Гуляй-Поле

Гуляй-Поле

Семнадцатого сентября сорок первого года 4-й штурмовой авиационный полк взял курс на юго-запад, где наступала вражеская группа армий "Юг".

Какая обстановка там, на Южном направлении, не знали те, кто летел на штурмовиках и транспортных самолетах или грузился в железнодорожный эшелон в Воронеже. Не знал об этом и новый командующий ВВС Южного фронта полковник Вершинин, чутко дремавший на боковой скамейке в самолете ЛИ-2.

А между тем в день перелета полка на Южное направление там произошла катастрофа. Восточнее Киева, между Прилуками и Пирятиным, оказались в полном окружении войска нескольких наших армий. Перемешавшиеся и потерявшие управление части непрерывно бомбила вражеская авиация. Те, кто пытался прорваться через плотное кольцо окружения, попадали под сильный огонь танков, артиллерии, пулеметов и несли огромные потери. В эти дни погибли командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник М. П. Кирпонос, член Военного совета фронта секретарь ЦК КП (б) Украины М. А. Бурмистенко, начальник штаба фронта генерал-майор В. И. Тупиков. Незадолго до этого южнее Киева, около Умани, попали в окружение еще две армии — 6-я и 12-я. Командующие этими армиями генералы И. Н. Музыченко и П. Г. Понеделин в ходе сражения были тяжело ранены и взяты в плен.

Киев был сдан.

Сложная обстановка сложилась и в полосе Южного фронта. Его основные силы к этому времени отошли за Днепр, а одна армия, оказавшись теперь в 300 километрах в тылу противника, самоотверженно обороняла Одессу. Немцы рвались в Крым.

…Уже более часа летели штурмовики курсом на юго-запад. Северный Донец пересекли около Изюма. А дальше куда ни глянь — бурая степь. И ни единого зеленого лесного пятна, за которое можно уцепиться глазом.

Наконец-то показалась извилистая речушка Гайчур, вдоль нее вытянулось селение. Это и был конечный пункт маршрута — Гуляй-Поле. Когда-то батька Махно объявлял его своей столицей.

На окраине села между пожелтевшим кукурузным полем и чахлой лесопосадкой большая плешина — полевой аэродром. Кроме домика и стоявшего поблизости от него стога сена, ничего нет.

Штурмовики один за другим пошли на посадку. Приземлились все двадцать четыре. Вскоре после них прогудели и транспортные ЛИ-2. А небо уже начали заволакивать низкие облака, к вечеру посыпал мелкий дождь, зашуршал в скирде пересохшего сена, около которой расположились летчики.

— Маскировать самолеты! — последовала команда. Пришлось ломать кукурузные будылья, вязать снопы и забрасывать ими самолеты. Квартирьеры уже отправились в село искать жилье. Пустующую школу заняли под столовую. Единственный домик у скирды начальник штаба майор Кожуховский облюбовал под КП. Связисты поставили на печь телефонные аппараты, от них потянули катушку с проводом к селу.

Коля Смурыгов, Виктор Шахов и Николай Синяков приткнулись к скирде с подветренной стороны. По возрасту самые молодые летчики в полку — каждому едва перевалило за двадцать, они сдружились на фронте, стали неразлучной троицей.

— Место здесь голое, как и в Богодухове… — сказал Синяков. После этих слов всем пришел на память тот последний субботний вечер в лагерях, когда дождь барабанил по палатке, и Смурыгову с Шаховым так и не пришлось съездить в Харьков на выходной.

— Небось поел яишенки с колбаской? — спросил Шахов Смурыгова, намекая на его недавнюю поездку к молодой жене.

— Какая там яишенка! Хлеб выдают по карточкам, за ним с ночи стоят очереди. У Клавы молока для Юрки не хватает, а он такого ору дает, хоть уши затыкай. Как все быстро перевернулось…

Не о такой встрече с Клавой мечтал всего лишь три месяца назад Николай. Думал вернуться "со скорою победой", с боевой наградой. А заявился с забинтованной головой и обожженными руками. Правда, раненые сейчас в тылу в большом почете: сразу видно настоящего фронтовика. От соседей и знакомых не было отбоя, засыпали вопросами:

— Ну, как там, на фронте?

— Пишут, что немцев уже сильно обескровили, что оконные шпингалеты и дверные ручки они на переплавку пустили, а мы оставляем города… Как это получается, объясни…

Коля Смурыгов объяснял как мог. Говорил неразборчиво — "заштопанный" язык все еще плохо шевелился. Рассказывал, как били мосты через Березину, как штурмовали самолеты на Бобруйском аэродроме и колонны на Рославльском шоссе, как наши отбили Бобруйскую крепость и он первый увидел на башне красный флаг… А как объяснить, почему обескровленный враг все еще занимает наши города, Смурыгов не мог. Может, Верховное Командование решило поглубже заманить противника, чтоб потом его окончательно разбить? Если об этой военной тайне не мог знать он, фронтовик, не щадящий ни жизни, ни живота, то пусть это останется тайной и для гражданских.

В Гуляй-Поле расселились по домам. Объявили долгожданный банный день. Горячей воды запасли вдоволь, от пара дух захватывает. Только мыло почему-то совершенно не давало пены. Волосы слиплись так, что некоторым кудлатым после бани пришлось расстаться с шевелюрой — постриглись наголо. Местные жители, оказывается, мылись дождевой водой, а не колодезной.

После ужина завалились на пуховые перины. Фронтовикам — лучшую постель.

А в это время на КП затрещал телефон. Кожуховский схватил трубку.

— Мимоза, Мимоза…

— Мимоза слушает!!

— Говорит Траншея, примите обстановку.

— Давайте! Принимаю! — встрепенулся Кожуховский, зыркнул на дежурившего с ним Ворочилина, зашелестел картой, принял из рук писаря зачиненные цветные карандаши. Значит, связисты уже подключились к линии, и теперь со штаба ВВС Южного фронта обстановку дают. Как в сказке!

На карте у Кожуховского появилась извилистая линия фронта. От Днепропетровска она потянулась на юг вдоль Днепра через Запорожье, Мелитополь до самого Азовского моря. Теперь там наша пехота долбила саперными лопатами твердую землю, спешно зарывалась. Сколько она уже перекопала таких рубежей! Неужели не устоит и на этом?

На карте синий овал: над правым крылом Южного фронта грозно нависала 1-я танковая армия Клейста. Крупные силы противник накапливал и южнее — на Каховском плацдарме. По всему видно, готовился новый мощный удар.

…Дождливый день вдруг сменился нестерпимо жарким. Летчики искали пристанище в тени под скирдой. Солнце ходило вокруг, и они переползали вслед за тенью.

Наносили на карты линию фронта, отыскивали характерные ориентиры, запоминали, где еще есть наши аэродромы, синими кружками обозначали вражеские. "Юнкерсы" и "хейнкели", оказывается, уже сидели на Водопойском аэродроме и в Кировограде, откуда мы с Мишей Ворожбиевым не так давно ехали на грузовике, груженном бомбами. Куда же эвакуировался наш Николаевский аэроклуб имени Леваневского?

Сидя под скирдой, летчики ломали головы: как достичь внезапности нападения при полете над этой лысой земле? В Белоруссии можно было неожиданно для противника выскочить на цель из-за макушек деревьев, а здесь, в безлесой степи, самолеты заметны издалека.

Перед войной при отработке задач на картах командиры в своих решениях упоминали о внезапности. Отдавали ей дань лишь для того, чтобы решение звучало наукообразно, но на "противника" шли с открытым забралом.

Первые месяцы войны убедили в том, что внезапность — душа тактики, а скрытность полета перед нанесением удара — важнейшее средство достижения внезапности. Идти напролом на противника, да еще к тому же сильного, — нельзя.

Сила на войне — это прежде всего численный перенес и качество оружия, помноженные на боевой опыт. В сорок первом в ВВС Южного фронта насчитывалось около 800 самолетов, из которых 80% было устаревших типов, а 4-й воздушный флот противника имел 1600 совершенных по тому времени самолетов. У фашистских летчиков был большой опыт войны в Европе, мы же его только накапливали.

Великое дело — опыт. Вот, к примеру, наш новый сосед, тоже штурмовой полк, воюет не на ИЛах, а на устаревших истребителях И-153, которые именовали тогда "бисами". Но воюют умеючи, потери у них небольшие. Над целью действуют с круга. Один за другим непрерывно штурмуют фрицев, тем и головы не поднять. Да еще научились лихо отбиваться от "мессеров". Рассказывали, что на днях сами двух азартных фрицев "уговорили", когда те нахально пытались влезть в их карусель. "Задний защищает переднего" — такое правило у наших соседей.

Летчики там дружные, неунывающие. Недаром же этот полк называют "Веселые ребята".

Обо всем этом и размышляли летчики нашего полка, сидящие у скирды. Размышляли не только "старички" с солидным довоенным стажем, но мозговал и немногословный, рассудительный комэска Николай Синяков, воспитанник Горьковского аэроклуба.

Синяков, глядя на карту, как-то сказал:

— Здесь нам, братцы, придется применять самый низкий бреющий. Не только лес, но овраги и бугры тоже могут нас укрывать от наблюдения…

Такого термина, как "самый низкий бреющий", до войны не было. Просто бреющий — до высоты 25 метров. А что такое "самый низкий бреющий"? Капитан Холобаев тоже поддержал молодого комэску:

— Надо всем научиться обтекать рельеф и перед целью делать подскок. Лучше бы и подскока этого не делать, но ведь с горизонтального полета из пушек, пулеметов и "эрэсов" в цель не попадешь: стволы приходится на нее наводить наклоном фюзеляжа. "Вот если бы летчик мог их отклонять из кабины", — вспомнил он свои испытательные полеты по отстрелу опытного оружия. Так и не довели тогда подвижного оружия, а идея-то, оказывается, была стоящая.

К летчикам подошел командир полка.

— Из штаба ВВС приказали произвести облет района боевых действий, — сказал он, — полетим с полной боевой зарядкой. Цель для атаки на Каховском плацдарме по выбору ведущего. Ведущим буду я, моим заместителем — капитан Холобаев…

Такой облет был нововведением. Карта картой, но сверху на войне многое выглядит по-иному. На карте значится населенный пункт, а прилетишь туда, там только печные трубы торчат.

Предстоял фактически боевой полет. Придется и бомбить, и штурмовать, увертываться от зениток, а может быть, и отбиваться от "мессеров". Для летчиков, которые еще не воевали, это будет и проверкой.

…Штурмовики низко неслись над землей: то чуть взмывая над пригорками, то снова скрываясь за ними. Мелькнула железная дорога: здесь проходит линия фронта. "Горка" — и самолеты пошли в набор высоты. Вдалеке засверкал Днепр, около самолетов появились темные дымки. Слева по курсу показался большой населенный пункт, улицы запружены автомашинами. Ведущий повернул туда.

Один за другим пошли вниз-атака. Разворот для повторного захода. На улице во многих местах заполыхало. Беснуются зенитки. Ведущий, находясь в развороте, посмотрел на растянувшихся позади ведомых: три, три, еще три, потом только два штурмовика. "А где же третий? Ах, вон он, в стороне от других и много выше дымков, в чистом небе…" Самолет ведущего сильно тряхнуло, он услышал хлопок. Крутнул самолет вправо, влево — снова пошел в атаку — остальные за ним…

С облета вернулись все. В крыльях самолета командира полка было много пробоин.

Летчики стояли перед Гетьманом, выстроившись в шеренгу. Он сделал разбор полета, а потом вдруг спросил:

— Младший лейтенант Иванов, почему вы один болтались в стороне?

— Где, товарищ майор? — Иванов сделал шаг вперед.

— Над целью!

— Так я же… вас защищал, товарищ майор…

— Как?

— Собирался давить зенитку…

— Почему же не подавили?

— Искал, но не нашел…

— А я вам такую задачу ставил, чтоб меня защищать?

— Нет… Но я инициативу проявил.

— Никого так не защищайте, товарищ Иванов! И такой инициативы больше не проявляйте. Надо бить противника!

— Есть! — Иван отступил на шаг, занял место в шеренге. В этот же день батальонный комиссар Рябов внимательно прочитал личное дело младшего лейтенанта Иванова. Уроженец Днепропетровской области, женат, 26 лет. Характеристика из училища положительная — "делу партии Ленина — Сталина предан". Правда, там отмечены плохая успеваемость по политподготовке и факт отстранения от полетов по недисциплинированности. Рябов пригласил Иванова на беседу.

— Ваша семья эвакуировалась?

— Кажется, не успели…

— Тем более: в своих краях воевать надо злее.

— Постараемся…

— Как в училище обстояло дело с политучебой?

— Признаться — не очень, товарищ комиссар. Четвертая глава краткого курса плохо давалась: там об историческом материализме… — запнулся Иванов.

— И диалектическом, — напомнил Рябов.

— Да, вот как раз на этом я и спотыкался…

— А за что от полетов вас отстраняли?

— Вот как раз из-за этого самого материализма…

— Как же можно из-за материализма отстранять?

— А очень просто: получил я как раз "неуд" по четвертой главе… Вызывает меня комиссар училища на беседу, говорит: "Товарищ Иванов, так дело не пойдет! Пока не пересдадите зачет, от полетов вас придется отстранить". Ну а я ему напрямую и сказал: "Неужели из-за четвертой главы я вдруг взлетать и садиться разучился?" Вот после этого и в недисциплинированные попал.

Иванов вытер рукавом гимнастерки пот со лба, а Рябов сказал:

— Тебе, товарищ дорогой, нужно усвоить одну истину: взлететь — это не все. Надо еще уметь правильный курс держать не только по компасу, а вот этим местом, — Рябов ткнул пальцем в грудь.

В Гуляй-Поле несколько раз приземлялись транспортные самолеты ЛИ-2. Посадку совершали к вечеру, заруливали в конец аэродрома, подальше от штурмовиков. Окна всегда были зашторены темными занавесками, двери во время стоянки не открывались. Кроме летчика, штурмана и стрелка-радиста, из самолета никто не выходил. Наш начальник СМЕРШа никому к таким самолетам приближаться почему-то не разрешал.

Заправившись и дождавшись темноты, такой транспортный самолет взлетал, делал круг над аэродромом для набора высоты, гасил навигационные огни, и гул моторов замирал где-то в западном направлении. По всему было видно, что далеко предстояло лететь, если делает полную заправку горючим в пятидесяти километрах от линии фронта.

В один из дней снова приземлился такой самолет. На этот раз летчик был вынужден обратиться за медицинской помощью к нашему врачу. Помощь эта потребовалась одному из пассажиров — молчаливой, стройной девушке в штатском. Ее сильно укачало.

На этот раз все же удалось поговорить с летчиком.

— Далеко приходится летать?

— Порядочно.

— Что же вы без бомб летаете? — попытался кто-то вызвать летчика на откровенность, чтобы разузнать о цели загадочных полетов.

— Кому бомбы возить, а мы — извозчики, — смутился командир экипажа и умолк. Уж очень несловоохотливый попался. Тогда разговор перевели на тактическую тему:

— А ночью зенитки тоже здорово бьют?

— Постреливают… — И, помолчав, добавил: — Но мы тоже хитрить научились: подлетаешь к линии фронта — начинаешь секторами газа шуровать.

— Зачем?

— Чтобы моторы подвывали, как у "юнкерсов".

— И помогает?

— Помогает до тех пор, пока не поймают прожекторы. Тогда как ни шуруй, все равно видно…

Трудная была у этих "извозчиков" работа: летали они в глубокий тыл к противнику, попадали в слепящие лучи прожекторов, в кромешной тьме выходили в нужный лесной район и не бомбы сбрасывали, а людей на парашютах. И каких людей! Молоденьких девчат…

Боевых задач в Гуляй-Поле долго ждать не пришлось. В районе Никополя противник навел через Днепр понтонный мост. По нему переправлялись войска на Каховский плацдарм. Надо было этот мост разбить. Задача не из новых. Опыт, приобретенный на Березине, показал, что действия по мостам малыми группами редко приносят желаемый результат, — это как тычки растопыренными пальцами. Для того чтобы разбомбить мост, надо собрать силы в кулак, и тогда одним ударом можно добиться успеха. Поэтому было принято решение действовать всем полком. Решение это было одобрено, а может быть, и подсказано полковником Вершининым.

Вылет оказался удачным: мост был разбит, и при этом уничтожили много скопившихся там машин с пехотой. Появление штурмовиков над целью было для противника неожиданным, и зенитки начали бить лишь при повторных атаках. Штурмовики по команде спикировали на них и вынудили замолчать. Но это уже была не та "инициатива", которую проявил Иванов. Полк потерь не понес, летчики были окрылены успехом, оживленно обменивались впечатлениями: "Вот дали!" Даже обычно сдержанный в выражении своих чувств Николай Синяков вышел из самолета и, не спеша стягивая замшевые перчатки, сказал своим летчикам:

— Не все коту масленица…

…18-я армия контратаковала противника на Каховском плацдарме. Ей удалось отсечь группировку войск восточнее Никополя. Туда и полетели штурмовики. На дорогах и в балках вблизи Большой Белозерки обнаружили скопище автомашин, лошадей и солдат. Несколько дней наш полк и "Веселые ребята" молотили эту группировку.

Атаки были дерзкими, летчики расстреливали цели в упор, снижаясь до самой земли. После этих полетов техникам часто приходилось чистить масляные радиаторы от забившихся в соты колосьев. У кого-то в радиаторе нашли даже белые перья, принадлежавшие не иначе как домашнему гусю, который, видно, с перепугу собрался взлететь. Старшина Виктор Шахов вернулся с боевого задания с погнутыми концами лопастей винта: увлекся атакой, низко вывел самолет из пикирования и чиркнул о землю.

Впрочем, бывали случаи и похлестче. В марте сорок третьего, например, на Краснодарском аэродроме я видел такую картину, что если б только услышал об этом от кого-нибудь другого, то вряд ли бы и поверил.

В тот день я дежурил на старте, ожидая возвращения штурмовиков. Заметил над горизонтом темные точки, как всегда подсчитал — одного нет. Кто же сбит? Один за другим приземлились пять самолетов, и по их номерам стало ясно: нет сержанта Бориса Левина, молоденького, очень застенчивого комсомоленка-москвича. Дымил я козьей ножкой, ждал, все еще надеясь на невероятное. И вдруг послышался далекий незнакомый звук, высокий и натужный, похожий на визжание электродрели. Наконец показался медленно ползущий к аэродрому штурмовик, певший не своим голосом. Это было так же удивительно, как если бы, скажем, овчарка вдруг начала кукарекать. Не меньше удивил и вид приземлившегося штурмовика: лопасти винта были сильно загнуты назад, подобно лепесткам нераскрывшегося тюльпана. Когда взглянули на масляный радиатор, то удивились еще больше. Соты радиатора, расположенного под мотором, были так плотно забиты землей и травой, что инженер полка не мог их проткнуть шилом. Левин, между тем, не спеша выбирался из кабины.

— Как же ты долетел? — спросил его Митин. Летчик озадаченно посмотрел на стоявших около самолета — ему было и невдомек, что так взволновало встречающих.

— Так и долетел, только мотор почему-то грелся и плохо тянул.

— А ты посмотри, на чем летел!

Оказалось, летчик так увлекся атакой, что чиркнул винтом о насыпь оросительного канала…

Мотор, конечно, пришлось заменить, а штурмовик снова вернулся в строй. Летчик хорошо воевал. Свидетельство тому — Золотая Звезда Героя на груди полковника Бориса Левина.

Случай с Шаховым в Гуляй-Поле был тревожным сигналом: "самый низкий бреющий" требовал огромного внимания.

29 сентября вылетели в район Запорожья штурмовать румынскую конницу. Заместитель командира первой эскадрильи лейтенант Павел Жулев перед вылетом сказал:

— Будем рубить гадов винтами!

Штурмовики носились над мечущимися и ошалевшими кавалеристами, расстреливая их в упор. Кто-то из летчиков заметил, как штурмовик ведущего Жулева будто скользнул брюхом по вершине бугра, вспыхнул и покатился под косогор, врезаясь в гущу конницы… Это была первая на Южном фронте потеря в нашем полку.

Погиб отчаянный летчик. Не то от огня противника, не то от малейшей оплошности, допущенной при полете на "самом низком бреющем". Погиб геройски.

В этот вечер были разговоры о смелости и горячности. Кто-то вспомнил известное: воевать надо с горячим сердцем и холодной головой. Опьянение злостью в бою недопустимо. Мысль должна работать без сбоев, чтобы отсчитывать время до долей секунды, а высоту — до сантиметров.

Но легко говорить об этом на земле…

Вылет следовал за вылетом. Воздушная разведка обнаружила выдвижение танков на восточный берег реки в районе Днепропетровска. Нависла угроза прорыва танковой группировки в юго-восточном направлении — по тылам наших войск.

Боевая задача получена! Техники быстро растащили в стороны снопы, приготовили самолеты к запуску. Вот уже завращались винты. И только на одном штурмовике мотор почему-то не запущен. Холобаев побежал проверить: оказывается, летчик Иванов лежит себе под крылом и в ус не дует.

— Почему не в кабине? — вспылил Холобаев.

— Голова болит… — ответил Иванов, продолжая лежать.

— Варфоломеев! — позвал Холобаев. — Полетишь на самолете Иванова.

Варфоломеев, уже сделавший в этот день два боевых вылета, сказал: "Есть!" — и стал быстро надевать парашют.

— Я и сам могу слетать, — нехотя поднялся Иванов.

— Нет, не полетишь, раз голова болит!

Лейтенант Михаил Варфоломеев торопился: на старте ждали вырулившие самолеты, у них греются моторы. Взлетел последним, к группе пристроился.

Штурмовики вышли в район цели на малой высоте, но летчики танков там не обнаружили. В поле лежали только копны соломы.

У ведущего Николая Синякова похолодело сердце от мысли, что боевое задание не будет выполнено. "Почему нет танков? Либо разведывательные данные неточные, либо сбился с курса и вывел группу не туда". Синяков начал кружить. Вскоре его внимание привлекли следы гусениц на скошенном поле: они тянулись к копне соломы и там обрывались. Летчика осенила догадка. Он круто взмыл вверх, развернулся, опустил нос штурмовика и дал длинную очередь зажигательно-трассирующими. Копна вспыхнула, и тут же в малиновом огне показался черный силуэт загоревшегося танка. По примеру ведущего начали поджигать копны и остальные. Дорого обошлась противнику такая маскировка! Не будь танки обложены сухими снопами, не горели бы они так расчудесно от одной длинной пулеметно-пушечной очереди.

Николай Синяков прилетел с разбитым передним бронестеклом. Его лицо было иссечено битой крошкой, кровоточили руки. Врач, оказывавший летчику помощь, не мог снять с летчика свитер. Взял ножницы, чтобы его разрезать. Синяков воспротивился:

— Что вы! Не дам такую вещь портить!

А командир звена Михаил Варфоломеев, полетевший на самолете Иванова, был сбит прямым попаданием из танка…

…Тихо было в этот вечер в столовой за ужином. Боевая готовность уже снята, все сидели за одним столом. Комэска священнодействовал, бережно разливая в выстроенные рядком граненые стаканы доппаек. Разливал, прищурив один глаз: всем должно быть поровну. И Варфоломееву налил, хоть его и нет за столом. Подняли стаканы, как по команде, потянулись с ними к середине стола, где стоит один лишний. Но не звякнуло стекло, коснулись лишь кистями рук.

И Иванов, сидевший у самого дальнего угла стола, тоже пил такую же долю, как и все, хоть и один вылет сделал, а не три и не четыре. Но к нему не потянулась ни одна рука, на него никто не смотрел, и он в этот день за столом был будто чужой.

А потом в столовой стало шумно. Летчиков облетела весть о полученной от генерал-лейтенанта Кравченко шифровке. Он требовал срочно представить списки на награждение. Наградные листы, между прочим, были составлены еще в Ганновке, но во время бомбежки штаба, они, оказывается, сгорели. Теперь Кравченко требовал не наградные, а просто списки. Радовались не только предстоящим наградам (для большинства они будут первыми в жизни), но и тому, что бывший командир дивизии помнит 4-й штурмовой. Значит, высоко оценил боевую деятельность этот прославленный ас. Эх, как недоставало за столом Григория Пантелеевича!

…На другой день с боевого задания не вернулся Иванов. Сел на вынужденную, отбившись от группы. Холобаев на самолете У-2 полетел на розыски. Пролетал около станции Желанной. Там горел элеватор, жители таскали мешки с зерном. Значит, противник где-то близко. На окраине населенного пункта, около кукурузного поля, стоял штурмовик. Холобаев приземлился — летчика нет. Стал звать. Наконец, из густой кукурузы вышел Иванов. Улыбается, а в каждой руке по две утки болтаются: держит их за шейки, головки им уже скрутил.

— Зачем ты это сделал?

— Лапшу варить.

— Почему здесь сел?

— Потерял ориентировку.

— А теперь восстановил?

— Восстановил.

— И голова не болит?

— Не болит…

— Так почему же теряешь время и не взлетаешь?

— Горючее пришлось танкистам отдать. А насчет самолета не волнуйтесь: я уже распорядился — минеры толовые шашки заложили.

— Не вздумай самолет взрывать! Я сейчас полуторку с горючим пришлю.

Когда на место вынужденной посадки приехала машина с бочками бензина, самолет оказался все же взорванным. Иванова не нашли. В полк он так и не вернулся. Вспоминали потом о нем летчики: "Наверное, фрицам четвертую главу "пересдает".