«В штрафную роту захотела?»
«В штрафную роту захотела?»
Страшное, тяжкое время было тогда, осенью 1942 года на Северном Кавказе. Все воины — от солдата до маршала — были, кажется, на пределе человеческих возможностей. Давно уже мы не получали писем. Полевая почта где-то заплутала. Но у меня в сердце всегда хранились мама и Виктор. Где они и как? Живы ли? «Конечно, живы и здоровы! — успокаивала я себя. — Это связь виновата.» В левом кармане моей гимнастерки лежали партийный билет и две фотографии — мамы и Виктора, а еще — совсем малюсенькая — Юркина. Мама, как всегда, повязана платком и смотрит на меня с грустью. А Виктор, наоборот, смеется задорно и чуть запрокинув курчавую голову. Он в форме. На петлицах три кубика и птички.
Юрка на фотографии — в белой рубашке, с пионерским галстуком. Его долго не принимали в пионеры из-за репрессированного отца, пока за него, да и за других таких же несчастных детей не вступилась завуч. Она сказала тогда: «Если мы не будем принимать наших учеников в пионеры, то ни одного пионерского отряда не соберем по всей школе. Все вы знаете, что в наших арбатских школах отцы учеников репрессированы почти через одного…»Многих тогда приняли в пионеры. Потом, правда, завуча уволили. Юрка в пионерах состоял до комсомольского возраста. Но вернемся опять в год 1942-й, на Кавказ.
Наши войска в чрезвычайно сложных условиях с тяжелыми боями отошли к предгорьям Главного Кавказского хребта. Враг захватил обширную территорию: Ростовскую область, Калмыцкую АССР, Краснодарский и Ставропольский края. Враг уже проник в Кабардино-Балкарию, в Северную Осетию, Чечено-Ингушетию.
25 октября 1942 года гитлеровцы бросили в бой до 200 танков и, прорвав оборону 37-й армии, 28 октября захватили Нальчик. Развивая успех, через неделю они вышли на подступы к Орджоникидзе. Однако 6 ноября подошедшие резервы нашей армии нанесли контрудар по фашистской группировке и в шестидневных боях разгромили ее. Немцы перешли к обороне и на грозненском направлении. План захвата Закавказья, Грозненского и Бакинского нефтяных районов был сорван врага остановили.
… И вот мой последний вылет в эскадрилье связи — в район Алагира. В пути меня атаковали истребители. Я пытаюсь от них спрятаться — маневрирую буквально между деревьями, кронами их. «Мессеры» бьют неприцельно, но длинными злыми очередями. Кидаю свой самолет влево, вправо… «Когда же, наконец, отвяжутся!..» И вдруг… Правым крылом моя машина врезалась в дерево. Сильный удар… Треск… Еще удар!… Очнулась — и никак не пойму, где нахожусь. Болят ноги, руки, сдавило грудь, дышать трудно. Потихоньку пошевелилась — переломов вроде нет. Но где же самолет? Посмотрела кругом, а он тут, рядом, лежит — весь изломанный. Мотор уткнулся в землю, винт, вернее, обломки его в стороне валяются, на кустах висят элероны, еще какие-то детали. Словом, самолета нет. В душе боль, досада, горечь. «Что же делать? Что же делать..?» — твержу постоянно и ковыляю в сторону аэродрома.
Никаких доказательств, что меня атаковали фашисты, нет. Думаю, скажу-ка, что сама разбила самолет. Вот случай перейти в боевую авиацию!
Только на второй день к вечеру отыскала я аул Шали в ущелье за Грозным и предстала перед командиром эскадрильи.
— Я разбила самолет и готова отвечать за это по законам военного времени, — отчеканила скороговоркой, стоя по стойке «смирно».
Майор Булкин, как мне показалось, был не в духе. Сердито посмотрев на меня, он принялся кричать:
— В штрафную роту захотела? Вот там узнаете, почем фунт лиха! А то, видите ли, они стали хулиганить… чтобы удрать в боевую авиацию!
Кого имел в виду Булкин, я не знала, но слушать брань его мне было обидно. Заступился за меня Алексей Рябов.
— Давай-ка, командир, отправим ее в УТАП вместе с Потаниным. Пусть переучивается. Ведь на Егорову уже пять запросов было откомандировать в женский полк…
Об этом я услышала впервые, но не успела ничего сказать откуда ни возьмись — Дронов:
— Разрешите обратиться? Самолет Егоровой я отремонтирую. Обещаю!