Об этом тогда не знали

Об этом тогда не знали

Обстановка по-прежнему оставалась неясной.

Сверху информация в полк не поступала, а сообщения Совинформбюро были чересчур краткими. К тому же в них приводились сведения трехдневной данности. Выходило, что сводки с фронтов к центру поступали с опозданием.

Батальонный комиссар Рябов внимательно прочитывал газеты, выкраивал время, чтобы послушать радиопередачи из Москвы, но этого было явно недостаточно для того, чтобы дать обстоятельную политинформацию личному составу полка.

В сообщении о боевых действиях в течение 28 июня говорилось: "На Минском направлении войска Красной Армии продолжают успешную борьбу с танками противника, противодействуя их продвижению на восток. По уточненным данным, в боях за 27 июня на этом направлении уничтожено до 300 танков 39-го танкового корпуса противника". На следующий день сводка была еще более оптимистичной: сообщалось о том, что "на Минском направлении усилиями наших наземных войск и авиации дальнейшее продвижение прорвавшихся мотомехчастей противника остановлено".

Рябов задумался над этими скупыми строчками.

"Что же получается? На Минском направлении борьба с танками ведется успешно, продвижение противника остановлено, а он уже своими танками занял Бобруйск, расположенный в ста с лишним километрах восточнее Минска, вышел к Березине. Это уже не "провокационные слухи". Сам не раз летал в район Бобруйска и там видел противника".

Рябову пришел на память недавний разговор с подполковником из соседней авиационной части, который наземную обстановку сравнил с каким-то слоеным пирогом. Он и сам теперь убеждался, что на фронте создалась очень сложная обстановка, но какие причины привели к такому положению? Это нужно было знать Рябову, чтобы вразумительно отвечать на вопросы своих подчиненных. А он вынужден повторять фразы, заимствованные из газет: "Гитлеровская Германия вероломно нарушила договорные обязательства… Она впервые столкнулась с величайшей страной, просторы которой безграничны, с народом, моральные и физические ресурсы которого неисчерпаемы… Битва только началась, советский исполин сломит зарвавшегося врага…"

Вечером комиссар Рябов зашел в палатку к Гетьману.

— Борис Евдокимович, — тихо сказал ему командир, будто по секрету. Поменьше бы сам летал… Уж очень зачастил.

Рябов сразу не нашелся что сказать. Достал из кармана платок, вытер взмокший лоб. "Бережет меня или считает более полезным для комиссара в такой обстановке призывать летчиков и техников к победе над врагом? — подумал он. Во время войны с Финляндией подобных разговоров у нас, помнится, не было…"

— Хорошо вовремя сказать ободряющее слово, — не спеша заговорил Рябов. Но самому слетать и показать пример сейчас, по-моему, куда важнее. Я замечаю, что некоторые летчики скисли, и главная причина — наши большие потери. И если теперь не вытравить у них мысли о войне "малой кровью", без больших жертв, то дело может дойти до худшего…

Причины для такого беспокойства у Рябова с Гетьманом были.

За первые три дня боевых действий потеряли двадцать летчиков. В числе их погибли такие отличные пилоты, как заместители командиров эскадрилий Николай Голубев и Федор Сигида, Василий Баранов, Абрам Пушин, Евстафий Сосник, Александр Кузьмин, Николай Грицевич, Валентин Подлобный… Таких потерь никто не ожидал. Ведь в финскую кампанию полк совершил более двух тысяч боевых вылетов на незащищенных броней самолетах Р-зет, а потеряли только одного летчика. Да и эта потеря была небоевая: при взлете самолет зацепился за макушку дерева и сгорел. Теперь же летали на новейших бронированных штурмовиках, а такая убыль…

В тот день, когда командир со своим комиссаром завели в палатке откровенный разговор, в один миг перестала существовать вторая эскадрилья.

Возвратился с боевого задания младший лейтенант Александр Мещеряков. При посадке разлетелись в клочья пробитые пулями покрышки. Самолет на дисках сделал короткий пробег, оставляя за собой полосу пыли. К штурмовику подкатила полная людей полуторка. Приехал и сам командир второй эскадрильи капитан Крысин. Самолет был буквально изрешечен пробоинами, а летчик невредим.

— В зенитный огонь попал или атаковали истребители? — спросил комэска Мещерякова.

— Истребители…

— Считайте пробоины, — приказал Крысин техникам. — Интересно, в каких местах их больше всего.

— Зачем это? — поинтересовался Мещеряков.

— А затем, чтобы знать, куда нам больше всего достается, как увертываться от очередей.

Считать пришлось долго. Старший техник эскадрильи Алексей Калюжный и связист Григорий Нудженко сосчитали по-разному и заспорили: у одного получилось 263, у другого — 278. Пока пересчитывали и спорили, показалась девятка бомбардировщиков "юнкерс-88". Крысин оценивающе посмотрел вверх самолеты были уже на боевом курсе, скоро начнут бомбить.

— На машину! Быстро! — скомандовал он, сам вскочил в кабину. Остальные уже на ходу переваливались через борт кузова. Лишь Нудженко с Калюжным не смогли догнать машину, споткнулись и распластались. Вслед за этим дрогнула земля, оглушительно и протяжно хрястнуло, взметнулись черные султаны… Когда ветром снесло пыль, полуторки не было. На том месте, где ее настигли бомбы, лежали щепки да разбросанные тела. Погиб и оружейник Роман Комаха, с которым Холобаев собирался "поговорить по душам". От полоснувшего по животу осколка получил смертельную рану командир звена Илья Захаркин, воевавший с особой злостью. Последними его словами были:

— Эх, гады… Не дали повоевать… Я бы вам еще жару дал…

В тот же вечер на краю летного поля появились наспех сколоченные пирамидки с жестяными звездочками. Комиссар Рябов задержался там дольше всех и теперь пришел в палатку к командиру полка.

С транспортными самолетами, доставлявшими из Москвы "эрэсы", прибыли свежие газеты. В "Красной звезде" была напечатана передовая, обращенная к авиаторам. Эта газета, сложенная узкой полосой, лежала у Рябова в планшете. Последние призывные строки передовой он подчеркнул красным карандашом:

"Соколы-летчики! Бейте фашистских гадов так, чтобы небу жарко было! Громите с воздуха танковые колонны противника!"

Рябов достал из планшета газету, протянул Гетьману, указал на подчеркнутое место:

— Здесь пишут, что танковые колонны являются основными целями для авиации, мы же бьем мосты на Березине. Не допускаем ли мы ошибки?

— А не будем разрушать мосты, так эти танки окажутся на восточном берегу Березины. Если бы знать, какие там наши силы обороняются… Да и не можем мы с тобой изменить решение полковника Науменко. Он-то лучше знает обстановку, только многого не договаривает.

В палатку вошел начальник разведки старший лейтенант Щербаков. Окажись кто другой на его месте, он мог бы в эти дни растеряться. Щербаков же не сидел и не выжидал у моря погоды, пока отыщется какой-то вышестоящий штаб и даст информацию об обстановке. Он целыми днями носился по стоянкам со своей картой, успевал опросить каждого летчика, вернувшегося с боевого полета. Допытывался, кто что видел на земле, в каком районе, в какое время. Сопоставлял противоречивые разведывательные данные, вносил уточнения, обобщал. Поэтому карта начальника разведки во многих местах была так истерта ластиком, что наименования некоторых населенных пунктов безвозвратно исчезли. Положил бы Щербаков такую замызганную карту на стол начальству в Богодухове — выговор бы непременно себе схлопотал. А теперь она лежала перед Гетьманом и Рябовым и для них была дороже всех сокровищ. Без всякой информации "сверху" теперь стало ясно, что сходящийся пучок синих стрел, изображавших вражеские колонны, направлен острием на Бобруйский участок. Сегодня командира и комиссара особенно обрадовало то, что на восточном берегу Березины против синих стрел Щербаков впервые нанес на карту красные дужки. Наши войска!

Но что это за части? Каковы их силы? В какой поддержке с воздуха они нуждаются?

Гетьман с Рябовым решили, что воспрепятствовать переправе противника на восточный берег — главная задача завтрашнего дня.

— Будем бить по понтонным мостам…

…Полковник Науменко действительно знал истинную обстановку на фронте лучше Гетьмана и Рябова, но о многом, что не пошло бы на пользу делу, он подчиненным решил не сообщать.

После войны генерал-полковник авиации Николай Федорович Науменко рассказывал мне о том, какая обстановка сложилась на западном направлении в канун войны.

Он был заместителем у генерала Копца. Задолго до вторжения немецко-фашистских войск в приграничном округе нельзя было не почувствовать запаха пороха. В июне особенно участились случаи перелета государственной границы немецкими самолетами. Генерал Копец тогда обращался к недоступному и властному командующему округом генерал-полковнику Д. Г. Павлову за разрешением "проучить наглецов". Командующий категорически запретил поднимать истребителей на перехват, ссылаясь на широко обнародованное сообщение ТАСС от 14 июня, в котором говорилось, что "…слухи о намерении Германии порвать пакт и предпринять нападение на СССР лишены всякой почвы…".

— Не поддаваться ни на какие провокации! — отрубил тогда командующий.

Когда сосредоточение крупных сил противника непосредственно у наших границ стало фактом, а немецкие разведчики открыто совершали облет районов базирования нашей авиации, Копец вместе с Науменко снова пришли к командующему.

— Разрешите рассредоточить авиацию на запасные аэродромы.

— Недальновидные вы люди, — ответил тот. — Нельзя давать никаких поводов для провокаций! Выполняйте-ка лучше мои указания по подготовке к учению. Займитесь настоящим делом. (22 июня на Брестском полигоне намечалось крупное опытное учение).

После первого массированного налета фашистской авиации генерал Копец сел в самолет. Он облетал все аэродромы, связь с которыми была сразу же нарушена. Куда он ни прилетал, везде видел догоравшие машины. Потери оказались колоссальными. Возвратившись в штаб, командующий ВВС округа закрылся в своем кабинете. Об этой трагедии тогда знали немногие.

На плечи полковника Науменко свалилась нелегкая задача собрать остатки авиационных частей и организовать их боевые действия. Эта задача оказалась исключительно сложной: засланными в наш тыл диверсантами были выведены из строя узлы и линии связи, управление авиационными частями нарушилось.

Не только авиация, но и войска округа не были в состоянии отразить удар огромной силы. В непосредственной близости от границы располагались незначительные подразделения, а большинство дивизий, предназначавшихся для прикрытия границы, находилось от нее далеко и занималось боевой подготовкой по планам мирного времени. Они тоже подверглись сильным ударам с воздуха и двигались к границе под непрерывными налетами авиации противника. Многие соединения были вынуждены вступать в бой неполным составом и разрозненно.

От командиров и политработников потребовались титанические усилия и разумная инициатива, чтобы в такой сложной обстановке организовать отражение натиска многократно превосходящих сил противника. При отсутствии связи с вышестоящими штабами часто приходилось действовать по собственному усмотрению.

Очень трудно было в эти дни полковнику Науменко. Из-за отсутствия связи он целыми днями летал на самолете У-2 с одного аэродрома на другой, ставил задачи авиационным частям. Задачи эти нужно было согласовывать с действиями войск, о чем можно было узнать в штабе западного фронта или штабах армий. Но штабы часто меняли месторасположение, и найти их подчас было нелегко. Приходилось приземляться у дорог, по которым двигались войска, расспрашивать. В такие дни Науменко обычно ставил задачу на "разведку боем", смысл которой — сам ищи противника и бей.

28 июня Науменко в поисках штаба фронта решил "прочесать" дорогу от Старого Быхова на север вдоль Днепра. Не долетая до Могилева, заметил сильно пылившую по проселку легковую машину. Она круто свернула в лес. Сделал над этим местом круг и увидел в густой роще несколько палаток и автомашин. Сел поблизости на поляну, подошел к остановившейся на опушке легковой "эмке". Водителя где-то видел — знакомое лицо.

— Кого привез? — спросил его Науменко.

— Сандалова, товарищ полковник…

— Вот как! — обрадовался Науменко. Случайно ведь отыскался начальник штаба 4-й армии Сандалов, с которым в канун войны пришлось уточнять план несостоявшегося опытного учения.

Углубившись в лес, Науменко увидел сидевшего около палатки на раскладном стуле командующего фронтом Д. Г. Павлова. Ему что-то докладывал по разложенной на столе карте Сандалов.

Павлов за эти дни осунулся, сгорбился, и в нем трудно было теперь узнать прежнего властного человека, каким его в последний раз видел Науменко в Минске. Командующий тихо сказал Сандалову:

— Отбить Бобруйск… Свободны.

Около Павлова толпились офицеры штаба с картами и документами. С часу на час ждали прибытия из Москвы маршалов Советского Союза К. Е. Ворошилова и Б. М. Шапошникова. Командующий фронтом заметил стоявшего поодаль Науменко и тут же отвел от него безразличный взгляд. Начал подписывать документы, почти не читая их. "Не до авиации, видно, сейчас ему", — подумал Науменко о Павлове и заспешил за Сандаловым, шедшим к своей машине.

— Где вы сейчас находитесь? — спросил у него Науменко.

— За Березиной, в трех километрах западнее Бобруйска. Мы там штурмовиками бьем переправы. Правильно действуем?

— Очень правильно! Действуйте в таком же духе!

— А где ваш правый сосед? — спросил Науменко о 13-й армии.

— Дерется где-то в районе Минска… Прилетайте к нам, там потолкуем, сказал Сандалов, закрывая дверцу автомашины.

— Поглядывайте почаще вверх, по всем дорогам "мессершмитты" зверствуют, посоветовал Науменко на прощание.

Попытался Науменко у штабных офицеров уточнить местонахождение штаба 13-й армии — они и сами этого точно не знали. Туда направили на самолете У-2 офицеров связи с приказом командующего фронтом — во что бы то ни стало удержать Минский укрепленный район. Удастся ли вручить командующему 13-й армией генералу П. М. Филатову этот приказ?

Взлетел Науменко с поляны, взял курс на Старый Быхов.

Высоту выдерживал пониже, макушки деревьев мелькали под самыми крыльями.

Летел и поглядывал вверх, как сам советовал Сандалову. Небо было безоблачным, светило солнце. "Четвертому штурмовому полку на завтра надо уточнить задачу: генерал Коробков будет Бобруйск отбивать", — думал он.

Уже близко Старый Быхов, а четыре "мессершмитта" тут как тут. "Может, не заметят и я проскочу?" — подумал Науменко. Но истребители начали снижаться прямо на него. Выход в таких случаях один: немедленно садиться. Приземлился, отбежал от самолета, залег в кустах. Треснула очередь, вторая — самолет вспыхнул. Пламя мгновенно охватило полотняные крылья, и вслед за этим взрыв разметал во все стороны горящие обломки.

Науменко появился на КП у Гетьмана запыленный и небритый.

— Мне бы щетку и бритву… — Найдется, Николай Федорович. Только намылил лицо, послышался отдаленный гул.

— Николай Федорович, бомбардировщики на подходе, нам бы лучше в щели пересидеть, — Гетьман показал на отрытый поблизости узкий окоп.

— Черт с ними, пусть летят.

Едва засвистели бомбы, Науменко вслед за Гетьманом нырнул в окоп. Поблизости рвануло, затряслась земля.

Когда гул бомбардировщиков стих, Науменко, добривая вторую щеку, сказал Гетьману:

— Завтра будем помогать четвертой армии отбивать Бобруйск. А тринадцатая армия все еще под Минском дерется!

Тринадцатая армия… В первые дни войны она сделала почти невозможное.

Штаб армии начал формироваться в Могилеве в мае сорок первого. К началу войны он был укомплектован личным составом на 40 процентов, а автотранспортом всего на 20 процентов. Ни средств связи, ни даже личного оружия у командного состава не было.

За два дня до начала войны штабом армии было получено распоряжение прибыть в Новогрудок, а 22 июня, когда эшелон находился в пути, последовал новый приказ — разгрузиться в Молодечно (30 километров северо-западнее Минска).

К исходу первого дня войны подъезжали к Молодечно. Город был окутан дымом, станция горела. Разместились в лесу около усадьбы Заболотце.

На новом месте удалось раздобыть 19 револьверов. Оставалось неизвестным, какие соединения должны поступить в подчинение штаба. Командующий армией генерал-лейтенант П. М. Филатов выставил на дорогах заслоны, приказал собирать в сводные отряды остатки рассеянных мощными ударами авиации частей 6-й, 148-й стрелковых дивизий и курсантов Виленского пехотного училища. Теперь хоть и малыми силами, но можно было действовать, только не было задачи.

Ночью 24 июня Филатова разыскал офицер связи из штаба фронта. Он вручил приказ занять оборону на рубеже западнее Минска силами 21-го стрелкового корпуса и 50-й стрелковой дивизии. Но сведений о состоянии этих частей не было, связи с ними установить не удалось. Следующей ночью штаб армии со сводными отрядами двигался по лесной дороге в указанный ему район и неожиданно столкнулся с крупными силами противника. Более половины личного состава погибло в неравной схватке. Командующий с небольшой группой офицеров вышел к населенному пункту Ждановичи (в 15 километрах северо-западнее Минска). Оказалось, что там занимали оборону два стрелковых корпуса, действиями которых никто не руководил. Тогда генерал Филатов решил подчинить их себе.

Трое суток, вплоть до 28 июня, когда противник уже овладел Бобруйском, эти части героически обороняли подступы к Минску.

После неоднократных ожесточенных бомбардировок с воздуха и мощных артиллерийских налетов управление частями было потеряно. Филатов передавал распоряжения через офицеров связи. Они все чаще и чаще не возвращались. Боеприпасы в войсках были на исходе.

В тот самый день, когда полковник Науменко разыскал под Могилевом командный пункт Западного фронта, офицеру связи, высланному на самолете с приказом Павлова все же удалось пролететь через истребительные заслоны 200 километров пути и разыскать Филатова. Ему был вручен приказ — во что бы то ни стало удерживать Минский укрепленный район. Но для выполнения этой задачи в 13-й армии уже не оставалось сил: из четырех стрелковых дивизий остались только две, сильно ослабленные. Позже последовал приказ отвести войска на рубеж реки Березины.

Отходя от рубежа к рубежу, генерал Филатов вывел части по тылам противника, периодически нанося ему ощутимые удары.

На реке Березине 13-я армия удерживала оборону до 3 июля.

Получив в подчинение два стрелковых корпуса трехдивизионного состава, она впоследствии длительное время держала оборону на следующем водном рубеже Днепре. Тогда войска снова проявили невиданную стойкость: даже оказавшись охваченными противником с обоих флангов, они надолго приковали к себе значительные силы врага. 172-я стрелковая дивизия 13-й армии в течение 23 суток удерживала Могилев. Она отвергла ультиматум парламентеров из полка "Великая Германия" сложить оружие даже тогда, когда основные силы фронта оказались в 100 километрах восточнее Могилева.

За время героической обороны Могилева 172-я стрелковая дивизия сожгла и повредила около 200 танков противника, 500 автомашин, уничтожила около 15 тысяч и взяла в плен до 2000 фашистских солдат и офицеров. Таким образом, она нанесла большие потери противнику, а остатки ее частей организованно вышли из окружения.

7 июля командующий 13-й армией Филатов во время очередного объезда войск попал под обстрел авиации и был смертельно ранен. Заменивший его генерал-лейтенант Ф. Н. Ремезов через пять дней после вступления в должность в стычке с прорвавшейся группировкой противника получил пять ранений. Затем армией командовали генералы В. Ф. Герасименко, К. Д. Голубев, А. М. Городнянский… Часто менялись командующие, а 13-я армия дралась…

Побрившись и почистившись от дорожной пыли, Науменко спросил у Гетьмана:

— Это ваш У-2 так хорошо упрятан от глаз под деревьями?

— Так точно.

— Я его заберу. Мой сожгли.

Науменко сел в самолет и улетел к Бобруйску на командный пункт 4-й армии "толковать" с Сандаловым.

Эта армия приняла на себя первый удар на рассвете 22 июня в районе Бреста. Обескровленные войска выходили к Березине по частям. Здесь они должны были держать оборону.

На одних участках фашистские войска пытались с ходу зацепиться за противоположный берег, на других к тому же берегу переправлялись на плотиках, бревнах и просто вплавь группы наших солдат — остатки 4-й армии. Сил для обороны не хватало. Но нужно было во что бы то ни стало выиграть здесь несколько суток, чтобы резервные армии, двигавшиеся из внутренних округов, успели организовать оборону на следующем стратегическом рубеже — Днепре. Выйти на Березину они уже не успевали.

Бобруйский участок оборонял сводный отряд генерала Поветкина. Он должен был командовать 47-м стрелковым корпусом, но соединений, которые должны были войти в его подчинение, разыскать в районе Минска не удалось.

В сводный отряд входили некоторые подразделения 121-й стрелковой дивизии, курсанты Бобруйского автотракторного училища, подразделения дорожно-эксплуатационного полка и даже медицинские подразделения.

28 и 29 июня противник неоднократно пытался переправить танки и пехоту на восточный берег Березины у Бобруйска. Перед этим он проводил артиллерийскую и авиационную подготовку, продолжавшуюся по нескольку часов. Сводный отряд редел. Уже почти не оставалось артиллерии, и выползавшие на берег вражеские танки забрасывали бутылками с горючей смесью, пехоту отсекали гранатами. Но и гранаты были на исходе. Вот почему в те дни удары штурмовиков по мостам оказались эффективной помощью войскам с воздуха.

Теперь сводному отряду предстояло отбить у противника Бобруйск. Сандалов сказал Науменко:

— Переправе отряда на тот берег будет мешать артиллерия. Штурмовики, надеюсь, смогут подавить огонь?

— Безусловно.

— Вот и поставьте такую задачу летчикам. Приказ командующего фронтом будем выполнять.

30 июня сводный отряд начал форсирование. Плыли люди на бревнах, на прибившихся когда-то к берегу немецких понтонах и вязанках хвороста. А над вражескими огневыми точками кружили и пикировали штурмовики. Одно звено уходило от цели, а другое его сменяло.

Сводный отряд ворвался в старую Бобруйскую крепость. Впереди всех был командир батальона майор Ф. Г. Гривцов: левая рука на перевязи, в правой пистолет.

В это время на штурмовике кружил Коля Смурыгов. Он взглянул на башню крепости и увидел на самом ее верху струившийся красный флаг. Вернувшись с задания, он выскочил из кабины Разгоряченный боем и обрадовавшийся этой кратковременной победе, он крикнул:

— Дали немцам прикурить!

В Одессе, недалеко от аэропорта, в новом поселке есть маленькая улочка 1-я Степная. Через зеленый штакетник весело смотрит на улицу двумя оконцами домик. Он построен руками хозяина.

Мы сидели в тенистом, укрытом сверху виноградными лозами дворе за сколоченным из старательно оструганных досок столом.

Не спеша тянули терпкое, ломящее зубы вино. Григорий Филиппович Нудженко принес его прямо со льда. Свой дом, свое вино в погребе.

Любил Нудженко в Старом Быхове изрекать: "Связь — цэ та ж бомба, пушка або "эрэс". Теперь он начальник смены механизации Одесского аэропорта. Ударник коммунистического труда.

Наш неторопливый разговор о первых днях войны никак не вязался с чистым небом над нами, с лучами солнца, которые пробивались через густые лозы и весело играли на запотевших стаканах с красным вином. Наша память была растревожена воспоминаниями о первых днях войны, о боевых вылетах на Березину, первых потерях и победах, — пусть даже маленьких, — о тех, кто уж не сядет с нами за стол…

Нудженко остался таким же степенным, немногословным и трогательно-заботливым, каким был на фронте. Лишь малость потучнел и, кажется, что от этого стал еще добрее.

Я смотрел на него и думал, что Григорий Филиппович составил бы прекрасную компанию запорожцам на знаменитом репинском полотне. А он сидел с закрытыми глазами, сокрушенно покачивая головой. Потом встрепенулся, как голубь, хлопнул ладонью по коленке.

— Эх! Ну зачим вин дав цю команду…

И это прозвучало не как укор капитану Крысину, а как горькое сожаление о непоправимом несчастье, которого можно было избежать. Ведь всему виной была неопытность. Уже потом стало правилом: засвистела бомба — стелись по земле. И кто знает, мог бы и Александр Никитович Крысин сидеть с нами за столом. Ох этот боевой опыт… Какой дорогой ценой он обретается. И с какой легкостью порой утрачивается. Может быть, оттого, что, уносясь мыслями к далеким планетам, мы забываем, что нас держит грешная земля?..

Нудженко поднял граненый стакан с красным вином:

— Выпьемо за той червоний прапор, що колыхався над Бобруйской крепостью!