Война (отрывок)

Война (отрывок)

…После войны я часто встречался с друзьями фронтовых лет. Но шли годы, десятилетия, и я с грустью стал замечать, что их ряды постепенно стали редеть. Сегодня из той славной когорты фронтовых корреспондентов остался, пожалуй, я один…

Но разве думали мы об этом в день Победы?! Или двадцать четвертого июня 1945 года, когда на Красной площади состоялся Главный парад?! Мне посчастливилось быть на этом незабываемом параде, слушать удары древков фашистских штандартов, которые наши солдаты небрежно, с презрением швыряли к подножию Мавзолея.

Был я приглашен и на знаменитый прием в Кремль в честь командующих войсками Советской армии, где Сталин провозгласил знаменитый тост: «Я поднимаю тост за здоровье русского народа потому, что он заслужил в этой войне общее признание, как руководящей силы Советского Союза среди народов нашей страны. Я поднимаю тост за здоровье русского народа не только потому, что он руководящий народ, но и потому, что у него имеется ясный ум, стойкий характер и терпение».

Впрочем, ныне я подумываю: а вся ли правда в терпении? На благо ли самого народа столь бесконечное, подчас просто оцепенелое терпение?..

На том приеме в Кремле я видел многих знаменитых людей – прославленных военачальников, партизан, иностранных послов, артистов, писателей. Встретил и Всеволода Вишневского. На его кителе вместе с советскими орденами поблескивал Георгиевский крест… Уже носилось в воздухе: Слава русского оружия, ковавшего победу Отечества, что до революции, что теперь – все та же Слава…

Помню, на приеме кто-то случайно толкнул меня под локоть и я невольно плеснул из своего бокала красным вином на белый генеральский китель одного из гостей. Вместе с ним мы только посмеялись над этим происшествием – такое было необыкновенное настроение, такой всеобщий душевный подъем! Все, все пустяки по сравнению с главным: мы – народ Победителей!

Помимо военкоровской работы «на свою газету», работы, каждодневно связанной с риском для жизни, писатели на войне никогда не забывали, что само их пребывание на фронте, зачастую на передовой, их поступки оказывают огромное влияние на моральное самочувствие миллионов людей – и воюющих, и тех, кто кует победу в тылу. Писатель – особенно крупный, известный, – фигура общественная, в годы войны каждый из нас как бы находился под увеличительным стеклом: читатели не только вдохновлялись нашим патриотическим творчеством, но и внимательно следили за нашими судьбами, публичными действиями. Наши слова не должны были расходиться с нашими делами.

В этой связи вспоминаю важное событие, происшедшее в начале 1942 года. В те дни было опубликовано сообщение о присуждении Сталинских премий большой группе работников искусств, писателей – в их числе был и я. А вскоре по Всесоюзному радио выступил поэт Николай Тихонов. Он говорил:

– В этот тяжелый час испытаний, когда наше социалистическое Отечество в опасности, писатели и художники должны идти в авангарде борьбы с фашизмом.

И тут же сообщил, что присужденную ему денежную премию полностью отдает в Фонд обороны.

На следующее утро в моей квартире – а я как раз на несколько дней вернулся с фронта – собрались поэт В. Гусев и художники Кукрыниксы (М. Куприянов, П. Крылов и Н. Соколов). Без долгих обсуждений мы единодушно решили поддержать почин Николая Тихонова и передать свои денежные премии на покупку тяжелого танка КВ. Танк, по общему мнению, задумали назвать «Беспощадный». Кукрыниксы тут же придумали политический шарж и изобразили на его броне фюрера, в клочья разорванного снарядом. А Самуил Яковлевич Маршак, присоединившийся к нам, написал четверостишие:

Штурмовой огонь веди,

Наш бессмертный танк.

В тыл фашистам заходи,

Бей его во фланг!

Танк передали экипажу в торжественной обстановке, и было это в одной из бронетанковых частей под Москвой. Причем на церемонии присутствовали все лауреаты Сталинской премии, перечислившие средства в фонд обороны. Маршак по праву старшинства вручил экипажу и специальный диплом, в котором было сказано:

«Мы, советские поэты и художники, передаем вам тяжелый танк «Беспощадный». Пусть его грозное оружие в ваших руках беспощадно уничтожает врагов нашей Родины. Мы знаем, что экипаж «Беспощадного» с честью выполнит наказ Родины и в решительном бою обратит в бегство грабителей и убийц, посягнувших на нашу свободу».

В моем архиве до сих пор хранятся письма из действующей армии, рассказывающие о боевом пути «Беспощадного», а его макет хранится в Центральном доме литераторов.

Но не зря говорят: почин – дело благородное. Осенью 1942 года по всей стране начались митинги, участники которых выступали с призывом собрать средства на строительство танковой колонны для сражения под Сталинградом. И таким мощным было это движение, что на народные деньги строились целые танковые соединения, в том числе знаменитый Уральский добровольческий танковый корпус. В это благородное дело вложила свою творческую энергию и моя жена Наташа Кончаловская.

В свое время на экранах страны гремел знаменитый кинофильм «Трактористы» с Николаем Крючковым, которого знала вся страна. А слова песни для следующего фильма с его участием, которую с огромным успехом исполнял Крючков, написала Наташа. И вот была выпущена специальная листовка, которая называлась так: «День танка. Двацать седьмого сентября 1942 года». А на листовке – фотография Крючкова и фамилии авторов песни: Николай Крючков и Наталья Кончаловская. Так песня из знаменитого в то время кинофильма «Парень из нашего города» помогла собирать средства на строительство танков для фронта, потому что листовку распространяли на митингах.

Как и для других фронтовиков, война стала для меня принципиальным рубежом в становлении личности. В те тяжелейшие годы сражений боевые награды просто так не давали. И я горжусь тем, что в самый разгар войны, в 1943 году, меня удостоили ордена Красной Звезды – фронтовики знают цену этой награде! А позднее я был награжден орденом Боевого Красного Знамени.

Казалось бы, немного наград в сравнении с теми регалиями, какие я получил за десятилетия мирного труда. Но ордена военных лет особенно дороги. И та скупость, с которой награждали писателей-военкоров, несмотря на их былые заслуги (кавалер ордена Ленина, автор текста Гимна Советского Союза, дважды лауреат Сталинской премии!), говорит о том, что на войне учитывались не прежние доблести, а только тот вклад, который ты непосредственно вносишь в дело победы над врагом. Для корреспондента фронтовой газеты два боевых ордена – это высокая оценка его ратного труда.

Пройдя сквозь огонь, повидав столько человеческих трагедий, в том числе гибель друзей, сам чудом избежав смерти, я вернулся к мирной жизни другим человеком. Я сражался за Родину, я защищал Родину! – это чувство всегда жило и продолжает жить во мне, помогая стойко переносить испытания, каких всегда было немало, да и сейчас хватает. И каждый раз, когда речь заходит об увековечении памяти фронтовиков, я испытываю внутреннюю потребность внести свой творческий вклад в это благородное дело.

Так было, когда ко мне обратились с просьбой сделать надпись на памятнике советским солдатам – освободителям Европы[4]. И в Вене стоит этот памятник с моими словами, высеченными на гранитном постаменте:

Гвардейцы! Вы честно служили Отчизне,

От стен Сталинграда вы к Вене пришли.

Для счастья народа вы отдали жизни

Вдали от родимой Советской земли.

Слава вам, храбрые русские воины!

Ваше бессмертье над вами встает.

Доблестно павшие, спите спокойно,

Вас никогда не забудет народ.

Весной 2007 года, когда мы с Юлей находились в Вене, власти австрийской столицы пригласили меня на встречу с послами некоторых европейских государств. Она состоялась именно около обелиска советским воинам. Я вновь увидел этот знаменитый славный памятник, на постаменте которого выбиты мои строки.

И здесь очень кстати заметить, что в Австрии с большим уважением относятся к памятникам советским солдатам, погибшим в борьбе с фашизмом, в том числе к венскому памятнику. И не случайно именно около него проходила моя встреча с послами некоторых европейских государств. Подчеркиваю это особо в связи с событиями, разыгравшимися вокруг памятника советским воинам-освободителям в Эстонии, в Таллине. Не буду повторять того, что многократно говорилось по этому поводу в Государственной Думе, в печати, во время московских митингов и пикетов. Скажу лишь о том, что лично я, как ветеран Великой Отечественной войны, испытываю чувство глубокого разочарования от того, что происходит в Эстонии. И вспоминаю старую истину о том, что камень, брошенный в прошлое, бумерангом возвращается в будущее. Историю можно извратить лишь в текущих политических целях, но по крупному счету она всегда берет свое, превращая сиюминутных суетливых политиканов в пигмеев, которых будут презирать потомки, – на то она и История с большой буквы.

Вот о чем думал я, когда вместе с гостеприимными венцами и послами европейских стран стоял около ухоженного памятника советским воинам в австрийской столице. Мне казалось, что сама эта встреча по обоюдному умолчанию проводится как бы в пику эстонским радикалам. Очень уж примечательные для нее были выбраны дни – те дни, когда решалась судьба памятника в Таллине.

А теперь – о другом…

Конечно же я принял участие в конкурсе на лучшую надпись для могилы Неизвестного солдата у Кремлевской стены. История этого памятного захоронения непростая, не случайно оно было произведено лишь в 1967 году, только через двадцать два года после Победы. Но зато все было сделано с соответствующими почестями: останки Неизвестного солдата на пушечном лафете в сопровождении воинского эскорта провезли по Ленинградскому шоссе и по всей улице Горького. Десятки тысяч людей стояли вдоль тротуаров, отдавая дань уважения всем тем советским солдатам, кто не вернулся с войны и не нашел пристанища в могиле под красной звездой, но жизнью своею спас Родину от порабощения.

Я навсегда запомнил тот торжественный день, потому что участвовал в захоронении останков Неизвестного солдата у Кремлевской стены, у Вечного огня. И позднее я много-много раз приходил к этому святому для меня месту, подолгу стоял перед монументом, у подножия которого выбита надпись:

ИМЯ ТВОЕ НЕИЗВЕСТНО —

ПОДВИГ ТВОЙ БЕССМЕРТЕН

Я счастлив, что это мои слова, что в 1962 году именно я выиграл открытый конкурс на лучшую надпись для этого монумента и тем самым как бы воздал личные почести всем со славою погибшим в Великой Отечественной войне советским солдатам, которых – без различия чинов и званий – считаю своими однополчанами.

Но сейчас мне порой становится грустно от того, что молодые журналисты слишком уж торопливо, я бы сказал, дежурно отмечающие такие великие боевые даты, как, например, 65-летие разгрома фашистов под Москвой, подходя к памятнику Неизвестному солдату у Кремлевской стены, даже не обращают внимания на эту важную надпись, выбитую на постаменте…

Однако на могиле Неизвестного солдата не напрасно горит Вечный огонь. Вечный! И в это понятие вложено не только время суток – день и ночь. В это понятие вложено историческое время – огню на могиле Неизвестного солдата гореть вечно, напоминая всем грядущим поколениям о бессмертном подвиге беззаветных защитников Родины.

Да, как бывший фронтовик, я особенно счастлив от того, что именно мои слова выбиты на постаменте памятника Неизвестному солдату и вместе с ним войдут в славную летопись нашей Родины.

Но в этой связи особо хочу сказать о том, что задолго, а если быть точным, за пятнадцать лет до того, как у Кремлевской стены был открыт величественный памятник Неизвестному солдату, нашими, михалковскими, заботами такого же рода памятник – конечно, очень скромный, непритязательный, однако столь же священный! – уже был воздвигнут! И не где-нибудь, а вблизи нашей дачи на Николиной горе, в Никологорском лесу. Прежде всего это стало заслугой Натальи Петровны Кончаловской, которая много сил вложила в его создание, и, как ни странно, еще маленького в те далекие годы Никиты. Однако на завершающем этапе к делу подключился и я.

Не скажу, что все было очень уж просто. Шел 1952-й год, понятия «Неизвестный солдат» тогда, по сути, не существовало, по сталинской логике, пропавших без вести зачисляли в предатели… И все-таки нам удалось соорудить, а потом в торжественной обстановке, в присутствии многочисленных гостей открыть первый в стране памятник Неизвестному солдату.

Но во всех подробностях эту, не побоюсь сказать, нашу семейную эпопею знала, конечно, Наташа. Ей я и предоставляю слово, поскольку впоследствии она в деталях описала происходившие в ту пору события.

Кстати, самую первую надпись на памятнике Неизвестному солдату – в Никологорском лесу – тоже сделала именно Наташа.

«Было на нашем участке особое место, отличающее его ото всех дачных участков на Николиной горе. В дальнем углу сада была могила погибшего в первый год войны сибирского стрелка лейтенанта Сурменева. Низенькая деревянная пирамидка с надписью притулилась к молодой березке. Видимо, березка эта была прутиком, когда бойцы принесли завернутого в плащ-палатку девятнадцатилетнего товарища, раненного в деревне Аксиньино, в трех километрах от Николиной горы. Лейтенанта несли в полевой госпиталь, размещавшийся в этом доме. Он скончался по дороге и так, завернутым в плащ-палатку, был похоронен здесь, в саду. Таких могил на дачах Николиной горы было несколько; возвращавшимся хозяевам предлагали перенести их в лес, в общую братскую. Люди соглашались, а в лесу за последними дачами вырос холмик. Но бывший хозяин нашего дома не захотел тревожить прах молодого воина, и могила сохранилась.

Первое, что мы сделали, – убрали полусгнивший столбик надгробия. Пригласили никологорского печника Давида, украинца огромного роста, и попросили его возвести над могилой постамент из кирпича и облицевать его цементом. Когда постамент был готов, мы водрузили наверх большую цементную чашу, сохранившуюся в саду. На Ваганьковском кладбище заказали черную гранитную доску с выгравированными на ней стихами моего сочинения.

В чаше летом цветут настурции, а над могилой – большой куст жасмина. Береза за сорок лет вытянулась в высокое ветвистое дерево, и представляется мне, что она своими корнями, как мать руками, обвила останки воина. Это место стало для нас священным.

Тридцать лет тому назад Никита, мой семилетний сын, постоянно разглядывая иллюстрации в журнале «Огонек», решил непременно установить возле нашего памятника почетный караул. И часто днем можно видеть двух мальцов, Никиту и внука Отто Юльевича Шмидта – Федю, вытянувшихся в струнку и держащих у плеча самодельные деревянные ружья.

…Как-то на лыжной прогулке Никита усмотрел в лесу неподалеку от нашей дачи холмик под сосной и на нем грубо сколоченный из двух бревен крест с яркой пятиконечной звездой посередине.

– Кто это?

– А это такая же могила, как у нас в саду. Только там один лейтенант похоронен, а здесь их несколько.

– А почему здесь только одна звездочка?

Вот это непроизвольное детское «почему» и положило начало дальнейшим событиям, которым я и посвящаю этот рассказ.

В самом деле, почему было не воздвигнуть на братской могиле настоящий памятник? И решено было привлечь к постройке памятника никологорских школьников.

Передо мной встала серьезная задача – организовать сбор средств на материалы для памятника. Нельзя забывать, что после военных лет многие члены дачного кооператива были неустроены. Деньги шли туго, но все же я набрала 700 рублей на покупку кирпича, цемента и на другие расходы. Но самое трудное было собрать и уговорить ребят пожертвовать частью своих летних каникул на трудную, изнурительную работу и заставить их «захотеть» построить памятник. А тут – купанье, футбол, влюбленности, ревности и просто летняя лень. Ежедневно с утра я начинала гоняться за своими строителями. Трудно было собрать их, бесполезно назначать часы, у всех были личные, дачные дела. И тут на помощь пришел Николай Семенович Селезнев, тогда преподаватель Московского института декоративного искусства. В тот год он часто бывал у нас, молодой художник с приветливым, мягким русским лицом, со светлой шевелюрой.

Николай Семенович работал над моделью обелиска, учитывая каждую деталь. Надо было решать размеры обелиска, чтобы он был виден среди высоченных сосен, а в то же время мы не могли рассчитывать на крупный монумент. Помню, как мы втыкали в землю холма четырехметровый шест и потом, отходя, со всех сторон просматривали его видимость сквозь лес.

Яму для фундамента рыли осторожно – поодаль от креста со звездочкой. Рыли на два с половиной метра глубиной, и комья земли и песка выбрасывали тоже по определенному плану. Эта насыпь должна была стать квадратным холмом вокруг памятника. Впоследствии девочки выкладывали его кусками дерна, закрепляли, и холм этот по сей день стоит зеленый и плотный.

Сначала собирали булыжник, а потом Николай Семенович, рыская по окрестностям в поисках материала, усмотрел странный черный грунт в воде возле моста; он влез в воду и к восторгу своему обнаружил крупные куски и осколки черного гранита.

Потом мы с Селезневым поехали в Звенигород и отыскали лучшего каменщика, Ивана Павловича Кудряшова. Он был на вид ленив и медлителен, настроен скептически, но за плату согласился выложить вместо печной трубы колонну для обелиска по расчетам Селезнева. Но когда, приехав, он увидел могилу с крестом из бревен, а рядом роскошный цоколь на холме, что-то в нем всполохнулось, он тоже загорелся и принялся за кладку.

Шли дни, обелиск поднимался ввысь. Селезнев командовал кладкой. Кудряшов стоял на лестнице, ребята подносили ему кирпичи так быстро, что он едва успевал укладывать. Даже самые маленькие, такие как Верочка, Федя и Никита, хоть по одному кирпичу, но тоже носили.

Было решено окружить площадку столбиками со вделанными в них кольцами для цепей.

По вечерам, дома, Коля лепил из глины модель мемориальной доски для обелиска, на тему – оборона Москвы в 1941 году. Он решал эту тему так: придорожный столб со стрелкой, вокруг запушенные снегом ели. Советский боец в тулупе и ушанке, с молодым гневным лицом, замахивается автоматом над перекладиной с указанием направления на Москву. Выразительность и динамика движения дают представление, где и что происходит…

На второй доске, помещенной ниже, были стихи, написанные мною специально:

Бойцы, защитники столицы,

Вы жизнь отдали в грозный час,

Так пусть навеки сохранится

Здесь память светлая о вас…

Доски были отлиты из гипса, а затем мы собрали по задворкам и чуланам весь медный лом – старые чайники, краны, колонки от ванн, а четверо наших мальчиков где-то в лесу отрыли сорок метров свинцового кабеля военного времени. Все это было отправлено в одну из московских мастерских и перелито в бронзовые доски. И до чего же они были красивы, эти доски, горящие медью! Было чем гордиться.

Легкий, безупречных пропорций обелиск вознесся между сосен, заканчиваясь бронзовым лавровым венком со звездой посредине. В нем воплотилось вдохновение и возвышенное искусство молодых строителей.

Интересна судьба того лаврового венка, увенчивающего памятник. Когда маршал Жуков заказал Московскому институту декоративного искусства новую модель для общевоенного значка вместо прежней: два перекрещенных ружья и посредине кружок – мишень, и это было поручено Николаю Семеновичу Селезневу, то он использовал модель нашего лаврового венка со звездой посредине.

Работа подходила к концу. Надо было еще достать цепи для ограды. Тут мы с мужем, Сергеем Владимировичем, хватили хлопот. Сначала поехали в Министерство морского флота – узнать, где можно достать якорных цепей.

На нас с удивлением посмотрели:

– Придется вам в какой-нибудь морской порт ехать. Мы здесь цепей не держим…

В Министерстве речного флота нам ответили примерно то же самое, но вдруг лифтер в министерстве, слушая наши сетования, посмеиваясь, сказал:

– А вы съездили бы в трамвайный парк, там этих цепей горы лежат.

Через два дня нам разрешили взять за наличный расчет двадцать пять метров цепей. Цепи покрыли черным лаком и прикрепили к столбикам. Памятник был закончен. Девочки принесли из леса молодых елочек и посадили их вдоль дорожки. Вышла прямая как стрела аллея. Принесли горшки с пышными гортензиями, посадили в клумбу астры и герани. Дорожка, усыпанная песком от самого шоссе, подводила к стройному обелиску, чудом выросшему среди сосен.

Никогда никологорские школьники не думали, что это будет так красиво. Завороженно смотрели на дело рук своих. Теперь каждый гордился своим участием в строительстве.

И вот двадцать второго августа 1952 года состоялось торжественное открытие нашего памятника. Готовились сутра, завесили обелиск холстом. Накануне ребята убрали весь строительный мусор и размели дорожку. О приглашенных позаботился Сергей Владимирович, и к двум часам дня съехались генерал-лейтенант Пронин и генерал Московский. Во главе с Заславским съехались журналисты, корреспонденты, фотографы, под барабанный бой пришли пионеры села Успенского. Ну и конечно, никологорские папы и мамы, не очень-то поощрявшие нашу затею и мало верившие в такой блестящий результат. Пятьдесят моих ребят линейкой выстроились возле памятника. Все они были подтянуты, причесаны, с лицами, озаренными волнением и гордостью.

Да. Теперь мои строители уже взрослые люди. Где они? Что делают? Разбрелись по разным местам. А памятник стоит. Посаженные девочками елочки разрослись в густую аллею. И каждый год, не говоря уже о юбилейных и памятных днях с парадными церемониями и искусственными венками, от весны до осени всегда кто-нибудь кладет садовые или полевые цветы к подножию одного из самых первых памятников, созданного трудом молодых рук по велению молодых сердец».