Глава 30. Маршрут «Шалаш в Разливе – Смольный»

Корнилов устраивался в могилёвской Ставке в кресле Главковерха, а Ленин перебрался с квартиры Аллилуевых в дом к рабочему Николаю Емельянову близ станции Разлив.

Николая Александровича Емельянова (1871–1958), кадрового рабочего Сестрорецкого оружейного завода, Ленин знал с осени 1905 года. Емельянов имел и боевой опыт, став организатором на заводе боевой дружины, и конспиративный, поскольку участвовал в транспортировке нелегальной литературы из Финляндии. В декабре 1905 года Емельянова сослали на 5 лет в Новгород, а после Февраля 1917-го он стал членом Петроградского совета, оставаясь на заводе. Человек это был во всех отношениях надёжный.

Готовил отъезд Сталин, и он же вместе с Аллилуевым провожал Ленина на Приморский вокзал, откуда тот уехал в Разлив.

У Емельянова Ильич устроился вначале на чердаке сарая – по летнему времени «отель» не такой уж и плохой! А что касается «звёздочек», то это место могло быть отнесено к категории даже не «пяти…», а «сто звёздочной», поскольку в прорехи крыши звёзды можно было видеть в избытке.

Напомню, что в начале Первой мировой войны Ленин составил план так и не написанной брошюры «Европейская война и европейский социализм», где в пункте 16-м было помечено: «Вандервельде… Что делать? Переходить не в министры, а в нелегальные пропагандисты!!»

Лидер II Интернационала, якобы «социалист» Вандервельде с началом войны стал социал-соглашателем и пошёл в буржуазные министры…

Приехавшего в Россию Ленина «временные» «вожди» «временной» России приняли бы в свои ряды – буде он выразил бы к тому желание, не просто охотно, а с восторгом, радостно брызгая слюной… Они предлагали это даже Плеханову, хотя Георгий Валентинович был уже политическим «товаром» второго, если не третьего сорта. А уж Ленину встречавший его Чхеидзе просто-таки раскрывал объятия, от которых Ленин уклонился…

Пример – и не одного лишь Вандервельде – стал заразительным и соблазнительным для многих как в Европе, так и в России. И что, если бы европейским образцам последовал также Ленин?

Ленин в кресле «временного» министра, поддерживающий «революционное оборончество», стал бы не просто политической сенсацией! Он стал бы весомой надеждой на то, что будущая постоянная Россия сохранит все основные политические и социальные черты России «временной», то есть, останется буржуазной. Ведь бульшая часть рабочих в России (не в столице) шла тогда за меньшевиками, а уж за, так сказать, меньшевизировавшимся Лениным пошла бы тем более!

Однако Ленин – в отличие от европейских «социалистических» вождей, «в министры» не пошёл. Он сразу же стал легально – коль уж появились к тому возможности – пропагандировать с трибуны Таврического дворца и с балкона особняка Кшесинской идею социалистической революции.

А когда реакция взяла верх – что ж делать? сбрил усы и бороду, надел парик, рабочую кепку, и…

И перешёл в нелегальные пропагандисты всё той же идеи социалистической революции.

Иной вариант был невозможен для него лично, но в историческом плане лишь избранный им вариант обеспечивал ему великое политическое будущее.

Представим на мгновение невозможное – Ленин пошёл «в министры», став ренегатом… В рамках буржуазного строя больные проблемы России уже не решались, и любой, кто связывал себя с помещичье-капиталистическим строем, так или иначе был бы сметён прежде всего крестьянской стихией. А пойдя «в нелегальные пропагандисты», Ленин обеспечивал себе в перспективе кресло премьер-министра новой России.

Конечно, в его верности давно сделанному социалистическому выбору не было меркантильного расчёта, но судьба, редко бывающая справедливой, в данном случае распорядилась великодушно – как Иванушка-дурачок из русской сказки, Ленин, оставшись бескорыстным, был вскоре вознаграждён за это сторицей.

Расположившись на чердаке емельяновского сарая, Ильич был уже полностью в боевой публицистической форме… Он много работает, пишет, и в его первых тогдашних статьях нередко возникает имя Алексинского, на котором пора остановиться и нам.

Читатель вряд ли забыл этого былого младшего товарища Ленина по партийной работе в 900-е годы, однако напомню, что, эмигрировав за границу после поражения революции 1905–1907 годов, экс-депутат Государственной думы Алексинский вскоре возомнил себя лидером и стал – вразрез Ленину – одним из организаторов группы «Вперёд». С началом войны – опять-таки, вразрез Ленину – он стал «оборонцем», блокируясь с Плехановым.

А в 1915 году Григорий Алексинский, имевший к тому времени за плечами и репутацию «пажа Плеханова», и сотрудничество с Троцким в рамках антиленинского Августовского блока, обвинил Троцкого в пособничестве Германии[771].

Политический облик Троцкого до 1917 года был настолько непрост (о времени после Октября 1917 года уж и не говорю!), что при желании его можно было обвинить в чём угодно – он ведь был перманентно «нефракционным». Однако не думаю, что Алексинский искренне верил в прогерманское двурушничество Троцкого – Троцкий если и был чьей-то креатурой, то «маммоно-масонства», то есть – комплота наднационального еврейства и элитарных англосаксов по обе стороны Атлантики. Так что в обвинениях в адрес Троцкого скорее проявились склочность Алексинского и его склонность к саморекламе.

В 1917 году Алексинский вошёл в группу Плеханова «Единство» и в редакцию органа этой группы – газеты «Единство», которую составили сплошь политические трупы: Г. В. Плеханов, Н. В. Васильев, Л. Г. Дейч, Н. И. Иорданский (позднее – комиссар Временного правительства на Юго-Западном фронте), Вера Засулич и Лидия Аксельрод (Ортодокс).

Но и в этом издании меньшевик Алексинский не задержался – предложив свои услуги Петросовету он получил отказ, и по этому поводу Исполком Петросовета (меньшевистский!) принял следующее постановление:

«Ввиду выяснившихся фактов о деятельности Г. А. Алексинского, Исполнительный комитет не находит возможным допустить его в свои учреждения. Если он пожелает реабилитировать себя, то Исполнительный комитет не уклоняется от участия в расследовании»[772].

Иными словами, амбициозный нарцисс Алексинский получил от былых коллег щелчок по носу, а ответить ему было нечем – рыло у него было в пуху.

Ленин же сразу по приезде в Россию был введён в состав Исполкома, что любви к нему Алексинскому не прибавило. И бывший ленинский соратник стал сотрудничать в ежедневной газете «Русская Воля», основанной в декабре 1916 года (то ещё было время!) царским министром внутренних дел Протопоповым на средства крупных банков. Одним из основателей «Русской Воли» был, к слову, и «многостаночный» литератор Александр Амфитеатров – фигура колоритная, но политически и духовно беспорядочная (родился в 1862 году в Калуге, умер в 1938 году в итальянском Леванто).

Любопытно и показательно, что Ленин, только-только вернувшись в Россию, уже в первых статьях пророчески объединял плехановскую и протопоповскую газеты. Так, 15(28) апреля 1917 года в статье в № 33 «Правды» он писал (см. ПСС. Т. 31, с. 229):

«Что делает „Русская Воля“ и идущие по её стопам газеты вроде „Речи“ (орган кадетов, – С.К.) и „Единства“? Они продолжают травлю, подстрекая тем тёмных людей к насилию над отдельными лицами… Такое поведение „Русской Воли“, „Речи“, „Единства“ есть пособничество тёмным силам, грозящим насилием, погромом, бомбой…»

Удивительным всё же политическим чутьём обладал Владимир Ильич! Он точно определил будущую роль одного из тогдашних сотрудников «Русской Воли» в травле его самого…

21 апреля (4 мая) 1917 года в короткой заметке в № 37 «Правды» (см. ПСС. Т. 31, с. 307, 308) Ленин назвал плехановскую газету «бранчливым изданием» и констатировал: «Было время, когда г. Плеханов был социалистом, теперь он опустился на уровень „Русской Воли“».

Алексинский тоже был когда-то социалистом, но не удержался даже на уровне «Русской Воли», а опустился ещё ниже – до окончательной «желтизны». И приказ об аресте Ленина был отдан в результате провокации Алексинского и эсера Панкратова, опубликовавших 5 июля в бульварной газете «Живое Слово» сообщение, начинавшееся так:

«Мы, нижеподписавшиеся, Григорий Алексеевич Алексинский, бывший член 2-й Государственной думы от рабочих Петрограда, и Василий Семёнович Панкратов, член партии эсеров, пробывший 14 лет в Шлиссельбургской каторжной тюрьме, считаем свои долгом опубликовать…», и т. д.[773]

Далее шли ссылки на «прапорщика Ермоленко», «разоблачавшего» Ленина как агента германского генштаба, упоминались Парвус (доктор Гельфанд), «непрерывный обмен телеграммами политического и денежного характера между германскими и большевистскими лидерами», якобы «установленными военной цензурой», и т. д.

В целом текст был более чем средненький и у непредвзятого человека сразу же рождал ряд вопросов, многие их которых оказывались риторическими, то есть – ответа не требующими…

Газета «Живое Слово», опубликовавшая заявление Алексинского-Панкратова была «жёлтым» листком, возникшим в 1916 году, но символично, что так же называлась легальная газета меньшевиков-ликвидаторов, издававшаяся в Петербурге в 1912 году. Теперь бывший автор меньшевистского «Живого Слова» освоил страницы уже бульварного «Живого Слова». Бывший большевик Алексинский, адресат ленинских писем осени 1907 года «Пётр», полностью, что называется, «сорвался с нарезки» и начал кампанию против Ленина в компании со «старым шлиссельбуржцем» Панкратовым.

Василий Панкратов (1864–1925) был личностью тоже с «загогулинами». «Народоволец» «второго призыва», в 1884 году он был осужден по «процессу 14-ти» к смертной казни, заменённой 20 годами каторги, до 1898 года сидел в Шлиссельбургской крепости, а затем его выслали на Дальний Восток. В 1903 году Панкратов вошёл в партию эсеров, был членом ЦК ПСР…

С сентября 1917 года по январь 1918 года он был комиссаром Временного правительства по тюремному содержанию царской семьи в Тобольске (из дневников Николая II виден портрет мелкого склочника). Панкратов был избран в Учредительное собрание, после его роспуска подвизался в эклектической, но антисоветской Уфимской Директории, поддержал Колчака, за что был исключён из ПСР. В отличие от ставшего белоэмигрантом Алексинского этот «обвинитель» Ленина через год после его смерти упокоился в Ленинграде, успев стать членом Общества старых политкаторжан и ссыльнопоселенцев.

Психологически тяжёлую атмосферу Шлиссельбурга хорошо описал «народоволец» «первого призыва» Николай Морозов, сидевший там в одно время с Панкратовым. Кое-кого Шлиссельбург ломал, кто-то становился провокатором. Скажем, в 1905 году «коллегу» Морозова – Н. П. Стародворского, приглашали в департамент полиции, спросив – не хочет ли он «послужить», и прибавив: «Мы теперь сами народники и ищем сотрудников». Стародворский тогда отказался, но позднее, выйдя на волю, вошёл в сношения с революционными кругами как полицейский агент[774].

Я это к тому, что с дореволюционной активностью Панкратова в партии эсеров тоже могло быть нечисто. Так или иначе, на резонный вопрос – что соединило меньшевика Алексинского и эсера Панкратова? ответ имеется однозначный: служба контрразведки Петроградского военного округа.

Причём это не очень-то скрывали даже в реальном масштабе времени! С санкции министра юстиции Павла Переверзева контрразведчики организовали прослушивание телефонов большевиков, а тем временем готовили провокацию. К началу июля положение «Временных», а значит – и возможной контрреволюции, стало таким шатким, что события надо было форсировать…

Вот их и форсировали.

Иван Сергеевич Тургенев, великий наш писатель, в Июльские дни 1848 года – когда восстали парижские пролетарии-«блузники», был в Париже и оставил нам о тех днях небольшой, но любопытный во всех отношениях очерк «Наши послали!»

В нём он, в частности, описывал, как, выйдя прогуляться в «утренней куртке», чуть не был арестован патрулём буржуазной национальной гвардии, и «национальный гвардеец из провинции» кричал ему, «как исступлённый»:

– Кто вас знает, вы, может быть, русский агент, и у вас в кармане золото, предназначенное к тому, чтобы давать пищу нашим междоусобицам!

«Русское золото, русские агенты, – заключал Тургенев, – всюду мерещились тогда вместе с многими другими небывальщинами и нелепостями, всем этим возбуждённым, сбитым с толку, потерянным головам… Страшное, томительное было время!»[775]

Как видим, технология провокаций у имущей сволочи по отношению к ошалевшему от перемен обывателю везде и во все времена была одной и той же: «русское золото», «германское золото»…

И всё это для того, чтобы защитить и сохранить своё золото!

Хорошо поработавший со старой русской прессой профессор из США Александр Рабинович цитирует в своей книге о 1917 годе и саморазоблачительное письмо министра Переверзева редактору «Биржевых Ведомостей» от 9 июля 1917 года, и много других любопытных публикаций июльских дней, из которых следует, что даже «министры-капиталисты» и «солидные» редакторы в «утку» контрразведки верили слабо или не верили вообще, и «сенсация» предназначалась, главным образом, для всё ещё доверчивой и колеблющейся солдатской массы столичных гвардейских полков – Преображенского и Семёновского.

Рабинович, к слову, называет «Живое Слово» бульварным изданием и полностью соглашается с его оценкой Лениным как «жёлтой, низкопробной, грязной газетёнки»![776]

Тогда как с цепи сорвались не столько имущие круги – они-то как раз оставались в тени, а точнее – за кулисами, своего добившись, а именно «социалисты»-либералы, оказавшиеся в движении масс на обочине, в том числе – Плеханов и знаменитый «разоблачитель провокаторов» Владимир Бурцев.

Но что характерно: на прямой вопрос – является ли Ленин «германским агентом»? Бурцев отвечал в «Петроградской газете» за 7 июля 1917 года так:

«О тех лидерах большевиков, по поводу которых нас спрашивают, не провокаторы ли они, мы можем ответить: они не провокаторы… Но благодаря именно им: Ленину, Зиновьеву, Троцкому и т. д. в те проклятые чёрные дни 3, 4 и 5 июля Вильгельм II достиг всего, о чём только мечтал… За эти дни Ленин с товарищами обошлись нам не меньше огромной чумы или холеры»[777].

На вопрос: «Чего конкретно достиг Вильгельм за эти три дня, и чем конкретно Ленин, 3-го июля ещё купавшийся в озере в Мустамяки, а 4 июля удержавший от вооружённого выступления матросов, за эти дни помог Вильгельму?» – не смог бы ответить ни Бурцев, ни сам Господь Бог…

Наоборот – за чёрные дни июля всего, о чём мечтали, достигли – во всяком случае им так казалось – «правые», начиная с того, что кадеты весомо и как хозяева вернулись в правительство, а Советы «легли» под них.

Очень продвинулось вперёд и дело готовящегося имущей элитой бонапартистского военного переворота…

Возвращаясь же в последний раз в этой книге к Алексинскому, приведу свидетельство профессора Рабиновича, ссылавшегося на кадетскую «Речь» от 9 июля 1917 года:

«Поскольку руководство контрразведки опасалось, что обвинительный материал против Ленина, исходящий непосредственно от правительственного ведомства, может вызвать подозрения, оно в спешном порядке завербовало двух „возмущённых граждан“ – бывшего представителя большевистской фракции в Думе Г. Алексинского и эсера В. Панкратова, поручив им подготовить для немедленной передачи в печать заявление по поводу предъявляемых обвинений»[778].

Уже в самой «подвёрстке» к меньшевику Алексинскому эсера Панкратова можно было – зная что к чему, усмотреть признак неумелой, некомпетентной провокации… Но чего иного можно было ожидать от армейских дуроломов из контрразведки, для которых понятие «партийная принадлежность» была за семью печатями? Это ведь были не жандармы, подкованные в партийных разногласиях получше многих революционеров и знавшие лучше многих партийцев историю РСДРП и ПСР.

Убедительнее было бы заявление одного лишь Алексинского – он удачно смотрелся как бывший соратник Ленина и был достаточно озлоблен (вскоре он поддержит корниловщину). Но – «жадность фраера сгубила», и, желая обеспечить более эффектный «букет», контрразведчики перестарались.

Впрочем, по тем простодушным временам для «публики» и этого хватило, хотя всё делалось по анекдоту о якобы укравшем сто миллионов долларов Иванове, когда в итоге выясняется, что украл-то не Иванов, а украли у него, и не сто миллионов, а просто сто, и не долларов, а рублей…

Именно по этой технологии каждый раз Ленина и обвиняли…

И обвиняют.

А вы говорите – Геббельс!

Как, надо полагать, переворачиваются в гробах от зависти адвокат Переверзев и ренегат Алексинский, когда мастером дезинформации выставляют колченогого немца, а не их, затерявшихся на свалке истории.

Ну и чёрт с ними!

Ленина искали везде, потому что вопрос о его явке в суд отпал окончательно – все партийные организации высказались против явки.

Были арестованы Каменев, кронштадтцы Ильин-Раскольников и Дыбенко, и ряд других лидеров большевиков. Но никто из них не приезжал в Россию в «пломбированном вагоне» – Каменев вообще в разгар февральских событий находился в Сибири, как и Сталин, так что с него были «взятки гладки».

На языке у всех были прежде всего Ленин и Зиновьев, но второй так – за компанию. Основную ненависть «общественного мнения» фокусировали на Ленине, что было и понятно – нервом ситуации всё более становился именно он, и это всё лучше сознавали как его сторонники, так и его враги.

Церетели, Чхеидзе и компания понимали, конечно, лживость инсинуаций Алексинского, но, как писал по другому поводу Ленин – труден только первый шаг, а меньшевики и эсеры прошагали по пути ренегатства уже немало. Американский профессор Александр Рабинович пишет:

«По иронии судьбы руководство Советов стало проявлять готовность к более тесному сотрудничеству с правительством в то время, когда оно зашаталось»[779].

Но ирония судьбы здесь была ни при чём – для «социалистических» оппонентов Ленина всё было логично – они предали и продали, и теперь им оставалось одно – обманывать народ до тех пор, пока не придёт русский то ли Кавеньяк, то ли – Бонапарт. Недаром же эсеры Савинков и Керенский ездили в Ставку.

И чем больше сегодня анализируешь июльские события, зная всё, что за ними последовало, тем увереннее приходишь к выводу, что Июль надо изучать и изучать, но общий вывод ясен заранее: Июль 1917 года (здесь уместна та же заглавная буква, что и для Февраля, и для Октября 1917 года) – это, в своей системной сути, первый широко спланированный заговор имущих верхов с целью полностью сорвать дальнейшее развитие революции в направлении широких реформ.

Конечно, как и в любом крупном историческом событии, тут действовал целый ряд факторов, но если выделить суть, то она однозначна: Июль 1917 года – это заговор российской имущей Элиты и её политических агентов, кадетов прежде всего, против Ленина и народа России.

Забегая вперёд, можно сказать, что вторым таким заговором стали действия Элиты осенью 1917 года, предшествовавшие Октябрю 1917 года, а третьим и последним – уже гражданская война.

Все три заговора Элиты против народа оказались в итоге неудачными, но именно они сорвали мирное развитие революции, именно они съели те летние резервы времени, когда ещё можно было предотвратить ту тотальную катастрофу общества и экономики, всю тяжесть которой пришлось взять на свои плечи Ленину и РКП(б).

Соответственно, не Ленин, конечно, а Элита была тогда подлинным врагом русского народа… Элита, фактически, вела к геноциду народов России.

Но об этом я ещё скажу.

Сейчас же присмотримся – хотя бы мимолётно – к первому заговору, к его схеме и к его развитию…

Напомню, что 2(15) июля 1917 года из Временного правительства вышли три кадетских министра: Шингарев, Мануилов и Шаховской. На фронте в это время наступление срывали не большевики, которые могли агитировать против него до его начала, а сами «правые». Имущие в России уже поняли, что теперь не до черноморских проливов, надо поскорее задавить свою зарвавшуюся и возмечтавшую чернь внутри страны… Поэтому: начнём наступление для отвода глаз союзников, сорвём его, спровоцируем восстание черни, а потом «под шумок» доведём дело до военной диктатуры, и уж тут: «Патронов не жалеть!»

Войска при этом охотно отзывались на действия по срыву наступления, ибо гибнуть «зазря» уже никто не хотел. Но всё равно во имя циничных «игр» Элиты по отстаиванию своих привилегий погибли новые десятки тысяч русских людей.

До столицы доходят раздутые прессой известия о якобы провале наступления, хотя к тому времени провал ещё не столько стал фактом, сколько наметился. И в тот же день начинается горячая агитация за восстание в 1-м пулемётном полку, а затем и во всём Петрограде.

Керенского – ещё только военного министра, в тот момент в столице нет, он вернулся вечером 6 июля – когда «восстание» (все газеты стали писать именно о «восстании») было «подавлено» без особой крови лишь потому, что Ленин призвал народ к выдержке и бдительности. И вместо того, чтобы залить в июле 1917 года улицы Питера кровью тысяч жертв – как это было в июне 1848 года в Париже, всё ограничилось относительно небольшим числом погибших.

При этом тех, кого массово расстреливали из пулемётов – как на углу Садовой и Невского, как бы и не заметили. Зато похороны в субботу 15 июля в Петрограде семерых погибших при подавлении демонстрации казаков были обставлены властями с отвратительной помпой. Очень, к слову, напоминающей ту, с которой хоронили три «жертвы тоталитаризма» в Москве в августе 1991 года после успешного заговора против народа уже советской Элиты…

Первая полумиллионная демонстрация в июне 1917 года Элиту напугала. А при этом массовая демонстрация заставила кое-кого и в ЦИКе Советов призадуматься – соглашатели могли быстро утратить влияние в массах. И министры-«социалисты» выдвинули основы коалиционной платформы – достаточно «левые». В том числе предлагалось произвести официальный роспуск царской Государственной думы и царского Государственного Совета и немедленно провозгласить республику – на чём настаивал Ленин.

Князь Львов всего этого принять «не может», а 7 июля демонстративно подаёт в отставку с поста министра-председателя, уступая место Керенскому, которого пресса «пиарит» как «спасителя революции».

Керенскому надо «держать марку», подтверждая этот имидж, и 8 июля кабинет министров передаёт в печать отвергнутую Львовым Декларацию принципов Временного правительства с программой его деятельности.

В ней было обещано (sic!!!):

– добиться в течение августа созыва союзнической конференции с целью выработки подробных предложений о заключении мира (!!) на основе компромисса;

– провести выборы в Учредительное собрание не позднее 17(30) сентября 1917 года;

– обеспечить скорейшее введение городского и земского самоуправления;

– уничтожить сословия и упразднить гражданские чины и ордена;

– выработать план (!!) общей организации народного хозяйства и борьбы с хозяйственной разрухой;

– немедленно принять трудовое законодательство, включающее законы о 8-часовом рабочем дне, охране труда и социальном страховании;

– подготовить для Учредительного собрания проект земельной реформы по передаче всей земли (!!) в руки крестьянства…[780]

Несмотря на отсутствие пунктов о Думе, Госсовете и провозглашении республики, программа была впечатляющей – в случае её не только декларирования, но и выполнения.

Однако надо ли много говорить, что ничего из этой Декларации выполнено «Временными» не было. Во второе коалиционное правительство пришли кадеты, и все проекты были похерены.

Так что Ленин 1 марта 1920 года, выступая на I Всероссийском съезде трудовых казаков, имел все основания сказать:

– Эсеры и меньшевики проделали опыт, нельзя ли обойтись с капиталистами по мирному и перейти к социальной реформе… Они забыли, что господа капиталисты есть капиталисты и что их можно только победить. Они говорят, что большевики залили страну кровью в гражданской войне. Но разве вы, господа эсеры и меньшевики, не имели 8 месяцев для вашего опыта?..

Эти слова Ленина были не убиенным оппонентами и убийственным для его оппонентов доводом, и он продолжал:

– Разве с февраля до октября 1917 года вы не были у власти вместе с Керенским, когда вам помогали все кадеты, вся Антанта, все самые богатые страны мира? Тогда вашей программой было социальное преобразование без гражданской войны. Нашёлся ли бы на свете хоть один дурак, который пошёл бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу? Почему вы этого не сделали? Потому что ваша программа была пустой программой, была вздорным мечтанием. Потому что нельзя сговориться с капиталистами и мирно их себе подчинить, особенно после четырёхлетней империалистической войны…[781]

Ленин говорил это после краха третьего заговора Элиты, но уже первый заговор Элиты в июле 1917 года мог быть сорван, если бы эсеро-меньшевистский ЦИК Съезда Советов и эсеро-меньшевистский Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов не занял бы позицию соглашательства с Элитой, а хотя бы в июне 1917 года принял бы и программу Ленина и руководство Ленина!

Да ладно – руководство Ленина! Это был бы оптимальный вариант, но для недопущения прогрессирующей разрухи и гражданской войны было бы достаточно реализовать «керенскую» Декларацию 8 июля и к началу осени 1917 года дать конституционную Российскую республику на базе принципов этой же «керенской» Декларации 8 июля.

И не было бы необходимости в акции типа Октябрьской революции, не было бы гражданской войны…

А что было бы?

Была бы выбирающаяся из кризиса Республика, с трибуны парламента которой Ленин – легальный руководитель крупной фракции большевиков, боролся бы за усиление и расширение социальных реформ и за победу своей партии на очередных выборах…

Ничего этого имущей Элите нужно не было, а слепота народа и предательство «вождей» способствовали сползанию России в чисто технологическую, инфраструктурную катастрофу, которая не могла не потянуть за собой и социальную катастрофу.

В результате стали возможны второй заговор Элиты, третий заговор, и именно это залило Россию кровью – классовая слепота миллионов, классовое ренегатство эсеров и меньшевиков, и классовая жадность Элиты.

Ещё накануне Июля 1917 года Ленин статью «Куда привели революцию эсеры и меньшевики?» (ПСС, т. 32, с. 370–372) начал с ответа на вопрос, выставленный в заголовке: «Они привели её к подчинению империалистам».

Собственно, то, чем был Июль 1917 года для Элиты, не очень-то ей скрывалось в реальном масштабе времени! Так, князь Львов в прощальной беседе с журналистами, аккредитованными при Временном правительстве, бухнул прямо: «Особенно укрепляют мой оптимизм события последних дней внутри страны. Наш „глубокий прорыв“ на фронте Ленина имеет, по моему убеждению, несравненно большее значение для России, чем прорыв немцев на нашем Юго-Западном фронте».

Вообще-то этими словами князь убедительно доказал, что он не политик, а дурак – умные люди всё такое держат себе на уме. Но если это было не признание заговора Элиты, то что надо считать заговором?

Ленин в статье с насмешливым названием «Благодарность князю Г. Е. Львову», опубликованной 19 июля (1 августа) 1917 года в газете кронштадтских большевиков «Пролетарское Дело», привёл слова Львова и расставил все точки над «i»:

«Как же не быть благодарным князю за эту трезвость в оценке классовой борьбы?

…Два врага, два неприятельских стана, один прорвал фронт другого – такова правильная философия истории князя Львова. Он прав, что снизывает со счетов третий стан, мелкую буржуазию, эсеров и меньшевиков. Этот третий стан кажется большим, на деле он – ничего самостоятельно решать не может…

Внутренняя классовая борьба даже во время войны гораздо важнее, чем борьба с внешним врагом – какой только дикой брани ни изрыгали на большевиков представители крупной и мелкой буржуазии за признание этой истины! Как только ни зарекались от неё бесчисленные любители широковещательных фраз о единстве, революционной демократии и пр. и т. п.!

А когда дошло до серьёзного, решающего момента, князь Львов сразу и целиком признал эту истину, провозгласив открыто, что „победа“ над классовым врагом внутри страны важнее, чем положение на фронте борьбы с внешним врагом. Бесспорная истина. Полезная истина. Рабочие будут очень благодарны князю Львову за её признание, за её напоминание, за её распространение»[782].

Дурацкие откровения Львова в видах уже ближайшего будущего действительно были очень полезны для прочистки рабочих мозгов.

В том же, что и Львов, направлении и так же, как и Львов, сами того не желая, ориентировали рабочую массу «деятели» соглашательского ЦИКа. Они сами толкали народ к Ленину, но уже не столько словами, сколько делами, а точнее – их отсутствием.

В начале июля 1917 года Ленин написал для «Правды» статью «Вся власть Советам!» Теперь лозунг «Вся власть Советам!» приходилось временно снять, поскольку Советам, которыми руководили меньшевики и эсеры власть была не нужна. Они её боялись, как чёрт ладана!

И всё ещё в русской революции оказывалось впереди…

Ленин же с 10(23) июля по 8(21) августа Ленин жил на чердаке сарая Н. А. Емельянова в рабочем посёлке и писал свои первые послеиюльские статьи.

Редакция «Правды» была разгромлена, однако выход нашёлся. С апреля 1917 года группа меньшевиков-интернационалистов и литераторов, включая Горького, начала издавать в Питере ежедневную газету «Новая жизнь» (она просуществовала до июля 1918 года). Собственно, если иметь в виду название, то можно было бы говорить о возобновлении издания «Новой Жизни» 1905–1906 годов, но… Но тогда это была боевая ленинская газета, теперь же…

Теперь же газета была не боевой, однако за неимением гербовой пишут и на простой… И, хотя Ленин к чисто интеллигентской ипостаси безнадёжно отстающей от жизни горьковской «Новой Жизни» относился скептически-насмешливо, называя новожизненцев «якобы-интернационалистами» и «тоже-марксистами», 11(24) июля 1917 года ему пришлось «обратиться к гостеприимству» новожизненцев, дабы опубликовать там письмо, в котором, в частности, говорилось:

«Газеты известного рода повели бешеную травлю против нас, обвиняя в шпионстве или в сношениях с вражеским правительством.

С каким неслыханным легкомыслием… ведётся эта травля, показывают следующие простые факты.

„Живое слово“ сначала напечатало, что Ленин – шпион, а потом, под видом не меняющей дело „поправки“ заявило, что в шпионстве он не обвиняется! Сначала выдвигают показания Ермоленки (прапорщик-провокатор. – С.К.), потом вынуждены признать, что прямо неловко и стыдно в подобных показаниях подобного человека видеть довод…»[783]

Ленин приводил ещё ряд доводов и замечал: «И всё это – при участии или даже по инициативе Алексинского, не допущенного в Совет, признанного, иначе говоря, заведомым клеветником!! Неужели можно не понять, что такой путь против нас есть юридическое убийство из-за угла?..»

Потом статьи «с чердака» пошли одна за другой, из которых особый интерес представляет статья «Начало бонапартизма», опубликованная 29 июля 1917 года в газете «Рабочий и Солдат».

«Самая большая, самая роковая ошибка, – писал Ленин, – которую могли бы теперь, после образования министерства Керенского, Некрасова, Авксентьева и К⁰, сделать марксисты, состояла бы в принятии слова за дело, обманчивой внешности за сущность…

Предоставим это занятие меньшевикам и эсерам, которые играют уже прямо-таки роль шутов гороховых около бонапартиста Керенского. В самом деле, разве это не шутовство, когда Керенский, явно под диктовку кадетов, составляет нечто вроде негласной директории из себя, Некрасова, Терещенко и Савинкова, умалчивает и об Учредительном собрании и вообще о Декларации 8 июля, провозглашает в обращении к населению священное единение между классами, заключает на никому не известных условиях соглашение с поставившим наглейший ультиматум Корниловым, продолжает политику скандально-возмутительных арестов, а Черновы, Авксентьевы (министр внутренних дел, эсер. – С.К.) и Церетели занимаются фразёрством и позёрством…, Церетели и Дан проводят в Центральном Исполнительном Комитете Советов пустейшие, начинённые бессодержательнейшими фразами резолюции, напоминающие худшие времена бессилия кадетской первой Думы перед лицом царизма»[784].

Это была не только точная оценка российской ситуации в тогдашнем реальном масштабе времени. Эти слова, как и те, что будут приведены ниже, сказаны – весьма вероятно – и о нашем будущем, поскольку в ельциноидной буржуазной «Россиянии» нет и не может быть подлинной стабилизации. Ведь замени в ниже приводимой оценке Керенского на Путина, и получишь вполне возможную в РФ через пару лет ситуацию:

«Министерство Керенского, – несомненно есть министерство первых шагов бонапартизма.

Перед нами налицо основной исторический признак бонапартизма: лавирование опирающейся на военщину (на худшие элементы войска) государственной власти между двумя враждебными классами и силами, более или менее уравновешивающими друг друга…»[785]

Пока что враждебность, не сочетаемость интересов основной массы населения Российской Федерации и интересов чиновно-собственнической «Элиты» не осознаёт в РФ на массовом уровне почти никто. Но это не означает, что антагонизма интересов нет, он есть. А, значит, есть и угроза ельциноидного бонапартизма.

Вернёмся, впрочем, к ленинскому тексту:

«…Однако признать неизбежность бонапартизма вовсе не значит забыть неизбежность его краха.

Если мы скажем только то, что в России наблюдается временное торжество контрреволюции, это будет отпиской…

Россия с замечательной быстротой пережила целую эпоху, когда большинство народа доверилось мелкобуржуазным партиям эсеров и меньшевиков. И теперь уже начинается жестокая расплата большинства трудящихся масс за эту доверчивость.

Все признаки указывают на то, что ход событий продолжает идти самым ускоренным темпом, и страна приближается к следующей эпохе, когда большинство трудящихся вынуждено будет доверить свою судьбу революционному пролетариату…»[786]

В столице вовсю распинались о «победах революции и дела свободы», а Ленин предупреждал, что «дело свободы» скоро могут предать в руки новых военно-полевых судов.

В особняках промышленников обсуждались планы подавления революции, а Ленин предвещал скорую власть революционного пролетариата.

Мелкая политическая дрянь – Фёдор Дан, красовался на трибуне ЦИКа в Таврическом дворце – бывшей резиденции Государственной думы. Политический же гений Ленин считал звёзды на чердаке сарая в рабочем посёлке. Но, оказывается, с чердака, порой, виднее, чем с трибуны Таврического дворца…

Правда, лишь в том случае, если с чердака смотрит Ленин.

И, всё же, «командный пункт» это был не очень удобный – надо было вести переписку, налаживать курьерскую связь, и регулярное появление новых людей в небольшом посёлке было не очень надёжным, вызывало подозрения… Начались досужие расспросы – кто, да зачем, да почему?

Приходилось перебираться от населённых мест подальше – в шалаш за озером Разлив. В этих местах у Емельянова был покос, и Ленин устроился там под видом косца, живя в шалаше одно время с Зиновьевым.

С перемещением в шалаш «звёздный» уровень жилища Ленина ещё более повысился – если чердак сарая Емельянова можно было назвать отелем «сотни звёзд», то теперь он проживал в своего рода «отеле» «трёх тысяч звёзд», поскольку именно столько их можно насчитать на небе в безоблачную августовскую ночь…

Он по-прежнему много писал, но кроме отвлечения на текущие статьи и письма работал в Разливе над своим новым крупным трудом – книгой «Государство и революция»… Крупным не по объёму – объём как раз оказался невелик, а по социальному потенциалу.

Как читатель, очевидно, помнит, накануне ухода в подполье Ленин писал Каменеву: «Если меня укокошат, прошу издать мою тетрадку: „Марксизм о государстве“ (застряла в Стокгольме). Синяя обложка, переплетённая…» Теперь он попросил доставить ему в Разлив эту, убористо исписанную, тетрадь в 48 страниц, где были выписаны цитаты из Маркса, Энгельса, Каутского, Паннекука, Бернштейна, с собственными замечаниями, обобщениями и выводами, и продолжил работу, начатую ещё зимой 1916–1917 года в Швейцарии.

Изучение ленинского труда «Государство и революция» входило в обязательный курс общественных наук во всех советских вузах… И в брежневские времена этот труд казался большинству весьма скучным: что там – делб давно минувших дней! Сегодня же знакомство со многими местами ленинской книги возможно стало бы для многих думающих или, хотя бы, пытающихся думать, молодых людей откровением…

В чём же отыскивается причина былого безразличия и нынешнего потенциального интереса к одним и тем же идеям?

Причина безразличия крылась в том, что развитая брежневщина усилиями агентов влияния Запада оказалась периодом роста массового материального благосостояния, но, в то же время, периодом исторического безвременья.

А сегодня то, о чём когда-то писал Ленин, вновь стало исторически и социально актуальным, то есть, обращённым во вполне возможное наше будущее…

Например, говоря о государственном управлении, Ленин в 1917 году заявлял, что при современном развитии общества и на базе современной техники коммуникаций у функций государственного управления «можно (и дулжно) отнять всякую тень чего-либо привилегированного, „начальственного“…»

Ленин писал:

«Полная выборность, сменяемость в любое время всех без изъятия должностных лиц, сведение их жалованья к обычной „заработной плате рабочего“, … служат мостиком, ведущим от капитализма к социализму»[787].

Введение этого принципа в жизнь даже капиталистической РФ могло бы и сегодня стать мостиком к новому социализму. Причём надо подчеркнуть, что Ленин имел в виду уравнивание с рабочей зарплатой жалования должностных лиц, то есть – государственных чиновников, а не специалистов (учёных, инженеров, экспертов и т. д.)!

А как верно Ленин определил ситуацию с парламентами:

«Выход из парламентаризма, конечно, не в уничтожении представительных учреждений и выборности, а в превращении представительных учреждений из говорилен в „работающие“ учреждения…

Посмотрите на любую парламентскую страну, от Америки до Швейцарии: настоящую „государственную“ работу делают за кулисами и выполняют департаменты, канцелярии, штабы. В парламентах только болтают со специальной целью надувать „простонародье“…»[788]

И здесь есть над чем подумать…

А вот как Ленин, которого обвиняют в «проповеди уравниловки», смотрел на этот вопрос в действительности. Цитируя Маркса, а затем поясняя и развивая его мысли, Ленин заявлял:

«…отдельные люди не равны: один сильнее, другой слабее; один женат, другой нет; у одного больше детей, у другого меньше, и т. д.

…Справедливости и равенства, следовательно, первая фаза коммунизма (социализм. – С.К.) дать ещё не может: различия в богатстве останутся и различия несправедливые, но невозможна будет эксплуатация человека человеком, ибо нельзя захватить средства производства, фабрики, машины, землю и прочее в частную собственность…

Вульгарные экономисты, в том числе буржуазные профессора, постоянно упрекают социалистов, будто они забывают о неравенстве людей и „мечтают“ уничтожить это неравенство. Такой упрёк, как видим, доказывает только крайнее невежество гг. буржуазных идеологов»[789]

Со времени, когда это было написано, прошло почти сто лет, семьдесят четыре из которых пришлось в России на советский период. И нынешние гг. буржуазные идеологи из столичной Высшей школы экономики, из буржуазных российских экономических институтов и т. д. все – все без исключения, будучи во время уно студентами советских вузов, изучали работы Ленина. Так что сегодня надо говорить уже не о крайнем их невежестве, а о крайне подлом замалчивании ими идей Ленина и о подлой клевете на него.

Важно для нашего будущего освоение и ещё одной идеи Ленина. Он предупреждал, что любое государство – это аппарат принуждения и подавления. Вопрос лишь в том, кто и к чему принуждает! В буржуазном государстве элитное меньшинство принуждает трудящееся большинство к принятию привилегий Элиты, а в социалистическом государстве вначале подавляется сопротивление имущей Элиты, а затем трудящееся большинство принуждает тех, кто не желает жить интересами общества, к подчинению интересам большинства.

Ленин проводил раз за раз и мысль о том (не забудем, что это было лето 1917 года), что переход к социализму возможен лишь при поголовном вооружении народа, взявшего дело учёта и контроля над общественным производством в свои руки.

Ленин напоминал, что Энгельс издевался над нелепостью соединения слов «свобода» и государство, и резюмировал (ПСС, т. 33, с. 95): «Пока есть государство, нет свободы. Когда будет свобода, не будет государства».

А что будет?

А будет доброе согласие – как в хорошей большой семье, когда все проблемы решаются с честным учётом интересов всех членов семьи. Добиться этого непросто даже в семье, а тем более – в обществе. Но это возможно, утверждал Ленин, если люди, во-первых, захотят жить без господ, а, во-вторых, захотят быть развитыми, образованными и научатся быть людьми, то есть – научатся управлять сами собой и, в итоге, обществом:

«Чем полнее демократия, – писал он, – тем ближе момент, когда она окажется ненужной. Ибо когда все научатся управлять и будут на самом деле управлять самостоятельно общественным производством, самостоятельно осуществлять учёт и контроль тунеядцев, баричей, мошенников и тому подобных „хранителей традиций капитализма“, – тогда уклонение от этого всенародного учёта и контроля неизбежно сделается таким неимоверно трудным, будет сопровождаться, вероятно, таким быстрым и серьёзным наказанием (ибо вооружённые рабочие – люди практической жизни, а не сентиментальные интеллигентики и шутить они с собой едва ли позволят), что необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития очень скоро станет привычкой»[790].

Когда это писалось, общественным производством в России и во всём мире управляли – когда сами, когда через своих доверенных лиц, менеджеров, – владельцы частной собственности в виде «заводов, шахт, пароходов»…

Когда это писалось, несложные, казалось бы, основные правила всякого человеческого общежития ещё настолько не были для очень многих в России привычкой, что развал государства, ставший фактом до Октября 1917 года – я ещё об этом скажу, привёл, например, к огромному росту бандитизма даже в Европейской России, и уж тем более там, где сдерживающие факторы были особенно слабыми. А символом этого разнузданного пренебрежения основными правилами человеческого общежития стала «махновщина» – «родимое пятно» царизма.

Но через полвека после того, как это было написано, Россия, говоря словами Ленина, стала, в некотором смысле «одной конторой и одной фабрикой с равенством труда». Стала огромной экономикой – второй в мире! И научились управлять ей без «королей индустрии» и без банкиров сами люди!

И научились они этому неплохо, если год от года материальное благополучие у всех, честно работающих и умно живущих, в СССР возрастало, а советское общество обеспечивало развитие науки, культуры, образования, отдыха, социального обеспечения… И было при этом стабильным, свободным – без решёток на окнах домов, без страха терроризма, зато – с уверенностью и в завтрашнем, и в послезавтрашнем, и в после-послезавтрашнем дне, как в собственном дне, так и общественном…

Это ведь всё было!

И это было в России, задуманной Владимиром Лениным и вызванной им к жизни!

Далеко и высоко видел Ленин, размышляя над будущим России под тысячезвёздным русским августовским небом… Одного не предвидел он – хотя и сознавал опасность этого – изуверской способности жадной Элиты тотально предавать прошлое, настоящее и будущее своего же народа.

Тем не менее, системную и моральную базу Ленин и его сподвижник Сталин заложили в советском обществе настолько прочную, что даже развал Советского государства не стал временем разгула анархии.

Не стал потому, что за десятилетия жизни в задуманном Лениным обществе, постоянно напоминаемая ленинским государством необходимость соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития стала-таки привычкой!

А вот если продолжающаяся внешняя подрывная работа вкупе со слепотой народа, предательством «вождей» и подлостью кремлёвских пигмеев приведут к развалу и Российской Федерации, то одной из важнейших системных черт ситуации станет новый массовый бандитизм – неомахновщина! Потому что ельциноидное государство уже почти четверть века отучает общество от укоренившейся советской привычки соблюдать несложные, основные правила всякого человеческого общежития.

Книга «Государство и революция» оказалась неоконченной, а о причине сказал сам Ленин в послесловии к первому изданию:

«Настоящая брошюра написана в августе и сентябре 1917 года. Мною был уже составлен план следующей, седьмой главы: „Опыты русских революций 1905 и 1917 годов“. Но кроме заглавия я не успел написать из этой главы ни строчки: „помешал“ политический кризис, канун октябрьской революции 1917 года. Такой „помехе“ можно только радоваться. Но второй выпуск брошюры (посвящённый „Опыту русских революций 1905 и 1917 годов“), пожалуй, придётся отложить надолго; приятнее и полезнее „опыт революции“ проделывать, чем о нём писать.

Автор

Петроград, 30 ноября 1917 года»[791]

Да, до того времени, как он – пока что скрывающийся, живущий почти под открытым небом – встанет во главе новой России, оставалось всего три месяца: август, сентябрь и октябрь.

Ситуация тогда складывалась, надо сказать, «кучерявая»… И если бы она не формировала трагедию, то её можно было бы определить как комическую, фарсовую…

Керенский и К⁰ (как кадеты «справа», так и эсеро-меньшевики «слева»), возомнившие себя государственными деятелями, продолжали играться в «государственное строительство».

Генералы, возомнившие себя политиками, готовились к роли Кавеньяка или Наполеона.

Те, кто считал себя «солью земли», то есть – крупные промышленники, поощряли и готовились финансировать кавеньяков, а пока потихоньку сворачивали производство, давя где только можно рабочих локаутами. Эти не играли «по маленькой» – они ставили на «крупную», как они считали, «карту» военного переворота…

И на промышленниках нам надо, пожалуй, остановиться чуть подробнее…

Ещё в 1905 году, сразу после выпуска царского манифеста 17 октября, была создана отдельная партия крупных капиталистов – Торгово-промышленная партия во главе с Г. А. Крестовниковым и П. П. Рябушинским.

Джек Лондон ввёл в одноимённом романе понятие «Железной Пяты» капитала, вооружённой силой попирающий права трудящихся. Партию Рябушинского можно было назвать партией «Золотой Пяты», но вскоре её лидеры поняли, что нельзя же настолько откровенно проявлять себя держимордами… И ТПП «растворилась» в «Союзе 17 октября» – партии «октябристов».

После Февраля 1917 года возникло новое «издание» ТПП – Торгово-промышленный комитет (Торгпром) Рябушинского, Гукасова, Лианозова, Денисова и К⁰. Этот аспект политической жизни после-февральской России освещён по сей день плохо – крупный капитал яркого света не любит. Однако она имела место – политическая жизнь крупнейшего российского капитала!

Тем более, что этот капитал был не очень-то и российским. Так, 4 ноября 1916 года состоялось учредительное собрание Нефтяной секции Совета съездов представителей промышленности и торговли. В бюро секции вошли виднейшие представители якобы российских нефтяных монополий – якобы «русаки» А.О и П. О. Гукасовы, С. Г. Лианозов, М. Г. Полак… Но председателем секции был избран вовсе уж не русак – Э. Л. Нобель[792].

И все эти опытные в делах люди не сидели ведь летом 1917 года сложа руки. Они тоже готовились…

Торгпром, к слову, действовал и в советское время – в эмиграции, организуя саботаж и готовя интервенцию в СССР.

Деревня в 1917 году была в разброде – землёй поманили, да не дали… Миллионы мужиков гнили, кто – уже в земле, кто – ещё в окопах…

Это ситуацию тоже не оздоровляло, как и положение в армии. Но село и армия по отношению к большевикам были настроены сложно – сказывались и привычка крестьян к эсерам, и антиленинская после-июльская пропаганда среди солдат.

Рабочие же…

Что ж, в статье «Начало бонапартизма» Ленин написал: «Передовые отряды пролетариата России сумели (не в последнюю очередь, заметим, благодаря выдержке Ленина. – С.К.) выйти из наших июньских и июльских событий без массового обескровления».

И в этом было сейчас главное – определиться с силами, восстановить не так уж и порушенную организацию и проявлять по-прежнему выдержку, потому что время работало на Ленина.

Обидно было, конечно, что Россия при этом катилась к катастрофе, но что уж тут сделаешь – России была предложена программа Ленина, но она пока что ей не верила, а через народ не перепрыгнешь…

Положение самих большевиков было после Июля 1917 года тоже своеобразным. Его нельзя было назвать легальным, но нельзя было назвать и нелегальным.

Скажем, член ЦК Каменев «сдался» и был арестован, но уже 6(19) августа выступал в ЦИК. Правда, выступал так, что Ленин из своего шалаша направил в «Пролетарий» заметку (ПСС, т. 34, с. 70), начинавшуюся словами: «Речь тов. Каменева по поводу Стокгольмской конференции не может не вызвать отпора со стороны верных своей партии и своим принципам большевиков».

Здесь имеется в виду та «мирная» конференция «социалистов», с идеей которой в апреле 1917 года приезжал в Питер датский агент немцев Боргбьёрг, и против которой резко выступил Ленин. Теперь Каменев эту идею поддержал, и Ленин зло его одёрнул, а в Заграничное бюро ЦК в Стокгольме написал: «Выступление Каменева я считаю верхом глупости, если не подлости, и написал уже об этом в ЦК и для печати»[793].

Член ЦК и член ЦИК Сталин действовал тоже не скрываясь, редактировал центральный орган, писал статьи не на пне у шалаша, а за нормальным письменным столом.

«Правду» периодически закрывали, однако она, в очередной раз сменив название, выходила – относительно легально.

Лидер же партии скрывался и был лишён возможности нормальной политической деятельности. При этом в партийном порядке было признано, что являться к властям он не должен. В той ситуации это было единственно верное решение, и все здоровые силы партии окончательно поняли, что Ленина не посадят – как Троцкого, например, в Петропавловскую крепость. Ленина просто расстреляют – «при попытке к бегству». А второго Ленина ни у партии, ни у России, ни у истории не было.

Керенский, а уж тем более «правые», и хотели бы полулегальное, полуподпольное положение большевиков прекратить, но это можно было сделать только штыком и пулей, а этого-то как раз «Временные» сделать и не могли… Мешали не разоружённые рабочие, сохранившие и после Июля рабочую Красную Гвардию…

Тоже не очень-то легальную, но – реальную.

Положение было, конечно, неустойчивым, но с одной стороны баррикад рассчитывали склонить чашу весов в свою сторону за счёт военного переворота, а с другой – за счёт перехода большинства активной части народа к поддержке большевиков.

В этой обстановке ночью (!) 26 июля (8 августа) 1917 года в рабочем ядре Выборгского района в зале частного акционерного общества открылся VI съезд РСДРП(б). 157 делегатов с решающим и 11 с совещательным голосом представляли 240 тысяч членов партии. В одном Петрограде насчитывалось до 25 тысяч большевиков!

Почётным председателем съезда избрали Ленина, но сам он приехать на съезд не мог – связь с ним держали через выделенных ЦК курьеров.

28 июля – на третий день работы съезда, был опубликован правительственный декрет, предоставлявший военному министру и министру внутренних дел право запрещать любые собрания и съезды, если они могут «помешать военным усилиям страны» или «нанести ущерб безопасности».

Куда метил «керенско-кадетский» декрет, гадать не приходилось, и от греха подальше заседания съезда, работавшего до 3(16) августа, тайно перенесли в принадлежавший Межрайонной организации (о ней ниже будет сказано) отдалённый рабочий клуб на окраине города в Нарвском районе.

Политический отчёт ЦК и доклад о политическом положении делал на съезде Сталин. Профессор Рабинович в своей книге «Большевики приходят к власти» уверяет, что основной доклад должен был делать-де Троцкий, но «после ареста Троцкого за два дня до открытия съезда к выполнению этих задач в спешном порядке привлекли Сталина»[794].

Однако почтенного профессора подвёл троцкистский «пиар» – ни о чём подобном в РСДРП(б) тогда и речи быть не могло уже потому, что лишь на VI съезде Троцкий был принят в ряды РСДРП(б). Никаких контактов с Лениным с момента июльских событий Троцкий не имел – в отличие от Сталина.

Избранный на съезде в состав ЦК, Троцкий вошёл в РСДРП(б) вместе с группирующимся вокруг него членами «Межрайонной организации объединённых социал-демократов». Эта, возникшая ещё в 1913 году, группа объединяла к августу 1917 года около 4 тысяч человек, среди которых были А. В. Луначарский, Д. З. Мануильский, М. Н. Покровский, И. А. Иоффе, М. С. Урицкий, Л. М. Володарский, Л. М. Карахан, К. К. Юренев…

Спрашивается – зачем были приняты в партию, насчитывавшую уже 240 тысяч человек, эти 4 тысячи? Тем более, что это пополнение усилило большевиков, как показало будущее, весьма проблематично…

Не развивая тему более того, чем требует полнота раскрытия ситуации, остановиться на этом моменте будет уместно именно сейчас…

Роль и значение Троцкого в российском социал-демократическом движении всегда были межеумочными, «с душком», но сбрасывать его со счетов было сложно. И сам он был человеком, как говорится, «пассионарным», и связи у него были разнообразные, и окружение у него было небесталанным, с хорошо подвешенными языками, к тому же.

Во второй эмиграции Ленин называл Троцкого «Иудушкой», имея в виду, однако, не библейского Иуду, а щедринского Иудушку Головлёва. И всё время второй эмиграции ни партийных, ни личных тесных отношений между Троцким и Лениным не было, а вот антагонизма хватало.

Троцкий, только-только вернувшись в Россию, 10 мая на конференции «межрайонцев» заявил: «Я называться большевиком не могу».

Но Россия 1917 года приняла Троцкого – бывшего председателя Петроградского Совета в 1905 году, не на «ура». С оркестрами и цветами его, в отличие от Ленина, не встречали, старый приятель Чхеидзе речей не произносил, народ на броневик не ставил. Теперь его включили в Исполком Петросовета лишь с совещательным голосом, а Петросовет-то был, вроде бы, своим – меньшевистским.

Что делать?

Троцкий был человеком с огромным самомнением и даже не с самолюбием (это черта неплохая), а с огромным самолюбованием. При этом – с огромными претензиями на единоличное лидерство. Но подобных позёров у меньшевиков и эсеров в ЦИКе хватало без Троцкого. Он попробовал быть по привычке «внефракционным», начал издавать вновь газету «Вперёд», но, в отличие от «Правды» большевиков, и тираж её не рос, и расходился не очень.

Единственным разумным выходом для Троцкого был бы блок с Лениным, и Троцкий стал в своих речах и статьях всё более поддерживать Ленина, а тот от поддержки отказываться не стал. Троцкого могли, всё же, подобрать оппоненты, а в условиях митинговых страстей, охвативших Россию, Троцкий как противник Ленина сильно вредил бы делу. Допускать этого нельзя было прежде всего с позиций развития революции. К тому же Троцкий умел если не убеждать, то увлекать массы устным словом, и это тоже было по тем временам немаловажно.

Я вывожу здесь за скобки версию о том, что лично Троцкий пришёл в РСДРП(б) как тайный агент влияния Золотой Элиты, и даже не агент – он для этого был слишком значителен, а как её доверенное лицо. Но отбрасывать эту версию как необоснованную нам – сегодня, было бы слишком опрометчиво.

В любом случае, даже если дела обстояли именно так, Ленин не мог рассматривать подобную версию как значащую – даже сам для себя. Ленин смотрел на Троцкого как на, всё же, революционера. Так же, как, например, – на Мартова, видя в обоих хотя и заблуждающихся, но – социал-демократов.

Поэтому двери в партию большевиков были для Троцкого и для остальных «межрайонцев», открыты. Среди «межрайонцев» имелись опытные люди, в том числе – бывшие большевики, и если они шли к Ленину, то – милости просим!

Чтобы читатель понял, как важна была для большевиков после Июля поддержка «со стороны», сообщу, что появление на трибуне VI съезда меньшевика-интернационалиста Ларина-Лурье было встречено, как отмечено в протоколах съезда, аплодисментами, даже с учётом того Ларин шёл вразрез с линией Ленина на временное снятие партией лозунга «Вся власть Советам»!

В том же духе выступали, к слову, только-только принятые в РСДРП(б) «межрайонцы» Юренев, Володарский…

«Межрайонцы», среди которых было немало будущих оппозиционеров и троцкистов, сразу же зарекомендовали себя яростными спорщиками, чем отличались и в советскую уже эпоху.

Сталин же был спокоен и убедителен, а линию проводил на съезде, в целом, ленинскую, в том числе – в отношении временного снятия лозунга «Вся власть Советам!»

Касаясь Июльских событий, Сталин сказал:

– Были упрёки частного характера. Товарищи говорили о неудаче восстания 3–5 июля. Да, товарищи, это была неудача, но это было не восстание, а демонстрация. Эта неудача объясняется разрывом фронта революции в связи с изменническим поведением мелкобуржуазных партий эсеров и меньшевиков, повернувшихся спиной к революции… Товарищ Безработный («межрайонец» Д. З. Мануильский. – С.К.) говорил, что ЦК не постарался наводнить Петроград и провинцию листовками с разъяснением событий 3–5 июля. Но наша типография была разгромлена, и не было никакой физической возможности отпечатать что-либо в других типографиях, так как это грозило типографиям разгромом[795].

Сталин вёл линию Ленина… В целом съезд её тоже принял и выдержал в своих постановлениях и резолюциях. Но приходится в который раз повторять: это потом всем (или – почти всем) стало ясно, что прав Ленин, что идти надо за Лениным, что дальше всех видит Ленин… А в реальном масштабе событий 1917 года говорить о единодушии не приходилось: среди многих руководящих товарищей хватало желающих быть более католиком, чем папа римский, то есть, применительно к РСДРП(б), быть более большевиком, чем Ленин.

И если анализировать ход VI съезда подробно, можно понять, что уже там проклюнулись ростки будущих оппозиций в РКП(б), с которыми начал бороться Ленин, и которые так осложнили общественную жизнь СССР и политическую деятельность Сталина.

Об организационной работе докладывал на съезде Яков Свердлов. Своим глубоким басом, который шутники называли «восьмым большевистским чудом света» он сообщил, что за три месяца, прошедших со времени Апрельской конференции, партия выросла втрое: в 162 местных организациях состояло 240 тысяч человек[796].

240 тысяч – это армия, это, вне сомнений – настоящая массовая партия. Причём тогда ведь в партии коврижек не выдавали, то есть люди шли в партию только по идейным, а не шкурным соображениям.

Но из кого составилась к осени 1917 года эта «армия»?

Сегодня – с отдаления лет, можно говорить о четырёх рубежах в развитии большевизма, о четырёх его «рождениях».

Что такое большевизм?

Большевизм – это чёткая диалектическая политическая позиция, суть которой состоит в ясном понимании существования в мире лишь двух социально значащих, противостоящих друг другу сил – творческой силы Труда (любого честного труда) и паразитической по духу силы Капитала, неизбежный конфликт между которыми исчезает с установлением политической власти Труда и преобразованием общества на принципах социализма.

Четвёртый раз большевизм родился в середине 30-х годов как эффективный сплав старшего поколения партийцев, всегда поддерживавших Ленина и затем Сталина, с поколениями молодых партийцев – учёных, инженеров, техников, учителей, врачей, агрономов, рабочих, колхозников, партийных работников, военных, которые застали Октябрь 1917 года детьми, выросли и возмужали при Советской власти и были плотью от её плоти. Этот ленинско-сталинский большевизм создал индустриально-колхозную державу, выиграл войну, решил Атомную проблему и запустил в космос Гагарина…

В скобках замечу, что в перспективе необходимо пятое (и уж на этот раз, последнее) рождение большевизма, который один и способен обеспечить историческое будущее России в XXI веке.

На чисто ленинскую же эпоху пришлось три «рождения» большевизма.

Первый раз большевизм родился в 1903 году на II съезде РСДРП как немногочисленная ленинская группа в составе тогда единой, первой в России социал-демократической партии. Этот большевизм объединял всего несколько сотен человек…

Второй раз большевизм родился в 1912 году на Пражской конференции, когда он окончательно оформился как отдельная партия ленинского типа, то есть – партия с руководящим ядром профессиональных революционеров, связанных с рабочей массой. Этот большевизм объединял несколько сотен профессиональных партийцев и десяток-другой тысяч рабочего актива…

В их числе были и разночинские элементы, и рабочие, и интеллигентские, и даже элементы, пришедшие в революцию из имущих слоёв. Ленин смог стать объединяющим началом для всех них, причём он не «усреднял» различающиеся точки зрения, а «рихтовал» их под свою – не как партийный тиран, а как выдающийся мастер политической работы.

А третье рождение большевизма пришлось на весну, лето и осень 1917 года, когда он родился в виде массового слоя поверивших Ленину простых русских людей. И этот массовый большевизм рос стремительно – от десятков тысяч человек к сотням тысяч.

После Октября 1917 года к этому большевизму стали уже и примазываться, однако определяли суть этого большевизма не примазавшиеся, а те общественные силы, лучшие представители которых были готовы отдать жизнь за идею и мечту.

И отдавали.

В ходе одного из обсуждений работы над этой книгой с московским историком Александром Колпакиди, он удачно определил этот третий большевизм, как «большевизм унтер-офицеров»…

Действительно, «в большевики» стали «записываться» активные, боевые, смелые люди из народа, многие из которых прошли школу фронта – недаром Ленин позднее говорил, что к октябрю 1917 года армия была наполовину большевистской. Плюс в партию пошли деятельные квалифицированные рабочие, которые или разочаровались в меньшевиках, или увидели только в Ленине залог обновления жизни…

Пошли в партию и крестьяне, разуверившиеся в эсерах…

В партию (или вместе с партией!) пошли также лучшие представители научной, технической и творческой интеллигенции – возникло вскоре даже понятие «беспартийный большевик»…

Эти новые, массовые большевики не были изощрены в политических дискуссиях, но жизнь они знали, и просто сытного куска им в жизни было мало, им уже «за Державу было обидно»… Пусть в художественной форме, но исторически предельно точно это было выражено в знаменитой сцене из фильма «Чапаев», когда в ответ на каверзный вопрос крестьянина, за кого Чапаев – «за большевиков, али за коммунистов?», тот, не зная толком, как ответить, в итоге заявляет, что он за Интернационал Ленина…

И в ответ получает одобрительный гул!

В своём руководящем ядре VI съезд РСДРП(б) ещё не стал выразителем «третьего» большевизма, но если брать всю делегатскую массу на съезде, то она составляла центры роста именно этого нового большевизма. Идейным центром его был, как и ранее, Ленин, а наиболее надёжной опорой Ленина – Сталин.

VI съезд принял новый Устав партии и целый ряд постановлений и резолюций – практически всё в ленинской редакции. Приведу лишь одну резолюцию – «О курсах для инструкторов», и приведу именно её не только по причине её краткости. Вот она:

«Съезд предлагает ЦК партии устроить курсы инструкторов по организации и руководству союзами социалистической молодёжи».

Тогдашняя либеральная сволочь на страницах газет, в шумных собраниях с трибун, в частных разговорах изображала большевиков исчадиями ада и злорадно ставила на них крест, а большевики – и только большевики, смотрели в будущее, естественно принадлежащее молодым поколениям.

Съезд избрал и новый Центральный Комитет РСДРП(б), причём часть членов была избрана заочно…

В узкий круг вошли Ленин, Сталин, Свердлов, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Урицкий, Бубнов, Сокольников и Дзержинский…

Лидеры большевиков Ленин, Сталин, Свердлов, Зиновьев и Каменев были, естественно, в ЦК «непременными членами»… Несколько непоследовательный, но – активный большевик с 1905 года, Сокольников, был популярен в Москве, как и Бубнов – большевик с 1903 года. Троцкий и Урицкий представляли в ЦК новое пополнение из «межрайонцев»…

Дзержинский же, с 1895 года член СДКПиЛ – Социал-демократии Королевства Польского и Литвы, несмотря на то, что с 1906 по 1912 год входил в ЦК ещё общей РСДРП, оказался в руководящем ядре РСДРП(б) образца 1917 года фигурой, вообще-то новой. Но – только потому, что из двадцати лет своей революционной работы он одиннадцать лет провёл в тюрьмах и ссылках, при этом более 9 лет – в тюрьмах. Из первых фигур Советской России никто не отсидел в заключении больше Дзержинского!

Последний – шестой раз, его арестовали 1(14) сентября 1912 года и заключили в знаменитый Х павильон Варшавской цитадели. В августе 1914 года «железного Феликса» перевели вначале в Мценскую уездную тюрьму, затем – в Орловскую губернскую, и, наконец, заключили в Орловский каторжный централ, откуда в марте 1916 года перевели в Москву. Лишь в марте 1917 года Дзержинский был освобождён из московской Бутырской тюрьмы восставшими рабочими и быстро выдвинулся как выдающийся организатор масс.

С этого момента Дзержинский входит в число ближайших надёжных сотрудников Ленина до конца политической жизни последнего.

В последний дооктябрьский ЦК РСДРП(б) вошли также «кадровые» большевики Ногин, Владимир Милютин, Крестинский, Смилга, Артём (Сергеев), Елена Стасова, Ломов, Рыков, Бухарин, Шаумян, Александра Коллонтай и «межрайонец» Иоффе.

Последнего сегодня кое-то – например, историк Сергей Шрамко, пытается изображать чуть ли не забытым «творцом Октября», и вряд ли бы на этой «супер-революционной» версии стоило много останавливаться, если бы Шрамко не обрушивал на публику огромный массив формально верной информации… Поэтому позднее к «правде» Шрамко нам вернуться придётся, а пока что скажу, что самой эффективной ложью порой оказывается 100 %-я правда, но – дозированная 100 %-я правда. Умелый подбор точных фактов и цифр неподготовленного человека ошеломляет, а затем уже можно к правде подбавить и каплю лжи – как в стакан чистой воды подбавляют каплю смертельного яда.

Съезд принял Манифест Российской социал-демократической рабочей партии («Ко всем трудящимся, во всем рабочим, солдатам и крестьянам России»). Приведу ту часть его, которая особенно интересна сегодня:

«С самых первых дней революции российская финансовая буржуазия и её партия – так называемая партия народной свободы – заключила договор с хищниками западноевропейского империализма… Вступление в войну Америки ещё более окрылило союзных империалистов… Американские миллиардеры, наполнившие свои погреба золотом, перечеканенным из крови умирающих на полях опустошённой Европы, присоединили своё оружие, свои финансы, свою контрразведку и своих дипломатов для того, чтобы не только разгромить своих немецких коллег по международному грабежу, но и затянуть потуже петлю на шее русской революции.

Российская буржуазия оказалась связанной с капиталистами Европы и Америки и общими целями и тяжёлой золотой цепью, концы которой сходятся в банкирских домах Лондона и Нью-Йорка»[797].

Так точно назвали всё своими именами в России 1917 года только большевики, о которых позднее сочинят глупые книги, повествующие о «большевицкой» «революции Уолл-Стрита»…

Ленин по-прежнему находился на нелегальном положении, но жить на положении «соломенного» «косца» в Разливе становилось всё опаснее, да и осенние холода были не за горами.

Приходилось считаться и с возможностью установления военной диктатуры, при которой угроза жизни Ильича стала бы более чем реальной…

Надёжным укрытием, близким к Питеру было одно – Финляндия, где, кроме прочих былых преимуществ, возникало и новое – финны всё меньше были склонны подчиняться указаниям из Петрограда, так что о выдаче – в случае чего – речи не было бы.

Итак, надо было – в который уже раз! – укрываться в Финляндии, и для обеспечения перехода через русско-финскую границу Ленину оформляют удостоверение-пропуск на имя рабочего Сестрорецкого оружейного завода Константина Иванова…

С пропуском получилось так…

Рабочие Сестрорецкого завода, жившие в финской Райволе, имели постоянные пропуска для переезда границы. Емельянов, как работающий по изобретательству, депутат Петросовета и заводской староста, бывал в кабинете начальника завода Дмитриевского и приметил у того на столе стопку бланков пропусков с подписью Дмитриевского.

Емельянов пришёл на работу пораньше, караульный Емельянова знал и в кабинет пропустил. Так у Емельянова оказалось на руках пять чистых бланков пропусков[798].

Ленину оставалось дождаться в Разливе окончания съезда, получить последнюю информацию, дать последние указания, и…

Впрочем, минуту, уважаемый читатель!

Перед тем, как после этого «и…» я свой рассказ продолжу, – небольшое отступление от него, но – не от темы.

Листая книгу Н. Старикова о якобы двойном германо-антантовском агенте Ленине, который вкупе с таким же агентом (да ещё и земляком!) Керенским разыграл комедию вначале Февраля, а затем Октября, я думал, что Н. Стариков ничем уже меня огорошить не в состоянии… Ан, нет! Со страницы 233 на меня глянул Ленин без бороды и усов – фото с детства знакомое. Но вот подпись Н. Старикова под ним… Она гласила: «„Скрывавшийся“ от Временного правительства В. И. Ленин на радость историкам не забыл сфотографироваться в гриме. Для ушедшего в подполье революционера ненужная бравада и легкомыслие»[799].

Да-а-а…

Дивны дела Твои, Господи, однако дела человеческие более дивны. А порой, увы, не только дивны, но и на удивление гнусны… И невольно подумалось: в хорошенькое дельце вляпали за последние четверть века родную страну, если в ней, оказывается, уже возможны подобные не только подлые, но и предельно наглые провокации, которые могут иметь успех лишь в исторически невежественном обществе.

Дело в том, что для историка (а Н. Старикова «пиар» подаёт именно так) поставить под фото Ленина ту подпись, которую поставил Стариков, – это примерно то же, что для космолога заявить, что после длительных наблюдений звёздного неба он пришёл к убеждению, что Солнце-таки вращается вокруг Земли…

Впрочем, боюсь, что благодаря успехам ельцинской и ельциноидной «святой свободы» двух последних десятилетий, не все сограждане поймут мой сарказм, поэтому напомню, что со времён польского астронома Николая Коперника (1473–1543) человечество знает: видимые движения светил объясняются вращением Земли вокруг своей оси и обращением Земли вокруг Солнца…

Возвращаясь же к фото Ленина и «яз-з-звительному» комментарию Старикова к нему, сообщу читателю, что Ленин, уйдя в подполье, сфотографировался в гриме не на радость «историку» Николаю Старикову – дабы ему было легче «разоблачать» Ленина, и не ради ненужной бравады, и не из легкомыслия…

А зачем он тогда сфотографировался?

Ну, в Советском Союзе этого не знали разве что детсадовцы младших групп, а сегодня придётся пояснить всё развёрнуто. И я полностью – уж бить подлость, так бить! – приведу со страницы 46-й первого тома собрания ленинских фотографий и кинокадров, изданных Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС в 1970 году, пояснения к фото № 25 по порядку в книге, и № 23 по архивному учёту ИМЛ.

«Ленин В. И. в парике и кепке.

1917 г. 29 июля (11 августа). Ст. Разлив.

Негатив-оригинал (плёнка). 4,5 Ч 6 см.

Фотограф: Лещенко Д. И.

Первая публикация: журн. „Огонек“, 1927, № 44(240), с. 5

Обоснование даты: с 10(23) июля по 8(21) августа В. И. Ленин, преследуемый контрреволюционным Временным правительством, скрывается у рабочего Н. А. Емельянова вначале на чердаке сарая, а затем – в шалаше за озером Разлив и живёт там под видом косца.

29 июля (11 августа) по указанию ЦК РКП(б) в Разлив приехал большевик Д. И. Лещенко и сфотографировал В. И. Ленина. – См.: В. И. Ленин, ПСС. Т. 34, с. 567, 569, а также воспоминания Д. И. Лещенко „Как я снимал Ленина в подполье“. – Журн. „Огонек“, 1927, № 44(240).

Примечания.

Фотография В. И. Ленина без усов, бороды и в парике была сделана Д. И. Лещенко для удостоверения на имя рабочего Сестрорецкого завода Константина Петровича Иванова, по которому В. И. Ленин вскоре нелегально переехал в Финляндию…»[800]

Надеюсь, теперь понятно, почему Ленину пришлось подгримироваться, надеть парик и кепку, и сесть перед фотообъективом?

Он всего лишь фотографировался «на документ»!

Не на исторический документ, а на административное удостоверение – тот самый пропуск на завод. Не мог же Ленин перемещаться из шалаша в Разливе к финской границе без какого-то официального – хотя бы фальшивого, документа, удостоверяющего личность! Фото делал Дмитрий Ильич Лещенко, тоже старый знакомый Ленина с 1905 года, большевик, бывший секретарь большевистских газет, а в 1917 году помощник Крупской по культработе в Выборгском районе.

Николай Стариков – даром что он псевдоисторик, не знать этого не мог, однако желание лишний раз «укусить» Ленина подвело, и получился явный перебор в игре грубо краплёными картами.

Итак, фото на удостоверение было сделано…

Однако сфотографировать человека, находящегося в подполье, для оформления документа – это полдела. Надо сработать и сам документ, и передать его владельцу. Так что лишь в ночь с…

А вот тут можно предметно продемонстровать, как опасно некритически доверяться даже самым, казалось бы, выверенным источникам.

В хронологии жизни и деятельности Ленина, приводимой в Полном собрании его сочинений (куда уж точнее) сказано, что в ночь с 8 на 9 (с 21 на 22) августа 1917 года Ленин «покидает шалаш и в сопровождении А. В. Шотмана, Эйно Рахья и Н. А. Емельянова идёт пешком около 10 км до станции Дибуны, затем с Рахья и Шотманом едет до станции Удельная», где «ночует и проводит следующий день на квартире финского рабочего завода „Айваз“ Э. Кальске», а вечером 9(22) августа с Удельной «переправляется через русско-финляндскую границу под видом кочегара в будке паровоза, который вёл машинист Г. Э. Ялава».

С фактической стороны дела здесь всё, как я понимаю, верно. Жил Ленин у Емельянова, металлист Александр Шотман (1880–1937) был связным Ленина с ЦК, Эйно Рахья (1885–1936) охранял Ленина, а Гуго Ялава (1874–1950), машинист паровоза № 293 Финляндской железной дороги, имел большой опыт нелегальной переправки через границу литературы, а при необходимости – и людей.

Надо лишь уточнить, что с болот у Разлива (шалаша из стога сена находился в окружении болот) Шотман, Рахья и Емельянов выводили не только Ленина, но и Зиновьева (последнего устроили на жительство как раз у Эмиля Кальске).

Между прочим, этот ночной переход был не увеселительной прогулкой – и плутать в лесах пришлось, и Емельянова в Дибунах патруль юнкеров арестовал, и Шотмана дурацкий случай с Лениным, Зиновьевым и Рахьей в Дибунах разъединил, и он, донельзя встревоженный, застал всех троих хохочущими (уже можно было!) у Кальске.

Итак, с фактами мы разобрались.

Но вот хронология…

В своих воспоминаниях Ялава пишет: «22 августа (4 сентября) 1917 года из Петрограда по расписанию вышел дачный поезд № 71. Он держал путь на Райволу… На подходе к станции Удельная, что в десяти вёрстах от Петрограда, я стал всматриваться в темноту и вдруг увидел среднего роста коренастого человека, быстро идущего к паровозу. Человек был в кепке, в старой „тройке“ – обычной одежде питерского рабочего, с гладко выбритым лицом. Он подбежал к машине, не говоря ни слова, цепко схватился за поручни и вскарабкался в паровозную будку»[801].

По событиям здесь всё достоверно, прибавить можно лишь дополнительно, что в самом поезде № 71 ехали также Шотман и Рахья, чтобы сопровождать Ленина в Финляндии.

С датами же, как видим, наблюдается разнобой – дата у Ялавы расходится с датой в ПСС. Более того, дата в ПСС расходится с примечанием Института Марксизма-ленинизма при ЦК КПСС (тоже, казалось бы, куда уж точнее!) к воспоминаниям Ялавы: «Это было не позднее 6(19) августа 1917 г. Ред.»

Какой дате верить?

Скорее всего, верна последняя дата – она наиболее близка к дате окончания VI съезда – 3(16) августа, а после окончания съезда Ленину задерживаться в месте, становящемся ненадёжным, резона не было.

Ялава вёз Ленина и обратно – когда тот возвращался из Финляндии в Петроград. И пишет, что это было 7(20) октября 1917 года.

Но Шотман, который был командирован Центральным Комитетом на Урал после того, как устроил Ленина в Гельсингфорсе у… гельсингфорсского полицмейстера, в своих воспоминаниях утверждает, что в конце сентября застал Ленина в Петрограде[802].

И к этому сообщению Шотмана ИМЭЛ при ЦК КПСС даёт следующее примечание:

«К сожалению, нет документов, прямо подтверждающих точную дату приезда В. И. Ленина из Выборга в Петроград. Воспоминания современников Владимира Ильича по этому вопросу противоречивы. Некоторые из них утверждают, что Владимир Ильич прибыл в Петроград в конце сентября, и даже называют дни прибытия – 22 или 29 сентября (5 или 12 октября), а другие считают, что Ленин приехал 7(20) октября. Разные точки зрения существуют и в настоящее время. Документальными источниками по этому вопросу являются протоколы ЦК РСДРП(б) от 3(16) и 10(23) октября. Поэтому предполагается, что В. И. Ленин мог приехать в Петроград в один из дней между 3 и 10 (16 и 23) октября 1917 г. Ред.».

И ведь речь здесь, вроде бы, о мелочи – о той или иной дате (хотя и это далеко не всегда мелочь!). А что уж говорить о фактах, упоминаемых мемуаристами – да ещё и далеко не всегда объективными мемуаристами!

Вообще-то, фактам, даже изложенным в воспоминаниях, верить, чаще всего, можно и нужно, но – оценивая их критически, сопоставляя с другими фактами, и не вырывая их из контекста эпохи, как это делают разного рода стариковы…

В том числе и по причине стремления к максимально возможной точности я так обширно знакомлю читателя в этой книге с двумя массивами абсолютно достоверных документов: 1) письмами Ленина и 2) его опубликованными трудами и статьями, где взгляды и позиция Ленина не искажены никем и ничем.

Закончив же это необходимое отступление от повествования, сообщу, что Ленин, не без приключений и волнений переехав в Финляндию, начал устраиваться на новом месте.