Глава 8 Оборона Рима

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава 8

Оборона Рима

Пребывание Легиона в монастыре Сан-Сильвестро было кратковременным. Уже на другой день пришел приказ расположиться бивуаком на площади в Ватикане и занять часть городской стены от ворот Сан-Панкрацио до ворот Портезе. Предстояло наступление французов, и нужно было приготовиться к их встрече.

День 30 апреля должен был озарить славой юных и неопытных защитников Рима и стать свидетелем позорного бегства наемников, священников и реакции. План обороны, выработанный генералом Авеццана, был достоин этого ветерана свободы. С неутомимой энергией он вникал во все дела и появлялся повсюду, где могло потребоваться его присутствие. Получив поручение защищать стену между воротами Сан-Панкрацио и Портезе, я занял сильные передовые позиции перед этими воротами, использовав с этой целью господствующие над местностью дворцы Вилла Корсини (Куаттро Венти), Вашелло и другие пункты, пригодные для обороны.

Учитывая ключевое положение этих позиций, нетрудно было понять, что ни в коем случае нельзя было допустить их перехода в руки неприятеля, ибо в случае их потери оборона Рима стала бы крайне трудной, или вовсе невозможной.

В ночь на 30 апреля я выслал лазутчиков на обе дороги, ведущие к оборонявшимся нами воротам. Двум небольшим патрулям было поручено устроить у дороги засаду в таком месте, чтобы поймать хоть несколько неприятельских разведчиков.

Утром передо мной стоял на коленях солдат неприятельской кавалерии и молил о сохранении жизни. Признаюсь, как бы ни был сам по себе незначителен факт захвата пленного, он поднял у меня настроение и вселил надежду на то, что день будет удачным. Передо мной была коленопреклоненная Франция, приносившая повинную за недостойное, позорное поведение ее правителей. Захват пленного был осуществлен очень смело и хладнокровно патрулем под командованием молодого ниццардца Риккьери. Наши люди обратили в бегство отряд вражеских разведчиков, хотя он превосходил по численности наш патруль. Противник бросил часть оружия.

Так как было известно о приближении врага, то представлялось очень полезным расположить несколько засад у дорог, по которым должны были двигаться силы неприятеля. Это обеспечило две почти верные выгоды: во-первых, позволяло узнать о месте появления передовых частей противника, а во-вторых, давало возможность захватить несколько пленных.

Тем временем с господствующих над Римом высот стала видна вражеская армия, медленно и с предосторожностями приближавшаяся к городу. Она стягивалась по дороге из Чивита-Веккьи к воротам Кавалледжьери и двигалась колонной. Приблизившись на расстояние пушечного выстрела, неприятель установил на высотах артиллерию и выслал несколько отрядов, которые двинулись прямо на штурм стен.

Способ неприятельского генерала вести атаку был воистину жалок: настоящий Дон Кихот, атакующий ветряные мельницы. Он действовал так, точно перед ним не было никаких укреплений, точно их защищали маленькие дети. В самом деле генерал Удино, отпрыск маршала первой империи, не счел даже нужным раздобыть себе карту Рима, чтобы разогнать несколько «итальянских разбойников». Однако он скоро должен был убедиться, что эти люди защитят свой город от наемников, являющихся республиканцами только по имени. Бесстрашные сыны Италии, хладнокровно подпустив противника поближе, обрушили на него огонь из мушкетов и орудий, скосивший немало вырвавшихся вперед неприятельских солдат.

С высоты Куаттро Венти я наблюдал атаку неприятеля и прекрасный прием, оказанный ему нашими у ворот Кавалледжьери и на прилегающих стенах. Нападение на правый фланг неприятеля казалось мне вполне возможным. Две роты, посланные мною с этой целью, привели его в расстройство. Однако затем наши отряды были отбиты превосходящими силами неприятеля и вынуждены были отступить на исходные позиции, т. е. до последних строений этой части Рима. В этой первой стычке мы потеряли доблестного капитана Монтальди. Тот, кто был знаком с Гоффре-до Мамели[211] и капитаном Де Кристофорисом[212], может составить себе представление о Монтальди. Он был подобен им душой и внешностью. Монтальди во время сражения командовал своими бойцами с таким спокойствием, как будто он находился на маневрах или беседовал в кругу друзей. Он, вероятно, не получил такого образования, как два других упомянутых мною доблестных борца за свободу Италии, но ему были присущи та же неустрашимость, та же доблесть, тот же гений. Какой бы из него вышел генерал! Италия всегда помнила бы о нем и доверила бы ему своих сынов в день суда над некоторыми сильными мира сего, в день, когда потребовалось бы смыть оскорбления.

Монтальди состоял в Итальянском легионе Монтевидео с самого начала его организации. Он был тогда еще очень молод, но принимал участие в бесконечных стычках, обнаруживая неизменную храбрость. Он был одним из первых, кто заявил о своем желании покинуть Монтевидео и переплыть океан, чтобы послужить делу освобождения родины. Генуя может с гордостью начертать на своих скрижалях имя Монтальди рядом с именем своего поэта-воина — Мамели.

Штаб Легиона Гарибальди в Риме.

Иллюстрация из журн.: «The Illustrated London News», 1849

Французы, приблизившись вплотную к нашим позициям в районе Казини, попали под перекрестный огонь. Они остановились и постарались воспользоваться для прикрытия всеми преимуществами местности, а также стенами разбросанных повсюду многочисленных вилл; из-за этих прикрытий они вели усиленный огонь. Бой продолжался таким образом некоторое время, но, получив подкрепление из тыла, мы так нажали на противника, что он стал отступать все дальше и дальше, пока, наконец, не обратился в бегство. Орудийный огонь, открытый со стен, и наша вылазка из ворот Кавалледжьери довершили победу. Потеряв много убитых и оставив в наших руках несколько сот пленных, неприятель отступал в беспорядке и безостановочно до Кастель-Гуидо.

Доблестному генералу Авеццана, организатору обороны, принадлежит главная заслуга в успехе, достигнутом в этот день. Во время сражения он неизменно появлялся там, где бой был особенно жарким, и своим голосом и мужественным видом подбадривал наших молодых воинов.

Генерал Бартоломео Галлетти со своим Римским легионом сражался бок о бок с нами и внес огромный вклад в победу. Хотя отряд под командованием генерала Арчони присоединился к нам позже, он также помог нанести поражение противнику и захватил большое число пленных. Батальон университетской молодежи и части других отрядов, присоединившиеся к Легиону во время сражения, также дрались превосходно. Прусский полковник Хауг, тот самый, который в 1866 г. сражался вместе с нами в чине генерала, в течение всего боя исполнял обязанности моего адъютанта с большой смелостью и хладнокровием. Марроккетти, Раморино, Франки, Коччелли, Бруско (Минуто), Перальта и все мои товарищи по Монтевидео доказали, что их репутация храбрецов приобретена по праву.

Отважные Мазина, Даверио, Нино Боннэ[213] и другие смельчаки, чьи имена я хотел бы вспомнить, держались блестяще.

Это первое сражение с опытными войсками высоко подняло боевой дух наших легионеров, доказавших это в последующих боях.

Еще в день атаки я получил приказ наблюдать за французами и отправился с Легионом и небольшим отрядом конницы к Кастель-Гуидо, где мы провели часть дня в виду неприятеля. Около полудня в (качестве парламентера появился французский врач, которого я направил к правительству. Генерал Удино, не чувствуя себя в силах совершить нападение, хотел с помощью переговоров выиграть время, чтобы дождаться подкрепления из Франции. Используя слабость и страх Удино, мы могли бы гнать противника до моря, а затем добить его.

В мае произошли сражения три Палестрине и Веллетри, в которых Легион покрыл себя славой. Солдаты неаполитанского Бурбона, которые вместе с французами, австрийцами и испанцами еще раньше вторглись в пределы Римского государства, придя в Палестрину, атаковали нас и получили решительный отпор. В сражении отличились Манара со своими храбрыми берсальерами, Дзамбьянки, Марроккетти, Мазина, Биксио, Даверио, Сажки, Коччелли и др. Сражение при Веллетри, где войсками руководил наш главнокомандующий генерал Росселли, было несколько серьезнее. Здесь находился король Неаполя собственной персоной со всей своей армией; у нас было около восьми тысяч человек, принадлежавших к различным родам войск.

Мы выступили из Рима по дороге из Цагароло в Монте-Фортино, чтобы зайти в тыл неаполитанской армии. Генерал Росселли приказал мне командовать ударными силами. В авангард был назначен полковник Марроккетти с Итальянским легионом, особенно преданным мне с самого начала его формирования. Он состоял большей частью из моих старых братьев по оружию. Поэтому я двигался вместе с авангардом, собирая среди местных жителей сведения о противнике и пересылая их в главную квартиру. Из этих тщательно собранных сведений я заключил, что противник отходит, и не ошибся.

Достигнув с авангардом высот, которые господствуют на Веллетри со стороны Монте-Фортино, мы сделали привал. С целью разведки местности я приказал развернуть Легион справа и слева от дороги, которая вела в Веллетри. Часть третьего линейного полка, также входившего в состав авангарда, осталась в качестве резервной колонны на дороге, а несколько рот были развернуты справа и слева в виноградниках, вплотную прилегавших к этой дороге. Два орудия были установлены позади третьего полка на возвышенном месте, с которого простреливалась дорога; часть конницы Мазина была выдвинута вперед для разведки, а часть оставалась в резерве. Противник заранее отослал поклажу и тяжелую артиллерию в Неаполь по Аппиевой дороге, но в Веллетри находилась еще большая часть его сил. Зная о небольшой численности наших войск, противник хотел попытаться предпринять, по крайней мере, рекогносцировку. Поэтому он направил против нас колонну под защитой и при поддержке сильных стрелковых цепей на флангах, в виноградниках, энергично атаковал и опрокинул наши форпосты, отбросив их к нашим главным силам. В то же время авангард неприятельской конницы напал на немногочисленных всадников нашего отряда, высланных в качестве разведчиков вперед по дороге.

Чтобы помочь им, я приказал атаковать неприятельскую конницу нашему маленькому кавалерийскому резерву, который мужественно отбросил врага. Но достигнув вершины холма, наши столкнулись на той же дороге с головой главной колонны противника, направлявшейся в нашу сторону.

Естественно, наши сразу же отступили, преследуемые теперь, в свою очередь, кавалерией Бурбона. Так как (кони в нашем отряде были большей частью молодые, еще не привыкшие к войне, они понеслись назад во весь дух. Стыдясь этого позора на глазах такого количества врагов и друзей, я поступил неблагоразумно: чтобы удержать бегущих, я стал со своей лошадью поперек дороги. Так же поступили и некоторые мои адъютанты, и мой храбрый чернокожий помощник Андреа Агуяр[214]. Мгновение спустя на том месте, где я остановился, образовался беспорядочный клубок из упавших людей и лошадей. Всадники, будучи не в силах удержать коней, налетели на нас с такой силой, что опрокинули нас и грохнулись сами. Таким образом образовалась бесформенная груда тел и эта узкая дорога оказалась настолько загроможденной, что по ней невозможно было пройти даже пехотинцу. Тем временем подоспели враги с саблями наголо. Все же нам удалось справиться с суматохой, в которую мы попали. Спустя мгновение, наши легионеры, расставленные в виноградниках справа и слева от дороги, по команде своих офицеров энергичными ударами по неприятелю отбросили его и, таким образом, позволили нам выкарабкаться из этой неописуемой свалки. Кроме того, справа от меня находился отряд юношей. Увидев, что я упал, они, как бешеные, бросились на врага. Думаю, что своим спасением я обязан главным образом этим храбрым ребятам, ибо рухнувшие на меня лошади и люди придавили меня так, что я не мог шевельнуться. Высвободившись, наконец, с большим трудом, я ощупал себя, чтобы убедиться нет ли где-нибудь переломов.

На правом фланге, который был главным и являлся ключом к позиции, наступление наших под предводительством Манара и Даверио шло так стремительно, что еще немного и они настигли бы неприятеля в Веллетри. Приблизившись к этому городу, я убедился еще больше в том, что неприятель отступает. Узнав по дороге о передвижении тяжелой артиллерии и обоза неприятеля, я теперь увидел неприятельскую кавалерию, построенную в эскадроны по ту сторону Веллетри, со стороны Виа Аппиа, т. е. на дороге, по которой должно было происходить отступление.

Я направил подробный доклад обо всем главнокомандующему. Но, к несчастью, наши главные силы были еще далеко, у Цагароло, где они ждали провианта, прибытие которого из Рима задерживалось. Я же, напротив, кормил своих людей по ходу марша, используя рогатый скот, имевшийся в изобилии на больших фермах, принадлежавших кардиналам[215].

Наконец, около четырех часов пополудни (наша стычка произошла рано утром) подошел главнокомандующий с авангардом основных сил. Я долго пытался убедить вновь прибывших, что противник готов к отступлению, но напрасно. По прибытии генерал Росселли тотчас же приказал провести рекогносцировку, а войскам сделать все приготовления к атаке на следующее утро. Но противник предпочел не предоставлять нам благоприятной возможности и ночью очистил Веллетри, чтобы провести отступление по возможности бесшумно, солдатам было приказано снять сапоги и обернуть соломой колеса орудий.

На рассвете было доложено, что город оставлен, и с высот мы увидели противника, поспешно отступающего по Виа Аппиа к Террачине и Неаполю. Главнокомандующий с нашим основным корпусом снова отправился из Веллетри в Рим, я же получил от него приказ вступить в пределы Неаполитанского королевства и двигаться по маршруту Ананьи, Фрозиноне, Чепрано и Рокка д’Арче, где мне предстояло соединиться с берсальерами Манара, которые шли в авангарде. В походе участвовали полк Мази, Итальянский легион и небольшое количество конницы.

Храбрый полковник Манара, двигавшийся в авангарде со своими берсальерами, неотступно преследовал генерала Виале, командовавшего неприятельским отрядом, который ни на минуту не замедлил отступления, хотя бы для того, чтобы узнать, кто его преследует. В Рокка д’Арче к нам явились различные депутации из окрестных селений, чтобы приветствовать час как освободителей. Они просили нас продвинуться в глубь королевства, где, как они уверяли, нам обеспечены сочувствие и поддержка всего населения.

В жизни народов, как и в жизни отдельных людей, бывают решающие моменты. Таков был и данный момент — решающий и торжественный. Чтобы не упустить его, нужно было действовать умело и энергично.

Я сознавал это и приготовился к броску в Сан-Джермано. В таком случае мы легко и без всяких затруднений проникли бы в сердце бурбонского государства, имея позади себя Абруццы, суровые жители которых готовы были встать на нашу сторону. Расположение населения, деморализация разбитого в двух сражениях вражеского войска, которое, как стало известно, было в состоянии разложения, ибо солдаты стремились вернуться по домам; пыл моих молодых воинов, до сих пор выходивших победителями из всех сражений и потому готовых и дальше биться как львы, сколько бы ни было перед ними вражеских солдат; еще не укрощенная Сицилия, воодушевленная поражениями своих угнетателей, — все это предвещало большой успех в случае смелого наступления. Но приказ римского правительства отозвал меня обратно в Рим, которому снова угрожали французы. Чтобы прикрыть этот акт неуместной слабости, эту тяжелую ошибку, мне позволяли, возвращаясь в Рим, совершить путь вдоль Абруцц.

Если бы тот, кто после капитуляции Милана в 1848 г. призывал меня снова перейти Тичино и не только удерживал в Швейцарии добровольцев, стремившихся присоединиться ко мне, но и побуждал моих людей дезертировать[216] даже после победы при Луино, предложив Медичи заявить мне, что они потребуются для лучшего дела; если бы тот, кто, смирясь с моим желанием, позволил мне выступить и победить при Палестрине, тот, кто затем, не знаю уже по каким соображениям, предложил мне двигаться к Веллетри под началом главнокомандующего Росселли; словом, если бы Мадзини, воля которого была абсолютно решающей в триумвирате, понял, что я тоже кое-что смыслю в военном деле, он мог бы оставить главнокомандующего в Риме, доверить лично мне второе предприятие так же, как доверил первое, и позволить вторгнуться в Неаполитанское королевство, разгромленная армия которого была не в состоянии оправиться, а население готово было встретить нас с распростертыми объятиями. Как бы все изменилось! Какое будущее открывалось перед Италией, еще не сломленной чужеземным нашествием![217] Вместо этого он отзывает все республиканские войска — от бурбонской границы до Болоньи — и стягивает их снова к Риму, преподнося их, как на блюде, тирану с берегов Сены[218], который вместо сорока тысяч готов послать, если понадобится, сто тысяч, чтобы истребить наше войско одним ударом. Тот, кто знает Рим и его линию стен, протянувшуюся на 18 миль, прекрасно поймет, что невозможно было защитить город с набольшими силами против огромной и превосходно оснащенной неприятельской армии, которая была у французов в 1849 г.

Поэтому нельзя было стягивать для защиты столицы все силы римской армии. Большую часть их следовало перебросить на неприступные позиции, в изобилии имеющиеся на территории государства, призвать к оружию все население, а мне дать возможность продолжать победоносное продвижение в глубь страны. Наконец, после того как были оттянуты все возможные оборонительные средства, само правительство покинуло бы столицу и обосновалось в каком-либо центральном и хорошо защищенном районе.

Конечно, в то же время следовало бы принять некоторые меры общественной безопасности против духовенства, которое, поскольку эти меры не были приняты, имело полную возможность участвовать в заговорах и интриговать, словам способствовать падению республики и несчастьям Италии.

К каким результатам могли привести эти меры спасения? Если нам и было суждено потерпеть поражение, то это произошло бы по крайней мере после того как было сделано все возможное, и мы выполнили бы свой долг; и уж, конечно, это случилось бы после поражения революции в Венгрии и Венеции.

Вернувшись в Рим из Рокка д’Арче и узнав в каком положении находится национальное дело, я, предвидя неминуемую гибель, потребовал диктатуры[219] — так же, как в некоторых случаях моей жизни я требовал передать мне в руки управление судном, которое шторм бросал на скалы.

Мадзини и его сторонники были возмущены этим. Однако спустя несколько дней, 3 июня, когда противник, обманув их, завладел господствующими позициями, которые мы потом напрасно старались вернуть ценой драгоценной крови, — тогда глава триумвиров написал мне и предложил пост главнокомандующего. Я был занят на почетном посту, поэтому, сочтя своим долгом поблагодарить его, продолжал кровавое дело этого злосчастного дня[220].

Удино, усыпив республиканское правительство Рима переговорами, получил тем временем нужное ему подкрепление и приготовился перейти к атаке. Он известил Рим, что вновь откроет военные действия 4 июня, и правительство положилось на слово вероломного наемника Бонапарта[221]. С апреля, когда создалась угроза для города, и до июня не подумали ни о каких мерах защиты, особенно в отношении важнейших опорных пунктов, являвшихся ключом к обороне Рима. Я припоминаю, что после победы 30 апреля генерал Авеццана и я на совещании, состоявшемся на высоте Куаттро Венти, решили укрепить эту передовую, а также некоторые другие менее важные боковые позиции. Но генерал Авеццана был послан в Анкону, а я был поглощен другими делами. Несколько рот были выдвинуты в качестве аванпостов перед воротами Сан-Панкрацио и Кавалледжьери, поскольку неприятель находился с этой стороны у Кастель-Гуидо и Чивита-Веккии.

Я вернулся из Веллетри, находясь, признаюсь, в мрачном настроении из-за скверного оборота, который приняло дело моей бедной родины. Легион расположился у Сан-Сильвестро, и мы думали только о том, чтобы дать бойцам возможность отдохнуть после трудного похода. Однако Удино, объявивший о возобновлении военных действий 4 июня, счел за лучшее неожиданно начать атаку в ночь со второго на третье. Рано утром нас разбудили ружейные выстрелы и гром канонады, доносившийся со стороны ворот Сан-Панкрацио. Забили тревогу. Несмотря на усталость, легионеры мгновенно вооружились и направились к месту, откуда слышался шум боя. Наши люди, занимавшие передовые позиции, были предательски застигнуты врасплох, часть их была перебита, другая — захвачена в плен. Когда мы подошли к воротам Сан-Панкрацио, враг уже овладел высотой Куаттро Венти и другими господствующими позициями. В надежде, что враг еще не успел прочно укрепиться на захваченных позициях, я приказал немедленно атаковать Казино Куаттро Венти. Я чувствовал, что Рим будет спасен, если эти позиции снова перейдут в наши руки, и погибнет, если враг утвердится на них. Поэтому это место было атаковано не просто энергично, но с настоящим героизмом, сначала первым Итальянским легионом, потом берсальерами Манара, и, наконец, различными другими отрядами. До глубокой ночи, сменяя один другого, они атаковали, все время поддерживаемые нашей артиллерией. Но враг, который также понимал важность упомянутых позиций, занял их отрядом своих отборных войск. Все попытки наших лучших бойцов отвоевать их оказались напрасными.

Итальянцы, предводительствуемые доблестным Мазина, ворвались в это Казино и бросились в рукопашную на французов, много раз заставляя отступать этих закаленных в африканской войне солдат. Закипел ожесточенный бой, но численный перевес противника был слишком велик. Он постоянно вводил в бой крупные свежие силы, и это делало бесполезным все героические усилия наших бойцов.

Я направил в поддержку Итальянского легиона отряд Манары, нашего товарища по славе во всех битвах. Небольшой его отряд состоял из храбрейших бойцов и был самым дисциплинированным в Риме. Сражение продолжалось еще некоторое время, но в конце концов под давлением численно превосходящего противника, силы которого непрерывно возрастали, наши вынуждены были отступить.

Это сражение 3 июня 1849 г., одно из самых славных для итальянского оружия, длилось с рассвета до ночи. Попытки отбить Казино Куаттро Венти были многочисленны и кровопролитны. С наступлением сумерек я с несколькими свежими ротами полка «Унионе» и при поддержке других отрядов предпринял попытку штурма. С поразительной отвагой они бросились в атаку на Казино, где завязалась ожесточеннейшая схватка, но численное превосходство противника было слишком велико, и эти бесстрашные воины, потеряв своего командира и многих товарищей, также принуждены были отступить. Мазина, Даверио, Перальта, Мамели, Дандоло, Раморино, Морозини, Паницци, Давиде, Мелара, Минуто — какие имена! — и многие другие герои, имен которых не припомню, пали жертвами духовенства и солдат республики, развязавшей братоубийственную войну.

Воздвигнет ли Рим, избавившийся от некромантов[222] и воров, памятник этим гордым сынам Италии на развалинах мавзолея, возведенного духовенством для иноземного захватчика и убийцы?

Первый Итальянский легион, насчитывавший едва ли тысячу человек, потерял двадцать три офицера (почти все они были убиты), много офицеров потеряли отряд Манары и полк «Унионе», сражавшиеся столь же мужественно; другие части также лишились множества офицеров, имен которых я не запомнил.

3-е июня решило участь Рима. Лучшие офицеры и унтер-офицеры были убиты или ранены. Неприятель овладел ключом ко всем доминирующим позициям. Используя громадное преимущество в людской силе и артиллерии, он прочно укрепился на них так же, как и на сильных фланговых позициях, захваченных в результате внезапного нападения и предательства. Вслед за тем неприятель приступил к регулярной осаде, словно перед ним была первоклассная крепость. Это доказывает, что он столкнулся с итальянцами, умевшими сражаться.

Я не буду касаться осадных работ, сооружения параллельных траншей, установки осадных батарей, бомбардировки из мортир и других оборонительных мер. Обо всем этом, полагаю, самым подробным образом рассказано многими другими; я же не смог бы сообщить об этом достаточно четко, поскольку не располагаю в данный момент сведениями и документами, которые потребовались бы мне для подобного рассказа. Однако я могу с твердой уверенностью сказать, что с апреля до июня наши юные бойцы сказывали опытному, далеко превосходившему их в численном отношении, лучше организованному и обеспеченному врагу доблестное сопротивление, защищая повсюду каждую пядь земли; не было ни одного случая бегства от столь могучего неприятеля, ни одной стычки, в которой наши уступили бы превосходящим в силе и в численности войскам без яростной борьбы.

Как я уже сказал, наши части лишились своих лучших офицеров и бойцов. В линейных, т. е. бывших папских, войсках некоторые держались вначале превосходно. Теперь, поняв, что события принимают плохой оборот, они стали проявлять бездеятельность и упрямство, являющиеся преддверием недоверия и предательства. Пройдя выучку у духовенства, они действовали по-иезуитски, уклоняясь от порученных им обязанностей. В особенности высшее офицерство, которое рассчитывало на восстановление папской власти и от которого республиканское правительство не хотело или не смогло избавиться, не только оказывало сопротивление приказаниям, но и подстрекало к неповиновению все чины своего войска. Это вызывало бесконечные разлады между ними и отважным Манарой — начальником моего Генерального штаба — и служило в то же время очевидным предвестником приближавшегося краха.

Была сделана попытка ночной вылазки, но паника, охватившая тех, кто шел впереди, передалась всей колонне, что привело к полному срыву всего предприятия. Мы удерживали совсем немногие позиции за чертой города, так как у нас не было достаточно сил, чтобы оборонять их. Один лишь Вашелло удалось удержать до конца благодаря доблести Медичи и его людей. Когда же наши оставили его, от этого обширного строения осталась лишь груда развалин.

Положение со дня на день ухудшалось. Нашему самоотверженному Манаре приходилось преодолевать все больше трудностей, чтобы добиться несения службы постами и сторожевым охранением, необходимой для общей безопасности, но изъяны в ее организации облегчали, конечно, проникновение неприятеля в бреши, пробитые в стенах орудиями наемников Бонапарта. Через них проходили ночью, притом с ничтожными потерями, ибо эти бреши плохо охранялись.

Если бы Мадзини — не следует перекладывать вину на других — обладал практическими навыками в такой же степени, в какой он был красноречив, строя планы различных предприятий и восстаний; если бы он обладал на самом деле — на что всегда претендовал — способностями руководить военными операциями; если бы он, кроме того, согласился выслушать некоторых из своих сторонников, прошлое которых позволяло предполагать, что они разбираются кое в чем[223], — в таком случае он избежал бы многих ошибок, и в тех обстоятельствах, о которых идет речь, мог бы, если и не спасти Италию, то хотя бы отсрочить развязку римской трагедии на неопределенно долгое время. В таком случае, повторяю, перед Римом открывалась возможность покрыть себя славой благодаря тому, что он пал бы последним, т. е. после Венеции и Венгрии. За день до героической смерти Манара я послал его к Мадзини, чтобы убедить его покинуть Рим и двинуться со всеми имевшимися в нашем распоряжении силами, материалами и средствами (кстати, отнюдь не малыми) к Апеннинам и занять там прочные позиции. Не знаю, почему это не было сделано? Истории известны такие решительные акции, обеспечившие спасение. Свидетелем одной из них был я сам в республике Риу-Гранди; другая была в недалеком прошлом предпринята Соединенными Штатами Америки.

Неверно, что подобный шаг был невозможен: ведь спустя несколько дней я беспрепятственно вышел из Рима с почти четырьмя тысячами людей. Избранные народом депутаты, в большинстве своем юные, энергичные патриоты, пользующиеся любовью в своих округах, могли бы отправиться в них, пробудить патриотические чувства населения и, таким образом, попытаться изменить ход событий. Вместо этого ограничились разговорами о том, что оборона становится невозможной, а депутаты оставались на своем посту.

Эта мужественная решимость делала честь отдельным индивидуумам. Если же говорить о славе и интересах родины, то она стоила немногого и не могла считаться похвальной в тот момент, когда было еще много готовых к борьбе вооруженных людей и когда Венгрия и Венеция продолжали сражаться с врагами Италии. Между тем, ожидали вступления в Рим французов, чтобы сдать им оружие, которое должно было послужить для того, чтобы увековечить печальное и позорное состояние рабства[224].

Я с горстью моих товарищей решил не сдаваться, продолжать борьбу и попытаться еще что-то сделать. Г-н Кэсс, американский посланник, зная о положении вещей, прислал ко мне 2 июля гонца, чтобы сказать, что он желает со мной поговорить. Я отправился и встретился с ним на улице. Он сделал мне любезное предложение: если я с теми из моих товарищей, которые могли подвергнуться риску, пожелаю отплыть, то в Чивита-Веккия к моим услугам находится американский корвет.

Я выразил великодушному представителю великой республики свою благодарность, но изъявил желание покинуть Рим с теми, кто решит ко мне присоединиться, дабы попытаться еще раз изменить судьбу моей родины, что я не считал еще безнадежным. Я направился затем к воротам Сан-Джованни, навстречу моим бойцам, которым я велел собраться у этих ворот и приготовиться к уходу. Большую часть моих людей я нашел уже на месте, остальные подходили. Много отдельных лиц из различных частей, догадавшихся о нашем замысле, и другие, заранее оповещенные о нем, также явились, чтобы присоединиться к нам, не желая подчиниться унизительным условиям и сложить оружие к ногам солдат Бонапарта, руководимых священниками.