Петр Карев
Петр Карев
В этот раз ведущим у нас идет Петр Тимофеевич Карев — москвич из Замоскворечья. Я любила с ним летать. Лучшего ведущего в полку не представляла. В полете с ним было как-то по-домашнему просто: то шуточку скажет, то прибаутку отпустит — да перед самой атакой!.. Глядишь, и не заметишь, как три-четыре захода на цель сделали. Судьба неоднократно прощала ему дерзкие, а то и откровенно бесшабашные выходки в небе.
Карев на Тамани был кумиром молодых летчиков. Я помню, да и не только я, как Петр Тимофеевич, будучи за командира полка, в очень трудную минуту нашел смелое, находчивое и грамотное решение задачи.
В один из боевых вылетов, на разбеге самолета сорвалась авиабомба и взорвалась. Летчик со стрелком сумели отбежать в сторону и залечь. На самолете было еще пять бомб по 100 килограммов. Взлет тогда прекратили. Но боевое задание-то срывать нельзя. И вот Карев распорядился развернуть старт градусов на тридцать. Самолеты снова начали подниматься в воздух. Несмотря на отворот старта, взлетающие на разбеге проходили близко от горящей машины, в которой были еще бомбы снаряды, эрэсы и, вероятно, каждый мог ожидать взрыва, но самолет взорвался тогда, когда последний Ил-2, управляемый Каревым, был уже в воздухе.
Помню, как однажды Карев, выпив за ужином водки по сто граммов трижды, потому, что в тот день он трижды летал на боевые задания, а за каждый вылет полагалось сто граммов водки, пошел выяснять отношения с зенитчиками, прикрывающими наш аэродром.
— Уж больно вы, други, много снарядов посылаете в «молоко», когда налетают «лапотники», — сказал Карев. — Я вот сейчас взлечу на «иле», а вы стреляйте по мне. Я тоже буду стрелять по вам. Посмотрим, кто кого?..
Эксперимент, конечно, Кареву осуществить не удалось, но все летчики, свидетели того спора, были уверены в Кареве, как в себе, в его непогрешимости и неуязвимости. Мы любили его. Его в полку любили все за искреннее прямодушие, доступность. Он всегда был вместе с однополчанами, жил их радостями, заботами, а в трудную минуту лучше других умел поднять нам настроение.
Капитан не чурался черновой работы, часто можно было видеть, как он взваливал на плечо бомбу потяжелее и быстро нес ее к самолету. Девушки-оружейницы души не чаяли в таком добровольном помощнике и наперебой предлагали постирать подворотнички, носовые платки… Петр отказывался, благодарил и в ответ, улыбаясь, напевал: «Как много девушек хороших, как много ласковых имен…»
Возле Карева всегда собирались в тесный кружек летчики, механики, техники, воздушные стрелки, и тогда начинался доверительный разговор, который заканчивался обычно взрывом смеха этот Петр напоследок рассказывал свою «абракадабру», как он любил называть анекдоты.
Карева можно было посылать в любой самый сложный полет и при этом быть уверенным, что задание он выполнит до конца. Карев воевал смело и дерзко. Презирая смерть, он шел к цели сквозь огненный заслон фашистских зениток, атаки вражеских истребителей. При разборе боевых вылетов штурман полка ставил перед летчиками различные тактические вводные. Мы все вместе разбирали, как лучше штурмовать железнодорожный эшелон, танковую колонну, бомбить мост или переправу и почему на такие узкие вытянутые цели рекомендовалось заходить не точно по курсу, а под небольшим углом. Речь заходила и о скорости, направлении ветра у земли, на промежуточных высотах, с учетом того, как в этом случае будет выглядеть эллипс рассеивания при бомбометании или стрельбе. Каревская задумка о том, чтобы маневр штурмовиков вести внутри группы стала широко применяться в полку. Раньше от летчиков при любых обстоятельствах требовали строго держать свое место в боевом порядке. Но, Карев добился изменений в тактике и требовал от летчиков — для их же живучести — маневрировать в определенных пределах: летать выше или ниже ведущего, изменять дистанцию между самолетами… Все это улучшило осмотрительность, затруднило атаки фашистским истребителям, а так же мешало их зениткам вести точный огонь по штурмовикам…
Но вот из этого боевого вылета — шестеркой, когда на разбеге взорвалась бомба — домой вернулись только двое: Карев и я, его ведомая.
… Когда после штурмовки мы выскочили на море, внизу под нами, будто гигантские грибы, плавали белые купола — парашюты сбитых летчиков. У меня остались еще две несброшенные бомбы, но позади висели «мессеры», готовые расправиться и с нашей парой. Вдруг прямо под носом самолета замечаю груженую баржу — соблазн очень велик. Дотянула я тогда штурмовик на цель, рванула рычаг аварийного сброса бомб — самолет вздрогнул, закачался и на какое-то время стал неуправляемым. А я слежу за баржей: как она там себя чувствует? «Ага, все путем!» — как бы сказала сейчас моя внучка. Баржа накренилась и пошла в морскую пучину. Но вдруг сомнение, словно булавкой, кольнуло в сердце: чья же баржа?.. Опознавательных-то знаков на ней я не видела. Отходила она, правда от занятой врагом Керчи, но чем черт не шутит?!
При докладе командиру полка о боевом вылете, о потопленной барже я — ни слова…
Тайна, однако, была уже явью: мой ведущий и наши истребители еще до посадки донесли по радио о гибели немецкого транспорта. И вот на мою гимнастерку рядом с орденом Красного Знамени комдив генерал Гетьман привинтил большую серебряную медаль «За отвагу».