Над Ногайскими степями

Линия фронта по-прежнему проходила по Тереку. Мы надолго засели на "точке номер три".

В конце сентября в 50 километрах западнее Моздока фашистским войскам удалось захватить плацдарм у населенного пункта Майского. Но в тот район штурмовиков не посылали — значит, наше командование вклинению противника на западном обводе линии фронта значения не придавало.

Мы часто летали в район Моздока, где, несмотря на большие потери, фашисты продолжали с севера таранить нашу оборону основными силами 1-й танковой армии.

Тревожили сводки Совинформбюро, в которых сообщалось о тяжелых боях в районе Сталинграда. Мы еще тогда не знали, что вокзал тринадцать раз переходил из рук в руки, что враг атаковал рабочие поселки заводов "Красный Октябрь" и "Баррикады", что полыхал город, а по Волге текла горящая нефть.

Хотя между флангами нашего Закавказского и Сталинградского фронтов был разрыв более чем в 200 километров, сталинградцы считались нашими ближайшими соседями. Нужно было помогать им активными действиями здесь, чтобы противник не смог перебросить резервы с Кавказа к Сталинграду.

Наша воздушная разведка обнаружила такой же большой разрыв между сталинградской и кавказской группировками противника. Тогда командование решило ввести в эту брешь 4-й казачий кавалерийский корпус генерал-лейтенанта Н. Я. Кириченко для нанесения ударов по тылам 1-й танковой армии Клейста.

К северу от Грозного, за Тереком, где предстояло действовать нашим казакам, раскинулись обширные Ногайские степи с редкими поселениями. В свободные минуты мы занимались изучением этого трудного для ориентировки района: там придется летать.

Усаживались перед вывешенной "немой" картой без надписей. Кто-нибудь наставлял указку на темные точки, извилистые линии, а мы на память называли странные наименования поселений, соленых озер, еле приметных речушек. Все это надо запомнить хорошенько, чтобы в полете меньше пользоваться картой.

Пришел к летчикам заместитель начальника штаба по разведке капитан Иван Филимонович Радецкий. Развернул на столе свою карту, расправил ладонями, склонился.

— Даю обстановку в Ногайских степях, — и сделал паузу. Кто-то из летчиков тут же спросил:

— Начнем с линии фронта?

— Никакой линии фронта, товарищи, нет… — ответил он и, прикрыв рот ладонью, без нужды откашлялся.

— Какая же это война без линии фронта? — последовал вопрос Феди Артемова. Вопрос был шуточный, так как Федя прекрасно знал, что когда наши войска отходили от Дона к предгорьям Кавказа, то линии фронта на наших картах тоже не было, а война шла, да еще какая! Может быть, мой заместитель ожидал, что Иван Филимонович ответит тоже шуткой. Но Радецкий только откашлялся и продолжал информацию.

— Противник небольшими силами занимает следующие населенные пункты…

Летчики торопливо вынули из планшетов синие карандаши.

— Отметьте: Абдул-Газы, Ачикулак, Махмуд-Мактеб, хутор Березкин… Там у противника отмечены кавалерийские подразделения…

— Неужели у фрицев тоже есть кавалерия? — удивился кто-то.

— По данным всех видов разведки, — продолжал Радецкий, — в Ачикулаке до четырехсот кавалеристов, батальон пехоты и тридцать танков. В остальных пунктах — небольшие пехотные подразделения…

Радецкий ничего больше не сказал. Мы же не на шутку забеспокоились: как бы не спутать с кавалерией противника наших казаков. Вражеские тупорылые, с высокими бортами грузовики мы научились отличать от своих полуторок, а как отличишь лошадей? Вся надежда была на авиационного представителя, которого послали с радиостанцией в пески к казакам. Он-то может подсказать летчикам, где свои и где противник, если, конечно, будем действовать у него на виду.

В один из дней к нам на аэродром пригнали большую машину-фургон, а рядом подняли высокую антенну на растяжках. Вместе с этой машиной прибыл штурман дивизии Василий Кривошеин. Собрал летчиков, начал объяснять:

— Это приводная радиостанция. С ее помощью из любого района можно точно выйти на свой аэродром.

— А на цель она тоже может вывести?

— Нет, не может: цель нужно отыскивать самим. "И то хорошо, — подумали мы. — Ведь после штурмовки иногда так закрутишься, что сразу и не сообразишь, в какую сторону лететь".

Кривошеин продолжал:

— Перед вылетом вам настроят самолетный приемник на частоту приводной, при возвращении не забудьте его включить. Тогда и делать вам нечего: удерживай стрелочку посередине — вот и все. Понятно?

— Понятно, — ответили мы, но у кого-то нашелся вопрос:

— А у противника такие станции есть?

— Конечно, есть…

— А если они на ту же частоту настроят?

— Тогда можно прилететь в гости… — улыбнулся штурман. Летчики недовольно загудели:

— С этой приводной к черту в лапы попадешь!

— Напрасно шумите, товарищи, — успокаивал штурман. — У нас с противником частоты не совпадают, да к тому же свою станцию вы сможете отличить еще и по музыке.

— По какой такой музыке?

— Поставим какую-нибудь известную вам пластинку, она будет музыкальным паролем нашей станции.

После такого разъяснения вдруг спохватился Петро Руденко:

— Тоди будемо ставить "Рио-Риту"! — предложил он, и все грохнули.

…Второго октября кавалерийский корпус генерала Кириченко из района Гудермеса двинулся на северо-запад по безводным Ногайским степям. Для скрытности он совершал переходы лишь по ночам. В десятых числах октября казаки, пройдя 150 километров, стремительным ударом разгромили вражеские гарнизоны в Абдул-Газы и в хуторе Березкин. Напоив коней, двинулись на Ачикулак.

Противник, обнаружив передвижение, кавалерии, начал спешно перебрасывать резервы. Тогда наш полк получил задачу штурмовать немецкие войска в районе Ачикулака.

Проложили маршрут, подсчитали расстояние — почти 200 километров получилось. Истребители полка Романцова сопровождать нас до конца не смогут. И то хорошо, если "протолкнут" через истребительные заслоны противника в районе Ищерской; этого района стороной никак не обойти.

…Третья эскадрилья в воздухе. Четверка штурмовиков впереди, две другие по бокам — уступом назад. Позади и выше нас повисли две пары истребителей. Прикрытие от "мессеров".

Летим низко, курсом на северо-запад. Пронеслись над мутным Тереком. Под нами поплыли песчаные барханы — не за что зацепиться глазом… Снизили высоту до предела.

— Слева "мессы", идем на сближение… — Это голос ведущего истребителей Васи Федоренко. Такой спокойный голос, будто сейчас ничего особенного не произойдет. А ведь начнется свалка.

Взглянул налево — на фоне белого кучевого облака четыре темные точки.

— Понял, понял, — отвечаю Федоренко, а сам прикидываю: четыре наших и четыре вражеских — выходит, один на один. Если хоть пять минут продержатся они в "карусели", то мы успеем уйти километров на тридцать, и не так-то легко нас тогда догнать и обнаружить.

— Тр-р-ройка, пр-р-икр-рой, атакую, — снова слышен голос Федоренко, раскатисто выговаривающего букву "р". Значит, уже сцепились.

А навстречу пески, пески…

На двадцатой минуте полета я заметил в стороне, у пересохшей речушки Куры, до сотни спешившихся конников. Завидев нас, они начали бросать вверх кубанки. Как же далеко забрались они по этим пескам!

А вот, судя по времени, тот самый хутор Березкин, из которого недавно казаки вышибли немцев. Только теперь я успокоился: летим правильно, через десять минут должен быть Ачикулак.

Истекает расчетное время — перешли в набор высоты. Так издали можно увидеть цель, да и бомбы у нас снаряжены взрывателями мгновенного действия из-за ударной волны низко бросать нельзя. А может быть, авиационный представитель нас заметит и подскажет, где наша цель?

Впереди большой населенный пункт: одноэтажные домики, сады, посередине пруд, в нем мирно плавают белые утки. Во многих дворах стоят немецкие грузовики. Около наших самолетов уже появились редкие черные хлопья. "Что же мы будем штурмовать? Эти машины? Но не бить же по домам? Надо еще посмотреть…"

Пролетаем над Ачикулаком через редкие дымки. Как бы в этот момент хотелось услышать по радио подсказку авиационного представителя, но в наушниках только шорох. А что это там на окраине, у конюшен?.. Большой табун лошадей! Много оседланных… Стоят у длинных коновязей, и там уже забегали солдаты. Некоторые проворно вскакивают на коней и пускаются вскачь в разные стороны. Вот она и цель! Правильные разведывательные данные были у капитана Радецкого — до 400 кавалеристов.

— Атакуем!

Пикируем один за другим, внизу рвутся наши "сотки". Вывел самолет из пикирования, полез с креном в набор высоты и увидел, как от чьей-то бомбы рухнула крыша конюшни, повалил густой дым. Мечутся и падают кони, топчут кавалеристов. Наверное, там, внизу, сейчас дикое ржание, которого никто из нас из-за гула моторов не слышит. Бьют зенитки, но не такой уж сильный огонь, какой бывает у Моздока. А может быть, в пылу боя и не замечаем всех разрывов? Заходим для повторной атаки. Но что там теперь атаковать? У горящей конюшни лежат вперемежку лошади и солдаты. Эти уже никогда не пойдут в атаку ни в пешем, ни в конном строю. Но по полю скачут стайками уцелевшие… И штурмовики понеслись в разные стороны — догонять.

"Как же теперь собрать группу?" — забеспокоился я. Слишком увлеклись ребята погоней, а горючего — в обрез… Набрал высоту и начал делать большие круги в стороне от Ачикулака. "Сбор, сбор!" — повторял я команды, а сам вертел головой, отыскивая ведомых. Вдалеке заметил длинную полосу дорожной пыли: с запада к Ачикулаку двигалась вражеская колонна. Хорошая цель для группы, которая должна вылететь вслед за нами.

Ведомые, разгоряченные штурмовкой, подтянулись наконец ко мне, и я лег на обратный курс. Включил приемник — качнулась, как живая, стрелка радиополукомпаса и застыла в вертикальном положении. Я услышал бойкий фокстрот, вспомнилась наша танцевальная комната… Отличная слышимость, не верится, что мы так далеко от своего аэродрома.

Снова показалась речушка Кура, в стороне хутор Березкин, но наших казаков там уже не видно: ускакали куда-то дальше на запад. Зато я заметил пролетевших навстречу 12 штурмовиков. Обменялись радиосигналами. Это майор Галущенко повел свою эскадрилью на Ачикулак. Передал ему о колонне, замеченной при уходе от цели. "Понял, понял", — ответил мне ведущий.

Мои ребята летят в хорошем строю. Под нами проносятся подсвеченные солнцем песчаные барханы, на душе спокойно.

…Не раз пришлось нашему полку летать в Ногайские степи. Казаки Кириченко остались нами довольны. Доказательством тому — огромная бочка с кизлярским вином и такой на ней надписью: "Летчикам-гвардейцам от гвардейцев-казаков". Сам генерал Кириченко распорядился доставить ее на наш аэродром.

Мы сидели около КП, ожидая очередной команды на вылет. Стоял солнечный октябрьский день, и воздух был необычайно прозрачен. Вдалеке синели склоны гор, а над ними вздымались снежные вершины. Федя Артемов восхищался видами:

— Красотища какая! А я-то думал, что краше Жигулей ничего на свете нету! А воздушок как пахнет!

И до чего же восторженная натура этот Федя! Он вроде бы и не обескуражен своей сегодняшней неудачей в полете: не смог повести группу, сплоховал.

Вчера у нас с ним был такой разговор.

— Тебе давно пора быть ведущим, — сказал я ему. — Летаем с тобой все время вдвоем, а без смены ведь тяжело обоим. Давай чередоваться: раз я свожу эскадрилью, раз ты. Я устал, да и у тебя глаза ввалились, только нос торчит…

Летал Федя всегда слева от меня — это его любимое место в строю. Притрется, бывало, так близко, что приходится отгонять. А чем черт не шутит на войне: хрястнет рядом зенитный снаряд среднего калибра и завалит сразу обоих. Кто тогда будет водить? Я этого Феде, конечно, не сказал, а привел аргумент не менее убедительный:

— Ты же видишь, что в первой эскадрилье водят по очереди Галущенко и Руденко, а во второй даже трое: там, кроме комэски, Талыков и Смирнов.

Федя на это ответил откровенно:

— Ой, до чего же боюсь вести…

— Почему же?

— Я, пожалуй, после взлета группу не соберу, а хуже всего — не уверен, что выведу на цель.

— Так только кажется. Сделал ты полсотни вылетов, сумеешь. Давай завтра же попробуем: полетишь ведущим, а я пойду у тебя справа, буду подстраховывать. Если не выйдет, занимай свое любимое место, а я пойду впереди.

И вот сегодня у нас из этой пробы ничего не получилось. После взлета он слишком рано сделал первый разворот, круг над аэродромом получился маленький, последним самолетам пришлось группу догонять. Федя это заметил, резко сбавил скорость, задние самолеты начали наползать, получилась "гармошка". И все произошло так быстро, что мои подсказки по радио не помогли. Пришлось-таки Феде стать на свое излюбленное место.

— Дан мне разок слетать еще ведомым, а потом будем меняться, — сказал тогда Федя.

И вот мы сидим рядом около КП, любуемся чудесными видами. Солнце светит над Кавказским хребтом. И там, куда мы смотрели, чистое небо вдруг покрылось множеством темных клякс, послышались частые хлопки. Федя крикнул:

— Пикируют, пикируют!

Девять темных точек в журавлином строю стремительно неслись к земле со стороны гор. Одна из них засветилась и продолжала отвесно падать огненной каплей, оставляя за собой дымную черту. Затрепетала и угасла, словно ракета на излете.

— Сбит, сбит!

А с нашего аэродрома взлетали истребители, К хлопкам зениток прибавилась трескотня пулеметов. Юркие истребители, словно осы, увивались позади немецких бомбардировщиков, пикировали вслед за ними, будто связанные огненными нитями трасс.

Снова показался дымный след, тут же медузами повисли два белых купола.

— Еще один!

Совсем близко застучали зенитки, мы от неожиданности втянули головы в плечи. Через наш аэродром на бреющем неслись двухмоторные "юнкерсы", отчетливо видны кресты на фюзеляжах. Их не девять, а всего шесть. Никакого строя, удирают поодиночке в сторону Терского хребта. Заднего догоняет наш ЛАГГ, фриц отбивается, опустил нос. Очередь, еще одна — задымил левый мотор "юнкерса", бомбардировщик резко накренился, чиркнул крылом за землю, закувыркался… Конец ему!

А над Грозным клубился черный дым… Он затянул горы и солнце, ветром его относило в долину. Черная непроницаемая завеса вскоре навалилась на наш аэродром. Стало так темно, что мы не видели своих бараков.

Трое суток стояла эта кромешная тьма. Гигантский дымный след протянулся на 200 километров — до Махачкалы. Ни о каких полетах не могло быть и речи. Лишь автомашины осторожно двигались по дорогам с зажженными и плохо светившими фарами. На всем лежала липкая копоть, наши лица были черны. Мы сидели в бараках, где непрерывно горели коптилки.

"Значит, фрицы отказались от мысли захватить грозненскую нефть", — думали мы.