Джузеппе Гарибальди и его эпоха
Джузеппе Гарибальди и его эпоха
Гарибальди! Это имя волновало умы нескольких поколений; с этим именем шли в бой за свободу и национальную независимость народы Европы и Америки; это имя стало на долгие годы знаменем, символом борьбы против всякой тирании. По зову Гарибальди десять раз за тридцать пять лет брались за оружие народные массы раздробленной и порабощенной Италии — рабочие и ремесленники севера и батраки и крестьяне юга, студенты городов Центральной Италии, врачи, художники, писатели и ученые…
Народные массы многих стран справедливо видели в Гарибальди мужественного и благородного защитника свободы и демократии. Миллионы трудящихся считали его рыцарем гуманности, борцом за высшую социальную справедливость. Гарибальди был известен как талантливый революционный полководец и как бесстрашный партизанский вождь. В сотнях битв за свободу и независимость народов Европы и Южной Америки участвовал Гарибальди в течение своей славной, полной приключениями и опасностями жизни. Каждый народ, независимость которого была попрана, обращал свои взоры к Гарибальди. Помощи народного героя Италии ожидали борцы за свободу в Ирландии и в Польше, в Венгрии и на Украине. Его звали французские республиканцы на защиту возродившейся республики от нашествий монархической Пруссии, его просили о помощи коммунары Парижа, избравшие его заочно своим главнокомандующим.
«В течение целого полустолетия, — писал известный русский писатель-демократ С. М. Кравчинский (Степняк), — Гарибальди наполнял громом своего имени два полушария. Все, что было в старом поколении свободолюбивого и благородного, с трепетом и замиранием сердца следило за подвигами этого полусказочного героя»[417].
Каковы причины такой огромной притягательной силы и неувядаемой славы Джузеппе Гарибальди? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо обратить взор в глубь истории и внимательно изучить действительные факторы, обусловившие деятельность народного героя.
Девятнадцатый век в Западной Европе, до 1871 г., это — «эпоха краха феодализма и абсолютизма, эпоха сложения буржуазно-демократического общества и государства, когда национальные движения впервые становятся массовыми, втягивают так или иначе все классы населения в политику…»[418]
Эта ленинская характеристика эпохи, в которой протекала деятельность Гарибальди, объясняет многое. Ленин подчеркивает массовость и всеобщность движения. Это был период бурных волнений, восстаний, революций и освободительных войн; время, когда народ сам выдвигал своих вождей и горячо их поддерживал. В другой своей работе Ленин характеризует этот период как эпоху восходящей линии буржуазии, и говоря об особенностях Италии в период национально-освободительных войн, отмечает, что часть итальянской буржуазии была тогда не только прогрессивной, но даже революционной[419].
И вполне понятно, что народные массы и революционно-демократическая буржуазия поддерживали тех вождей, которые в наибольшей мере проявляли мужество и стойкость, героизм и самопожертвование в борьбе с абсолютистско-феодальными порядками, с засилием «своих» и иноземных властителей. Одним из таких несгибаемых революционеров был Гарибальди.
Сын народа, тесно связанный с ним в продолжение всей своей жизни, Гарибальди воспринял свободолюбивые традиции и патриотические чувства своих соотечественников. В измученном нуждою и политическим гнетом народе Гарибальди встречал волнующие проявления патриотизма. Народ воспитал в Гарибальди качества самоотверженного революционера.
Что же собой представляла Италия, когда Гарибальди начал свои легендарные сражения, восхитившие весь мир?
В течение нескольких столетий конца средневековья и начала нового времени на территории Италии почти непрерывно бушевали захватнические войны иностранных государств. Отдельные области Италии много раз завоевывались иноземными феодальными деспотами. Крупные европейские державы (Испания, Франция и Австрия), боровшиеся за гегемонию в Европе, рассматривали Италию как разменную монету, которую после победы делили между собой.
В результате господства феодального строя и многолетнего иностранного владычества на Апеннинском полуострове Италия долгие годы оставалась раздробленной. Великий русский революционный демократ А. И. Герцен, который с глубоким сочувствием относился к борьбе итальянского народа за свободу и независимость, в своих знаменитых «Письмах из Франции и Италии» с горечью говорил об исторических судьбах Италии до ее объединения. Италия, — писал Герцен, — это «страна, потерявшая три века тому назад свое политическое существование, униженная всевозможными унижениями, завоеванная, разделенная иноплеменниками, полтора века разоряемая и, наконец, совсем сошедшая с арены народов как деятельная мощь, влияющая сила, — страна, воспитанная иезуитами, отставшая, обойденная…»[420]
Ко времени Великой Французской буржуазной революции 1789 г. Италия была разделена на десять государств. С началом наполеоновских войн почти вся Италия была занята войсками Наполеона. В период 1796–1814 гг. Наполеон несколько раз перекраивал карту Италии. Вначале Италия покрылась «республиками-дочерьми», подчиненными французскому владычеству; затем Наполеон создал на севере Итальянское королевство под управлением своего пасынка Богарне, на юге — Неаполитанское королевство под властью генерала Мюрата и почти всю остальную Италию присоединил к французской империи.
Бурная эпоха французской революции и наполеоновских войн оставил глубокий след в истории Италии. В период французского господства были подорваны феодальные устои на Апеннинском полуострове, пробудились национальное самосознание и демократические стремления всего итальянского народа. Наполеон I был врагом единства и независимости Италии. Он рассматривал эту страну как военно-стратегический плацдарм для осуществления своих захватнических целей. В результате наполеоновских войн почти вся Италия оказалась фактически полуколонией Франции — рынком сбыта для французской промышленности и источником сырья для нее. «…Французская политика по отношению к Италии, — писал впоследствии Ф. Энгельс, — всегда была ограниченной, эгоистичной, эксплуататорской… Достаточно хорошо известно, как Наполеон, его наместники и генералы в период с 1796 по 1814 г. вытягивали из Италии деньги, продовольствие, художественные ценности и людей»[421].
После крушения наполеоновской империи, в результате побед союзных держав над Францией в Италии начался период восстановления феодально-абсолютистского строя. Решением Венского конгресса в 1815 г. Италия была раздроблена на восемь государств. На севере из Ломбардии и бывшей Венецианской республики была образована Ломбардо-Венецианская область, которая находилась под господством Австрии; рядом — Сардинское королевство (Пьемонт), которое включало собственно Пьемонт и остров Сардинию; в Центральной Италии были расположены герцогства Парма, Модена, Тоскана и Лукка, а также Папское государство; на юге полуострова приютилось королевство Обеих Сицилий, которое включало Неаполитанское королевство и остров Сицилию.
Герцогства находились под влиянием Австрийской империи и управлялись ее ставленниками. В королевстве Обеих Сицилий господствовала испанская ветвь французской династии Бурбонов и лишь в Сардинском королевстве правила «чисто итальянская» Савойская династия.
Австрийское господство в Италии усилилось, оно распространилось на большую территорию, чем прежде. Наступил один из наиболее мрачных периодов реакции в истории Италии. Полицейский произвол и жестокий террор свирепствовали как на севере, так и на юге страны.
Один из главных вдохновителей европейской реакции, австрийский премьер князь Меттерних открыто издевался над национальными чувствами свободолюбивого народа, заявляя что «Италия — не государство, а географическое понятие».
Восстановление феодально-абсолютистских порядков, закрепление государственной раздробленности и иноземного гнета пагубно отразились на экономике итальянских государств. В 20-х годах XIX в. Италия находилась в состоянии глубокого экономического застоя, была одной из отсталых стран Европы.
Национальный и социальный гнет вызывали почти непрерывное брожение среди широких слоев итальянского общества.
Уже в детские и отроческие годы Гарибальди знал о существовании тайных революционных обществ, был свидетелем вызванных ими волнений. То было движение карбонариев. Уже тогда подросток с героическим характером[422] стремился связаться с борцами за освобождение родины. Вспоминая об этом, Гарибальди писал в своих «Мемуарах»: «С ранних лет горячо любя свою страну и ненавидя ее рабство, я страстно желал проникнуть в тайну ее возрождения. Поэтому я повсюду искал книги и сочинения, в которых шла речь о свободе Италии, и старался найти людей, посвятивших себя борьбе за эту свободу»[423].
К началу 1820-х годов в итальянских государствах усилилось стремление к независимости страны и ее объединению; карбонарии подготавливали восстание.
Союз карбонариев («угольщиков») возник еще в 1808 г. на юге Италии. Это было тайное общество, ставившее своей целью свержение феодально-абсолютистского режима и иностранного господства.
В 1820 и 1821 гг. карбонарии возглавили революционное движение, стихийно начавшееся в королевстве Обеих Сицилий и в Пьемонте. Во главе этого движения встали офицеры и представители буржуазии, связанные с карбонариями. В некоторых городах королевства Обеих Сицилий и в Пьемонте восстали гарнизоны и дело дошло до гражданской войны. Монархи этих государств вынуждены были пойти на уступки и провозгласить конституции. Но как в королевстве Обеих Сицилий, так и в Пьемонте революция вскоре была подавлена с помощью австрийского войска, а конституции отменены.
Революции в итальянских государствах в 1820–1821 гг. носили характер военных заговоров, народ в них почти не участвовал, крестьяне их не поддерживали. Карбонарии боялись привлечь к движению широкие народные массы. В этом заключалась основная причина поражения движения.
Несмотря на некоторое затишье, начавшееся после подавления революции, деспотическим правительствам, прибегавшим к свирепому террору, полностью остановить революционное движение в Италии не удавалось. То здесь, то там вновь вспыхивали восстания, которые приводили в смятение правящие классы. Так, в 1831 г. восстания охватили герцогства Парму и Модену, и Папское государство. В Парме и Модене были даже учреждены временные революционные правительства. Но в этих движениях проявились лишь «судороги» надвигавшегося революционного подъема, что характерно для 30-х годов. Как и в 1820–1821 гг. дело решило австрийское оружие, при помощи которого восстания были подавлены.
К этому времени относится вступление Гарибальди на революционное поприще. Большое значение для него имела встреча в 1833 г. с основателем тайного общества «Молодая Италия» Джузеппе Мадзини.
Характеры этих двух замечательных людей, ставших впоследствии вождями демократического крыла национально-освободительного движения, были различные. Мадзини — человек республиканских политических убеждений, железной воли, непреклонный в достижении намеченных целей. Несмотря на свои демократические убеждения, он никогда серьезно не интересовался положением угнетенных народных масс, в частности итальянского крестьянства. Основные требования созданной Мадзини подпольной организации — объединение Италии в единое независимое государство и установление республиканского строя. Хотя в программе «Молодой Италии» отрицалось заговорщичество как метод борьбы, на практике Мадзини не отказывался от заговоров. В качестве идеала общественного устройства в государстве будущего Мадзини выдвигал теорию объединения труда с капиталом и равномерного распределения продуктов труда. Как отмечал В. И. Ленин, идеология мадзинизма, как и прудонизма, относится к непролетарскому, домарксовому социализму[424].
Гарибальди был мягким, чутким и отзывчивым человеком. Он понимал народ, его чувства и стремления и всегда был ему верен. Политические взгляды Гарибальди ко времени его встречи с Мадзини еще не сформировались, и Мадзини, выдвигавший подробно разработанную социально-политическую программу, не мог не оказать сильнейшего влияния на этого страстного патриота и революционера. Правда, уже тогда Гарибальди не все нравилось в Мадзини, слишком различны были их характеры. Тем не менее встреча с Мадзини сыграла большую роль в формировании политических взглядов Гарибальди.
В том же году Гарибальди познакомился с социалистами-утопистами, идеи которых его очень заинтересовали. Группа изгнанных из Парижа сенсимонистов отправилась на Восток — в Константинополь. Случилось так, что они сели на судно, капитаном которого был Гарибальди. Среди изгнанников оказались некоторые видные представители утопического социализма: Фелисьен Давид, композитор, будущий творец оды-симфонии «Пустыня»; Фердинанд Лессепс, уже тогда мечтавший о прорытии Суэцкого канала и впоследствии осуществивший эту идею; и Эмиль Барро — один из теоретиков утопического социализма во Франции. Сен-симонисты познакомили молодого Гарибальди со своими идеями, посвятили его в свои планы уничтожения несправедливости на земле. Молодой патриот был пленен их идеями; перед ним открылся новый, неведомый ему доселе мир с новыми понятиями. Тридцать лет спустя Гарибальди писал о своих беседах с сен-симонистами: «они заронили в мою душу искру тех чувств, которые я еще не совсем ясно понимал… я возвращался полный энергии, жадный до новых дел»[425].
Знакомство с идеями утопического социализма, как и с республиканской программой «Молодой Италии», имело огромное определяющее значение в политической деятельности Гарибальди. Он проникся республиканскими идеями и с тех пор считал, что республика является наилучшей формой государственного устройства, способной обеспечить осуществление гуманистических идей утопического социализма.
Гарибальди хотелось скорее ринуться в бой за родину, за ликвидацию ее униженного и порабощенного состояния. Он с радостью принял предложение Мадзини участвовать в Савойской экспедиции, подготовка к которой началась вскоре после его встречи с основателем «Молодой Италии». Известно, что это первое политическое выступление Гарибальди кончилось весьма печально: оно привело к смертному приговору. И вот — первый побег. Первый, но не последний…
В жизни Гарибальди начался период длительного изгнания — с 1834 до 1848 года. Но это не было для него периодом бездеятельного ожидания «лучших времен». Это было время самоотверженной борьбы за свободу угнетенных народов, борьбы, выковавшей его революционную отвагу и обучившей партизанскому искусству.
В конце 1835 г. Гарибальди отправился в Бразилию. В страны Южной Америки в то время охотно направлялись итальянские политические эмигранты. Молодой, полный кипучей энергии Гарибальди представлял себе эти страны, где в то время не утихали непрерывные национально-освободительные войны, как поле сражения, где он сможет приложить свои силы в борьбе во имя свободы. И действительно, именно здесь, на широких просторах Южной Америки, произошло боевое крещение Гарибальди. Создавая партизанские отряды, он впервые проявил свой организаторский талант и беззаветной борьбой за свободу и независимость местных народов он вскоре приобрел мировую славу.
Двенадцать лет Гарибальди прожил в Южной Америке. Восемь из них он почти беспрерывно сражался — вначале во главе партизанских отрядов за независимость Риу-Грандской республики, затем во главе Итальянского легиона, боровшегося за независимость Уругвайской республики.
С большой искренностью и с пафосом Гарибальди рассказывает в своих «Мемуарах» о сражениях на полях Южной Америки, уделяя внимание мельчайшим подробностям. Говоря об этой тяжелой и продолжительной борьбе, Гарибальди пишет, что она велась «за народ — во имя чести, против тиранов»[426]. Великий итальянский патриот подчеркивает, что он гордится своим участием в течение нескольких лет в доблестной борьбе уругвайского народа[427].
Партизанский вождь особо гордится победами возглавляемого им Итальянского легиона[428]. Действительно, этот Легион не знал поражений. В труднейших условиях он всегда побеждал армию противника, которая намного превосходила его численностью и вооружением.
За битвами Гарибальди в Южной Америки следила вся революционная Италия. Его имя стало здесь самым популярным, и угнетенные народные массы ждали его как избавителя. Совершенно правильно отметил русский писатель С. М. Кравчинский (Степняк), что «американские походы подготовили не только Гарибальди для Италии, но и Италию для Гарибальди»[429]. Сам же Гарибальди рассматривал свои американские походы как подготовку сил к будущей борьбе за освобождение Италии.
Сражениями в Южной Америке заканчивается первый период деятельности Гарибальди; второй этап — его участие в революции 1848–1849 гг. в Италии. В середине 40-х годов в Италии начался новый подъем национально-освободительного движения. Движение все больше охватывало широчайшие общественные слои Италии — от либерального дворянства до революционных городских низов. Развитие капиталистических отношений вызвало активизацию политической борьбы со стороны буржуазии и обуржуазившегося дворянства, которые теперь больше, чем когда-либо, чувствовали, что феодальные порядки и раздробленность страны мешают ее дальнейшему экономическому росту.
К тому времени ненависть итальянцев к чужеземному владычеству достигает наивысшей степени. Как отмечал Ф. Энгельс, в течение 30-летнего владычества Австрия проводила в Италии терроризм осадного положения. Ее многочисленные шпионы и полицейские, разбросанные по всей стране, жестоко расправлялись с итальянскими патриотами. Погибали сотни лучших сынов итальянского народа. Но кровавый террор не мог остановить борьбу за свободу и независимость Италии. Наоборот, он способствовал превращению Италии в огнедышащий революционный вулкан.
В этих условиях правители некоторых итальянских государств, чтобы удержаться на своих тронах, вынуждены были прибегнуть к реформам. Первым в Италии начал проводить в своем государстве реформы папа Пий IX, занявший римский престол в июне 1846 г. Либеральный жест папы произвел сильное впечатление на итальянскую буржуазию и послужил толчком к усилению борьбы за реформы в других государствах Апеннинского полуострова. Энгельс иронически писал о реформах Пия IX, который по его выражению, играл тогда роль «первого буржуа Италии»:
«В Италии мы являемся свидетелями удивительного зрелища: человек, занимающий самое реакционное положение во всей Европе, представитель окаменевшей идеологии средневековья — римский папа — стал во главе либерального движения»[430].
Незначительные уступки Пия IX и других монархов были использованы умеренными либералами для того, чтобы внушить народу мысль, будто сами государи выступают за освобождение и объединение Италии. Массы жене довольствовались этими реформами. По всей Италии прокатилась волна демонстраций и стихийных выступлений городской бедноты и мелкой буржуазии.
Вести о событиях в Италии дошли до далекого Уругвая и застали Гарибальди в Монтевидео. Партизанский вождь вместе со своими сподвижниками из Итальянского легиона стал готовиться к отъезду на родину. Гарибальди вспоминал позже о своих чувствах в те дни:
«Мы вступили на путь исполнения нашего пламенного желания, обуревавшего нас всю жизнь. Свое славное оружие, защищавшее чужие страны, мы спешили предоставить в распоряжение всей родины… Наши сердца бились в нетерпеливом ожидании»[431].
К моменту отплытия Гарибальди из Уругвая, 15 апреля 1848 г., Италия, как и вся Европа, была охвачена вихрем революции. Точных сведений о положении в Италии Гарибальди не имел, но уже ставил перед собой вполне четкие и ясные задачи:
«содействовать восстанию там, где оно было в разгаре, и распространять его в тех местах, в которых его еще не было»[432].
Прибытие Гарибальди в Италию превратилось в настоящий народный праздник. Весть о его приезде быстро распространилась по всему полуострову. Казалось, что вся Италия знала в лицо героя. Всюду, где ни побывал Гарибальди, его радостно встречали, к нему беспрерывно подходили все новые и новые люди, пожимали руку и тепло обнимали. Но народный вождь спешил ринуться в бой. Он направился в Главную ставку пьемонтской армии к Карлу-Альберту — к тому самому королю, суд которого в 1834 г. приговорил его к смертной казни, — чтобы предложить ему свою шпагу «на служение делу Италии».
Нельзя без грусти читать те места воспоминаний народного героя, где он описывает, как стремился он из города в город — Геную, Милан, Ровербеллу, Турин, — чтобы договориться об организации волонтерских отрядов, а власти чинили ему в этом препятствия. Гарибальди считает, что эти люди «придерживались либерализма больше из страха перед народом, чем из внутреннего побуждения»[433].
С горечью рассказывает Гарибальди, что не лучше обстояло дело и в тех местах, где были созданы правительства, во главе которых стояли демократы, в частности в Тоскане; им также отряды Гарибальди казались «слишком революционной силой» и они старались от них избавиться. Гарибальди иронически пишет по этому поводу:
«Италия, оказывается, нуждалась не в бойцах, а в говорунах и торгашах… Чтобы перехитрить и усыпить народ, деспотизм передал на некоторое время бразды правления болтунам, зная почти наверняка, что эти попугаи расчистят путь ужаснейшей реакции…»[434]
Свою революционную страсть, полководческий талант Гарибальди особо проявил во время обороны Римской республики 1849 г.
Римскую республику все — и сторонники ее и враги — рассматривали как центр распространения республиканского правления по всей Италии. Поэтому для защиты Республики в Рим стекались демократы со всех концов страны, а для ее подавления объединилось все, что только было реакционного. Республика в Риме была провозглашена, когда европейская революция переживала уже период упадка. Во Франции была установлена жестокая диктатура генерала Кавеньяка, подавившего июньское восстание парижских рабочих; реакция поднимала голову в Германии и Австрии. И вот, когда в дакабре 1848 г. Луи Наполеон, будущий император Франции, был избран президентом, он решил организовать интервенцию против итальянской революции, боясь распространения революционного движения из Италии во Францию.
«Единение Италии, — писал Гарибальди по поводу этой интервенции, — напугало автократическую и иезуитскую Европу, особенно наших западных соседей (Францию и Испанию. — В. Н.), политики которых объявили господство в Средиземном море своим законным и неоспоримым правом»[435].
25 апреля 1849 г. французская военная эскадра под командованием генерала Удино высадилась в приморском городе Чивита-Веккья и в конце месяца подошла к стенам Рима. Удино уверял, что его войско прибыло «защитить землю Папского государства от притязаний австрийцев и неаполитанцев». Учредительное собрание Республики раскрыло его обман и решило «отразить силу силой». Гарибальди было поручено организовать защиту стен Рима, кольцом окружавших город. В ночь на 30 апреля войска Удино, вооруженные первоклассной техникой, начали атаку Рима. Как львы дрались волонтеры, возглавляемые Гарибальди, и в упорных боях с интервентами они отстояли столицу Республики. Французская армия была наголову разбита и обращена в позорное бегство.
Эта победа слабо вооруженных и малообученных волонтеров над столь сильным противником могла быть одержана лишь благодаря решительности и патриотизму масс, благодаря умению Гарибальди воодушевлять массы, благодаря его личной самоотверженности и мастерскому маневрированию. Во время боя Гарибальди никогда не покидал поля сражения и всегда находился на решающих участках. Генерал Удино вынужден был заключить перемирие, но его войска не покидали Республику. Он ждал подкрепления из Франции. Когда прибыли новые военные силы численностью в 30 тыс. человек, Удино, нарушив перемирие, снова начал атаку.
Нельзя без волнения читать описания Гарибальди битв за отдельные форты, высоты и виллы «Вечного города». Целый месяц длились эти кровопролитные бои, во время которых Гарибальди и его сподвижники десятки раз бросались в атаку, проявляя неописуемую храбрость и героизм. «Какие имена!», — восклицает Гарибальди, перечисляя своих выдающихся сподвижников, которые пали смертью храбрых в борьбе за Родину. В письме к своей жене и боевому товарищу Аните, Гарибальди, рассказывая о подвигах неустрашимых волонтеров, писал: «Один час нашей жизни в Риме стоит жизни целого столетия»[436].
Отряды Гарибальди и другие подразделения Республики не могли сломить первоклассно вооруженного противника, намного превосходившего их численностью. Осажденный город изнемогал и не мог больше сопротивляться. 1 июля в Учредительном собрании решался вопрос продолжать оборону или прекратить ее? Был вызван Гарибальди, чтобы выслушать его веское слово. Он пришел в зал заседания прямо с передовой линии, весь в поту и в грязи.
«Когда я появился в дверях зала, — рассказывает Гарибальди, — все депутаты поднялись со своих мест и приветствовали меня аплодисментами. Не понимая, что могло вызвать в них такой необыкновенный энтузиазм, я стал искать причины его вокруг себя. Я весь был покрыт кровью, моя одежда была пронизана пулями и изодрана штыками; согнувшаяся сабля только на половину входила в ножны. Все закричали: „На трибуну! На трибуну“»[437].
«Возможно ли продолжение обороны?» — спросили у Гарибальди триумвиры.
«Мы сможем продержаться всего лишь несколько дней, и то при условии полного разрушения половины города», — последовал ответ Гарибальди.
На другой день Собрание решило прекратить оборону, обнародовав при этом конституцию Римской республики, окончательно разработанную во время осады. Армия Удино вступила в Рим под французскими и папскими знаменами, и последние депутаты, оставшиеся в Капитолии, были разогнаны силой оружия.
Но Гарибальди все еще не хотел сдаваться. Он решил пробраться сквозь неприятельский строй, чтобы попытаться еще раз изменить судьбу родины. 2 июля Гарибальди собрал своих волонтеров на площади св. Петра и заявил им: «Солдаты! Тем из вас, кто хочет следовать за мной, предлагаю голод, холод и зной; никаких вознаграждений, отсутствие казарм и запасов, но форсированные марши и штыковые атаки. Словом, кто любит Родину и славу, пусть идет за мной!»[438]
Таких нашлось четыре тысячи человек. С этим отрядом Гарибальди двинулся на помощь Венецианской республике, в продолжение восьми месяцев упорно сопротивлявшейся австрийцам. Этот поход мог предпринять только такой беззаветно преданный революции человек, легендарный герой, каким был Гарибальди. Теперь, когда революция подавлена почти по всей Италии, чтобы добраться до Венеции, нужно было пройти всю Центральную Италию, занятую австрийцами, сам Гарибальди и его волонтеры измучены и почти безоружны, их преследовала французская армия, но Гарибальди все же решился на этот поход. В течение месяца Гарибальди десятки раз вырывался из железного кольца трех армий, приводя неприятеля в изумление ловкостью своего маневрирования и отвагой.
Однако отряд Гарибальди постепенно уменьшался, и он не мог устоять против преследовавших его войск. Достигнув Республики Сан-Марино, Гарибальди распустил отряд, но не сдался неприятелю и достиг территории Пьемонта.
К. Маркс и Ф. Энгельс, которые с напряженным вниманием следили за битвами Гарибальди, дали высокую оценку его героической обороне Рима и отступлению в Сан-Марино. «…Австрийцы, — писал Энгельс о Гарибальди, — недооценили этого человека, которого они называют атаманом разбойников; а между тем, если бы они потрудились изучить историю осады Рима и его походы из Рима в Сан-Марино, то они признали бы в нем человека незаурядного военного таланта, безгранично смелого…»[439] Воздавая должное военному таланту партизанского вождя и его отваге, Маркс подчеркивал, что Гарибальди — «герой Монтевидео и Рима»[440].
Революция 1848–1849 гг. в Италии была задушена при помощи австрийского и французского оружия. Победа контрреволюции в Австрии и во Франции дала возможность интервентам расправиться с очагами итальянской революции. Когда же европейская контрреволюция открыто перешла в наступление против итальянских республик, особенно ясно проявилась внутренняя слабость революционных сил Италии. Буржуазия проявляла колебания и нерешительность. Она относилась к крестьянству с недоверием, недооценивала его как одну из движущих сил революции; она не решилась связать борьбу за национальное объединение с аграрной революцией. Поэтому в большинстве итальянских государств крестьянство не поддержало революцию. Несмотря на свое поражение, революция 1848–1849 гг. в Италии имела большое значение в деле объединения страны. Гарибальди показал себя в этой революции одним из лучших руководителей борьбы за объединение Италии «снизу», за установление демократической республики.
В жизни Гарибальди начался период второго изгнания. Правда, это изгнание было непродолжительным — всего четыре года с небольшим.
«Я должен был исчезнуть, даже если бы мне пришлось броситься в море», — пишет Гарибальди по поводу его вынужденного отъезда из «либерального» Пьемонта[441]. Но великий итальянский патриот не хотел уезжать далеко от родины. Гарибальди решил вначале поселиться на севере африканского материка — в Тунисе. «Надежда на лучшее будущее моей родины заставила меня предпочесть место, находящееся неподалеку», — объясняет Гарибальди выбор места изгнания[442]. Действительно, от Туниса до западной оконечности Сицилии не более двухсот километров.
Однако тунисский бей запретил Гарибальди поселиться в своих владениях. Народному герою пришлось скитаться, прежде чем найти себе пристанище. Он снова переплыл океан и, наконец, поселился в Нью-Йорке, где ему удалось поступить на работу на свечной фабрике в качестве простого рабочего. Затем несколько лет Гарибальди плавал по морям и океанам в качестве капитана торгового судна, а весной 1854 г. он вернулся в Италию и поселился на крохотном островке Капрера.
Периоду второго изгнания и первым годам после возвращения на родину до 1859 г. Гарибальди уделяет мало внимания в своих мемуарах, так как считает, что этот период в его жизни «не представляет никакого интереса». Действительно, это было время политического затишья на Апеннинском полуострове и во всей Европе.
* * *
Надежды Гарибальди и других деятелей демократического движений на возобновление борьбы в ближайшие годы осуществились. Приближалось революционное двухлетие 1859–1860 гг., которое привело к объединению Италии.
Конец 50-х и первая половина 60-х годов характеризуются развитием мощных национально-освободительных и революционно-демократических движений в Европе и на других континентах. Движение за национальное освобождение переплеталось с борьбой за социальную справедливость. Такие многонациональные державы как Османская, Австрийская и Российская империи переживали глубокий политический кризис. Восстают народы Балканского полуострова, томившиеся под турецким гнетом. Самоотверженная борьба румынского народа приводит к созданию единого румынского государства. Поднимается на восстание польский народ во имя восстановления расчлененной Польши. На Западном полушарии разгораются битвы, которые держали весь мир в напряженном внимании: гражданская война в Соединенных Штатах Северной Америки и освободительная война мексиканского народа. На просторах Азии в конце 50-х годов мужественно сражался индийский народ, восставший против господства английских колонизаторов.
В этот период бурных волнений и восстаний, потрясавших Европу и весь мир, в бой за независимость и национальное объединение вступает и итальянский народ.
Уже в 1858 г. в Италии начался новый подъем национально-освободительного движения. Стремление к войне против Австрии по-прежнему было популярным в итальянском народе. Стараясь играть роль гегемона в Италии и объединить ее под своей эгидой, Пьемонт уже давно готовился к войне и для этой цели заключил тайный союз с императорской Францией. Спекулятивный бонапартистский режим шел на союз с Пьемонтом потому, что был заинтересован в вытеснении Австрии из Италии и стремился заменить австрийское господство французским.
Заключив тайно сделку с Францией, пьемонтское правительство стремилось одновременно привлечь на свою сторону и итальянских республиканцев, используя настроения той их части, которая верила в Пьемонт как в знамя освобождения и объединения Италии. И вот Кавур, премьер-министр Пьемонта, приглашает к себе Гарибальди и предлагает ему вербовать волонтерские отряды. Хотя народный герой подозрительно отнесся к планам Кавура относительно войны против Австрии, он все же принял это предложение. «Я привык подчинять любые свои принципы цели объединения Италии, каким бы путем это ни происходило», — так объяснял Гарибальди принятие предложения Кавура[443]. И великий патриот Италии пишет дальше, что этот его тактический шаг отнюдь не означал отказ от республиканских принципов, ибо он считает республику лучшей формой правления. «Я могу с гордостью сказать: я был и остаюсь республиканцем», — подчеркивает Гарибальди[444]. Соглашаясь сражаться в рядах пьемонтской армии, Гарибальди, очевидно, тайно надеялся, что в этой войне вместе с другими падет и сардинская монархия. Если король Виктор-Эммануил и его первый министр Кавур стремились использовать Гарибальди и всю революционную демократию в своих интересах, то Гарибальди надеялся, что ему удастся использовать хорошо вооруженную пьемонтскую армию в интересах итальянской революции.
Предположение Гарибальди, что Кавур хотел воспользоваться его именем лишь «для приманки» волонтеров, оправдалось. Кавур не доверял партизанскому вождю. Вначале он не дал ему даже командование самостоятельным подразделением; Гарибальди был назначен офицером в часть генерала Чальдини. С горечью Гарибальди пишет в своих «Мемуарах» по этому поводу, что ему пришлось «призвать волонтеров в возможно большем количестве для того, чтобы потом командовать меньшим их числом…»[445]
Позже Гарибальди все же получил командование корпусом альпийских стрелков из трех тысяч человек, состоявшим из одних добровольцев — таких же храбрых и бесстрашных, как и их предводитель.
Начавшаяся в конце апреля 1859 г. война вызвала всеобщий патриотический подъем в Италии, так как народ связывал с ней надежду на освобождение страны от иностранного гнета и ее объединение. Первые значительные победы над врагом одержали волонтеры Гарибальди, среди которых было много убежденных республиканцев. В 1848 г. Гарибальди последним покинул Ломбардию, в 1859 г. он первым вступил в нее. После нескольких блестящих победоносных сражений с австрийцами, Гарибальди вступил в ближайший город Ломбардии — Варезе. Жители Ломбардии приветствовали освободителя от австрийского ига восторженными возгласами. После победы при Варезе последовали победы при Комо, Бергамо, Паладзоло, Брешии и др. Гарибальди занимал город за городом, а австрийцы панически отступали. К началу июня отряды альпийских стрелков очистили большую часть Ломбардии от неприятеля. Это был первый триумфальный марш Гарибальди в революции 1859–1860 гг. Вести о победах Гарибальди разнеслись далеко по всей стране. Следует подчеркнуть, что Гарибальди побеждал австрийцев несмотря на скудное оружие, которым его снабжало пьемонтское правительство. Партизанский вождь сообщал в Генеральный штаб о недостатке оружия, просил прислать ему боеприпасы, но он ничего не получал, и ему приходилось довольствоваться лишь теми запасами, которые удавалось захватить у неприятеля.
Одержанные Гарибальди победы, привлечение им на свою сторону широких народных масс напугали Кавура и Виктора-Эммануила II, приводили в ужас Наполеона III. Поэтому, мало того что ему не давали оружия, его вдобавок еще посылали на наиболее опасные позиции, а иногда — на верную гибель.
Недоброжелательное отношение главного командования к Гарибальди заметили военные обозреватели того времени, об этом с негодованием писали Маркс и Энгельс. «Возможно, — писал Энгельс 30 мая 1859 г., — что, направляя Гарибальди в Ломбардию, Луи-Наполеон и Виктор-Эммануил рассчитывали погрубить его и его добровольцев — элементы, пожалуй, слишком революционные…»[446] Почти то же самое писал Маркс: «По-моему мнению, Гарибальди нарочно посылают на такие позиции, где он должен погибнуть»[447].
Эти замечания Маркса и Энгельса впоследствии получили подтверждение самого Гарибальди. В своих воспоминаниях он рассказывает, что его корпус умышленно ставили в тяжелое положение; был даже случай, когда главное командование пьемонтской армии послало его с 1800 добровольцами против австрийских войск (в Лонато), заранее зная, что в этом районе расположена многотысячная армия противника. «Это была западня, чтобы погубить горсть храбрецов, действовавших на нервы некоторым большим воякам», — пишет Гарибальди[448].
Одной из причин неприязни главного командования к Гарибальди и тайной борьбы против него пьемонтского правительства явилась проводимая им социальная политика в освобождаемых районах. Гарибальди не мог заниматься только военными делами, жизнь заставляла его решать и социальные вопросы, из которых аграрный был наиболее острым. Этот вопрос снова стал перед представителями буржуазно-демократического лагеря, к которому принадлежал и Гарибальди. Разработанной аграрной программы у него не было, однако он понимал, что для национально-освободительного движения крестьянство представляет огромную силу. В одном из воззваний он обращался к землевладельцам с призывом отдать часть своего излишка зависящим от них людям. Сам он старался, чем только мог, облегчить учесть крестьян. В занятых им районах он освобождал крестьян от непомерных налогов. Так, например, придя в Бергамо, Гарибальди узнал, что неприятель обложил деревни Бергамской долины податью. Он тут же издал распоряжение об отмене всех налогов и податей и «спас, — как он говорил, — многих бедных селян от разграбления»[449].
Такая политика Гарибальди имела следствием стремление широких народных масс стать под его знамена. Но увеличить численность его отряда ни Кавур, ни главное командование не разрешали.
Победы Гарибальди, его популярность среди итальянских патриотов вызывали зависть и опасения пьемонтского командования и, особенно, бонапартистских вояк. За действиями народного героя была установлена полицейская слежка. К. Маркс писал по этому поводу:
«…Парижский корреспондент „Times“ пишет сегодня, что бонапартисты уже сильно ворчат насчет „славы“ Гарибальди и что в его отряд проникло „несколько отборных полицейских агентов“, посылающих подробные донесения о нем…»[450]
Как бы то ни было, австрийская армия, которой командовали бездарные военачальники, терпела поражение за поражением. В июне 1859 г. союзная армия одержала победу над австрийскими войсками при Мадженте, а французы разбили их при Сольферино.
Успешная борьба против австрийцев на фронтах дала новый толчок развитию революционного движения. Народные волнения вспыхнули в Тоскане, Парме, Модене, в Папском государстве. Национально-освободительное движение принимало широкий размах и могло привести к созданию единой и независимой Италии. Это уже не входило в планы Наполеона III. Поэтому он, решив, что после одержанных побед сможет добиться от австрийского императора нужных ему уступок, поспешил за спиной своего союзника закончить войну. Наступило Виллафранкское перемирие (11 июля 1859 г.).
Гарибальди был полон гнева и не признавал перемирия. Но он был рад тому, что это перемирие, наконец, даст ему и всем итальянским патриотам свободу действия: закончилась королевская война и начнется настоящая народная война.
Это позорное перемирие, которое закрепило раздробленность Италии и дополнило австрийский гнет французским диктатом, вызвало взрыв возмущения в душе каждого итальянца. Это перемирие оскорбляло национальные чувства народа, поднявшегося на решающую борьбу с иноземным притеснителем и готового на любые жертвы, чтобы достигнуть объединения своей страны. «Возникновение итальянской нации, — писал К. Маркс по поводу Виллафранкского договора, — сопровождается изощренным оскорблением…»[451] Демократические силы Италии не признавали этого перемирия. По всей стране поднялось могущественное движение народных масс. Подытоживая свою статью о Виллафранкском договоре, Маркс писал, что «в дело может вмешаться итальянская революция, чтобы изменить картину всего полуострова»[452]. Произошло так, как предвидел Маркс. В течение лета 1859 г. массовые выступления с каждым днем все расширялись, накал революционной энергии усиливался. Особенно сильным было негодование широких масс в Центральной Италии. В результате народных восстаний в герцогствах Тоскана, Модена, Парма и в Романье в сентябре 1859 г. были образованы временные правительства и Ассамблеи этих территорий приняли постановление об их присоединении к Сардинскому королевству.
Только на юге Италии в королевстве Обеих Сицилий — наиболее деспотическом государстве на Апеннинском полуострове — почти все осталось без изменений. Но революционная волна бурлила и здесь.
«Вести из Центральной Италии побуждали к военным действиям», — писал впоследствии Гарибальди о событиях тех дней[453]. Он двинулся в столицу Тосканы — Флоренцию — на помощь восставшему народу. Однако, прибыв туда, Гарибальди убедился, что ему придется иметь дело со сторонниками Кавура, уже успевшего захватить руководство движением в свои руки.
Либералы, ставшие во главе временного правительства Тосканы, вместо того, чтобы принять меры против организовывавшейся контрреволюции, просили Гарибальди «успокоить народ».
К Гарибальди вновь стекались толпы добровольцев со всех концов страны, и массы требовали поставить его во главе всех вооруженных сил Центральной Италии. Но трусливые либералы разрешили ему командовать только одной дивизией, а добровольцев отправляли обратно домой. Всеми этими интригами руководили из Пьемонта.
За Центральной Италией восстал и юг. В конце 1859 г. Сицилия вновь поднимается против гнета испанских Бурбонов. 4 апреля 1860 г. под руководством вождя сицилийских республиканцев Розалино Пило началось восстание в Палермо. Восстание было подавлено через несколько дней самым свирепым образом, и повстанцы ушли в горы. Но выступление бедноты Палермо послужило сигналом для нового подъема национально-освободительной борьбы за пределами Палермо. К концу апреля восстание охватило всю Сицилию.
Республиканская партия Мадзини решила взять руководство движением в Сицилии в свои руки. Для оказания помощи повстанцам в Генуе был организован так называемый «Сицилийский комитет». Он начал готовить экспедицию в Сицилию с расчетом захватить остров, а оттуда с помощью восставших предпринять поход на материк и овладеть всем Неаполитанским королевством. В качестве руководителя этого похода был приглашен Гарибальди. Когда друзья Гарибальди впервые обратились к нему с этим предложением, он ответил: «Но Наполеон, но Кавур?». Он помнил уроки прошедшего года. Он знал, что Кавур действует заодно с Наполеоном III и что именно эти две фигуры будут преграждать путь к полному освобождению Италии.
После некоторого колебания Гарибальди согласился принять руководство экспедицией, решив сломить любые преграды. Так был задуман знаменитый поход гарибальдийской «Тысячи» краснорубашечников, сыгравший крупнейшую роль в объединении Италии.
Приготовления к экспедиции начались в конце апреля. Большие затруднения Гарибальди испытал в обеспечении экспедиции оружием и денежными средствами, хотя и то и другое имелось в достаточном количестве в фонде «Миллион ружей», подписку на который Гарибальди организовал еще в 1859 г. Дело в том, что оружие указанного фонда хранилось в Миланском арсенале и, когда помощники Гарибальди прибыли в Милан за оружием, им сообщили приказ Кавура не давать ни одного ружья, несмотря на то, что пьемонтское правительство никакого отношения к этому оружию не имело.
Весть о том, что Гарибальди согласился возглавить экспедицию в Сицилию быстро распространилась среди патриотов Италии. Особо рады этому были демократические деятели, которые начали вербовать волонтеров для отряда. В Геную стали стекаться борцы за свободу почти со всех итальянских государств. Больше всего здесь было патриотов из Ломбардии. Много представителей прибыло из Венеции, Пьемонта, Тосканы, Романьи и других мест. В первые дни мая 1860 г. Генуя являла собой удивительное зрелище. Гостиницы были переполнены приезжими, улицы — многолюдны. Здесь можно было увидеть людей, одетых в разнообразную одежду, и услышать речь почти на всех итальянских диалектах[454].
Еще в дни подготовки к экспедиции Гарибальди заявил, что ему нужно лишь немного, но зато хороших солдат и что он возьмет, приблизительно тысячу человек[455]. Такое ограничение численности экспедиции диктовалось еще и затруднением с вооружением отряда. Но так как в Геную прибыло намного больше добровольцев, чем предполагалось включить в экспедицию, то часть из них Гарибальди был вынужден отправить обратно по домам[456].
Хотя само название экспедиции — «Тысяча» — как будто определяет ее численность, до сих пор число ее участников точно не известно. Обычно в литературе указывается, что в Марсале высадилось 1089 человек, — в соответствии с уточненным списком, опубликованным в «Gazzetta ufficiale» 12 ноября 1878 г. Но и этот список, исправивший ошибки нескольких предыдущих, не точен. В него включены имена некоторых лиц, которые не отправились из Кварто с экспедицией; вместе с тем пропущены имена волонтеров, которые с первого дня были в отряде Гарибальди[457]. Ближе к истине указание, что из Кварто отправились 1170 человек[458].