь тоже фронтовичка. Ан нет, то и дело внуков подбрасывают наши детки житья от них нет, — Валентин говорит серьезно, а глаза его смеются…
Приехал моторист самолета Карева — Борис Дмитриевич Мурнин. Он работал директором школы в селе Даниловка, Саратовской области. У него были свои заботы — школьные: как бы школу отремонтировать? Где бы достать старенький автомобиль для той школы?
— Колхоз нам трактор выделил. А тут, — говорит Борис Дмитриевич, — личные заботы: сын Костя в военное училище поступил, дочка замуж выскочила, не окончив института…
Прилетел из Даугавпилса Герой Советского Союза полковник Иван Александрович Сухоруков, тот самый, который брал мою шинель в поездке к невесте Тамаре. Мечту он свою осуществил — после войны. Сухоруковы воспитали своих детей, да полковник дал еще путевку в небо почти сотне юношей, работая в летном училище.
В первый раз после войны навстречу 6-ой воздушной армии приехал Михаил Филимонович Бердашкевич, приехал с двумя дочерьми-студентками. Рубцы от ожогов на лице и руках Миши разгладились после многочисленных операций по пересадке кожи. Голубые глаза, схожие с озерами его родной Белоруссии, смотрели намного веселее, чем в войну. Дочки, похожие на отца, как две капли воды, оберегали его и с нежностью ухаживали, предупреждая каждое его желание. Они рассказали, что отец недавно перенес инфаркт миокарда. Врачи не разрешили ему ехать на встречу, но он не послушался.
— Мама, вот, срочно и «мобилизовала» нас — сопровождать папу…
Хорошая семья у Миши, подумалось мне тогда, а на фронте Бердашкевич был в таких страшных ситуациях, что, казалось и выжить-то невозможно. Но выжил и вышел победителем!
… Мне вспомнился рассказ о том, как он посадил свой подбитый штурмовик на клочке земли Керченского полуострова, занятого нашими десантниками. На клочке земли в гористой местности, изрытой окопами, изрешеченной артиллерийскими снарядами и в сплошных воронках от бомб.
Придя в себя, Михаил увидел тогда, что сидит со своим воздушным стрелком в бронированной коробке с мотором, а крыльев и фюзеляжа с хвостовым оперением самолета нет. Потряс воздушного стрелка — жив курилка. Вместе стали удивляться чуду, что живы. Потом только увидели: плоскости и фюзеляж с хвостовым оперением висят на горе, метрах в тридцати от них…
— Слышим нам кричат: «Летчики! Ползите в нашу сторону» и как пароль — мать, перемать… — рассказывал Бердашкевич, припоминая всякие подробности — как они сидели в окопе до ночи, как их на шаланде переправили на Тамань. Потом Миша достал какое-то письмо и сказал:
— В том бою сбили моего ведомого Бориса Цветкова. Много лет о нем ничего не знали, а вот недавно он прислал письмо. Живет в Брянске. После демобилизации продолжал летать в ДОСААФ. Обучил летному делу 180 курсантов. С 1964 года летал в Аэрофлоте — помогал выращивать урожай, а теперь по возрасту да и фронтовые ранения сказались — вышел на пенсию…
Вот что писал Цветков: «После войны многие годы меня совершенно не беспокоило, что я — боевой летчик-штурмовик — и не имею наград. Но теперь подросли внуки и в праздники спрашивают: „Дедуля! А ты воевал? Где тогда твои ордена?“ Мне делается не по себе, я не знаю, что им ответить…
На фронт я попал после Оренбургского авиационного училища в июне 1944 года. За отличное выполнение боевого задания командования и за совершенные 14 успешных боевых вылетов был представлен к правительственной награде — ордену „Красного Знамени“. Но награду так и не получил. Был сбит над Берлином фашистским „фоккером“ 19 апреля 1945-го в известном вам, Михаил Филимонович, бою. А победа была совсем рядом!
Из горящего штурмовика я и воздушный стрелок Виктор Корочкин выпрыгнули на парашютах. Корочкина отнесло на нейтральную полосу, а я, раненый, упал в самое скопление немцев.
Семь дней отступая, фашисты держали меня, как заложника, а затем в пригороде Берлина сдали в Моабитскую тюрьму. Освободили наши части, и 1 мая 1945 года я прибыл в свой родной 805-й штурмовой, ордена Суворова, теперь уже Берлинский полк. А 9 мая меня и Мишу Зубова, который тоже был в плену пять дней, отправили на госпроверку в Алкино — за Урал. Четыре месяца нас „проверяли“, а затем и демобилизовали…
В моем личном деле осталась копия наградного листа, которую военкомат, по моей просьбе, выдал мне на руки. На мой запрос в Центральный Архив Советской Армии в город Подольск пришло сообщение, что, действительно, я был представлен к награде орденом „Красного Знамени“ и в списках числюсь под номером 37. Вот и все. В списках числюсь, а ордена нет… Раньше награды меня не волновали. Я был горд тем, что хотя и в конце войны, но воевал, защищал свою Родину. Конечно, пострадал, но это не в счет. Многие летчики вели бои над территорией врага, и никто не был гарантирован, что не будет сбит…»
— А как тогда у вас закончился бой над Берлином, когда сбили Цветкова? — спросил кто-то из однополчан Бердашкевича, и Михаил Филимонович досказал письмо Цветкова:
— Мы встали в оборонительный круг и, отбиваясь, свалили четырех фашистов. Затем спокойненько отштурмовали цель и вернулись домой. Техники эскадрильи преподнесли мне подарок — бутылку наливки. Я удивился, но подарок взял. За ужином разлил наливку по стаканам, но только поднесли напиток ко рту, как в нос ударил запах бензина! Все поняли, что это — «ликер шасси», разбавленный каким-то сиропом. Спирт, вы знаете, со склада выдавался для технических нужд только в смеси с глицерином, и вот технические «рационализаторы» придумали, как его извлечь из-под глицерина. Брали технический шприц, погружали его конец на дно ведра и высасывали в бутылочку. Но тогда ошиблись малость — шприц оказался в бензине. Пришлось отдать подарок на перегонку…
На встречу 16-й воздушной армии приехали и два закадычных дружка, летчики-штурмовики Жора Ладыгин — из Норильска, где он уже много лет работал строителем, и Тарас Ивницкий — из Харькова. Тарас после увольнения из армии окончил институт, аспирантуру, защитил диссертацию. И вот уже много лет, как преподает в Харьковском инженерно-экономическом институте на кафедре высшей математики. Кандидат физико-математических наук. Друзья не виделись много лет после войны и теперь, обнявшись, уселись в уголок и только было слышно их: «А помнишь?..»
Миша Зубов рассказал Жене Агееву, как трудно и сложно было после проверки в Алкино устроиться куда-либо работать. Как посмотрят в документы — сразу отказ: был в плену. Чтобы поступить в финансово-экономический институт, пришлось обмануть.
Плен остался как клеймо, которое не отмоешь ничем. А то, что воевал «от звонка до звонка» — чиновникам было до лампочки! Главное, что попал в плен значит, враг. Слава Богу почти всех реабилитировали. Хотя, нет-нет, кто-то из бдительных политиков и уколет, напомнит, что ты «меченый» и не особенно-то «выступай».