Совершенно секретный

Совершенно секретный

В тот год на Харьковщине май выдался жаркий. Поблекло, словно вылиняло, небо. Правда, кое-где клубились башенки белых облаков, какие в авиации именуют кучевкой. Но они так же быстро исчезали, как и возникали, словно по волшебству, из ничего.

Надолго установилась та самая погода, когда летчика неудержимо тянет в полет, а летать не на чем! Самолеты Р-зет, на которых 4-й легкобомбардировочный полк отвоевал финскую, пришлось срочно передать другим частям, — такой поступил приказ. Полк наш был переименован в четвертый штурмовой и ждал для войсковых испытаний совершенно секретный штурмовик, зашифрованный индексом "Н". Но ведь на индексе, как бы он таинственно ни звучал, не полетишь!

А самолета этого еще никто и в глаза не видел. Поговаривали, правда, что первая серия машин только сходит с заводского конвейера.

Самолет "Н" был одноместный, а на Р-зете, кроме летчиков, были летчики-наблюдатели. Их пришлось откомандировывать в другие части и в то же время пополнять полк лучшими летчиками и техниками из других соединений. Это и называлось "утрясать новые штаты".

Наконец пришло распоряжение: грузиться в железнодорожный эшелон со всеми тылами полка — мастерскими, складами, кухнями. Тронулись в летний лагерь на полевой аэродром в район Богодухова, куда должны прибыть и долгожданные самолеты.

Лагерь разбили в степи. Из старых построек здесь был лишь один деревянный домик да заброшенный скотный двор с сараем, откуда ветер доносил запах навоза. Да на отшибе возвышался ветряк с гнутыми ржавыми лопастями.

Принялись оборудовать лагерь. Поближе к ветряку по натянутой бечеве установили в два ряда палатки. Между ними срезали лопатами траву, посыпали дорожку песком — все как по уставу. Особняком поставили еще одну огромную палатку — для занятий. Штаб разместился в домике.

Летчики и техники пяти эскадрилий заселили полотняный городок. Увесистые чемоданы с выходным обмундированием, запасами белья и прочей мелочью задвинули под койки, на тумбочках появились полевые цветы в стаканах. Ожидался смотр лагеря — должен был приехать заместитель командира дивизии полковник К. А. Вершинин.

Настроение у всех было приподнятое. Еще бы! Первыми в Военно-Воздушных Силах перевооружиться на новейший образец самолета (последнее слово авиационной техники!), дать ему тактическую и эксплуатационную оценку — это большая честь для летного и технического состава полка.

Но самолетов в полку пока еще не было.

…Как-то на вечернем построении майор Гетьман, недавно вступивший в командование полком, объявил:

— С группой летного и технического состава мы едем на авиационный завод. Не теряя времени, освоим там самолет "Н". Когда прилетим в Богодухово, начнем вывозку остальных. Всем, кто остается здесь, — продолжать изучение материальной части согласно утвержденному мною расписанию. Некоторые пособия мы уже получили. Вопросы есть?

— Есть! Кто отправляется с вами на завод?

Командир полистал записную книжку, зачитал для порядка список. Назвал пятнадцать летчиков: это были командиры эскадрилий и их заместители по строевой и политической части — самые опытные летчики.

— Еще какие вопросы?

Какие теперь могут быть вопросы, если ты в заветный список не попал!

— Р-р-разойдись! — раскатисто прозвучала команда начальника штаба полка майора Кожуховского.

…В лагерях потянулись однообразные дни. От завтрака до обеда, а потом до ужина сидели в раскаленной на солнце огромной палатке. Старательно перечерчивали в секретные тетради путаные схемы электропроводки, бензо- и маслопитания, водяного охлаждения и непонятной даже многим техникам гидросистемы уборки и выпуска шасси. Записывали множество цифр, которые нужно было запомнить: ход поршня, диаметр винта, размах крыла… Длина средней аэродинамической хорды, ширина колеи шасси, высота киля… А еще режимы скоростей, показания приборов и всяческие предупреждения летчику, начинавшиеся словами: "в случае отказа…"

— Да разве все упомнишь? Как только взлетишь, так все эти сантиметры и миллиметры мигом выветрятся… — кто-то тихонько бурчит себе под нос. — Хоть бы на картинке взглянуть на этот самолет!

— Разговоры! — это руководитель занятий, который тоже не видел самолета ни на какой картинке. — Младший лейтенант Смурыгов! — вдруг называет он фамилию.

— Я! — схватывается в среднем ряду щупленький летчик и неестественно выпячивает грудь. На нем длинная, почти до коленей, гимнастерка. За это его уже успели прозвать Александром Невским. Коля Смурыгов в полку новичок, тихий, стеснительный. Шушукался с соседом молодой летчик Виктор Шахов, тоже недавно прибывший в полк. По всему видно, проказник, если за какую-то проделку на выпускном вечере в авиаучилище его понизили в звании до старшины. А Смурыгов попался на крючок.

— Какое расстояние от конца лопасти винта до земли при взлетном положении самолета?

Смурыгов сощурил глаза, будто яркое солнце вдруг ударило ему в лицо, а у переносицы легла мученическая складка. Он только что раскрашивал синим карандашом трубопроводы, по которым помпа гонит воду от радиатора к мотору, а тут вдруг такой неожиданный вопрос. Шахов в это время незаметно подсовывал своему дружку клочок бумаги с цифрами, но Коля ничего перед собой не видел. Подумав, ответил:

— Двадцать сантиметров!

Руководитель скосил глаза на свою тетрадку, расправил ладонью страничку, а уж потом сказал:

— Правильно, садитесь!

Коля плюхнулся на скамейку, и после этого в палатке воцарилась тишина.

…Тем временем на заводском аэродроме летчики изучали совсекретный самолет в натуре. Пояснения давал летчик-испытатель. Он посвящал строевиков в секреты техники пилотирования. По его словам в общем-то выходило, что на этом самолете вылететь легко:

— В штопор при некоординированных разворотах не срывается, по прямой летит устойчиво даже с брошенным управлением, а садится сам. Прост, как табуретка…

Кто-то из летчиков спросил:

— Но ведь в инструкции сказано, что при разбеге во время взлета самолет имеет тенденцию разворачиваться вправо?

— Развернет, конечно, если в кабине задремлешь. Может так крутануть, что и вальс станцуешь! Тогда шасси, хоть оно и крепкое, может быть снесено. Надо вовремя парировать левой ногой.

"Ничего себе "табуретка", — подумали летчики. — По сравнению с Р-зет одних приборов, рычагов, кранов и всяких переключателей в кабине столько напичкано… Скорость почти вдвое больше".

Летчики подолгу просиживали в кабинах, осваивали оборудование. Подняли хвост одного самолета. Поочередно садились в кабину, запоминали взлетное положение капота двигателя относительно горизонта. Убирали шасси и выпускали его с помощью аварийной лебедки на другой машине, которая висела на подъемниках.

Но сколько ни рассказывай о повадках самолета, сколько ни просиживай в кабине, а летчикам надо давать провозные полеты. Для этого нужен учебно-тренировочный самолет той же марки со второй кабиной для инструктора и с двойным управлением — спарка. Но такого самолета еще и не построили. Как быть?

Выход из положения все-таки нашли. Раздобыли спарку ближнего бомбардировщика СУ-2, у которого скорости отрыва от земли и приземления были примерно такими же, как у штурмовика. На этой спарке и давали провозные полеты с инструктором. На планировании умышленно разгоняли скорость, чтобы отработать скоростные посадки.

Настало время вылетать самостоятельно. Первым сел в кабину капитан Холобаев. Прибыл он в полк недавно на должность заместителя командира первой эскадрильи. В прошлом летчик-испытатель.

Перед самостоятельным полетом его сугубо по-штатски напутствовал заводской летчик, облаченный в комбинезон со множеством карманов на "молниях":

— Не поднимай только, пожалуйста, резко хвост на взлете, чтобы вправо не повело…

Холобаев запустил мотор, вырулил и пошел на взлет. Оторвался от земли, сделал четыре положенных разворота, перешел на планирование. Рассчитал точно и мягко коснулся земли тремя точками прямо у "Т". Со стороны выглядело все очень просто. Вслед за Холобаевым удачно вылетели еще несколько летчиков, — велика беда начало.

Но когда пришла очередь лететь заместителю командира четвертой эскадрильи старшему лейтенанту Николаю Голубеву, тут-то и произошла заминка.

Природа наградила Колю не только веселым нравом, но и высоченным ростом, перевалившим за два метра. Он лучше всех в полку "вбивал гвозди" у волейбольной сетки и дольше других пребывал в холостяках.

— Женись, Коля, а то переспеешь, — говорили ему летчики. Голубев в таких случаях отшучивался:

— По росту, понимаешь, никак не подберу. — И всем на удивление женился на девушке "от горшка два вершка".

Рост не мешал Коле быть хорошим летчиком. На самолете Р-зет, на котором летали до этого времени, кабина была открытая, — только ветровой козырек впереди. Отвоевал Голубев финскую, был награжден орденом Красного Знамени. Но вскоре после войны с белофиннами на тренировочных полетах с Колей произошел казус, который всем надолго запомнился.

На аэродром неожиданно нагрянул новый командир авиационного соединения полковник Каманин. Он с ходу дал нагоняй руководителю полетов:

— Это почему же у вас летчики в воздухе чудят?

— Я, товарищ полковник, никаких нарушений не заметил…

— Плохо смотрите! Сейчас только на пятом номере какой-то циркач, стоя в кабине, пролетел!

— Как стоя, товарищ полковник?

— А так, что голова в верхнее крыло упиралась. К полковнику был вызван "виновник" летного происшествия, который вынужден был смотреть на начальника сверху вниз, хоть тот и занимал очень высокий пост.

Теперь же, на авиационном заводе, выяснилось, что Голубев со своими "габаритами" плохо "вписывался" в закрытую кабину штурмовика. Хоть сиденье было опущено на самую нижнюю защелку, голова все же упиралась в колпак закрытого фонаря. Педали ножного управления оказались для Голубева расположенными близко, и колени полусогнутых ног задевали за нижний край приборной доски.

Летчик-испытатель заволновался. Пришел посмотреть на великана сам конструктор самолета Сергей Владимирович Ильюшин. Конструктор сокрушенно покачал головой:

— Признаюсь, не учел, что у нас на Руси еще не перевелись такие богатыри.

— Я тут ни при чем… — пожал плечами и смущенно улыбнулся Голубев. Претензии можно предъявлять к моим родителям…

— Ошибка поправимая, — ответил на это конструктор. Тогда он дал своим помощникам указание просверлить дополнительные отверстия на направляющих трубах, по которым скользят сиденье и педали ножного управления. Это было учтено при выпуске последующих серий самолетов.

Летчик-испытатель, выпускавший Голубева, после своего обычного напутствия все же добавил: "Ну, с богом!" — и зашагал к ангарам. Голубев проводил инструктора пристальным взглядом, подмигнул летчикам и, ни слова не говоря, втиснулся в кабину. Запустил мотор, вырулил на старт, но со взлетом почему-то задержался, колпак не закрывал. Потом все увидели, как Коля встал на сиденье, вытянулся во весь свой высоченный рост и… перекрестился на три стороны — в пику летчику-испытателю за его "благословение".

А взлетел Голубев как по натянутой струне, — самолет на разбеге в сторону не повело, первый самостоятельный полет по кругу был выполнен отлично.

Наступил июнь, в Богодуховском лагере все еще ждали новые самолеты. И вот однажды сидевшие за перечерчиванием схем летчики услышали отдаленный, незнакомый, басовитый гул. Все притихли, а потом вдруг сорвались с мест, ринулись из палатки:

— Летят! Летят!

На малой высоте к аэродрому приближались семнадцать монопланов с низко расположенным крылом и убранными в гондолы колесами.

Как меняются времена! Еще вчера во время вечерней прогулки пели любимый авиационный марш и с особым энтузиазмом выкрикивали слова припева: "Все выше, все выше и выше, кр-ра-савец Эр-пятый летит!" По тем временам полутораплан Р-5, как и его младший брат Р-зет, без всякой натяжки считались красавцами. Теперь же, когда все увидели штурмовиков с удлиненной обтекаемой формой фюзеляжа, остекленной кабиной и далеко выступавшим впереди нее острым капотом мотора, то устаревшие самолеты со стойками и расчалками между верхними и нижними крыльями и вечно торчавшими под фюзеляжем "ногами" сразу показались несуразными.

Летчики обступили приземлившиеся машины и во все глаза смотрели на то, что изучали теоретически. Из передней кромки крыльев угрожающе выступали четыре вороненых ствола скорострельных пушек и пулеметов. Под крыльями прикреплено восемь металлических реек — направляющих для "эрэсов" — реактивных снарядов. В центроплане четыре бомбоотсека. В них да еще на два замка под фюзеляжем можно подвесить шесть стокилограммовых бомб. Это ли не мощь?!

Простукивали костяшками пальцев еще не остывшую сталь бронекорпуса, дивились сплошному бронированию двигателя, кабины и бензобаков. Даже соты масляного радиатора под мотором можно было прикрыть из кабины стальной заслонкой во время атаки, чтобы не пробило осколком. Лобовое стекло фонаря кабины толщиною пять сантиметров изготовлено из особого пуленепробиваемого стекла. Первый в мире бронированный самолет!

В этот день летчики долго не отходили от новых машин. — Не только красавцы, но и настоящие летающие крепости, — заключили они. — Ни пули, ни осколки зенитных снарядов не страшны!

Вечером начали зачехлять самолеты. Брезентовые чехлы шнуровались, к концам шпагата привязывались бирки с мастикой, на них ставились печати. Охраняли самолеты специально присланные солдаты с малиновыми петлицами. Совершенно секретные машины!

…По штату в полку должно быть 65 штурмовиков, а пригнали только 17. Недостающие прилетели лишь во второй половине июня.

В окрестностях Богодухова с рассвета до темноты не смолкал рев мощных двигателей. Спешили переучить всех летчиков. Но дело двигалось медленно потому, что ради нескольких провозных полетов пришлось еще изучать самолет СУ-2.

Обидно было, что учебно-тренировочные самолеты с двойным управлением появлялись в частях значительно позже, чем боевые. Это сильно тормозило переучивание.

Первые полеты проходили благополучно.

Но вот у кого-то отказал мотор. Летчик все же удачно посадил самолет, не подломав его. А вскоре произошла еще одна вынужденная посадка: не выпустилось шасси.

Существовавшая тогда временная инструкция предписывала летчику в случае невыпуска перед посадкой шасси покидать самолет на парашюте. Опасались того, что во время приземления с убранными колесами штурмовик перевернется (скапотирует) и при этом может возникнуть пожар. Из закрытой кабины в перевернутом положении летчику не выбраться.

Младшему лейтенанту Григорию Чухно шасси выпустить не удалось даже с помощью аварийной лебедки, но парашютом он все же не воспользовался, самолет посадил на фюзеляж. Штурмовик прополз по пашне, как глиссер, подняв облако пыли. Ко всеобщему удивлению, самолет не перевернулся и при этом получил самые незначительные повреждения.

При расследовании этого происшествия заводскими представителями предписание о покидании самолета в воздухе было отменено. Даже главный виновник вынужденной посадки, механик, забывший в гондоле шасси свой комбинезон, отделался лишь строгим внушением. Не окажись он на этот раз таким рассеянным, сколько бы безвозвратно погибло самолетов, покинутых летчиками!

В Богодухове ждали прибытия конструктора Ильюшина и заводских летчиков. В ходе войсковых испытаний на самолетах были выявлены дефекты, которые надо было устранить в последующих сериях.

Полеты полетами, но пришла долгожданная суббота. Многие летчики и техники собирались ехать — кто в Харьков, кто в Волчанск к своим семьям. Коля Смурыгов еще с утра предусмотрительно извлек из чемодана парадный темно-синий френч с накладными карманами, белую сорочку с галстуком, чтобы все это за день отвиселось. В Харькове его поджидала молодая жена Клавочка. Смурыгов на этот раз пригласил к себе в гости холостяка Витю Шахова.

Полк построили раньше обычного. "Домой, значит, попадем засветло", думали многие. А майор Кожуховский вдруг объявил:

— Отпуска отменяются! Завтра к нам должны прибыть заводские летчики с конструктором. Если позволит погода, будут полеты. Р-разойдись!

Пришлось Коле Смурыгову парадное обмундирование снова затолкать в чемодан. Он так расстроился, что даже на ужин не пошел. Вернулся Шахов, положил дружку на тумбочку завернутый в газету бутерброд:

— На, пожуй… Утром, наверное, отпустят: кругом обложило, погоды не будет. Давай пораньше ляжем да отоспимся как следует.

— Давай, — согласился Коля, залезая под одеяло. — Были бы только полеты, чтоб выходной зря не пропадал…

Он долго лежал на спине с открытыми глазами, и в это время по туго натянутой палатке мелко забарабанил нудный дождь.

— Я же тебе говорил, что завтра отпустят, — сонно сказал Шахов. — Грозы не слышно, а вон как сеет. Спать под такой дождичек хорошо…

— Хорошо… — отозвался Смурыгов, дожевывая зачерствевшую корку хлеба. Он натянул на голову тонкое солдатское одеяло, надышал под ним, согрелся и вскоре вслед за Шаховым уснул.

У Коли часто случалось, что хорошие сны вдруг прерывались на самом интересном месте. Вышло так и в этот раз. Ему снилось: они вроде бы с Шаховым в Харькове, и тот среди ночи приоткрыл дверь спальной и дурачится: "Подъем! Подъем!"

Смурыгов открыл глаза, — нет это не сон. Шахов его действительно тормошит. На мокрую палатку сеет мелкий дождь, слышна какая-то беготня и чавканье сапог по грязи. Приоткрылась у входа одубевшая пола брезента, дежурный охрипшим голосом повторил команду:

— Подъем!

И вскоре донеслась громовая команда Кожуховского:

— Выходи строиться! Быстро! Быстро!!

Смурыгов наспех намотал портянку — нога с трудом влезала в отсыревший сапог. "Неужели самого конструктора и заводских летчиков в такую рань и ненастье принесло?" — подумал он. Выбежал из палатки, — темно, не сразу отыскал свое место в строю, а Кожуховский уже объявлял:

— Первой эскадрилье снимать палатки, снести личные вещи и постели в сарай; второй, третьей и четвертой — рассредоточить самолеты по границе аэродрома; пятой — собрать лопаты и у ветряка рыть окопы для укрытия личного состава. Делать все как по тревоге. Нас приедут проверять из штаба округа. Приступить к работе!

Шеститонные штурмовики, выстроенные в две линии крыло к крылу, растаскивали на руках, — Кожуховский почему-то запретил запускать моторы, чтобы можно было разрулить. Трое поднимали на плечи тяжелый хвост, а человек десять упирались в кромки крыльев и толкали машины.

— Чтобы служба медом не казалась… — шепнул Шахов Смурыгову, но тот ничего не ответил. Он изо всех сил упирался в высокое крыло, а ноги скользили по раскисшей земле.

В лагере рушили палатки. Мокрые постели и тяжелые чемоданы стаскивали на скотный двор. У ветряка рыли широченные окопы. Наскочивший туда Кожуховский такую работу забраковал:

— Что вы мне погреб копаете! Надо поуже, поуже… Чтоб только человеку туда протиснуться. Да с изломами… с изломами ройте!

Работали без перерыва до одиннадцати. Потом всех зачем-то собрали к ветряку, на котором был высоко подвешен репродуктор. Там прохаживался взад-вперед, заложив руки за спину, одетый в коричневый кожаный реглан комиссар полка Рябов.

Ровно в 12 часов все услышали:

— Среди ночи без объявления войны фашистские орды внезапно вторглись в пределы нашей страны… Потом был митинг под моросящим дождем. Война…

И снова полеты, полеты…

Стартер взмахнул белым флажком — очередной самолет начал разбег. В кабине — младший лейтенант Николай Смурыгов. Он вытянул тонкую шею, взгляд устремлен вперед. Набирая высоту, летчик отыскивал центр пилотажной зоны — красную церквушку в селе Мурафа. Все еще непривычно было сидеть в закрытой кабине. Хоть фонарь колпака и прозрачен, но через него плохо просматривался затянутый дымкой горизонт.

Набрав положенную высоту, летчик начал делать виражи. Положит самолет в крен, а капот мотора, скользя по горизонту, то начинает зарываться — и за несколько секунд сотни метров высоты как не бывало; то вдруг полезет вверх скорость уменьшается. Летчику поначалу не удавалось сделать правильный вираж, чтобы замкнуть круг на постоянной высоте, и самолет будто плавал по волнам.

Нет, еще не чувствовал себя Смурыгов хозяином в этой машине. Да и не мудрено, если он впервые полетел в зону, а до этого сделал лишь три самостоятельных полета по кругу.

Летчик так старательно крутил виражи, что гимнастерка прилипла к спине. Потом взглянул на часы и спохватился: вместо двадцати пяти он уже тридцать минут в полете! Замечание, а то и выговор от командира эскадрильи обеспечен, надо скорее на посадку…

Беспокойно повертев головой, Смурыгов не обнаружил ни Мурафы, ни аэродрома. Даже знакомых ориентиров не нашел. "Не хватало еще заблудиться!" От этой мысли стало жарче, чем от виражей. Взглянул случайно строго вниз и, к своему удивлению, увидел на земле самолеты. Из зоны полетов на аэродром ветром снесло! Но что там случилось? Перед выложенным на старте посадочным "Т" лежит еще одно полотнище — белое поперечное — знак, требующий немедленной посадки. Ни в воздухе, ни на старте самолетов не видно, — все на стоянках. "Происшествие какое?" — подумал летчик и пошел на посадку.

Приземлившись, Смурыгов зарулил на свое место, выключил двигатель.

— Почему требуют посадку? — крикнул он подбежавшему технику.

— Приказ — сегодня вылетаем на фронт! — ответил тот. Хоть и шел уже пятый день войны, но о том, что так быстро могут послать на фронт, летчику и в голову не приходило. Ведь строем еще не летали, а из пушек и пулеметов на полигоне никому и очереди выпустить не пришлось. Этих самих "эрэсов", которые должны подвешиваться под крыльями, тоже не видели, и как прицельно сбрасывать бомбы — никто представления не имел. В кабине на уровне глаз летчика установлена трубка оптического прицела для стрельбы. Говорят, что с его помощью можно и бомбить. Заводские летчики знают, как это делать, но они из Воронежа так и не прилетели…

Смурыгов бежал через аэродром к ветряку, где уже толпились летчики. "На фронт… На фронт!!" На бегу он еще подумал о том, как вернется со скорой победой и предстанет перед женой с медалью, а может быть, даже с орденом на груди…