Последние шаги

Последние шаги

За два месяца непрерывных боев в Белоруссии наши войска продвинулись на запад почти на 600 километров. 2-й Белорусский фронт перешел границу Польши, захватил севернее Варшавы плацдарм на реке Нарев и вплотную подошел к Восточной Пруссии.

Тридцать шесть раз салютовала Москва четырем фронтам, наступавшим бок о бок в Белоруссии и Прибалтике. Наш 7-й гвардейский стал еще и Краснознаменным. Между Вислой и Одером противник занял многополосные оборонительные укрепления, стянул туда войска. Стало больше зениток, появились истребители.

Нашим войскам нужно было перегруппировать силы, восполнить потери и подтянуть тылы — склады, госпитали, мастерские по ремонту техники, построить аэродромы и перебазировать авиацию.

В 7-м гвардейском опять недоставало самолетов, летчиков и воздушных стрелков. Владимиру Демидову и Вахтангу Чхеидзе не однажды пришлось слетать за Волгу.

Иван Остапенко после ранения поехал в длительный отпуск на Харьковщину, в родное село Долгенькое. В свое время мне пришлось водить туда группу на штурмовку. Узнал впоследствии об этом Остапенко и говорит:

— А ведь там моя мамаша, Ивановна, с братиком Федей остались.

— Мы же били не по селу, а колошматили скопившуюся на окраине технику, успокоил я его. А потом выяснилось, что наши бомбы действительно пощадили и Остапенкову хату, и Ивановну с Федей. Посчастливилось мне впоследствии встретиться и с Ивановной — невысокой, сухонькой и бедовой женщиной. По-наслушался тогда ее рассказов.

— Сыдять воны в хати, — вспоминала Ивановна, — та пьють свий вонючий шнапс. И пьють такусенькими наперсточками, та вже и заспивалы… Побачилы мене и клычуть: "Матка, на!" — сують цей самый наперсток. А я им и кажу: "Та с чого ж це вы заспивалы? А як еще трошки, так и на карачках полизете!" А щоб им было попятно, що це таке карачки, — обернулась до них задом, та на четвереньках до двери и поповзла. Хай хоть стрельнуть, думаю, зато полюбуются!

Воны тильки загоготалы та налывають у стакан: "Матка, на!" Я им кажу: "Як це мени, — так треба щоб доверху!" Та и хильнула я цей стакан. "Так наши пьють!" Язык ще им показала. Хрицы аж буркалы повытаращилы, головами закачалы: "Ай матка, ай рус!" А я з хаты швидче в куринь…

Вдоволь мы насмеялись от рассказов Ивановны.

Стало понятно, в кого пошел наш Остап-пуля — непревзойденный балагур.

Вернулся Иван Остапенко из отпуска в полк, но ненадолго: получил направление на учебу. Да не куда-нибудь, а в Военно-воздушную академию! Не хотел было Иван расставаться с полком, но летчики все же настояли на его отъезде.

Всплакнул Остапенко на проводах по-настоящему.

— Не хлюпай, Иван, — сказал ему на прощанье Дед. — Вернешься в полк будет у нас хоть одна золотая голова! Там, говорят, по формулам воевать учат…

К концу войны послали на какие-то курсы усовершенствования Николая Смурыгова, потом заместителя командира эскадрильи Петра Демакова. Но Рыжий, так звали в полку Демакова, вскоре вернулся.

— Отчислили? — спросили его летчики.

— Никто меня не отчислял. Сам удрал!

— Ты что, сдурел? — ополчились на Демакова его друзья.- Пока еще не поздно, поворачивай оглобли!

— Не поеду! — заупрямился он. — Довоевать самую чепуху осталось, а синусы-косинусы — потом.

Повел Демаков группу и не вернулся. Не пришлось ему довоевать. Еще на одного ведущего стало меньше в полку.

— "Недоработали" мы тогда с ним… — сокрушался Дед.

Штурман полка Саша Юрков супил черные брови, молчал.

Юрков в полку всего год, но втянулся в боевую работу быстро, хорошо воевал и был на своем месте. Из всех нас выделялся опрятностью. На брюках и гимнастерке всегда были наведены "стрелочки", начищенные сапоги сияли. Когда он находил для этого время?

Юрков не выносил беспорядка в кабине. Техник часто драил ее даже с мылом. Перед вылетом на боевое задание штурман полка проверял качество уборки разглаженным носовым платком. Когда оставался довольным, то говорил своим густым прокуренным баритоном:

— Кр-р-расота!

Это было его любимое словечко. Юркова в полку так и называли: Кр-расота.

Был День авиации — 18 августа. Не иначе как по этому случаю наш штурман появился на аэродроме в выходной паре, хоть и предстояло лететь в район Визны — подавлять артиллерию.

Усаживаясь в самолет, сделал тогда технику замечание:

— Сегодня же кабину помыть!

Юрков летел во главе первого звена, за которым сзади пристроилась вторая четверка.

Погода в этот день была как для воздушного парада: безоблачно, видимость отличная. До цели летели в хорошем строю: "Кр-расота!"

Как же Юркову было сдержаться от выражения чувств, если цель уже видна, а в небе ни единого разрыва зениток, ни одного "мессера". Несколько наших истребителей сопровождения уже выскочили вперед для "расчистки воздуха". Там нечего было и расчищать, но так уж задумано — истребители действовали по заранее разработанному плану.

Юрков повел свою четверку в атаку. Штурмовики одновременно нацелились в землю. Из люков ведущего отделились "сотки", и тут же самолет разнесло в куски.

Иван Чернец принял командование группой.

Причина взрыва самолета Юркова оставалась загадкой. Подобные случаи бывали и в других полках нашей дивизии, применявших "сотки". Тогда многие летчики отказывались брать стокилограммовые бомбы, предпочитали им любые другие калибры.

Приезжало дивизионное начальство. На первых порах устроили разнос тем, кто "распускал слухи", будто самолет подорвался на своих бомбах. Больше всех досталось Ивану Чернецу, который хорошо видел происшедшую над целью катастрофу и первым высказал свое предположение. Кончилась вся эта история тем, что разбиравшаяся в причинах катастрофы специальная комиссия забраковала партию бомбовзрывателей.

Из летчиков, которые начали воевать еще в Донбассе, уцелел лишь Николай Седненков…

Седненков носил каракулевую кубанку с красным верхом. Такой головной убор появился у некоторых летчиков еще в Краснодаре, когда нашей штурмовой дивизии было присвоено наименование Кубанской. Тогда на базаре платили за кубанки по две тысячи рублей. В хуторе Трактовом, когда вышел указ о присвоении мне звания Героя Советского Союза, Николай сказал:

— С тебя причитается.

Того, что с меня "причиталось", достать по всей Тамани было невозможно. Я уже собирался в "экспедицию": командир дивизии разрешил по такому случаю слетать в Краснодар на штурмовике. Тогда я спросил Николу:

— А что бы ты сейчас хотел?

— Не пожалеешь? — он поскреб пятерней белобрысый чуб и ткнул пальцем на мою кубанку.

Николай, если не считать кубанки, внешне был ничем не приметным парнем.

Но техники говорили о нем уважительно:

— Наш Седненков может летать на бревне. — Почему-то всегда добавляли "наш", хотя во всей воздушной армии другого Седненкова не было.

Седненков одно время летал на самолете, от которого все отказывались, мотор дымил, хотя мощность развивал нормальную. Николай по этому поводу еще и шутки отпускал:

— Мне на дымящем даже лучше: зенитчики в покое оставляют, "мессеры" тоже не особенно клюют. Они, наверное, думают, что меня уже "обработали", а я себе лечу да лечу… — Отсюда, верно, и пошла присказка о бревне.

Когда бывали перебои с горючим, летчики и стрелки осматривали окрестные достопримечательности. Никола Седненков был большим любителем таких экскурсий. Встречались чудом уцелевшие замки, от которых веяло стариной. Сколько войн пронеслось мимо и эта последняя прошла бушующим шквалом сначала — на восток, потом — на запад, а немой свидетель истории стоит себе, возможно, еще со времен псов-рыцарей, пережив не одно поколение людей.

В Западной Белоруссии, в каком-то местечке Никола Седненков разузнал, что поблизости действует женский монастырь. Оказалось, что и вход в него свободный.

Тогда-то зачастили в монастырь "экскурсанты". Интересно было посмотреть, как молоденькие монахини в длинных одеяниях усердно отбивали поклоны.

Прошел слушок, что Никола Седненков как представитель белорусского народа был удостоен благословения самой игуменьи. Тогда включился в работу политаппарат.

— Хотя ходить туда и не возбраняется, но не забывайте, что это вам не цирк. Неосторожное слово какое скажете, — можно восстановить против нас жителей.

Но с монастырем все обошлось как нельзя лучше. А по поводу благословения кто-то все же сострил:

— На кого игуменья крест наложила, тому воевать до полной победы!

Седненков пришел в полк старшим сержантом, за два года войны дослужился до старшего лейтенанта, хотя мог бы уже и в капитанах ходить. Должность же занимал заместителя командира эскадрильи у Героя Советского Союза Ивана Карабута (тот пришел к нам из полка Зуба). Николу тоже представили на Героя еще в Крыму, но наградной где-то залежался. Седненков обиженным себя не чувствовал. Летал ведущим, не жаловался даже на свою хворь.

Еще в кубанских плавнях к нему прицепилась малярия. В Крыму полегчало, а в Белоруссии приступы опять участились. И уложили Николу в полковой лазарет. Там он беспрекословно подчинялся Наде и глотал акрихин. И тогда ему принесли письмо. Первое за всю войну письмо от матери Марфы Тихоновны, оставшейся в оккупации в деревне Трутнево Смоленской области.

Повеселел наш Никола.

— Чем тут валяться, съезжу-ка я к матери: отсюда ведь недалеко. На недельку небось отпустят.

Ушел из лазарета, появился на аэродроме, чтобы рапорт об отпуске написать. Увидел своих друзей: невеселые, измученные. А в полку был напряженный день. Наши войска форсировали Нарев. Танкисты генерала Панова решили на плечах у противника прорваться по его же мостам на западный берег. Под Пултуском первая тридцатьчетверка выскочила на мост, но раздался взрыв, и танк рухнул в воду. У Карневска на переполненный фашистскими войсками мост ворвались танки с автоматчиками на броне. Не пощадив и своих солдат, немецкое командование также взорвало мост. Тогда пехотинцы бросились вплавь, танки форсировали реку вброд, а противник пытался отбросить в воду немногочисленные войска, захватившие небольшой плацдарм.

Штурмовиков вызывали для поддержки. Первую группу поведет Карабут, а кто вторую и третью?

— Свожу и я сегодня, — сказал Седненков. — Вам ведь выпишут к ужину, а я, думаете, облизываться буду? — пошутил он.

Первым вылетел Карабут, вторым — его заместитель Седненков.

Когда выруливала третья группа, на горизонте показались возвращавшиеся с задания штурмовики. Одного самолета недоставало.

— Карабута подбили, — доложили ведомые. — Сел на занятой противником территории.

Возвращалась вторая группа — опять одним самолетом меньше.

Николай Седненков был сбит прямым попаданием зенитного снаряда.

После гибели Юркова на должность штурмана полка назначили Костю Аверьянова.

24 октября на аэродроме Высокий Мазовец день был не совсем обычный. И дело не в какой-то особой задаче полка. Войска все еще вели бои по расширению и закреплению плацдарма на Нареве, отражая контратаки противника. Штурмовикам надо было подавить артиллерию в районе Черностув.

Первую группу повел Аверьянов, а следом за ней пошла четверка Виктора Горячева. Только взлетели последние штурмовики, на аэродроме появились корреспонденты "Фронтовой правды" Борис Бялик и Слава Шаровский.

— Опять кого-нибудь "допрашивать"? — спросили их.

— Нет, нет! Только поздравить и сфотографировать.

— С чем же поздравлять?

— С новыми Героями!

Вездесущие корреспонденты узнали об Указе, который еще не был опубликован в газете, но которого давно все ждали. Героями Советского Союза стали сразу семь летчиков: Константин Аверьянов, Владимир Демидов, Петр Кривень, Борис Левин, Иван Мальцев. Виктор Горячев и Николай Седненков.

Крепко пожимали руки тем, кто еще не успел улететь на боевое задание. Шаровский без конца щелкал "лейкой" и готовился запечатлеть необычные кадры на самолетной стоянке. Он еще сфотографирует Аверьянова и Горячева вместе с Болтиком.

Один за другим шли на посадку штурмовики, Виктора Горячева среди них не было.

Помрачнели летчики, узнав, что при выходе из второй атаки самолет ведущего второй группы был внезапно атакован снизу двумя "мессершмиттами". Тогда штурмовик резко взмыл, потом перешел в крутое пикирование и взорвался при ударе о землю. Но кто-то из летчиков заметил раскрывшийся на малой высоте купол парашюта. Кто же успел покинуть самолет: Горячев или его воздушный стрелок Малышев? И какой шанс остаться живым тому, кто приземлился в расположении войск противника?

Но в авиации бывают всякие чудеса. Произошло же такое чудо и в нашем полку…

5 ноября 1942 года я водил девятку штурмовиков еще с "точки номер три" в район Орджоникидзе. Истребителей для прикрытия тогда не выделили, хоть "мессеры" в те кризисные дни буквально стаями висели над полем боя.

Роль истребителей прикрытия в том вылете выполняли два штурмовика без бомбовой нагрузки. Они шли позади группы и непрерывно выполняли маневр "ножницы". Летели на этих самолетах Владимир Зангиев и Николай Письмиченко.

Наша цель — танки у Хаталдона. Эти места хорошо знакомы Володе Зангиеву: ведь здесь прошли его детство и юность. Слева по курсу — зеленые горы, у подножья вьется дорога, и там — Хаталдон. А на нас сверху уже пикировала первая четверка "мессеров". Первая атака — по ведущему. Зангиев все же успел дать заградительную очередь. И так удачно у него получилось, что один истребитель с дымным следом круто пошел к земле. Это была первая победа Зангиева, предотвратившая неминуемую гибель ведущего. Он не мог глаз оторвать от сбитого самолета — следил за ним до тех пор, пока тот не ударился о землю. А вскоре после этого, выходя из первой атаки по танкам, я увидел горевший и кувыркавшийся штурмовик. Видел, как из кабины вывалился огненный ком и стремительно понесся вниз. У самой земли потянулась белая лента купола парашюта, но и по ней струился огонь.

Не один я видел гибель Володи Зангиева вблизи его родного села. А спустя два года, в конце сорок четвертого, Зангиев вернулся в 7-й гвардейский и теперь снова летает!

Какое "чудо" произошло с ним, он рассказал сам.

"…Вскоре после того, как один "мессер" пошел с дымом вниз, меня засыпали "эрликоны". Навалилась вторая четверка, в кабине появился огонь. Хотел я заложить скольжение, чтобы погасить пожар, но ручка управления болталась рули оказались перебитыми. Тогда я убрал газ, выпустил щитки — самолет резко снизил скорость. "Мессеры" проскочили вперед, я нажал на гашетки, — один истребитель вспыхнул, а мой штурмовик свалился в штопор — как раз над Священной рощей — "Хетаговым кустом". Туда по старому обычаю 18 июля съезжаются с окрестных сел осетины, чтобы отпраздновать чудесное спасение легендарного героя Хетага, победившего многочисленных врагов.

Огонь жег мне лицо и руки, вспыхнула одежда, — я вывалился из кабины, но парашют сразу открывать не стал, чтобы сорвать пламя. Близко от земли дернул кольцо, услышал шуршание шелка — удар. Больше я ничего не помнил.

…Приоткрыл глаза, — склонились надо мной две женщины, смачивают губы водой, распухшее лицо чем-то смазывают. Я лежал на полу в комнате, не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

— Где я? — спросил по-осетински.

— В Хаталдоне. Фашисты недавно приволокли тебя и бросили. Мы украдкой сюда пробрались.

— Запомните, — сказал я женщинам. — Я Владимир Зангиев…

Потом пришли фашисты.

— Фамилия? Номер части? Где аэродром?

— Вот прилетят скоро наши, тогда все и узнаете…

Били ногами, я терял сознание и больше ничего им не сказал. Потом выволокли на улицу, привязали веревкой за ноги к лошади и погнали…

Оказался я в лагере Дигора, потом в Прохладной, оттуда товарняком пленных доставили в Славуты.

Кроме сильных ожогов, был у меня перелом ноги, срасталась она медленно. Потом по ночам приучался ходить без костылей, но так, чтобы даже никто из пленных не заметил.

23 мая сорок третьего года нас вывели из лагеря. Я начал отставать. Полицай замахнулся прикладом, но я раньше успел ударить его костылем. Швырнул костыли в сторону и побежал в лес.

Почти месяц пришлось блудить по лесам, совсем обессилел. Партизанская разведка на меня натолкнулась, приняли вначале за мертвого.

Начал воевать в партизанском отряде имени Ворошилова. Назначили политруком отряда. Действовали в Каменец-Подольской и Ровенской областях. Представили к ордену Красного Знамени.

Старые раны заживали плохо, а новые прибавлялись. Ходил с группой на диверсию. Подорвали поезд на перегоне Оленин — Ракитное. Отходить пришлось под минометным обстрелом. Ранили.

Командование решило отправить меня в тыл. 18 декабря сорок третьего года втроем направились на партизанский аэродром Дубницкое. Шел со мной Скибо из отряда Ковпака и начальник боепитания нашего отряда Губанов.

Представились начальнику штаба партизанского движения Украины полковнику Савченко. Тот сказал:

— По воздуху переправляем только тяжело раненых. Линию фронта придется переходить самим.

Пошли по указанному маршруту по оси дислокации партизанских отрядов. Нам помогли перейти линию фронта.

Новый сорок четвертый год я встретил в Ростове. Шел я в штаб ВВС округа. Прохожие оборачивались, разглядывали меня: шинель румынская, на шапке красная ленточка.

В штабе спросили:

— Что вам здесь нужно?

— Направьте в седьмой гвардейский.

Меня направили в КПЗ для проверки. Затянулась эта проверка на два с половиной месяца. Потом сказали "извините!" и направили в Грозненское авиационное училище работать инструктором. Летать опять пришлось в тех краях, где меня сбили 5 ноября 1942 года.

Строчил рапорты, писал письма в 230-ю дивизию, в воздушную армию. Наконец меня вызвали на фронт.

Вот так я и прибыл в Сток!" — закончил рассказ Зангиев.

Для корреспондентов "Фронтовой правды" нашелся интересный материал. Вскоре был напечатан очерк Б. Бялика, поместили крупный портрет летчика.

Началась вторая жизнь Володи Зангиева в родном полку. На его груди ордена Красной Звезды, Красного Знамени, медаль "Партизан Отечественной войны" 1-й степени.

Близился к концу сорок четвертый год, заканчивалась подготовка войск нескольких фронтов к проведению Висло-Одерской операции, которая должна была открыть путь на Берлин.

2-й Белорусский фронт маршала К. К. Рокоссовского готовился нанести два мощных удара в северо-западном направлении, чтобы отсечь и уничтожить крупную группировку в Восточной Пруссии.

Наступление войск с плацдармов на Нареве развивалось успешно, но погода в эти дни опять не хотела быть союзником авиации: туман, метели…

В те дни командующий фронтом маршал Рокоссовский не покидал передовых пунктов управления. Увидел как-то командира дивизии Гетьмана:

— Семен Григорьевич, проталкивайте как-нибудь хоть по одному штурмовику, надо помочь отбить контратаки. Нас могут сбросить с плацдарма.

Посылали одиночек, самых опытных летчиков.

Герою Советского Союза Ивану Мальцеву и Зангиеву поставили задачу:

— Пробейтесь к Эльбингу, посмотрите, что там происходит. В такую погоду действительно можно было только "пробиться", а под Эльбингом обстановка усложнилась. Танки генерала Вольского дерзким броском прорвались к Балтийскому морю.

Противник собрал в кулак несколько дивизий и нанес сильный фланговый контрудар. Где теперь наши, где противник — разобраться трудно.

Мальцеву с Зангиевым все же удалось долететь до Эльбинга. Потом они попали в снежный заряд. Потеряли друг друга. Возвращались по одному. Зангиев брил над лесом, и вдруг — удар но мотору. Посадка на сосны — летчик потерял сознание. Воздушный стрелок Володя Гаркун вытащил командира из кабины, вытер снегом окровавленное лицо. Зангиев очнулся.

— Командир, — сказал ему Гаркун, — к нам какие-то люди идут.

Зангиев поднялся. Несколько военных пробирались по лесу к самолету. Летчик сказал Гаркуну:

— Садись за свою пушку. В случае чего — бей в кучу, меня тоже не жалей! и двинулся навстречу со взведенным пистолетом в руке.

— Стой! — крикнул он. — Один ко мне, остальные на месте!

Медленно сходились двое с пистолетами. Гаркун в это время развернул турельную пушку, прицелился… и увидел, как двое обнялись: летчик и пехотинец…

Пехотинцы не хотели сразу отпускать летчиков. Оставили на сутки у себя в гостях. Потом доставили их на аэродром.

Рябов первым увидел вернувшийся экипаж, расцеловал обоих. А через аэродром бежал Тимофей Тучин. В руке у него консервная банка, из нее плещется.

— Пей, елки зеленые! За третью жизнь!

Володя выпил за третью жизнь, и в голове у него зашумело — не столько от выпитого, сколько от последней контузии.

А вот еще одно "чудо", вернулся воздушный стрелок Виктора Горячева Малышев…

Войска наступали дальше на запад, приближаясь к последнему стратегическому рубежу на Одере.

Чем дальше на запад — тем беспокойнее становилось на аэродромах. Оперуполномоченному СМЕРША капитану Тарасову прибавилось работы. То и дело вылавливали бродячих фрицев, которые в одиночку и группами пытались пробираться на запад. Их называли блуждающими группировками.

Особенно много их было в Белоруссии. Тогда летчицам из 46-го гвардейского, хотя они и "ночники", хватало работы и в дневное время. Их посылали на разведку немецких отрядов, скрывавшихся в лесах или в посевах.

Не желавших сдаваться в плен доколачивали войска второго эшелона. Фрицы были голодные и озлобленные, часто обстреливали низко пролетавшие над ними самолеты, а в поисках пропитания по ночам совершали нападения на деревни.

В баталиях по вылавливанию блуждающих вблизи аэродромов групп приходилось принимать участие и летчикам, и воздушным стрелкам, и техникам. Наши девушки-оружейницы и служащие БАО проявили тогда отвагу в наземных боях.

Метеоролог Клава пошла как-то ночью к метеобудке снять показания приборов. Как из-под земли выросли с поднятыми руками гитлеровцы. Вернулась она к штабу с 17 пленными. Тогда дежурные переполошились, подняли всех по тревоге: немцы-то были с оружием! Но они оказались "дисциплинированными" пленными: положили свои автоматы рядком на бревно и сразу же есть запросили. Покормили их чем бог послал, а потом уж Тарасов служил им свою "всенощную".

Были случаи и похлестче.

Недалеко от аэродрома в крепости Грауденц засело несколько тысяч фашистов, не пожелавших выбросить белый флаг. Для блокады крепости оставили небольшие силы, а остальные двинулись дальше на запад.

Утром везли наших летчиков на аэродром. По этой же дороге на восток брела большая колонна немецких солдат. Оружия у них не было видно.

— Пачками сдаются! — сказал кто-то. Но из этой самой колонны по летчикам вдогонку дали автоматную очередь. Из штаба позвонили в войска. Оттуда ответили:

— Это немцы из крепости через болото прорываются. Поднимите самолет для разведки, сообщите, где они.

Некоторые воздушные стрелки заняли в самолетах свои боевые посты у турельных пушек, остальные с винтовками и автоматами побежали по лесу, залегли на огневом рубеже около кладбища.

Над лесом кружил наш самолет-разведчик, потом начали взлетать штурмовики, бросали по группировке бомбы, обстреливали.

Наземной операцией у кладбища руководил старшина Васильев. И не как-нибудь, а по науке. Он сформировал два подразделения, назначил командиров, указал направление наступления и скомандовал:

— Вперед!

Но тут же сделал замечание штабному писарю Ювеналию Шергину:

— Что же ты как жердь вытянулся? Пригнись да скрадывайся за деревьями, а не по просеке топай!

Тогда Шергин начал "скрадываться". Обошел большой куст, а перед ним здоровенный фриц появился. Враг направил на Шергина какую-то трубу, под ногами фыркнул фаустпатрон, но вреда никакого не причинил — завалился в воронку. Тогда Шергин ткнул фрица штыком, но получилось не так, как хотел: целил в туловище, а попал в щеку. Немец поднял руки. Появился Николай Ворочилин, тоже с пленным.

В это время откуда-то с фланга застрочил пулемет, послышался голос Васильева:

— Ложись, шляпы!

Подоспевшие наши воинские части завершили ликвидацию группировки.

Тося Табачная конвоировала около десятка пленных. Те зачем-то сняли свои ручные часы, связали ремешки и цепочки в одно ожерелье, протянули Табачной эту связку. Тося даже взвизгнула:

— Геть, поросяча морда! — и захрустели все эти часы под каблуками ее кирзовых сапог.

Недалеко от аэродрома из кустов вышли около 20 немецких офицеров с эмблемами люфтваффе. Подняли руки.

— Зачем отсиживались в кустах? — допрашивал командир.

— Ждали, пока наши захватят аэродром.

— Ну и что дальше?

— Улетели бы на ваших самолетах.

Командир не сдержался, отвесил этому летчику оплеуху. А техник Лиманский в это время "выкуривал" из блиндажа засевших гитлеровцев. Пришлось швырнуть в амбразуру гранату. Вышел один: бледный как полотно юнец лет семнадцати, дрожал и плакал представитель фолькштурма — последняя надежда Гитлера.

На аэродроме к "дугласу" командующего фронтом, маршала К. К. Рокоссовского подрулил еще один транспортный самолет.

— Куда будет рейс? — спросил у командира корабля штурман полка Аверьянов.

— В Москву.

— Пассажира от нас возьмете?

— Не могу. Пленных генералов везем.

Вскоре подкатили два трофейных "хорьха". Из них вышли генералы в длинных шинелях и высоких фуражках. К самолету шли важно, один за другим, соблюдая субординацию и теперь, когда для них война закончилась. Впереди с достоинством вышагивал плоский, как доска, старик с ввалившимися щеками и непроницаемым лицом, на руках держал дрожавшую всем телом тонконогую болонку.

— Собаку придется оставить, — сказал через переводчика капитан Тарасов и повернулся к Аверьянову: — Если нравится, возьми.

Генерал что-то долго говорил. Переводчик изложил последнюю просьбу генерала — не разлучать его с преданным другом, с которым он побывал даже в сталинградском "котле".

— Я бы ее все равно не взял, — заявил Аверьянов.