Бисов хлопец

Начальник штаба эскадрильи старший лейтенант Листаревич ловко открыл дверку «пикапа» и виновато сказал:

— Извини, Аннушка, что не дали тебе отдохнуть. Срочно вызывают в штаб фронта для доклада о кавалерийских корпусах, которые ты сегодня разыскала.

Листаревич, по натуре человек очень жизнерадостный, веселый, любит пошутить, посмеяться, но в последние дни его как подменили. Он узнал о новых зверствах фашистов в его родной Белоруссии, на Гомельщине, а там ведь отчий дом, старенькие мать-учительница, отец-связист. Тяжко на душе у Константина Семеновича, но он и виду не подает. Стал, кажется, еще более энергичен, работает с удесятеренной силой. Эскадрилья наша, хотя и предназначалась для связи, но выполняла кроме связи разведку в прифронтовой полосе, розыск частей, соединений, о которых не было сведений в штабе фронта.

Начальнику штаба приходится часто оставаться за командира эскадрильи. Он с удовольствием сам бы полетел на задание — ему полеты больше по душе, чем штабная работа, — ведь он в прошлом летчик-истребитель, летал на И-16. Но подвело зрение…

У Листаревича большое хозяйство: и инженерная служба, и ПАРМ (полевые авиационные ремонтные мастерские), и техническое снабжение, и продовольственно-материальное. Начальник штаба везде успевает. Находит время и с нами, летчиками и штурманами, побеседовать. Спросить, в чем нуждаешься или просто, бывало, перед вылетом скажет, улыбаясь: «Ни пуха, ни пера!»..

В Каменск-Шахтинский, где располагался штаб Южного фронта, мы с Листаревичем приехали за полночь, и тут же дежурный ввел меня в ярко освещенную комнату. Я увидела группу генералов вокруг большого стола с картой и растерянно остановилась, не зная, кому докладывать.

— Вы летали на поиски кавалерийских корпусов? — наконец, спросил меня кто-то.

— Да, я летала.

— Покажите на карте, где находятся конники Пархоменко и Гречко.

Я приблизилась к столу — благо два командира услужливо уступили мне место. Но, к огорчению своему, я не запомнила всех населенных пунктов, где расположились кавалеристы и, волнуясь, долго водила пальцем по испещренной цветными карандашами оперативной карте. И все же район найти не могла.

— Разрешите показать на своей? — робко попросила я, зная, что там все точно помечено, и вытащила из-за голенища унта свою старенькую крупномасштабную, с проложенными вдоль и поперек курсами, но понятную мне полетную карту. Все рассмеялись раскатисто и дружелюбно, и мне стало легко, напряженность исчезла.

— Вот здесь… — начала я доклад.

Вопросы сыпались один за другим. Я четко отвечала. Кто спрашивал, я не успела заметить, но сама обращалась все время лишь к одному генералу. Его доброе широкое лицо с красивыми пышными усами притягивало. Он, улыбаясь, показывал мне из-за спины другого генерала большим пальцем: дескать, к нему обращайся — он здесь старший. Но меня, как магнитом, уводило и я, докладывая, опять обращалась к усатому с ласковыми глазами генералу. Когда все показала и рассказала, меня, поблагодарив, отпустили. Выйдя из комнаты, я столкнулась с начальником связи фронта. Тот поинтересовался:

— Ну как?

— Все доложила, товарищ генерал.

— Добро… — Королев чуть помедлил, и я, воспользовавшись паузой, решила все же выяснить, кто это мне улыбался.

Товарищ генерал, а командующий — тот, что, с усами?

— Нет, это член Военного Совета генерал Корниец. А что, понравился?

— Да, очень…

Из Каменска мы с Листаревичем вернулись под утро. Не успела я как следует согреться и заснуть, как опять:

— Придется тебе, Егорова, вновь перелететь за линию фронта, доставить рацию в кавкорпус. Теперь путь знакомый, надеюсь, также успешно справишься, говорил Булкин.

Оттого, что путь был разведан — он не стал легче. Та же метель, тот же снег, тот же, считай, слепой полет. Правда, зная точное расположение частей, легко было ориентироваться по карте. И все же поплутать мне пришлось изрядно, так как на старом месте кавалеристов не оказалось — скрылись где-то. Потеряв надежду на успешный поиск, я решила посадить самолет и поспрашивать у местных жителей. Села возле небольшого, малоприметного хуторка. Не выключая мотора, побежала через сугробы к ближайшей хате. Постучала в окно замерзшими пальцами, отчего и звук получился каким-то особенно звонким, раскатистым, будто сосульку об сосульку стукнули. Вышел на стук дед в исподней рубахе поверх штанов и в валенках. Древний такой, но крепкий, прямой…

— Дедушка, здесь наши не проходили?.. — спросила я.

Старик торопливо перебил:

— Тикай швыдче, сынок! Немцы тут, вчера в ночи пришлы! — проговорил и рукой показывает куда-то.

Обернулась я и увидела возле соседней хаты фашистов. Бежать бы сразу, да ноги словно отнялись, стали какими-то ватными, не трогаются с места. Старик выручил, подтолкнул в спину, и уж тут понеслась я к своему спасению, к родному «кукурузнику». Треск автоматной очереди накатился сзади, я оглянулась и увидела, как рухнул в снег старик в белой рубахе. И так пока я бежала к самолету, он все маячил передо мной, словно признак — этот крепкий, пришедший, казалось, из сказки, человек. но сказки не было. А быль напомнила о себе новой автоматной очередью. Тогда я проворно вскочила в машину и дала газ. Вздрогнул мой У-2 и заскользил на лыжах быстро-быстро по снежному полю. Взлетел он под градом пуль. Не все прошли мимо. Было разбито зеркало на стойке центроплана, болталась перкаль на правой плоскости… Мне стало очень жарко, но почему-то словно от холода стучали зубы… Лишь к исходу дня мне удалось вновь обнаружить стоянку кавалеристов…

В здании школы, где разместился штаб корпуса, я встретила уже знакомого полковника, начальника разведки.

— С благополучным прибытием, — приветствовал тот и, не задерживаясь, проводил меня к Пархоменко.

— Товарищ генерал, к нам связной из штаба фронта, — доложил полковник, и передал командиру корпуса пакет.

— Поклычте, хай зайде, — не отрываясь от карты и не замечая прибывших, распорядился генерал. Но вот он поднял голову, и я увидела лицо, носившее следы усталости и бессонных ночей. Однако трудности походной жизни похоже, не повлияли на привычки генерала. Он был тщательно выбрит, волосы причесаны. От него веяла аккуратность и подлинно кавалерийская выправка. Незаметно для себя я встала по стойке «смирно», что не ускользнуло от взора генерала.

— Вольно, вольно, — шутливо скомандовал он.

— Добрые вести привез, орел! А радио доставил?

— Так точно.

В это время за окнами послышались близкие раскаты разрывов. Судя по всему; фашисты усилили обстрел. Генерал насторожился:

— Вот бисов хлопец, — сказал он, — накликал-таки беду на нашу голову. Демаскировал штаб. Чуешь, что гитлеровцы вытворяют? Командир корпуса и не догадывался, что перед ними не хлопец, а дивчина. Разъяснять же, что к чему я находила сейчас неуместным. Снаряды и мины рвались все ближе, сотрясая здание. Где-то совсем рядом дзинькнуло стекло. Слышно было, как по крыше пробарабанили осколки. Но Пархоменко оставался невозмутим. Все так же спокойно сидел он за столом, широко развернув грудь, украшенную боевыми наградами. Однако мне было не до спокойствия. Я не на шутку тревожилась за судьбу машины. Ведь задание выполнено, нужно спешить назад, да и темно скоро будет.

— Товарищ генерал, что передать в штаб фронта? — осмелилась, наконец, спросить я.

— Что передать? — пробасил Пархоменко. — Насмехаешся, чи шо? Бачишь, який вогонь наклыкал своим «кукурузником». Поздно, хлопче, летать. Останешься туточки з намы. Палы свою птаху к чертовой матери! Коня тебе подберем да и рубать научим.

Нет, не могла я сжечь свою «птаху». Ведь приказано было вернуться обратно, а приказы нужно выполнять. Выбежав от генерала, я вдоль хат и плетней заспешила к самолету. Длинным оказался путь. Огонь подчас прижимал к земле. Следуя старому фронтовому закону, я перебегала от воронки к воронке: снаряд в одно и то же место, говорят, не попадает. Благополучно, живой и целенькой добежала я к самолету. Но когда попробовала запустить двигатель, убедилась, что он поврежден. Вот беда-то… Задело, значит, осколком. Пришлось тем же путем возвращаться в штаб. По улице сновали кавалеристы. Возле домов бойцы загружали нехитрым скарбом повозки: штаб готовился к эвакуации.

Пархоменко встретил меня словами:

— Так решился, хлопец, остаться з намы?

— Нет, товарищ генерал, помощи вашей прошу!

— Какой такой помощи?

— Конь нужен, чтобы отбуксировать самолет…

— Нет у меня лишних коней, сам видишь, в каком положении.

Убедила-таки я командира: дал он мне доброго коня. Нашлась и веревка. Привязала я ее к оси шасси двумя концами, а у коня на шее сделала подобие хомута, присоединила все и только хотела взять лошадь под узды и тронуться в путь, как пожаловал в помощь мне ездовой — дюжий парень из кубанских казаков. Он ворчал, ладя постромки:

— И на кой леший нам эта колымага фанерная сдалась. Еще чуток проморгаем накроет нас фриц.

— А ты поспешай, чтобы не накрыл, — торопила я.

— «Поспешай, поспешай». Конь, он обстоятельность любит. Каждая веревка впору должна быть… Чего хорошего, когда скотина натрет себе холку или еще что? Погибнет…

Наконец-то парень взял лошадь под узды и крикнул зычно:

— А ну, милая, трогай!

Я крепко ухватилась за дужку крыла, чтобы придержать его на неровной дороге. К счастью, вскоре пошел сильный снег, а там и ночь наступила — она и скрыла нас от вражеских снарядов.

Первый и единственный раз в жизни я «летала» таким необычным конным экипажем. Истощавшие за время рейда кони тянулись не спеша и не разбирая дороги. Самолет грустно вздыхал на ухабах. С каждой новой колдобиной внутри его что-то тревожно трещало. Неуклюжие на земле крылья то пригибались к самому снегу, то, упруго выпрямляясь, поднимались кверху вместе со мной. Такая неестественная вибрация совсем не радовала мое сердце: того и глядя без плоскостей останешься. Но, как бы то ни было, с помощью коня и угрюмого возницы удалось вывезти машину в безопасное место. Остановились мы в каком-то селе. Покопалась я наутро в моторе. Попросила хозяйку хаты, у которой мы остановились, нагреть воды. Слила в чугун масло и тоже поставила в печь. Помощники из конников помогли мне потом залить в бачок уже горячее масло, облили карбюратор мотора горячей водой и стали запускать. К всеобщей радости, мотор чихнул раз-другой и заработал.

В тот февральский день я не раз добрым словом вспоминала своих аэроклубовских учителей. Нет, не зря заставляли они учлетов разбирать и собирать все узлы двигателя, не зря оставляли после полетов повозиться с машиной вместе с механиком. Хочешь хорошо летать — знай отлично самолет! Таким было правило. И вот сейчас прочное знание материальной части помогло мне справиться с ремонтом.

— Разрешите улетать, товарищ генерал? — спросила я Пархоменко.

— Улетай! Возьми вот пакет и раненого, а на меня, старика, не сердись. На войне все бывает. Я ведь тебя за парня принял, а ты… В карих глазах генерала засветилось что-то доброе, он неловко махнул рукой и застенчиво по-юношески заулыбался.