Глава пятнадцатая ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Глава пятнадцатая
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ
Триумф
Александр I высадился в Дувре. Англичане встретили его восторженно. Они выпрягли его лошадей из коляски, в которой он сидел с королем Пруссии, и на себе повезли экипаж по улицам города. В Лондоне государю выделили апартаменты в Сент-Джеймском дворце. Однако сестра Екатерина Павловна убедила брата остановиться у нее в Пултней-хаузе.
В последующие дни государь прогуливался верхом в Гайд-парке, легким поклоном отвечая на приветствия своих почитателей, посетил Вестминстер, Гринвич, Королевскую биржу, Британский музей, наносил визиты, присутствовал на скачках в Аскоте. Вечера посвящал банкетам, балам, приемам.
«Появление императора производило магический эффект, — вспоминала княгиня Дарья Ливен. — Его везде встречали радостными восклицаниями, что было крайне унизительно для принца-регента. Он был раздражен и глубоко уязвлен и в конце концов стал видеть в Александре соперника».
Впрочем, мало-помалу увлечение лондонцев Александром стало ослабевать. Их внимание переключилось на фигуру более колоритную — воинственного вождя донских казаков Платова, разъезжавшего по улицам английской столицы в окружении бородатых всадников.
Уже по пути из Дувра Платов оказался в центре внимания. А в Лондоне он не имел ни минуты покоя. Его узнавали на улицах, встречали аплодисментами и криками: «Ура! Ура! Платов!»
20 мая Матвей Иванович в составе свиты императора присутствовал на скачках в Аскоте. Свидетелем того зрелища оказался «почтенный сочинитель» П. П. Свиньин, «живо» описавший восторг жителей Великобритании по случаю появления на бегах союзных монархов со своими славными генералами:
«…Громкогласные воззвания «Александр! Александр! Примиритель Европы!» принудили императора кланяться на все стороны. После сего народ стал требовать Блюхера и Платова. Регент должен был сказать, что они скоро будут. Через несколько минут восторженное «ура!» возвестило о приезде сих героев, и все бросились им навстречу.
Блюхеру стоило большого труда удержать народ, чтобы не раскладывали его кареты; а Платова, который ехал верхом, так стеснили, что не мог он ни шагу подвинуться ни в одну сторону. Всякий хватал его за руку и почитал себя счастливейшим человеком, когда удавалось ему пожать ее. Часто пять человек держались за него, каждый за палец, и передавали оный по очереди знакомым и приятелям своим. Весьма хорошо одетые женщины отрезывали по волоску из хвоста графской лошади и завертывали тщательно сию драгоценность в бумажку…»
Люди будто забыли, ради чего они пришли на скачки, никого уже не интересовало, какая лошадь придет первой и какой выигрыш принесет ставка на того или иного скакуна. «Взоры всех были устремлены на королевскую ложу, уста всех повторяли: "Alexander! Bl?cher! Platoff!"»
Во время пребывания победителей в Лондоне скачки устраивались три раза. В одной из них в забеге принимали участие скакуны с кличками Эклипс, Кутузов, Блюхер, Платов, Бернадот. Естественно, всякий раз побеждал первый, принесший своему хозяину, русскому императору, без малого полтора миллиона рублей.
У Александра Павловича не сложились отношения с английским принцем-регентом Георгом Августом. Император покинул Лондон и уехал в Баден. Зато Матвея Ивановича регент удостоил благосклонного приема. Он поручил придворному художнику Лоуренсу написать портрет атамана, который поместил в своих чертогах рядом с портретами знаменитых героев прошлого и настоящего времени.
Каждый день Платов получал приглашения на обеды от знатных лондонцев, желавших сделать ему приятное. Матвей Иванович с удовольствием соглашался. Обычно сдержанные англичане за столом были словоохотливы, провозглашали тосты за здоровье знаменитого героя. От вина и похвал у атамана кружилась голова. Он и прежде знал себе цену. А теперь еще более вырос в собственных глазах.
Народ желал видеть Платова. Этим пользовались актеры лондонских театров, приглашавшие его на свои бенефисы. Не желая обидеть их отказом, Матвей Иванович соглашался и в один день посещал по нескольку спектаклей, до которых, впрочем, был небольшой охотник. Чтобы сдержать слово, он лишь просил развести представления во времени.
Театры не вмещали всех желающих увидеть донского героя. Актеры обогащались.
Когда Платов после продолжительного званого обеда входил в зрительный зал, его встречали рукоплесканиями и восторгом, близким к исступлению. Постепенно шум стихал, поднимался занавес, начинался спектакль. Матвей Иванович незаметно удалялся, чтобы появиться в другом и даже третьем театре. Поздно ночью он возвращался домой, «оглушенный торжественными кликами и измученный до усталости», как писал его первый биограф Николай Федорович Смирный.
До чего же хитер и находчив был Матвей Иванович! Зная, что гостеприимные британцы готовы предупредить любое его желание, он заикнулся однажды:
— Хочу купить самые лучшие английские часы.
Хозяин дома, в котором проживал Платов, сумел сообщить об этом принцу Георгу. Уже на следующий день его высочество прислал его сиятельству в подарок прекрасной работы хронометр с изображением своего герба на крышке.
Матвей Иванович гарцевал по улицам Лондона на великолепном белом скакуне. Георг Август, узнав, что этот конь был верным спутником атамана не только в последнюю войну с французами, но и во всех прежних, приказал художнику написать его маслом, чтобы поставить эту картину рядом с портретом Платова.
Тронутый таким вниманием его высочества, граф подарил ему своего коня в полном казацком уборе. Принц-регент был очень доволен. Он распорядился «сего донского Буцефала держать на своей конюшне и беречь особенно».
Наконец перед отъездом Платова его высочество пожаловал атаману свой миниатюрный портрет, украшенный драгоценными камнями, с надписью на обороте:
Атаману Генералу Графу Платову в ознаменование почтения, уважения и удивления к его бессмертным подвигам, подъятым для пользы Отечества своего и для спасения Европы. 1814.
Матвей Иванович нацепил полученную награду на мундир и, казалось, гордился ею больше прочих знаков отличия, видя в ней «уважение и признательность к заслугам своим всей Англии, нации могущественной и свободной, которая умеет чествовать одни только истинные достоинства и заслуги».
Николай Федорович Смирный, конечно, знал, какие чувства теснили грудь Матвея Ивановича Платова: орден Святого Георгия 1-го класса он так и не получил — не оценили соотечественники; было обидно.
Из Лондона Платов отъезжал почетным доктором Оксфордского университета. Отъезжал не один — с «компаньонкой», которую взял с собой, как говорил, не столько для «физики», сколько для «морали». Была она девка добрейшей души, благонравная, белая и здоровая — ни дать ни взять ярославская баба. В том же Дувре, который недавно встретил его пушечной пальбой, по трапу взошел на корабль, отплывавший на континент. На рейде стояла английская эскадра, а в ее составе фрегаты «Бородино», «Князь Кутузов», «Граф Платов», «Казак», «Вильна», «Смоленск», «Москва», недавно спущенные на воду.
Было немного грустно, а «компаньонка» Элизабет не могла утешить его, ибо по-русски не разумела. Выходит, годилась она все же для «физики» больше, чем для «морали».
До конца дней Матвей Иванович с удовольствием вспоминал о времени, проведенном в Англии, считал его самым блистательным и приятным в своей жизни.
Наконец Платов достиг Варшавы, где находилась тогда главная квартира русской армии.