Глава 35. «Социалистическое Отечество в опасности!»

Дэвид Ллойд Джордж (1863–1945), премьер-министр Великобритании с 1916 по 1922 год, писал о революции 1917 года:

«Вопрос в том, окажет ли русская революция такое же влияние, как французская, или её влияние на судьбы всего человечества будет ещё больше, зависит от одного (жирный курсив везде мой, – С.К.). Это будет зависеть от того, сумеют ли вожди революции продолжить своё движение на путях мирного развития или же энергия революции не будет израсходована, и она будет отклонена от своей цели войной. Если Россия не будет вовлечена в войну, то революция станет одним из величайших факторов, определяющих судьбы народных масс во всех странах, которые когда-либо пришлось наблюдать или испытывать человечеству»[988].

Политико-литературные пассажи «льва британского парламентаризма» нередко удивляют своей откровенностью, но даже для Ллойд Джорджа сказанное выше следует счесть экстраординарным! По сути, в этом его признании содержится хотя и слегка зашифрованное, но полное объяснение не только того, почему в России стала возможной гражданская война, но и того, почему она не могла не начаться!

Что фактически признал британский премьер?

Во-первых, он признал, что целью русской революции было не разрушение – как нас сейчас уверяет Институт всеобщей истории РАН, а мирное развитие России, и что вожди русской революции не были заинтересованы в войне, они были заинтересованы, напротив, в мирном развитии событий, поскольку были намерены строить новую Россию. А строить проще в условиях мира.

Во-вторых, Ллойд Джордж признал, что если бы Россия не была вовлечена в гражданскую войну, то успехи новой власти быстро получили бы беспрецедентно огромный положительный отклик во всём мире.

А что из этого следовало?

А из этого следовало, что силам мирового капитала было жизненно необходимо направить энергию русской социальной революции на путь войны – гражданской.

Силы мирового капитала так и поступили, использовав как силу темноты российских масс, так и жажду «бывших» вернуть им и только им ту Россию, которую они потеряли.

Ленин это понимал, конечно, не хуже Ллойд Джорджа. В первой половине сентября 1917 года Ленин написал большую статью «Русская революция и гражданская война», которая была напечатана 16(29) сентября 1917 года в № 12 газеты «Рабочий путь»… Вряд ли можно понять суть и корни гражданской войны в России, не зная этой статьи…

Ленин писал там:

«Сила кадетов и корниловщины в силе богатства. Что англо-французский капитал и империализм за кадетов и за корниловщину, это доказано длинным рядом политических выступлений и прессой…

Вся сила богатства встала за Корнилова, а какой жалкий и быстрый провал! Общественные силы, кроме богачей, можно усмотреть у корниловцев лишь двоякие: „дикая дивизия“ и казачество. В первом случае это только сила темноты и обмана…

Что касается до казачества, то здесь мы имеем слой населения из богатых, мелких или средних землевладельцев (среднее землевладение около 50 десятин) одной из окраин России, сохранивших особенно много средневековых черт жизни, хозяйства, быта. Здесь можно усмотреть социально-экономическую основу для русской Вандеи…»[989]

Как видим, Ленин видел ситуацию в её возможной перспективе вполне ясно, хотя в сентябре 1917 года он ещё не исключал возможности увода России от жесткой гражданской войны и предупреждал – в сентябре 1917 года! – Россию вот о чём:

«Мирное развитие какой бы то ни было революции вещь чрезвычайно редкая и трудная, ибо революция есть наибольшее обострение самых острых классовых противоречий, но в крестьянской стране, когда союз пролетариата и крестьянства может дать измученным несправедливейшей и преступнейшей войной массам мир, а крестьянству всю землю, – в такой стране, в такой исключительный момент мирное развитие революции при переходе всей власти к Советам возможно и вероятно…»[990]

Ситуация в России менялась тогда очень быстро, и менялась в сторону ухудшения вследствие усиливающейся разрухи. Но если бы Россия хотя бы в сентябре 1917 года прислушалась к Ленину и послушала Ленина, то что это означало бы?

Это означало бы решительную поддержку Ленина не только рабочими, но и большинством крестьян, то есть – абсолютное верховенство Ленина и большевизированных Советов рабочих и солдатских депутатов, а также такой состав Чрезвычайного съезда крестьянских депутатов, где не левые даже эсеры, а большевики составляли бы не 10–12 % состава съезда, а не менее 50–55 % делегатов. И это означало бы не ослабляющие большевиков и народ дискуссии, а сплочённость, решительную сдачу идеи Учредительного собрания в архив истории как идеи устаревшей, и быстрое образование чисто Советского большевистского правительства, сразу поддерживаемого не менее чем двумя третями, а то и – тремя четвертями, населения России!

Против такой объединённой, а не стоящей в раскоряку народной России оказались бы бессильны любые Викжели!

В России, где народная масса оказалась расколотой, руководство Всероссийского исполнительного комитета Союза железнодорожников – Викжеля, угрожая всеобщей забастовкой, потребовало создания «однородного социалистического» правительства без Ленина. В расколотой России такой ультиматум хотя и не «сработал», но, во всяком случае, мог быть выдвинут.

А если бы народная Россия вся пошла за Лениным? Хотел бы я посмотреть, как в этом случае даже антиленинское руководство Викжеля рискнуло бы угрожать Ленину исключением его из политической жизни России… И как разные там графини панины рискнули бы лишать сирот государственной пенсии, переводя казённые фонды «на счёт Учредительного собрания»…

Не рискнули бы открыто выступить против этой силы и разного рода «бывшие», включая самонадеянных и туповатых царских генералов… И прогноз Ленина о возможности мирного развития революции при переходе всей власти к Советам на базе прочного и массового союза пролетариата и крестьянства мог бы сбыться!

Увы, прочного союза не получилось – крестьянская масса всё еще почёсывалась то повыше шеи, то пониже пояса, и соображала – стоит ли ей поддерживать мало известных ей «большаков» или лучше держаться вроде бы своих эсеров… Колебания крестьянства тоже стали одним из факторов разжигания гражданской войны…

Но Ленин ли в том виноват?

Он заранее предупредил Россию, что в лице российского казачества страна может получить русский вариант французской Вандеи. Напомню, что Вандея – это наиболее отсталый департамент на западе Франции, где вспыхнул крестьянский мятеж против революции, возглавляемый, при поддержке Англии, роялистским дворянством и католическим духовенством. С тех пор название «Вандея» стало нарицательным для обозначения любого очага контрреволюции и гражданской войны.

Вот Ленин и предупреждал Россию за несколько месяцев до мятежа Каледина, что именно казачьи края могут стать очагом гражданской войны.

Так оно позднее и вышло…

Почему вся «белая» генеральская и кадетская сволочь собралась на Юге, в Донской области? Да потому, что ни в одном другом месте она не могла рассчитывать на относительно массовую поддержку. Относительно, но – массовую…

Рабочие центры были поголовно за «красных», крестьянам «конституция Корнилова» тоже была не с руки – тот же крестьянский юг Украины хотя и шёл одно время за Махно, «белых» не поддерживал никогда, зато в союзы с «красными» вступал…

Кроме Дона и частично Кубани контрреволюция могла рассчитывать на относительно массовую поддержку ещё и сибирского крестьянства. Оно не знало помещичьего землевладения, то есть, от Советов мало что получило, а психология у него была ещё более средневековая, чем у казачества – тому есть любопытные свидетельства художника Василия Сурикова, родом сибиряка…

Но, в конечном счёте, долгая Гражданская война в России не стала бы возможной без широкой внешней поддержки, которая и имела место как в виде прямой интервенции Запада и Японии, так и в виде организованного Западом бело-чешского мятежа…

Сейчас же – небольшой экскурс в дни задолго до Октября 1917 года…

18 марта 1908 года в Женеве состоялся интернациональный митинг, по поводу трёх пролетарских годовщин: 25-летия смерти Маркса, 60-летия мартовской революции 1848 года и очередной годовщины Парижской Коммуны. От РСДРП на митинге выступил Ленин, и там он, имея в виду уроки Парижской Коммуны, высказал мысль, для нас весьма любопытную.

Впрочем, вначале напомню, что в 1871 году после падения Второй империи Наполеона III и провозглашения республики, либералы образовали правительство, названное ими «правительством национальной обороны», поскольку победившие во франко-прусской войне немцы начали осаду Парижа.

И вот, вспоминая эту горькую историю, Ленин сказал:

«Буржуазия составила тогда „правительство национальной обороны“, и за общенациональную независимость пролетариат должен был бороться под его руководством. На самом деле это было правительство „народной измены“, назначение своё видевшее в борьбе с парижским пролетариатом. Но пролетариат не замечал этого, ослеплённый патриотическими иллюзиями. Патриотическая идея ведёт своё происхождение ещё от Великой революции XVIII века; она подчинила себе умы социалистов Коммуны, и Бланки (французский революционер, свыше 36 лет проведший в тюрьмах. – С.К.), например, несомненный революционер и горячий сторонник социализма, для своей газеты не нашёл более подходящего названия, как буржуазный вопль: „Отечество в опасности!“

В соединении противоречивых задач – патриотизма и социализма – была роковая ошибка французских социалистов…»[991]

С момента выступления Ленина в Женеве прошло ровно 10 лет, и в феврале 1918 года в России возникла ситуация, напоминающая французскую в 1871 году.

К декабрю 1917 года немцы оккупировали значительную часть страны. Советская Россия не имела возможности противостоять угрозе со стороны германских агрессоров, и с начала декабря 1917 года в Бресте велись мирные переговоры с Германией. Троцкий их сорвал, а в феврале 1918 года немцы, нарушив перемирие, начали наступление на Петроград.

И как же повёл себя Ленин?

Ленин… написал воззвание «Социалистическое Отечество в опасности!» и пояснил: «До Октября 1917 года мы были пораженцами, после Октября 1917 года мы оборонцы»…

Каково!?

Итак, когда Ленин из области теории перешёл в область практики, оказалось, что патриотизм и социализм вполне совместимы. Так что – Ленин ошибался, или же он проявил политическое и идейное двуличие?

Никак нет!

В отличие от французских рабочих пролетариат России должен был бороться в 1918 году за общенациональную независимость под руководством не чужого, не либерального буржуазного правительства, но Совета Народных Комиссаров рабоче-крестьянской России.

А это, как говорят в Одессе, – две большие разницы!

Собственно, Ленин ещё во время Первой мировой войны прозорливо увидел проблему в её будущей практической постановке. 30 ноября (13 декабря) 1916 года он отвечал Инессе Арманд. Та усмотрела противоречия в прежнем и текущем отношении Ленина к «защите отечества» – мол, Маркс сказал, что пролетарии не имеют отечества, а у Ленина выходит что-то не то…

И Владимир Ильич пояснял:

«…Мне сдаётся, что Вы рассуждаете как-то немного односторонне и формалистично. Взяли одну цитату из „Коммунистического манифеста“… и хотите без оговорок применять её, вплоть до отрицания национальных войн.

Весь дух марксизма, вся его система требует, чтобы каждое положение рассматривалось лишь (б) исторически; (в) лишь в связи с другими; (г) лишь в связи с конкретным опытом истории.

Отечество понятие историческое…

В „Коммунистическом манифесте“ сказано, что рабочие, не имеют отечества.

Справедливо. Но там сказано не только это. Там сказано ещё, что при образовании национальных государств роль пролетариата несколько особая…

Маркс и Энгельс сказали в „Коммунистическом манифесте“, что рабочие, не имеют отечества. Но тот же Маркс звал к национальной войне не раз: Маркс в 1848 г., Энгельс в 1859 г…

Были ли Маркс и Энгельс путаниками, сегодня говорившими одно, завтра другое? Нет. По-моему, признание „защиты отечества“ в национальной войне вполне отвечает марксизму»[992].

В этом весь Ленин – ни на миг не схоласт, не догматик, а всегда – диалектик. До Октября 1917 года Россия вела войну империалистическую, без внятно обозначенных национальных целей – если не считать стремления получить Босфор и Дарданеллы, за что профессора Милюкова и прозвали «Милюков-Дарданелльский»…

После Октября 1917 года Россия официально, устами Председателя Совета Народных Комиссаров Владимира Ульянова (Ленина) с империалистической войной покончила, но Германия этот благородный шаг не оценила и продолжила против России империалистическую войну. И теперь перед народом России стояла чётко обозначенная национальная цель: защитить национальную территорию от захвата агрессором. Война стала для России национальной, а признание «защиты отечества» в национальной войне вполне отвечает марксизму.

В своём воззвании Ленин писал:

«Германский милитаризм хочет задушить русских и украинских рабочих и крестьян, вернуть земли помещикам, фабрики и заводы – банкирам, власть – монархии. Германские генералы хотят установить свой „порядок“ в Петрограде и Киеве…

Священным долгом рабочих и крестьян России является беззаветная защита республики Советов против полчищ буржуазно-империалистической Германии…»

Восьмым пунктом в воззвании шло: «„Неприятельские агенты, спекулянты, громилы, хулиганы, контрреволюционные агитаторы, германские шпионы расстреливаются на месте преступления“.

Так в феврале 1918 года начался очередной акт не Лениным развёртываемой гражданской войны, и иностранной интервенции, не Лениным призываемой в Россию…

Авантюра Каледина на Дону в начале 1918 года кончилась крахом, зато на северо-западе России во весь рост в начале того же 1918 года встала внешняя угроза германской агрессии…

Призыв Ленина ко всем воюющим странам немедленно заключить перемирие и начать мирные переговоры Антанта игнорировала, и 20 ноября (3 декабря) 1917 года в Брест-Литовске начались сепаратные российско-германские переговоры с участием представителей остальных членов Четверного союза – Австро-Венгрии, Турции и Болгарии.

На первом этапе переговоров 2(15) декабря 1917 года было подписано перемирие сроком на 28 дней с автоматическим продлением, если не последует денонсации за 7 дней до прекращения срока перемирия. Детальное описание брестских переговоров выходит за рамки основной темы книги, но кое-что сообщить придётся.

Переговоры вёл Троцкий, и с самого начала он повёл себя не самым разумным образом. Впрочем, всё определялось не столько искусством или неуклюжестью переговорщиков, сколько тем фактом, что старая русская армия рухнула. А рухнула она потому, что не могла не рухнуть – её загнали, как лошадь, вначале царизм, а потом – керенщина.

Тем не менее, линия фронта к началу брестских переговоров проходила для нас не так уж и катастрофически: от Риги через Двинск (Даугавпилс), немного восточнее Бреста, чуть западнее Ровно, частично захватывая территорию Румынии и выходя к Чёрному морю западнее устья Дуная. Так что вначале требования Германии были относительно умеренными – новая граница отдавала под контроль немцев Польшу, Литву, часть Латвии, часть Белоруссии.

Украина была потеряна на время в любом случае – в Киеве установилась прогерманская власть антисоветской Центральной Рады.

Ленин был готов пойти на условия немцев, резонно полагая, что в считанные месяцы всё может измениться не в их пользу. И вот тут возникли сразу два внутренних препятствия…

Троцкий по обыкновению был ни „за“, ни „против“, однако на подписание мира не соглашался. Зато образовался крикливый „молодой“ блок „левых коммунистов“ во главе с Бухариным. И бухаринцы резко выступили за „революционную войну“. При этом они ссылались на пример Франции 1792 года… Ленин их высмеял, но…

Но не вставишь же всем свои мозги!

Время уходило, в ЦК РСДРП(б) выявился очередной раскол, решающей поддержки Ленин не получал.

15(28) января 1918 года были приняты Декрет СНК об организации – пока на добровольных началах – новой Рабоче-Крестьянской Красной Армии, и Декрет об учреждении Всероссийской коллегии по формированию РККА. Декретом от 16(29) января 1918 года на организацию РККА ассигновывалось 20 миллионов рублей. Однако новое дело требовало времени, сил, людей…

Военные специалисты царской армии далеко не поголовно встали в оппозицию к большевикам – например, генштабистов на стороне „красных“ было, пожалуй, побольше, чем на стороне „белых“. До революции Ленин рассматривал российский офицерский корпус как в целом классово чуждый, но война выдвинула на низшие офицерские должности немало выходцев из развитой части солдатской массы, поэтому у большевиков сразу появились командные резервы.

Причём – даже на генеральском уровне… На первых порах очень разных людей объединяла цель отпора немцам, но потом немало бывших царских генералов сознательно поддержали Ленина уже в период „чисто“ гражданской войны. Впрочем, и тогда ведь интервенцию отражал Ленин, а „Белое“ движение воевало против Ленина в союзе с интервентами.

15(23) ноября 1917 года Ленин направил письмо генерал-майору С. И. Одинцову, командиру 3-й кавказской казачьей дивизии:

„Вы предложили мне организацию группы штабных офицеров и генералов, обладающих военным образованием и желающих заняться разработкой военно-технических вопросов перемирия, которое позволило бы России, не нарушая её интересов, получить приостановку военных действий.

Я очень просил бы Вас, ввиду крайней спешности этого вопроса, собрать завтра же с утра Вашу группу и прислать мне завтра вечером хотя бы краткий конспект основных вопросов, пунктов и соображений…“, и т. д.[993]

Сам факт подобной постановки вопроса Сергеем Ивановичем Одинцовым (1874–1920) показывает, что честные профессионалы видели тогда один выход – перемирие, понимая, что старая армия воевать не способна. Сообщу в скобках, что дворянин Одинцов служил новой России честно, в 1919 году был награждён орденом Красного Знамени.

Чуть позднее к Ленину пришёл брат Владимира Бонч-Бруевича генерал-лейтенант Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич (1870–1956), один из создателей сети „завес“ – оперативных объединений, созданных для прикрытия территории России от германских войск. С Лениным стали сотрудничать генералы Д. П. Парский (1866–1921), Н. И. Раттель (1875–1938), многие генштабисты…

Но это было уже в марте 1918 года, а в январе Троцкий имел в Бресте чёткую инструкцию Ленина – тянуть переговоры до германского ультиматума, после чего немедленно подписывать мир.

На деле же Троцкий просто терял темп, 27 января (9) февраля 1918 года Германия заключила сепаратный мир с украинской Центральной Радой, а на следующий день Троцкий заявил в Бресте, что Россия-де войну прекращает, армию демобилизует, а мир не подписывает – мол, „ни войны, ни мира“.

Глава германской делегации в Бресте Рихард Кюльман тут же констатировал, что отказ России от мира автоматически влечёт за собой прекращение перемирия, и через 7 дней, 5(18) февраля 1918 года в 12 часов дня немцы вновь начали наступление по всему фронту, быстро продвигаясь к Петрограду. Особенно далеко они зашли на нашу территорию на юге, захватив Харьков, Ростов, Крым…

Революция оказалась в смертельной опасности – „благодаря“ Льву Троцкому, Абраму Иоффе – тоже подвизавшемуся в Бресте, и прочим „р-р-революционерам“. Думаю, этот „финт“ сошёл Троцкому с рук лишь потому, что он уже имел немало сторонников среди „старой“ „ленинской“ „гвардии“.

Из 30 наступавших немецких дивизий половина двигалась на Петроград через Нарву и Псков. Вечером 18 февраля голосование на заседании ЦК дало 7 голосов за немедленное принятие ранее выдвинутых немецких условий, 5 было против, 1 воздержался.

22 февраля группа членов ЦК и наркомов – А. Ломов (Г. И. Оппоков), М. С. Урицкий, Н. И. Бухарин, А. С. Бубнов, В. М. Смирнов, И. Н. Стуков, М. Г. Бронский, В. Н. Яковлева, А. П. Спундэ, М. Н. Покровский и Г. Л. Пятаков, подала в ЦК очередное „левое“ заявление с протестом против сепаратного мира на германских условиях…

Однако немцы вошли во вкус, и 23 февраля предъявили ультиматум с ещё более тяжелыми требованиями, дав на размышление 48 часов. Новое голосование в ЦК дало 7 голосов „за“ (Ленин, Стасова, Зиновьев, Свердлов, Сталин, Сокольников, Смилга) при 4 голосах „против“ (Бубнов, Урицкий, Бухарин, Ломов) и 4 воздержавшихся (Троцкий, Крестинский, Дзержинский, Иоффе). И это – при ультиматуме уже самого Ленина членам ЦК: он пригрозил выйти из ЦК и апеллировать к партии и народу.

В итоге был подписан „похабный“ Брестский мир.

В марте 1918 года Ленин с трибуны партийного съезда упрекнул тех, кто не хотел „брать“ первоначальный мир, а в итоге получил мир „гораздо унизительней“ и назвал это авантюрой… Однако со всей мощью на оппонентов внутри партии Ленин тогда не обрушился, и дело, как я понимаю, было не в его „доброте“. Ленин увидел, что приходится идти на компромисс с „леваками“ во имя сохранения управляемости партией и страной. Сработал принцип: „На переправе коней не меняют“…

В те же дни пришлось простить бухаринцам и ещё одну идиотскую „оппозицию“ – они протестовали против решения ЦК и СНК в обмен на лес приобрести вооружение и продовольствие у Антанты и заявляли, что это означает-де капитуляцию перед мировой буржуазией.

Ленин при всей занятости откликнулся тогда в вечернем выпуске „Правды“ за 22 февраля 1918 года статьёй „О чесотке“ (ПСС, т. 35, с. 361–364), начинавшейся словами: „Мучительная болезнь – чесотка. А когда людьми овладевает чесотка революционной фразы, то одно уже наблюдение этой болезни причиняет страдания невыносимые…“

Ильич ни на кого из „чесоточных“ персонально пальцем не указал, однако не удержался, и заметил, что „всякий, не сошедший с ума и не заболевший чесоткой, …всякий здоровый человек высмеет [их] как шутов гороховых…“

Шутами гороховыми они все и были, но окончательно ясно это стало значительно позже – когда Ленина уже не было в живых.

А вообще-то Троцкий и троцкисты, Бухарин и бухаринцы, поставив Советскую власть на грань гибели, уже в 1918 году вполне заслуживали расстрела, так что сталинские пули, отыскавшие их через двадцать лет, были всего лишь запоздавшим справедливым возмездием за содеянное ещё при Ленине.

Тем более, что к 1937 году каждый из этой антиленинской и антисталинской компании „заработал“ по совокупности не одну пулю, а целую обойму.

История Брестского мира далась Ленину непросто. Его обвиняли и „справа“ и „слева“ – в том числе в руководстве большевиков. Об интеллигенции и говорить не приходится – вопли об „измене“ и „шпионстве“ Ленина возобновились с удесятерённой силой, хотя все здравые люди в России поняли – иного выхода не было.

Сам же Ленин был зол на этот злосчастный договор больше, чем кто-либо другой. Елена Стасова – легендарная большевичка из подлинной ленинской гвардии, описала характерную сцену, свидетелем которой оказалась. Один из членов мирной делегации принёс Ленину свиток с печатями, завёрнутый в шёлк, бережно положил его на стол и стал разворачивать.

– Что это такое? – спросил Ленин.

– Я привёз текст Брестского договора, чтобы вы могли его прочитать.

Владимир Ильич как-то сразу весь ощетинился.

– Что? Вам недостаточно, что я подписал этот похабный мир[994]?

Что ж, подобная реакция Ленина была вполне объяснима.

Далее же события разворачивались следующим образом…

Проходивший с 6 по 8 марта 1918 года ещё в Петрограде VII экстренный съезд РСДРП(б) принял по Брестскому миру резолюцию Ленина.

Вечером 10 марта 1918 года Ленин с правительством выехал в Москву – было решено перевести столицу новой России туда.

А 15 марта 1918 года уже в Москве IV Чрезвычайный Всероссийский съезд Советов ратифицировал Брест-Литовский мирный договор.

Съезды – в отличие от пленумов ЦК, это акты массовые. И на съездах партийная и народная масса – впервые после Октября – наглядно показала, что в конфликте партийных „верхов“ она всегда возьмёт сторону Ленина и только Ленина. Не думаю, что этот факт добавил любви к Владимиру Ильичу у Троцкого, Каменева, Зиновьева, Бухарина и т. д. А вот зависть и глухое раздражение против Ленина у них, наверняка, усилились.

Ленин был, впрочем, уверен, что Брестскому договору долгой жизни не суждено. Выступая 15 марта 1918 года на IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов он заявил без обиняков:

– Ведь это же детей достойно… История говорит, что всякий договор вызывается приостановкой борьбы и изменением соотношения сил, что бывали мирные договоры, которые через несколько дней лопались, что бывали мирные договоры, которые через месяц лопались, что бывали периоды во много лет, когда Германия и Испания заключали мир и через несколько месяцев его нарушали, и нарушали по нескольку раз, и в ряде войн народы учились, что значит вести вуйны…[995]

Но и раньше, выступая перед латышскими стрелками, уезжающими на германский фронт 7(20) февраля 1918 года, Ленин говорил (привожу по газетному отчёту „Новой Жизни“ за 8(21) февраля 1918 г.):

„Измученному русскому народу мы должны дать мир во что бы то ни стало, этим мы укрепим революцию и начнём строительство новой молодой России. Уступленными областями всё равно владеть не будут, так как русская революция перекатится в ближайшее время не только в Германию, но ив другие воюющие государства. Под влиянием мировой социальной революции германский империализм будет вынужден отказаться от всех своих завоеваний“[996].

Плеханов издевался над верой Ленина в европейскую революцию, а Ленин – как показало ближайшее будущее, был не так уж не прав и тут. В марте, на VII экстренном съезде РСДРП(б), он подчеркнул, что „абсолютной истиной“ является тезис: „без немецкой революции мы погибли“ (ПСС, т. 36, с. 15). Однако это была не паника, а точная оценка и предвидение.

Ведь именно Ноябрьская революция 1918 года в Германии превратила Брестский договор в простую бумажку уже через восемь месяцев после его подписания. И не будет натяжкой сказать, что немецкая революция произошла как раз в настолько критический момент для русской революции, что спасла её.

В то же время Ноябрьская революция 1918 года в Германии не стала бы фактом без Октябрьской революции 1917 года в России… Генерал Людендорф в своих воспоминаниях открыто признавал, что поражение Германии началось с русской революции. Но это так – к слову, связь двух революций очевидна и без всяких людендорфов.

Более любопытен и показателен в этом отношении знаменитый „Меморандум из Фонтенбло“ Ллойд Джорджа, который он представил на рассмотрение Версальской „мирной“ конференции 1919 года.

Английский премьер писал в нём:

„Величайшая опасность в данный момент заключается в том, что Германия может связать свою судьбу с большевиками и поставить все свои материальные и интеллектуальные ресурсы, весь свой огромный организаторский талант на службу революционным фанатикам, чьей мечтой является завоевание мира для большевизма силой оружия“[997].

Большевик Ленин мечтал завоевать мир не для большевизма, а для людей труда, но это – к слову. Существеннее то, что реальность поворота Европы к социалистической революции признавал, как видим, не только Ленин. Умные слуги Капитала, а Ллойд Джордж именно таким слугой и был, тоже отдавали себе отчёт в том, что Европа беременна революцией и может ей разродиться.

Итак, европейская революция при сохранении революционной России вполне была возможна, и именно поэтому (о чём сегодня помалкивают) Антанта не откликнулась на зондаж Ленина, попытавшегося выяснить – готова ли Антанта военным образом поддержать Россию, если та решится, всё же, продолжать борьбу с немцами?

Помогать Керенскому Антанта и США были готовы, потому что тот был заранее готов платить суверенностью России.

Но помогать Ленину спасти его Россию, которая намеревалась быть суверенной и только суверенной, существующей для себя? Такая Россия Западу не требовалась, и он в помощи Ленину отказал.

Собственно, ничего удивительного в том не было. 9(22) декабря 1917 Англия, Франция и США приняли года в Париже решение об оказании всемерной помощи контрреволюционным антиленинским силам на Украине, на Дону, в Финляндии, в Сибири и на Кавказе.

А 10(23) декабря 1917 года была заключена отдельная англо-французская конвенция о разделе сфер влияния на юге России (Украина, Кавказ, Крым, Бессарабия)[998].

VII экстренный съезд РСДРП(б) был созван по вопросу об одобрении Брестского мира.

Съезд проходил в Таврическом дворце с 6 по 8 марта 1918 года и на нем присутствовало всего 47 делегатов с решающим и 59 с совещательным голосом; они представляли свыше 170 000 членов партии…

Всего в РСДРП(б), которая на этом съезде была переименована в Российскую Коммунистическую партию (большевиков) – РКП(б), насчитывалось к тому времени около 300 000 членов, но часть организаций не смогла прислать делегатов ввиду экстренности созыва, а часть перешла в подполье в связи с немецкой оккупацией.

Ленин выступал на съезде несколько раз и там, между прочим, использовав удачное сравнение выступавшего Рязанова, заявил, что подписав „похабный“ мир он уступил пространство, чтобы выиграть время.

Очень точная и ёмкая формулировка сути Брестского мира.

В своём политическом отчёте съезду Ленин дал краткий очерк событий 1917 года и внятно разъяснил, что успешная социалистическая революция в России стала возможной потому, что „специально сложившаяся международная конъюнктура временно прикрыла нас от империализма, ему было не до нас“[999].

„Вот почему, – пояснял Владимир Ильич, – сплошным триумфальным шествием были первые месяцы русской революции после 25 октября 1917 года…“[1000]

А далее, имея в виду и Троцкого, и Бухарина, и вообще всех „р-р-революционеров“, Ленин не без иронии заметил:

– Только этим объясняется то, что у нас появились в передовых кругах нашей партии партийные работники, интеллигенты-сверхчеловеки, которые дали себя увлечь этим триумфальным шествием, которые сказали: с международным империализмом мы справимся; там тоже будет триумфальное шествие…[1001]

Как часто Ленина изображают чуть ли не фанатиком мировой революции, а он на VII съезде прямо предупреждал, что лишь дураки и авантюристы способны „ставить карту“ только на международное социалистическое движение… И в марте 1918 года говорил:

– Да, мы увидим международную мировую революцию, но пока это очень хорошая сказка, очень красивая сказка, – я вполне понимаю, что детям свойственно любить красивые сказки. Но я спрашиваю: серьёзному революционеру свойственно ли верить сказкам? Во всякой сказке есть элементы действительности… Но вы это измерили, вы нашли такой инструмент, чтобы определить, что немецкая революция родится в такой-то день? Нет, вы этого не знаете, мы тоже не знаем…[1002]

Тогда же Ленин произнёс и следующие слова, лишний раз аттестующие его как глубоко русского патриота:

– Последняя война дала горькую, мучительную, но серьёзную науку русскому народу – организовываться, дисциплинироваться, подчиняться, создавать такую дисциплину, чтобы она была образцом. Учитесь у немца его дисциплине, иначе мы – погибший народ и вечно будем лежать в рабстве… Когда наступит пора обновления, то все почувствуют это, увидят, что русский человек не дурак… Надо уметь работать на новом пути…[1003]

Об этом же – о будущей могучей Руси, он говорил и на IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов. А накануне его Ленин опубликовал в номере „Известий ЦИК“ за 12 марта 1918 года статью „Главная задача наших дней“, где писал:

„Надо иметь мужество глядеть прямо в лицо неприкрашенной горькой правде. Надо измерить целиком, до дна, всю ту пропасть поражения, расчленения, порабощения, унижения, в которую нас теперь толкнули. Чем яснее мы поймём это, тем более твёрдой, закалённой, стальной сделается наша воля к освобождению, наше стремление подняться снова от порабощения к самостоятельности, наша непреклонная решимость добиться того, чтобы Русь перестала быть убогой и бессильной, чтобы она стала в полном смысле слова могучей и обильной.

Она может стать таковой… У нас есть материал и в природных богатствах, и в запасе человеческих сил, и в прекрасном размахе, который дала народному творчеству великая революция…“[1004]

И вот что тут надо понимать…

Военное поражение России на германском фронте к концу 1917 года было неизбежно – вне зависимости от того, взял бы Ленин власть в Октябре или нет. И II съезд Советов тоже состоялся бы в любом случае – вне желания или нежелания Ленина.

Если бы съезд отдал власть Ленину – всё шло бы, как оно и шло в действительной истории, поскольку съезд и отдал власть Ленину…

Если бы Керенский съезд разогнал, армия всё равно рухнула бы, охваченная раздором.

Если бы съезд не дал власть Ленину, а дал „однородное социалистическое“ правительство, то это якобы-правительство с ситуацией не справилось бы, как не справился и Керенский.

То есть военный крах России был бы к концу 1917 года фактом в любом случае.

Но только при Ленине во главе России могло стать фактом быстрое восстановление способности России к новой фазе борьбы в 1918 году, что и произошло на деле!

Иными словами, Ленин и тут выступил в роли Спасителя России.

На партийном съезде проблем у Ленина хватало – достаточно сказать, что избранные в ЦК „левые коммунисты“ Бухарин, Ломов-Оппоков и Урицкий отказались войти в ЦК! И съезд вместе с ЦК вместо того, чтобы просто заменить „протестантов“, стал их уговаривать!

Такое вот „сплочение“ вокруг Ленина демонстрировали некоторые будущие „верные ленинцы“, расстрелянные в сталинскую эпоху и реабилитированные в хрущёвско-горбачёвскую „эпоху“!

На последовавшем за партийным „советском“ съезде проблем было ещё больше… Чрезвычайный IV Всероссийский съезд Советов собрал 1232 делегата с решающим голосом: 795 большевиков, 283 левых эсера, 25 эсеров центра, 21 меньшевик, 11 меньшевиков-интернационалистов и другие…

По основному вопросу ратификации Брест-Литовского договора от ВЦИК выступил Ленин, а с содокладом против ратификации от фракции левых эсеров – Камков. Приведу лишь одно место из доклада Ленина, где он прямо бросил упрёк в лицо небольшевистской части съезда:

„Шанс предоставлялся в марте-апреле, когда советские организации могли взять власть простым движением руки… И если бы тогда Советы (эсеро-меньшевистские. – С.К.) взяли власть, если бы буржуазная интеллигенция и мелкобуржуазная, с эсерами и меньшевиками, вместо того, чтобы помогать Керенскому обманывать народ, … пришла на помощь армии, снабдив её вооружением, продовольствием, заставив буржуазию помогать отечеству, не отечеству торгашей, тогда мы имели бы, может быть, десятимесячный период, достаточный, чтобы дать армии вздохнуть, чтобы она, ни на шаг не отступая с фронта, предлагала всеобщий демократический мир“[1005].

Это било эсеров и меньшевиков не в бровь, а в глаз! То, что сказал Ленин о ситуации годичной давности, то есть – о весне 1917 года, объективно было вполне по силам эсеро-меньшевистскому Петросовету и ЦИКу. В марте-апреле 1917 года советские организации – прежде всего, Петросовет, действительно могли взять власть простым движением руки. Особенно – если бы к ленинскому лозунгу „Вся власть Советам!“ в апреле 1917 года примкнула вся партия эсеров, включая крыло Чернова.

И тогда уже к лету 1917 года можно было бы пресечь спекуляцию, централизовать снабжение, контролировать доходы, снабдить армию и сказать ей: „Никаких кровопролитных наступлений! Стоять на линии фронта, пока Советская власть не добьётся мира – или всеобщего, или сепаратного, если Антанта на мир не пойдёт“.

Всё это было возможно, и в этом случае армия не разлагалась бы, и к концу 1917 года года не рухнула бы. Она стояла бы на установившейся линии фронта, а армейские большевики были бы цементирующей силой национальной обороны советской России.

Увы, как уже не раз подчёркивалось, Россия далеко не сразу прислушалась к Ленину, за что потом и страдала, за что и расплатилась окончательной разрухой на годы…

Теперь, к весне 1918 года, правота Ленина обнаруживалась всё чётче. Соответственно, на Чрезвычайном съезде Советов после острейшей дискуссии за предложенную Лениным резолюцию проголосовало 784 делегата, против – 261, воздержались 115 человек. Левые эсеры в знак протеста вышли из Совета Народных Комиссаров… Но всё это были ещё даже не цветочки весны, лета и осени 1918 года…

Брестский кризис, при всей его остроте, оказался для будущего не таким уж и страшным. Советская власть сохранилась и могла укрепляться, в Германии зрел собственный кризис, и будущее здесь работало на Ленина. Германская угроза в реальном масштабе времени была очень велика, но в перспективе исчезала.

А вот внутренние проблемы…

Их с каждым днём прибывало, потому что теперь вся полнота ответственности за происходящее в стране ложилась на плечи Советской власти – на ВЦИК, Совнарком, ВСНХ…

И на Ленина…

30 января (12 февраля) 1918 года, в разгар Брестского кризиса – через неделю немцы начнут движение на Питер, Ленин направляет в Никитовку главнокомандующему советскими войсками на юге Антонову-Овсеенко телеграмму. И суть её хорошо передаёт атмосферу дня:

„От недостатка бензина грозят остановиться копи, нельзя будет откачивать воду. Очень просим, если есть хоть малейшая военная возможность, направить весь бензин в копи, в распоряжение Харьковского областного совета народного хозяйства, Сумская, 27“[1006].

Война – войной, а без работающей экономики революцию и Советскую власть не удержишь.

С другой стороны, экономика – экономикой, а военные проблемы не только не уходили, но возникали уже на новом фоне… К не законченной внешней войне – Брестский мир лишь ослабил её, прибавлялись внутренние фронты. И тут картина формировалась такая, что голова кругом шла!

Вот, например, радиограмма „Всем, всем, всем…“ от 23 января (5 февраля) 1918 года, подписанная Лениным. Частично приводимая ниже, она сообщала о событиях на Украине, на Урале и в Крыму:

„Советские войска вступили в Киев 16 января… Войсками руководил заместитель Народного секретаря по военным делам Юрий Коцюбинский. Киевский гарнизон со всей артиллерией соединился с войсками Коцюбинского и объявил Киевскую раду (Винниченко – Порш) низложенной. Всеми покинутый Генеральный секретариат Киевской рады во главе с Винниченко скрылся…

Оренбург занят советскими войсками окончательно. Дутов с горстью приверженцев скрылся…

Симферополь занят советскими войсками. Вся власть на полуострове в руках Общекрымского совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов“[1007].

Так что – ура!?

Ура, да не очень-то…

Уже вскоре советские войска оставляют Киев… Вместе с немцами туда возвращается Винниченко, а в конце апреля 1918 года германское командование разгоняет Раду и заменяет её опереточно-марионеточным „гетманом“ Скоропадским. Этот экс-кавалергард достаточно быстро, надо сказать, оправдал свою фамилию и с уходом немцев уступил власть на Украине Петлюре. Тоже ненадолго, впрочем…

Однако нескоро Киев станет советским окончательно.

И на Урале успех тогда обозначился непрочный: мятеж атамана Оренбургского казачьего войска полковник А. И. Дутова (1879–1921) хотя и был подавлен, но с началом бело-чешского мятежа вспыхнул вновь… И 3 июля 1918 года Дутов опять захватил Оренбург.

И Крым тогда недолго был советским – кто его потом только не занимал!

Впереди были три года гражданской войны и интервенции, из которых два первых оказались особенно тяжёлыми… Но время работало на Ленина, потому что только он вёл Россию путём, в итоге выводящим её из кризиса.

Среди многих декретов тех дней был принят, между прочим, и декрет от 24 января (6 февраля) 1918 года о введении в Российской республике после 31 января 1918 года нового – западноевропейского, календаря, „в целях установления в России одинакового почти со всеми культурными народами исчисления времени“.

Пока что Россия догнала Европу всего на тринадцать календарных дней. В экономическом, научном и культурном отношении мы отставали от неё на десятилетия, но зато вышли в абсолютные лидеры в политической системе. В марте 1918 (!) года Ленин надиктовал стенографу вариант статьи „Очередные задачи Советской власти“. И вот какими ему виделись эти задачи:

„Задача управления государством, которая выдвинулась теперь на первый план перед Советской властью, представляет ещё ту особенность, что речь идёт теперь – и, пожалуй, впервые в новейшей истории цивилизованных народов – о таком управлении, когда преимущественное значение приобретает не политика, а экономика…“[1008]

Если вдуматься, то именно это является признаком нравственно и системно здорового общества: абсолютный примат экономики над политикой! В нормальном обществе люди заняты созданием, развитием и совершенствованием производительных сил общества в целях гармонического развития всех членов общества, а не шумными предвыборными балаганами с десятком политических партий!

И таким здоровым обществом может быть лишь социалистическое общество.

Ленин пояснял далее:

„Обычно со словом „управление“ связывают именно и прежде всего деятельность преимущественно, или даже чисто, политическую. Между тем самые основы, самая сущность Советской власти, как и самая сущность перехода от капиталистического общества к социалистическому, состоит в том, что политические задачи занимают подчинённое место по отношению к задачам экономическим…“[1009]

Постановка такой социальной задачи Лениным была действительно абсолютно пионерской. До Ленина, до России Ленина никто и нигде в мировой истории такой задачи и близко перед обществом не ставил.

И эта новая система с небывалыми ранее задачами, новое социалистическое государство с его органической нацеленностью на мирные дела, оказывались бельмом в глазу старого мира – при всей пока слабости новой системы.

Какой могла быть реакция сильного в военном отношении внешнего старого мира, капиталистической системы? Ясно, что одной единственной: стереть, уничтожить, растоптать, выдрать из истории мира с корнем! Поэтому даже хозяйственные проблемы бледнели перед теми военными проблемами, которые готовился „подбросить“ России внешний мир.

Ленин на VII съезде РКП(б) верно заметил, что Октябрьскую революцию удалось совершить в такой „счастливый момент“, когда империализму „было не до нас“. И вот теперь, после того, как Советская власть к весне 1918 года продемонстрировала впечатляющий потенциал выживания, империализм осознал, что пора приниматься за Россию всерьёз.

Свергнутым имущим классам уничтожение новой России было необходимо тоже по вполне понятным причинам – хотелось вернуть старое… Когда Гражданская война была уже позади, Ленин 22 ноября 1921 года опубликовал в „Правде“ под заголовком „Талантливая книжка“ ироничную рецензию на книгу „Дюжина ножей в спину революции“. Автором изданных в Париже „Ножей“ был Аркадий Аверченко (1881–1925) – знаменитый до революции юморист и где-то даже сатирик.

Ленин как заправский литературный критик ухватил самую суть:

„Интересно наблюдать, как до кипения дошедшая ненависть вызвала и замечательно сильные и замечательно слабые места этой высокоталантливой книжки. Когда автор свои рассказы посвящает теме, ему неизвестной, выходит нехудожественно. Например, рассказ, изображающий Ленина… в домашней жизни. Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина… много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать…

Зато большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал… Есть прямо-таки превосходные вещички, например, „Трава, примятая сапогами“, о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну.

До настоящего пафоса, однако, автор поднимается лишь тогда, когда говорит о еде. Как ели богатые люди в старой России, как закусывали в Петрограде – нет, не в Петрограде, а в Петербурге – за 14 с полтиной и за 50 рублей и т. д. Автор описывает это прямо со сладострастием: вот это он знает, вот это он пережил и перечувствовал…“[1010]

Вернуть блестящие петербургские обеды пусть не за 50 рублей, так хотя бы за 14 с полтиной – вот что двигало если не „падпаручиками“ Добровольческой армии, то „белыми“ генералами и теми, кто их „идейно“ вдохновлял…

В начале февраля 1918 года в Новохопёрске перехватили письмо генерала Алексеева, адресованное французской миссии в Киеве. Генерал просил о помощи, ссылаясь на то, что его войска терпят поражение и вынуждены покинуть территорию Дона. Алексеев сообщал: „Идеи большевизма нашли приверженцев среди широкой массы казаков“.

По указанию Ленина это письмо было опубликовано в № 28 „Известий ЦИК“ от 19 февраля 1918 года.

Генеральское письмо вполне выявляло общность целей внутренней контрреволюции и внешнего буржуазного мира. Но если „белые“ хотели вернуть старую Россию, то для Запада главным было не допустить новой России. Ибо эта новая Россия означала не только невозможность возврата к старой России, но и – в перспективе – смертельную опасность для всего старого мира, к которому относился капиталистический Запад.

Упомянутую выше статью об очередных задачах Советской власти Ленин диктовал между 23 и 28 марта 1918 года в рамках подготовки к обсуждению в ЦК РКП(б) плана развёртывания социалистического строительства. 31 марта на заседании ЦК, проходившем в Кремле при участии Ленина, было констатировано, что „период завоевания власти кончился, идёт основное строительство“, и что поэтому „необходимо привлекать к работе знающих, опытных, деловых людей“…[1011]

Впрочем, для того, чтобы понять – чем были намерены заняться в России большевики? не надо было засылать в Кремль свору тогдашних джеймс-бондов и устанавливать „жучки“ в зале заседаний ЦК и СНК. Достаточно было регулярно покупать у уличного мальчишки-газетчика очередные номера „Известий ЦИК“, где публиковались Декреты и Постановления ВЦИК и СНК…

Эти Декреты при всей их абсолютно мирной направленности, объективно оказывались минами, подводимыми под старое мироустройство… Большевики – страшно сказать, призывая под своё знамя всех знающих, опытных, деловых людей, собирались строить! И принимали на сей счёт конкретные постановления и декреты.

Вот один из них – Декрет об ассигновании 50 миллионов рублей на оросительные работы в Туркестане и об организации этих работ (ниже приводится начало):

„Утвердить план работ по увеличению обеспечения русской текстильной промышленности хлопком, заключающийся: а) в орошении 500 тысяч десятин Голодной степи Ходженского уезда Самаркандской области и в обеспечении головными сооружениями ирригационной системы, охватывающей площадь в 40 тыс. десятин Дальверзинской степи, расположенной против Голодной степи по другую сторону реки Сыр-Дарьи; б) в орошении 10 тысяч десятин Уч-Курганской степи Ферганской области и в урегулировании там же туземного водопользования на площади в 20 тысяч десятин; в) в устройстве водохранилища у Дупулинского моста на реке Зеравшане для освобождения путём регулирования речного стока реки Зеравшана около 100 тысяч десятин под культуру хлопчатника; г) в окончании постройки ирригационных систем в долине реки Чу на площади 94 тысячи десятин…“[1012]

Уже на май 1918 года выделялось 9 770 000 рублей, включая 370 000 рублей на организационные работы.

Декрет был подписан Председателем Совета Народных Комиссаров В. Ульяновым (Лениным) 17 мая 1918 года, и знакомства с одним этим документом достаточно – для честного аналитика, для того, чтобы посмеяться над баснями о: 1) Ленине – якобы фанатике мировой революции, 2) Ленине – якобы русофобе, ненавидевшем Россию, и 3) Ленине – организаторе и инициаторе якобы позарез необходимой ему гражданской войны…

Приведу в подкрепление мысли ещё один документ – опубликованное в „Известиях“ № 103 от 24 мая 1918 года Сообщение об ассигновании 14 миллионов рублей Комитету государственных сооружений и общественных работ ВСНХ на работы на водных путях. Сообщение начиналось со следующего:

„Советом Народных Комиссаров в заседании 14 мая признана в принципе необходимость производства новых работ на водных путях: на Волге у Саратова по подходу к пристаням города, по сооружению гаваней-зимовок на Волге у Нижнего Новгорода и Рыбинска, по сооружению Волго-Донского канала, по шлюзованию рек Туры, Тобола и Томи.

Полная стоимость этих работ, вследствие непредставления исчерпывающих данных, не утверждена. На приступ к работам, разработку исполнительных проектов и сметы ассигновано…“ и т. д.[1013]

Вот подлинный Ленин – вождь России, выделяющий деньги не на „мировой пожар“, а на обводнение Голодной степи в интересах русского текстиля, на новые внутренние водные пути…

Нужна была этому – подлинному, а не говорухинско-стариковскому, Ленину гражданская война? Ведь подлинная суть создаваемой им новой России состояла в грандиозных работах по умному преображению Российского геополитического пространства, отныне называемого „Российская Республика“… В деятельности, проводимой в интересах народов, это геополитическое пространство населяющих и составляющих…

С другой стороны, мог ли Запад позволить Ленину заниматься в 1918 году проблемами ирригации Туркестана, Волго-Доном и прочим подобным?

Нет, конечно!

Допустить до такой новой России Запад не мог, и это открыто обнаружилось уже с весны 1918 года. В марте в Мурманске высадился английский десант, подкреплённый в апреле американским… В апреле во Владивостоке высадился японский десант…

А там – пошло, поехало…

Мы всё это ещё увидим!

Появление новых интервентов на земле России весной 1918 года стало первой – после Брестского кризиса – больной внешней проблемой Советской власти. Однако весной 1918 года большевики всё ещё были заняты по преимуществу внутренними хозяйственными и социальными вопросами – ведь власть брали для этого!

Советское правительство рассматривает и декретирует управление водным транспортом на Волге, ассигнует 1 миллиард 162 миллиона рублей для товарообмена с деревней, выделяет 20 миллионов рублей Центросибири для предприятий Восточной Сибири…

ВЦИК и СНК вводят акциз на чай, принимают международную систему часовых поясов для счёта судового времени на море… Принимают декреты о разработках торфяного топлива и национализации внешней торговли… О снабжении сельского хозяйства орудиями производства и металлами, о соблюдении единства кассы и национализации сахарной промышленности… Об учреждении инспекции труда, Главного нефтяного комитета, Пограничной охраны…

Только с середины марта по конец мая 1918 года ВЦИК и СНК принимают около двухсот декретов и постановлений, и почти все они относятся к конкретным вопросам мирного устроения новой жизни…

27 мая 1918 года впервые в истории России принимается Основной закон о лесах. Этот капитальный законодательный акт не только объявлял все леса в пределах Российской Федеративной Советской Республики общенародным достоянием, но и подробнейше расписывал все конкретные стороны вопроса, включая цели лесного хозяйства, охрану лесов и „планомерное лесовозобновление“…

(В скобках замечу, что нынешний Лесной кодекс РФ отбросил Россию и в этой части на сто лет назад!)…

Всю весну 1918 года высшие органы Советской власти были „под завязку“ заняты проблемами мирного строительства, и вдруг 29 мая 1918 года…

29 мая 1918 года ВЦИК принимает Постановление о принудительном наборе в Рабоче-Крестьянскую Красную армию. В тот же день ВЦИК и СНК утверждают Положение о Чрезвычайном Революционном трибунале при ВЦИК „для суждения по важнейшим делам, которые будут изъяты из подсудности местных революционных трибуналов“.

Чем же объяснялся такой резкий крен в сторону принудительности и репрессивности?

Ответ очевиден, и он был прямо дан в Постановлении ВЦИК от 29 мая: „Центральный Исполнительный Комитет считает, что переход от добровольческой армии ко всеобщей мобилизации рабочих и беднейших крестьян повелительно диктуется всем положением страны, как для борьбы за хлеб, так и для отражения обнаглевшей, на почве голода, контрреволюции, как внутренней, так и внешней“…

Ленин брал власть, чтобы строить народную Россию.

Во имя чего тогда, спрашивается, у него хотели власть отобрать?

И кто хотел?

На этот вопрос можно ответить двумя словами, а точнее – двумя датами…

25—26 мая 1918 года чехи совместно с изготовившимися белогвардейцами подняли мятеж… И только поэтому 29 мая 1918 года появились те два документа Советской власти, о которых было сказано выше.

В сопоставлении двух дат – истоки гражданской войны, начатой, как видим, не большевиками. Вокруг истоков гражданской войны давно накручено много глупостей – о подлостях уж не говорю, а всё ведь очевидно!

Если бы не попирающее нормы международного права иностранное вмешательство в дела России в виде: а) прямой иностранной интервенции во все регионы России; б) организованного Антантой с конца мая 1918 года мятежа чехословацкого корпуса; в) обширной материальной и военной помощи Белому движению, то никакой серьёзной гражданской войны в России и никакого пресловутого „военного коммунизма“ в России не возникло бы.

Антикоммунисты пытаются представить „военный коммунизм“ логическим результатом „теоретических воззрений ленинцев“, но ничего подобного в ленинской теории не присутствовало! Исходная социально-экономическая политика Советской власти в её теоретических, так сказать, основах, однозначно устанавливается по двум основным массивам информации…

Это, во-первых, более чем пятьсот декретов Советской власти, принятых до конца мая 1918 года, то есть – до начала мятежа белочехов. За исключением ряда декретов, принятие которых объяснялось разрухой, экономическим кризисом, нарушением снабжения, саботажем чиновников и кулаков, первая полутысяча советских законов выстраивала вполне демократическую социальную систему с большим потенциалом развития. Это ясно любому, кто возьмёт на себя труд познакомиться с первоисточником – томами Декретов Советской власти.

Во-вторых, изучение протоколов Президиума Высшего совета народного хозяйства подтверждает и закрепляет выше сделанный вывод. Сам по себе ВСНХ мыслился как орган экономического, а не внеэкономического управления страной. Собственно, то, что потом стало известно как НЭП – новая экономическая политика, принятая Лениным после гражданской войны, фактически должно было стать основой экономической политики Советской России на переходный период уже с лета 1918 года – если бы враги Ленина и России не развязали Гражданскую войну.

Так что о „новой“ экономической политике 20-х годов надо говорить как о хорошо (точнее – вынужденно, конечно) забытой экономической политике начала 1918 года.

Лишь антисоциальные действия иностранных интервентов, „белых“ генералов и российских буржуазных политиков вынудили Ленина окончательно перейти с осени 1918 года к политике жёсткой и всесторонней регламентации: продовольственной диктатуре с продразвёрсткой и карточной системой, к прямому продуктообмену между городом и деревней, отмене частной торговли, всеобщей трудовой повинности, элементам уравнительности в оплате труда…

Всё это были меры вынужденные, и подлинным автором политики „военного коммунизма“ стал не Ленин, а Золотой Интернационал, вынудивший Ленина ввести такую политику.

Вот ещё один тому пример…

28 июня 1918 года был принят декрет, о котором Ленин 29 июня сообщал радиограммой советскому послу в Берлине: „Согласно давно намеченному плану, после продолжительной подготовительной работы, наконец, 28 июня, утверждён декрет, появления которого с нетерпением ожидали народные массы России и опубликование которого задерживалось обстоятельствами, не зависящими от воли и желания Советской власти“[1014].

Ленин имел в виду Декрет о национализации крупной промышленности в практически всех отраслях, но именно – крупной…

Так, по цементной промышленности национализировались „все предприятия акционерных обществ и паевых товариществ, владеющих цементными заводами с нормальной производительностью не менее пятисот тысяч бочек в год“; по лесопильной промышленности – „все предприятия, принадлежащие акционерным обществам и паевым товариществам, с основным капиталом не менее одного миллиона рублей“, и т. д.

И это не был „военный коммунизм“.

Лишь действия Деникина, Колчака, Юденича, интервентов и вообще всех „бывших“ привели к тому, что пришлось национализировать также средние и мелкие предприятия в рамках политики „военного коммунизма“. На 1 октября 1919 года отраслевые управления ВСНХ – главки, направляли деятельность 2 522 национализированных заводов и фабрик с общим числом рабочих в 750 619 человек, а к 1 апреля 1920 года количество национализированных предприятий увеличилось до 4 141, а численность рабочих на них – до 983 049 человек.

Если бы не действия „белых“ и интервентов, то тысячи средних и мелких предпринимателей могли бы ещё годами спокойно (спокойно – если честно!) работать, постепенно врастая в советскую экономическую систему.

Вынужденной была и политика продразвёрстки, то есть – обязательной сдачи крестьянами государству по твёрдым ценам всех излишков хлеба сверх установленной продовольственной и хозяйственной нормы по принципу: „с бедных крестьян ничего, с середняка умеренно, с богатого много“. Это была, естественно, крайне непопулярная мера, но это была жизненно необходимая мера, без которой города бы просто вымерли.

И эта политика себя оправдала! Ленин позднее приводил цифры: в первом году революции, до введения продразвёрстки, было заготовлено около 50 миллионов пудов хлеба, во втором по продразвёрстке – свыше 100 миллионов пудов, и в третьем – свыше 200 миллионов пудов. Сегодня „историки“ пишут также историю и „мешочничества“, якобы спасшего город, но мешочники были элементом дезорганизации – о чём в своём месте.

Черту под вопросом о сути „военного коммунизма“ подвёл в реальном масштабе времени сам Ленин, сказав в начале 20-х годов: „„Военный коммунизм“ был вынужден войной и разорением. Он не был и не мог быть отвечающей хозяйственным задачам пролетариата политикой. Он был временной мерой“[1015].

А началось всё с мятежа чехословацкого корпуса.

Чехословацкий корпус был сформирован из военнопленных австрийской армии и эмигрантов чешской и словацкой национальностей в сентябре 1917 года по инициативе Союза чехословацких обществ в России.

Численность корпуса в разных источниках указывается разная – от 30 до 50 тысяч человек, штатный состав – две дивизии и запасная бригада. Корпус был отлично экипирован и вооружён, имел артиллерию.

Командовал корпусом русский генерал В. Н. Шокоров, офицерский состав был преимущественно национальным.

До марта 1918 года корпус дислоцировался в тылах Юго-Западного фронта на Украине и всё более подпадал под антисоветское влияние российского филиала Чехословацкого национального совета.

В ноябре 1917 года начальником штаба корпуса стал генерал М. К. Дитерихс, бежавший из Ставки. В 1916 году Дитерихс командовал 2-й особой пехотной бригадой, предназначенной для отправки на Салоникский фронт, в июле 1917 года был отозван в Россию, но, естественно, сохранил связи, возникшие среди союзного генералитета и политиков.

Враждебный Советам, Дитерихс возглавлял штаб корпуса до января 1919 года, потом командовал Сибирской армией у Колчака, был у него же военным министром, активно действовал в белой эмиграции и в 1937 году умер в Шанхае. Так что уже назначение Дитерихса начальником штаба у чехов указывало на то, что их готовят для использования в борьбе с большевиками.

В связи с брест-литовскими переговорами 15(28) января 1918 года корпус был объявлен автономной частью французской армии и выведен на территорию России – якобы с расчётом на его переброску на западноевропейский театр военных действий.

Однако, как сегодня становится всё более понятным, не для усиления французов на Марне или где-то ещё затевалось формирование чехословацкого корпуса. С самого начала его подлинной задачей была подстраховка контрреволюционных сил России – о чём рядовые легионеры знать, конечно, не могли. Наличие в стране, охваченной Смутой, компактного, национально однородного и устойчивого воинского формирования могло оказаться очень кстати не для одних, так для других неблаговидных целей.

В конце-концов предназначение корпуса определилось к весне 1918 года – 2 мая Верховный совет Антанты принял решение использовать чехов в качестве авангарда своих интервенционистских сил на русском Севере и в Сибири.

Оперативное руководство подготовкой мятежа вели французы, основную же идейную и финансовую поддержку обеспечивали – без афиширования – американцы. Тут надо знать, что Российский филиал Чехословацкого национального совета, который образовался в апреле 1917 года в Киеве на съезде представителей чехословацких организаций в России, был националистическим лишь по риторике речей, а на самом деле контролировался Америкой.

Председатель Филиала профессор Томаш Гарриг Масарик (1850–1937) был активным масоном, как и остальные чешские „национальные лидеры“, а масонство – не опереточное, а реальное – это епархия кого угодно – англосаксов, космополитов, Ватикана, но уж никак не соотечественников бравого солдата Швейка.

Иными словами, основное руководство чехами с самого начала осуществлял тогдашний заокеанский аналог современного „Вашингтонского обкома“.

И вот тут в сюжет вплетается Троцкий…

Считается, что именно он создавал Красную армию и руководил её боевой деятельностью, включая стратегическое планирование. Однако всё это – не просто чепуха, а наглая троцкистская ложь. Подробное опровержение такой лжи выходит за рамки этой книги, однако правда состоит в том, что костяк Красной армии составили те рабочие формирования, включая Красную Гвардию, к появлению и становлению которых ни Троцкий, ни его соратники никакого отношения не имели. А вот Ленин – как создатель партии большевиков, имел отношение прямое.

В целом же Красная армия стала детищем коллективных усилий ряда большевиков и военных специалистов при общем руководстве Ленина. Например, старший брат ленинского соратника Владимира Бонч-Бруевича бывший крупный генерал царской армии Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич (1870–1956) по прямому поручению Ленина занимался вопросами обороны Петрограда и границ республики, организуя так называемую „завесу“ и привлекая к этому делу своих военных коллег. С марта по август 1918 года генерал Бонч-Бруевич был руководителем Высшего военного совета, по упразднении которого оставался в военном окружении Ленина, в 1919 году занимал одно время пост начальника Полевого штаба РВС Республики, но разошёлся с тем же Троцким.

Гражданская война могла бы иметь совсем иные масштабы и длительность, а то и вообще всерьёз не начаться, если бы не мятеж чехов. А мятеж чехов мог бы не начаться, если бы было принято предложение генерала Бонч-Бруевича и ряда приглашённых им военных специалистов о немедленном разоружении чехословацкого корпуса и, при сопротивлении, о самых радикальных мерах против чехов.

„Троцкий, – вспоминал впоследствии Бонч-Бруевич, – то ли мало интересовался вопросом, то ли умышленно принял столь свойственную ему позу этакого разочарованного Чайль-Гарольда и никого из нас не поддержал“[1016].

Жаркий спор, по словам Бонч-Бруевича, завязался на заседании Высшего Военного Совета (ВВС) по вопросу о том, как вывести чехословацкий корпус из пределов Республики. Перешедшие на сторону Советской власти генералы возражали против дальнего маршрута эвакуации корпуса – якобы во Францию, через всю страну на Владивосток. Оптимальным вариантом оказывалась отправка через Одессу, поскольку в Мурманске высаживались англичане.

Но путь на юг был „решительно отвергнут политическими работниками ВВС“ (читай – „троцкистами“). Они и Троцкий якобы опасались того, что чехи на юге „резко усилят враждебные силы на Украине“. Так-то оно так, но вояж отлично вооружённых ещё царской властью пятидесяти тысяч чехов через всю Россию, через потенциально неспокойные Поволжье и Сибирь, был ещё опаснее. К тому же, отправка чехов на юг создавала бы проблему не столько красным силам на Украине, сколько немцам и их марионеткам.

Однако маршрут был назначен, в итоге, на Владивосток. Было достигнуто формальное соглашение с командованием корпуса о том, что чехи, сдав оружие в Пензе, выедут из России как частные граждане.

Реально же чехи числом до 45 тысяч человек отправились в путь с оружием. К концу мая 1918 года их эшелоны рассредоточились по всей Транссибирской магистрали на протяжении 7 тысяч километров от станции Ртищево в районе Пензы до Владивостока.

Группировка капитана Чечека численностью около 8 тысяч штыков находилась в районе Пензы, группировка подполковника Войцеховского (около 9 тысяч штыков) – в районе Челябинска, группировка капитана Гайды (около 4,5 тысяч штыков) – в районе Новониколаевска (ныне – Новосибирск)…

Дитерихс с 14 тысячами легионеров был уже во Владивостоке.

А 25–26 мая 1918 года чехи совместно с изготовившимися белогвардейцами подняли мятеж…

Гайда захватил Новониколаевск (Новосибирск), Войцеховский – Челябинск… Чечек разогнал Пензенский Совет, расстрелял его депутатов-большевиков, а затем отошёл через Сызрань на Самару… Места, по которым в своё время ходил Ленин, теперь топтал враг.

Были захвачены Златоуст, Екатеринбург, Мариинск, Нижнеудинск, Канск, Сызрань, Самара, Симбирск, Петропавловск, Томск, Курган, Омск, Владивосток…

В начале августа чехи взяли Казань, куда незадолго до этого была переправлена значительная часть золотого запаса Республики.

Интересно – кем?

В Самаре, на Урале и в Омске были созданы белые „правительства“ – „Комитет членов Учредительного собрания“ („Комуч“), „Уральское правительство“ и „Временное сибирское правительство“.

К мятежу чехов были приурочены эсеро-белогвардейские мятежи в Ярославле, Рыбинске, Муроме, Владимире… Все они были достаточно быстро подавлены, но отвлекали силы, время, стоили крови…

Сами по себе внутренние контрреволюционные слои не были настолько сильны, чтобы без внешней поддержки вести длительную и масштабную вооружённую борьбу. Это хорошо показали провалы Корнилова, Каледина, Дутова… Хотя – их ли это были, прежде всего, провалы?

Мятежам тех лет привычно дают имена их руководителей в погонах, но ведь каждый раз за генералами стояли кадеты и промышленники. На юге „белых“ так и называли: „кадеты“, даже если они никакого отношения к партии кадетов не имели. Тем не менее всё бульшая часть народной массы, включая казачество, и без учёбы в университетах марксизма-ленинизма начинала прочно связывать понятие „кадет“ с понятием „старый режим“. „Аттестаты“ о политическом образовании выписывала сама жизнь.

И вся эта шушера жила под патронажем интервентов… Так, генерал Пётр Краснов (1869–1947), которого петля Советской власти нашла в 1947 году, ликвидировал Советскую власть на Дону в мае 1918 года при помощи немцев, оккупировавших юг России.

Не могли быть успешными без внешнего подталкивания и прикрытия и другие антисоветские авантюры. Но оно-то было – это прикрытие, поощрение, поддержка… Французский генерал Жанен после выступление чехов фактически принял командование ими. Координация всех антисоветских действий – внутренних контрреволюционных и внешних интервенционистских, была налицо. А чехословацкий мятеж стал запальным шнуром, который поджёг горючий материал по всей России – от Волги до Тихого океана.

Здесь уместно будет последний раз помянуть недобрым словом Всероссийский исполнительный комитет союза железнодорожных рабочих и служащих – приснопамятный Викжель. Руководство Викжеля – перманентно антисоветское, приурочило как раз к выступлению чехов призыв к забастовке на железных дорогах – лишнее подтверждение координации всех действий контрреволюции.

Но тут Викжель переборщил, и вместе с местными своими организациями он был после этого распущен.

Генерал Бонч-Бруевич описывая тот период, признавался:

„Сухое перечисление предпринятых мятежным корпусом военных операций говорит о том, насколько тщательно был разработан план мятежа.

Выступление… должны были поддержать мятежи в Москве, Рыбинске, Ярославле, Муроме, Костроме, Шуи и Иваново-Вознесенске и, наконец, в казачьих и кулацких районах. Высадившийся в Мурманске англо-американский десант предполагал взять Вологду, а войска контрреволюционного правительства Украины, конные части Краснова и „добровольческая армия“ Деникина одновременно захватить южные области России.

Таков был обширный план контрреволюции… Но тогда никому из нас он не казался единым, и мы были бессильны связать друг с другом его отдельные звенья“[1017].

Ленин вначале тоже не оценил чешскую опасность по достоинству. Вот его записка секретарю Совнаркома Н. П. Горбунову от 29 мая 1918 года:

„Скажите Минкину (секретарь Пензенского губкома и председатель губисполкома. – С.К.), что Сызрань взята чехами. Но панике предаваться не следует. Наши силы готовят дать отпор. Необходимо, чтобы и пензяки готовились твёрдо и энергично. Успех нам обеспечен, если мы не сложим рук“[1018].

Достаточно спокойно Ленин говорил о чехах и в публичных выступлениях июня – например, в речи 21 июня 1918 года в Сокольническом клубе Москвы. Но уже вскоре он осознает всё – в полной взаимосвязи нахлынувших событий…

4 июля 1918 года в Москве открылся V Всероссийский съезд Советов рабочих, крестьянских, солдатских и красноармейских депутатов, а 6 июля левые эсеры совершили покушение на германского посла Мирбаха, и начался скоротечный левоэсеровский мятеж.

Даже сегодня редкий историк свяжет мятеж левой эсерки Спиридоновой в Москве и Петрограде с ярославским мятежом правого эсера Савинкова, мятежом чехов, интервенцией и действиями „белых“ генералов, прямо, – как звенья одной цепи. А Ленин уже 6 июля в приказе райкомам РКП(б), районным Совдепам и штабам Красной армии писал:

„Около 3-х часов дня брошены две бомбы в немецком посольстве, тяжело ранившие Мирбаха. Это явное дело монархистов или тех провокаторов, которые хотят втянуть Россию в войну в интересах англо-французских капиталистов, подкупивших и чехословаков…“[1019]

Формально Ленин ошибся – Мирбаха убили не монархисты, а его же тогдашние коллеги по власти – левые эсеры. Но в системном смысле Ленин мыслил верно! Монархисты, кадеты, эсеры, меньшевики, белогвардейцы, интервенты из Антанты, германские агрессоры, буржуазные националисты и т. д. – все они в условиях России оказывались в одном лагере, становились друг другу союзниками и друзьями, потому что все они были врагами Ленина и новой России Ленина.

20 июля 1918 года Владимир Ильич пишет в Петроград Зиновьеву, Лашевичу и Стасовой:

„Необходимо двинуть maximum рабочих из Питера:

(1) „вождей“ несколько десятков (а la Каюров [член партии с 1900 г., – С.К.]) …

(2) тысячи рядовых

Иначе мы слетим, ибо положение с чехословаками из рук вон плохо.

Глупо при таком положении „сидеть“ на „благополучии“ Питера и „жалеть“ давать оттуда; пусть даже большинство беков в питерском Совдепе упадёт с 98 % до 51 %! Что за беда.

Мы не погибнем, если даже (даже!) в Питере дойдёт до 49 % не наших (когда это ещё будет). Но мы погибнем, наверняка от чехословаков, ежели не сделаем отчаянных усилий для прибавки сотен и тысяч руководящих рабочих для превращения киселя в твёрдое нечто…“[1020]

Всё обрисовано вполне внятно… А 24 июля он отправляет в Петрозаводск телеграмму чрезвычайному военному комиссару Мурманско-Беломорского края Нацаренусу:

„…Надо организовать всё и вся лучшее и надёжнейшее для посылки отрядов на чехословацкий фронт. Без победы над чехословаками не будет хлеба…“[1021]

Здесь тоже всё ясно без особых комментариев – продовольственный вопрос как был, так и остался в разорённой и разболтанной стране острым и больным. Но он ведь был не единственным для Ленина – важно было всё!

Вот краткая фотография одного, вполне рядового, рабочего дня Ленина – 19 июля 1918 года…

В этот день он:

– вместе с наркомом иностранных дел Чичериным принимал германского дипломатического представителя Рицлера по поводу требования о вводе в Москву немецких солдат для охраны посольства;

– беседовал с делегацией Всероссийского съезда беженцев из Белоруссии о положении на оккупированной части Белоруссии;

– встречался с представителями земельного отдела Московского губернского Совета о слиянии совхозов и коммун в Московской области;

– выступал на митинге в Лефортовском районе;

– председательствовал на заседании Совнаркома, где, кроме прочего, обсуждались проект декрета „О централизации радиотехнического дела Советской Республики“ и вопрос о помощи населению Ярославля, пострадавшего во время савинковского мятежа…

Кроме этого – текущие дела, это – само собой…

26 июля 1918 года Ленин в ответном письме Кларе Цеткин сообщает:

„…Мы теперь переживаем здесь, может быть, самые трудные недели за всю революцию. Классовая борьба и гражданская война проникли вглубь населения: всюду в деревнях раскол – беднота за нас, кулаки яростно против нас. Антанта купила чехословаков, бушует контрреволюционное восстание, вся буржуазия прилагает усилия, чтобы нас свергнуть. Тем не менее мы твёрдо верим, что избегнем этого обычного (как в 1794 и 1849 гг.) хода революции и победим буржуазию…“[1022]

Как давно всё это было: европейские встречи с Цеткин, конгрессы II Интернационала, тихая деревушка со ставшим громким названием „Циммервальд“… Теперь всё было иначе – 27 июля по прямому проводу Ленин вновь теребит Зиновьева:

„Сейчас получились известия, что Алексеев на Кубани, имея до 60 тысяч, идёт на нас, осуществляя план соединённого натиска чехословаков, англичан и алексеевских казаков… Категорически и ультимативно настаиваю на прекращении всякой оппозиции и на высылке из Питера вдесятеро большего числа рабочих…“[1023]

Да, Зиновьев, войдя в роль „вождя Питера“, в очередной раз демонстрировал свою политически куцую натуру… Когда в эмиграции все проблемы ограничивались задачами работы небольшой партии, Зиновьев казался крупным политиком и достаточно надёжным соратником… Когда же он стал одним их руководителей огромной страны, сразу попёрло истинное – мелкое политиканство. Но не уберёшь же Зиновьева одним росчерком пера – он уже оброс собственными „соратниками“, он „тоже вождь“…

А работать надо, и „коней“ на „переправе“ не меняют.

Всё теперь для Ленина спрессовалось: время, пространство, проблемы… Всё убыстрилось так, как будто его жизнь была снята замедленной съёмкой, а теперь всё воспроизводилось со всё возрастающим ускорением.

Выступая на VII экстренном съезде партии в марте 1918 года, он сказал:

– У нас происходят не старые дореволюционные споры, которые оставались внутри узкопартийных кругов, а все решения выносятся на обсуждение масс, требующих проверки их опытом, делом, никогда не дающих себя увлечь лёгкими речами, никогда не дающих сбить себя с пути, предписываемого объективным ходом событий…[1024]

Но все ли это понимали – те же Зиновьев, Бухарин? И – особенно, Троцкий, который и сам себя выдвигал на второе место, и был охотно выдвигаем на это место приспешниками, готовыми отдать Троцкому и первое место…

После успеха Октября, во время которого Троцкий был полезен, уже в ходе Брестского кризиса он нанес немалый вред – вёл бы переговоры сам Ленин, можно было заключить мир на намного более лёгких условиях.

Затем последовал „чешский“ провал Троцкого… Не было бы мятежа чехов – не началась бы затяжная гражданская война, которая очень осложнила положение Советской власти.

Конечно, гражданскую войну спровоцировала Антанта, однако не будет большим преувеличением сказать, что ей удалось это при несомненном – пусть даже невольном, пособничестве Троцкого. Из сильного лидера революции Троцкий превращался в злого гения революции… А с позиций сегодняшнего дня есть все основания утверждать, что он, давно связанный с тёмными мировыми силами, был им с самого начала…

Естественно, напрашивается вопрос – а зачем Троцкому доверяли? Зачем его терпели многие, начиная с Ленина?

Увы, в реальном масштабе времени не всё видится так, как видится сегодня… Троцкий был старым социал-демократом, рассматривался Лениным до революции как хотя и оппонент, но идейный оппонент, которого можно переубедить.

После Февральского переворота, когда революция начала забирать „влево“, большое значение имел фактор убеждения масс речами, а тут Троцкий был на высоте и стал на сторону большевиков, влившись в РСДРП(б). Ленин не мог тогда игнорировать Троцкого, а не доверять ему на первых порах после Октября особых оснований не было.

Первые сомнения появились после саботажа Троцким мирных переговоров с немцами в Брест-Литовске, но к тому времени Троцкий сильно укрепился… Причём проблема заключалась уже не только в Троцком, но и в тех силах, которые его поддерживали. Изгнанный из партии, Троцкий был бы опаснее, чем в её рядах. К тому же прямых-то доказательств двурушничества Троцкого не имелось. Приходилось с ним считаться и использовать его, но – с оглядкой.

Что же выручало Ленина?

Тут не может быть двух мнений – его выручало то, что теперь он имел возможность не только открыто, широко апеллировать к массам, убеждать их, агитировать их, приобщать к своему видению жизни и задач борьбы, давать ориентиры… Теперь он получил возможность прямо организовывать массы, руководить ими. Теперь он мог выдвигать из широких масс подлинных новых вождей…

Да они и сами выдвигались из народной гущи, тянулись к нему… В новом качестве представали и давно, казалось бы, знакомые фигуры… Скажем, до революции Свердлов, Сталин, Дзержинский, Орджоникидзе – в отличие от Зиновьева, Каменева, Бухарина – были от Ленина достаточно далеки, а теперь они мощно подпёрли Ленина. И не только они – в партию постоянно приходили новые люди. И приходили не только в партию, но и в Советы, в хозяйственные учреждения Советской власти…

Средний российский интеллигент оказался от задач новой власти далёк, он их не понимал, не принимал и решать их не рвался. А вот высший слой российских интеллектуалов – российские учёные-естественники, прикладники, крупнейшие инженеры, практические экономисты, статистики – этот слой стал сотрудничать с Лениным достаточно быстро, и это тоже помогало справляться с „грудой дел“ и „суматохой явлений“…

Становилось понятно, что всё, что было у него в жизни до этого, всё предыдущее, было подготовкой для великих свершений великого преобразователя мира, для деяний нового Творца…

Всё спрессовывалось и прослаивалось одно другим… 26 мая 1918 года – чехи в этот день как раз поднимали мятеж – в Москве открылся I Всероссийский съезд советов народного хозяйства, который работал до 4 июня… В Москву приехало 252 делегата, представлявших 5 областных, 30 губернских и немалое число уездных совнархозов, а также – отделы ВСНХ, профсоюзные организации и фабрично-заводские комитеты.

Ленин вложил в подготовку съезда немало сил, 23 мая в Кремле при его участии прошло заседание президиума ВСНХ, где были детально рассмотрены вопросы проведения съезда, его повестка дня, утверждены тезисы ряда докладов. На этом заседании Ленин предложил свести систему управления национализированными предприятиями к местным заводоуправлениям, замыкаемым на непосредственно производственный отдел ВСНХ без промежуточных звеньев.

В повестке дня стояло обсуждение общего экономического положения России и экономической политики; финансового положения и государственного бюджета; внешней торговли; экономических последствий Брестского договора… Отдельные вопросы по организации производства, товарообмену, сельскому хозяйству должны были рассматриваться на секциях съезда.

Всё это было впервые не только в истории России, но и в истории мира – выработка принципов и подходов к централизованному, сознательному, организованному и скоординированному управлению и развитию огромной национализированной экономики. К организации её деятельности на научно обоснованных принципах!

Ленин выступил на съезде уже в день его открытия, и начал с того, что „чем дальше будут двигаться завоевания Октябрьской революции“, тем все меньше „будет надобности в аппарате чисто административном“, зато всё выше „будет становиться роль советов народного хозяйства“.

„…аппарату управления в собственном, тесном, узком смысле слова, аппарату старого государства суждено умереть, – говорил Ленин, – а аппарату типа Высшего совета народного хозяйства суждено расти, развиваться и крепнуть, заполняя собой всю главнейшую деятельность организованного общества…“[1025]

По сути, Ленин сказал, что разумно организованным социалистическим обществом должны управлять не чиновники, а учёные, инженеры, экономисты, и управлять в интересах не клана, а общества. И это ведь тоже было впервые в истории мира – подобная постановка вопроса, тем более – не просто социальным мыслителем, а главой огромного государства!

Ленин говорил о „величайшей важности и величайшей трудности организационных задач, когда нам надо совершенно по-новому организовать самые глубокие основы человеческой жизни сотен миллионов людей“, и что тут не получится действовать по пословице „семь раз примерь, один раз отрежь“, потому что возможности произвести многочисленные примерки, а потом раз отрезать, история нам не даёт. Надо кроить и перекраивать на ходу, „испытывая те или иные учреждения, наблюдая их на опыте“…

И до Ленина в России были съезды промышленников, где их участники так или иначе поднимали вопросы развития национальной экономики, но – во-первых, никто на этих съездах даже не заикался об использовании творческих сил народа, потому что интересы делегатов съездов промышленников были прямо чужды интересам трудящихся. А во-вторых, даже на съездах собственников никто не мог и помыслить об участии в них того, кто сам называл себя „хозяином земли Русской“ – царя.

Высшая государственная власть старой России была глубоко равнодушна к нуждам даже капиталистической экономики. Теперь же всё было иначе! Ленин прекрасно разбирался в экономике – не только в политической экономии, но и в практических экономических проблемах – здесь он сам был признанным высококлассным экспертом! В том числе и поэтому он резко выступил против попыток „левых коммунистов“, левых эсеров, меньшевиков и анархо-синдикалистов утвердить децентрализацию экономики.

В замечаниях на проект „Положения об управлении национализированными предприятиями“ Ленин написал:

„Коммунизм требует и предполагает наибольшую централизацию крупного производства по всей стране. Поэтому общероссийскому центру безусловно надо дать право подчинять себе непосредственно все предприятия данной отрасли…

Отнять право у всероссийского центра подчинять себе все предприятия данной отрасли во всех концах станы, как это вытекает из проекта комиссии, было бы областническим анархо-синдикализмом, а не коммунизмом…“[1026]

В итоге был принят ленинский подход, и на его базе уже в тридцатые годы была создана развитая сталинская централизованная система управления народным хозяйством, чисто экономические показатели которой не превзойдены в мире до сих пор.

А рядом с этой великой новаторской работой в той же Москве и в то же время продолжалась мышиная возня: с 21 по 27 мая 1918 года меньшевики провели своё Всероссийское совещание…

Совещание провозгласило скорую гибель Советской власти. Призыв Ленина к рабочим организовывать продовольственные отряды меньшевики оценили как „последние судорожные попытки“ и выдвинули лозунг: „Вперёд к капитализму“.

Меньшевик В. Г. Громан (потом он работал в ВСНХ и Госплане, но кончил плохо) и меньшевик Н. Череванин (Ф. А. Липкин) предлагали решать продовольственную проблему за счёт привлечения торгового капитала и, фактически, узаконения спекулятивных цен на хлеб…

Бывший товарищ министра труда в коалиционном Временном правительстве П. Н. Колокольников призвал совещание „свалить Советы ценою голода“…

Меньшевик Либер предложил резолюцию с требованием вынесения „смертного приговора над Советами“, немедленного отзыва из них своих депутатов и бойкота Советской власти, а „непременный“ Фёдор Дан заключил своё выступление лозунгом: „Долой комиссародержавный социализм и да здравствует контролируемый капитализм!“

Юлий же Мартов огласил высокомудрые тезисы с призывом к борьбе за „истинно демократическую республику“. Правда, как её обеспечить практически при наличии „белых“ генералов, вешающих рабочих, и иностранных интервентов, захватывающих территорию России, Мартов не пояснил[1027].

Когда Ленин 4 июня 1918 года выступил с докладом о борьбе с голодом на объединённом заседании ВЦИК, Моссовета и Московского совета профсоюзов (ПСС, т. 36, с. 395–414, 415–418), где присутствовали и меньшевики, его речь прерывалась репликами „из-за угла“. Но Ленин сбить себя не дал, а зал в целом был за Ленина.

Кончилось тем, что 14 июня ВЦИК принял постановление об исключении из своего состава „представителей партий социалистов-революционеров (правых и центра) и меньшевиков“, мотивируя это как тем, что „присутствие в советских организациях представителей партий, явно стремящихся дискредитировать и низвергнуть власть Советов, является совершенно недопустимым“, так и тем, что „из ранее опубликованных, а также оглашённых в нынешнем заседании документов ясно обнаруживается“ связь правых эсеров и меньшевиков со всем спектром контрреволюции.

Ситуация поляризовалась, но Ленин ли был в том виноват?

Если бы он встал на позицию Мартова, то он был бы прекраснодушным политическим кретином, каковым оказывался былой товарищ Мартов…

Если бы он встал на позицию Громана и Колокольникова, то он немедленно выпал бы в архив истории, как выпали эти бывшие „временные“… Тот же Громан в течение всего 1917 года стоял во главе продовольственного дела в Петрограде, но обеспечить нормальное снабжение столицы в ситуации, становящейся всё более ненормальной, не смог.

И мог ли Ленин сдать позиции Рябушинскому, Терещенко, Деникину, Краснову, генералу Жанену и прочим, им подобным? Ведь тогда он просто оказался бы в лагере врагов трудового народа…

Все признавали, что Россия бурлит как котёл, но разве Ленин разжёг под ним огонь, а не царь, бросивший русского мужика в огонь войны, как бросают в топку дровишки?

И только ли царь разжигал огонь под „котлом“ российского общества?

Вот описание Петербурга, только что отметившего 300-летие дома Романовых, накануне той войны:

„Иностранец, который посетил бы С.-Петербург в 1914 г., перед самоубийством Европы, почувствовал бы неодолимое желание остаться навсегда в блестящей столице российских императоров…

Чернокожий бармен в Европейской гостинице, нанятый в Кентукки, истые парижанки-актрисы на сцене Михайловского театра, сановники, завтракавшие у Кюба до ранних зимних сумерек… Никто не мог бы ошибиться относительно национальности этого города, который выписывал шампанское из-за границы не ящиками, а целыми магазинами…

Всё в Петербурге было прекрасно. Всё говорило о столице российских императоров… Роскошные выезды, с лакеями в декоративных ливреях, стояли перед ювелирными магазинами, в витринах которых красовались розовые жемчуга и изумруды… Патриархальная Русь, устоявшая перед атаками революционеров 1905 г., благодаря лояльности мелких предпринимателей (лавочников. – С.К.), отступила перед системой, заимствованной за границей… Это быстрое трестирование страны, далеко опередившее её промышленное развитие, положило на бирже начало спекулятивной горячке. Во время переписи населения Петербурга, устроенной в 1913 г., около 40 000 жителей обоего пола были зарегистрированы в качестве биржевых маклеров…

Врачи, педагоги, инженеры были недовольны своими профессиями. Казалось позором трудиться, чтобы зарабатывать копейки, когда открывалась полная возможность (для кого? – С.К.) зарабатывать (?? – С.К.) десятки тысяч рублей посредством покупки двухсот акций „Никополь-Мариупольского металлургического общества“…

Офицеры гвардии, не могшие отличить до сих пор акций от облигаций, стали с увлечением обсуждать неминуемое поднятие цен на сталь… Отцы церкви подписывались на акции, и обитые бархатом кареты архиепископов виднелись вблизи биржи…“

Впечатляющая картина, а?

Ничего не напоминает, э?

И вот каково резюме того, кто дал эту картину:

„Будущее империи зависело от калибра новых властителей дум, которые занялись судьбой её финансов. Каждый здравомыслящий финансист должен был бы сознавать, что пока русский крестьянин будет коснеть в невежестве, а рабочий ютиться в лачугах, трудно ожидать солидных результатов в области развития русской экономической жизни (а в области жизни социальной? – С.К.). Но близорукие дельцы 1913 г. (только ли дельцы и только ли 1913 года? – С.К.) были мало обеспокоены отдалённым будущим. Они были уверены, что сумеют реализовать всё вновь приобретённое, до того, как грянет гром…“[1028]

Это описание и этот вывод – приговор режиму, не так ли?

И это – строки из мемуаров хорошо известного читателю великого князя Александра Михайловича – „дяди Сандро“, дяди царя Николая…

Как говорят англосаксы: „No comments“…

Да, ситуация к началу лета 1918 года поляризовалась, и социальное напряжение росло. Но создали два социальных полюса не Ленин и не его политика, а его политические противники, которые и были врагами народов!

И теперь против Ленина ополчились все они – „грязные, в калошах и без калош“…

Активизированная мятежом чехов, долгая, разрушительная и мучительная гражданская война началась летом 1918 года всерьёз – на фоне активности немцев на Украине и Юге России, англичан и американцев на Севере, американцев и японцев на Дальнем Востоке…

2 сентября 1918 года было принято Постановление ЦИК: „Советская республика превращается в военный лагерь“. 30 ноября 1918 года Постановлением ВЦИК был учреждён Совет Рабочей и Крестьянской Обороны под председательством Ленина. В состав Совета вошли председатель Реввоенсовета Республики Троцкий, нарком путей сообщения Невский, замнаркома продовольствия Брюханов, председатель Чрезвычайной комиссии по производству снабжения Красин и от ВЦИК – Сталин[1029].

Не будем углубляться в перипетии гражданской войны, хотя тема её в книге ещё далеко не закончена. А вот беглый взгляд на один из аспектов этой войны – интервенцию, мы сейчас бросим, открыв последнее в СССР капитальное издание по истории Гражданской войны – 700-страничную энциклопедию „Гражданская война и военная интервенция в СССР“, изданную в 1983 году.

В большеформатном томе с мелким шрифтом хватает точной информации, в том числе – и иллюстративного материала. И чтобы понять, чем стало для России вторжение „союзников“, достаточно оценить по достоинству одну из фотографий к семистраничной статье „Интервенция“. На явно „постановочном“ фото 1918 года – британский „томми“ в тропической панаме, в новенькой, „с иголочки“ форме, с карабином за плечом. Он снят на фоне „леса“ бакинских нефтяных вышек и трубопровода с штурвалом вентиля.

Вот, если вдуматься, символическое выражение цели интервенции – российская экономика под иностранным контролем.

Иллюстрируют статью и фото высадки американских интервентов во Владивостоке в 1918 году; английских интервентов во Владивостоке в 1918 году; японских интервентов у трупов убитых ими русских железнодорожников в 1918 году; военных судов США и Франции во Владивостокском порту в 1918 году; японского броненосца во Владивостокском порту в 1918 году; американских интервентов на Северном фронте; английских интервентов в Архангельске в 1919 году; английских танков в Новороссийске в 1919 году; вывозки награбленного имущества с Украины…

А на странице 508-й воспроизведена листовка Всероссийского Центрального Исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов.

Вот её текст:

Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика

Пролетарии всех стран, соединяйтесь

ЧЕГО ХОТЯТ АНГЛИЧАНЕ, ФРАНЦУЗЫ, ИДУЩИЕ ПРОТИВ НАС ВОЙНОЙ?

ОНИ ЗАХВАТИЛИ дорогу на Мурмане, весь берег Белаго моря, Онегу, Архангельск.

НАШЛИСЬ ПРЕДАТЕЛИ, которые им помогли.

Они ПУШКАМИ с крейсеров ГРОМИЛИ МИРНОЕ НАСЕЛЕНИЕ – за что, что мы им сделали?

СПРОСИТЕ РАБОЧИХ АНГЛИИ И ФРАНЦИИ: РАБОЧИЕ-БРАТЬЯ, ЧЕГО ВЫ ХОТИТЕ?

Они скажут: МЫ МИРА ХОТИМ, МЫ НЕНАВИДИМ ВОЙНУ, но нет еще силы у нас, чтобы сбросить тех, кто шлет нас на бойню!

Чего же хотите вы, король, президент, лорды и герцоги, купцы и банкиры, помещики Америки, Англии, Франции, Японии?

Ха-ха-ха! Чего мы хотим? МЫ ХОТИМ СОЖРАТЬ ВАС, мы хотим захватить ваши леса на севере, ваши гавани, ваши дороги.

МЫ ХОТИМ, чтобы лен и пенька, лес и хлеб, все, чем богата ваша страна, медь и железо, свинец, серебро, платина золото, – ВСЕ МЫ ХОТИМ ЗАХВАТИТЬ.

ЧЕГО МЫ ХОТИМ? – скажут эти господа: мы хотим захватить и север, и Волгу, и Урал, и Кавказ. Нам нужны ваши источники нефти, ваши рудники и шахты, ваши рыбные ловли, все заберем!

ЧЕГО МЫ ХОТИМ? – скажут они: МЫ ХОТИМ ПОСАДИТЬ ВАМ НА ШЕЮ ЦАРЯ, потому что в нашей стране король Георг, – родственник Романова, потому что наша буржуазия – родня вашей, наши помещики – родные вашим.

Вы свергли ДВОРЯНСТВО, – МЫ ВАМ снова ПОСАДИМ НА ШЕЮ его.

Вы свергли ПОМЕЩИКА, – МЫ ВАМ снова ПОСАДИМ НА ШЕЮ его.

Вы захотели жить вольной свободной жизнью? А МЫ СНОВА ЗАГОНИМ ВАС В РАБСТВО.

– Вот чего хотят эти люди.

– ГОНИТЕ ИХ ВОН!

Издательство Всероссийского Центрального Исполнит. комитета

Советов рабочих, крестьянск. красноарм. и казачьих депутатов

Москва, Тверская ул. д. № 11

МОСКВА – 1918 г.

Пропагандистский перехлёст в листовке был допущен единственный: интервентам не было дела до российского родственника английского короля Георга и вновь на шею народам России они хотели посадить не старую родовую аристократию, а „аристократию“ денежного мешка. В целом же всё было сказано верно, и интересно – найдётся ли сегодня негодяй, прикрывающийся званием историка, который рискнёт заявить, что приведённая выше листовка не отражает тогдашнюю историческую действительность?

Впрочем, наше время настолько пропитано гнусностью поведения элитарных „образованных“ слоёв, что в подтверждение правоты листовки ВЦИК сошлюсь на независимую оценку…

Английский писатель Герберт Уэллс, совершив поездку в Советскую Россию в самом конце гражданской войны, по возвращении домой написал книгу „Россия во мгле“, где мы читаем:

„В конце 1917 года Россия пережила такой всеобъемлющий крах, какого не знала ни одна социальная система нашего времени… Это было время разгрома, время полнейшего социального разложения. Это был распад общества… Это был вызванный отчаянием взрыв самых тёмных сил человеческой натуры (точнее, натуры, исковерканной царизмом. – С.К.), и в большинстве случаев коммунисты несут не большую ответственность за эти злодеяния, чем, скажем, правительство Австралии… В начале 1918 года новому, большевистскому правительству приходилось вести жестокую борьбу не только с контрреволюцией, но и с ворами и бандитами всех мастей. И только к середине 1918 года, после того, как были расстреляны тысячи грабителей и мародёров, восстановилось элементарное спокойствие на улицах больших русских городов.

Некоторое время Россия была не цивилизованной страной, а бурным водоворотом беззакония и насилия, где слабое и неопытное правительство вело борьбу не только с неразумной иностранной интервенцией, но и с полнейшим внутренним разложением…

Не коммунизм, а европейский капитализм втянул эту огромную, расшатанную, обанкротившуюся империю в шестилетнюю изнурительную войну. И не коммунизм терзал эту страдающую и, может быть, погибающую Россию субсидированными извне непрерывными нападениями, вторжениями, мятежами, душил её чудовищно жестокой блокадой. Мстительный французский кредитор, тупой английский журналист несут гораздо большую ответственность за эти смертные муки, чем любой коммунист“[1030].

Уэллс имел возможность увидеть в России всё, что хотел, беседовать со всеми, с кем он пожелал встретиться… И беседовал он не столько с рабочими, сколько с интеллигентами… Тем не менее Уэллс сумел понять суть происходящего, и в итоге он оправдывал большевиков и признавал, как видим, что внешние силы сыграли в трагедии России решающую роль.

Это был честный взгляд честного человека, однако те дни дали примеры и лицемерия, образцом которого стали, конечно же, главные лицемеры современности – Соединённые Штаты.

22 августа 1918 года В „Правде“ было опубликовано ленинское „Письмо к американским рабочим“, где были и такие строки:

„Если германские разбойники побили рекорд по зверству своих военных расправ, то английские побили рекорд не только по количеству награбленных колоний, но и по утончённости своего отвратительного лицемерия. Именно теперь англо-французская и американская буржуазная пресса распространяет… ложь и клевету про Россию, оправдывая свой грабительский поход против неё стремлением „защитить“ будто бы Россию от немцев!..“[1031]

А вот комментарий к ленинским строкам – нота государственного департамента США от 3 августа 1918 года:

„По мнению правительства Соединённых Штатов… военная интервенция в России скорее всего усугубит существующие прискорбные беспорядки, чем ликвидирует их, и скорее нанесёт вред России, чем поможет ей выйти из бедственного положения…

При существующей обстановке… военные действия допустимы только для защиты в меру возможного чехословаков и помощи им против вооружённых австрийских и немецких военнопленных (??? – С.К.)… а также для содействия усилиям в области борьбы за самоуправление и самооборону, когда русские сами пожелают принять помощь.

Поэтому правительство Соединённых Штатов предложило правительству Японии совместно направить войска в количестве нескольких тысяч человек, во Владивосток с тем, чтобы они действовали как единое целое… и японское правительство приняло это предложение. Предпринимая этот шаг, правительство Соединённых Штатов желает заявить народу России самым открытым и торжественным образом (ну-ну, – С.К.), что оно не намерено нарушать политического суверенитета России, вмешиваться в её внутренние дела, даже местного характера… и что предпринимаемые нами меры преследуют единственную цель оказать такую помощь, которая может быть приемлема для русского народа… Имеется в виду, что японское правительство даст аналогичные гарантии“[1032].

Американский профессор Самуэль Харпер в своей книге „Россия, в которую я верю“ (из неё и взят текст ноты госдепа), признавался, что часто повторял слова долго жившего в России и даже преподававшего в Московском университете ирландца Диллона, писавшего под почти ленинским псевдонимом „Ланин“. А „Ланин“ говаривал так: „Русскому народу не хватает скрепляющего цемента лицемерия“[1033].

Спору нет – англосакс „Ланин“ попадал здесь в точку – с таким ходовым в Европе социальным материалом, как скрепляющий „цивилизованных“ европейцев „цемент“ лицемерия, у русских всегда было слабо. Зато у янки этого материала было не только побольше, чем даже у европейцев, но и качество его у Америки было наивысшим!

Вместо комментария к ноте госдепа США от 3 августа 1918 года сообщу, что на момент обнародования ноты, на русском Севере уже находилось около 5 тысяч американских „миротворцев“ (не считая 8 тысяч англичан, 1 300 итальянцев, 1 200 сербов и 700 французов), а американский крейсер „Олимпия“ вошёл в Мурманский порт ещё 24 мая 1918 года…

Задолго до ноты госдепа США – 11(24) ноября 1917 года, во Владивосток прибыл американский крейсер „Бруклин“, а японцы с января 1918 года обосновались во Владивостоке прочно и на долгие годы, варьируя численность войск от 60 до 120 тысяч человек и добравшись до Забайкалья.

29 июня 1918 года пятнадцать тысяч чехо-словаков, „защищаемых“ янки „от вооружённых австрийских и немецких военнопленных“, „содействуя усилиям в области борьбы за самоуправление и самооборону“, произвели во Владивостоке переворот и поставили у власти эсеро-меньшевистскую думу. Председатель Владивостокского Совета К. А. Суханов и другие члены Совета были расстреляны. И началась делёжка русского Дальнего Востока…

Только за три месяца 1919 года янки и японцы, действуя „как единое целое“, вывезли три миллиона шкурок ценной пушнины – не считая прочего. К этому времени в Сибири был установлен кровавый режим прямого ставленника Америки – адмирала Колчака… За годы интервенции были разграблены все дальневосточные порты, склады, станционное хозяйство, а общий урон хозяйству Дальнего Востока составил не менее чем 300 миллионов золотых рублей… В счёт военных поставок Колчак передал американцам 2118 пудов золота из российского золотого запаса, англичанам – 2883 пуда, французам – 1225 и японцам – 2672 пуда…

В сумме это составляет примерно 140 тонн золота! Плюс часть российского золотого запаса прикарманили чехи – на это золото потом был создан Банк легионеров… Часть разворовали колчаковцы…

Итого Россия лишилась не менее 150 тонн золота. Как не хватало его в голодные 1921–1922 годы, сколько миллионов жизней оно могло бы спасти! В трагедии голода 1921 года обвиняют Ленина – мы ещё с этим будем разбираться, но подлинные её виновники – интервенты и белогвардейцы, истощавшие силы России, и особенно – прославляемый ныне негодяями адмирал Колчак, лишивший русский народ целой золотой горы.

Вот какой оказалось для России цена „самым открытым и торжественным образом“ обещанной Америкой „помощи, которая может быть приемлема для русского народа“…

Нет, умри – лучше чем англосакс „Ланин“ не скажешь! Воистину „цемент лицемерия“ скрепил фундамент „американской демократии“!

И этот же „цемент лицемерия“ стал важнейшим „строительным материалом“ всего американского „свободного мира“. Приведу ещё один пример на сей счёт… Самуэль Харпер знал Россию для американца очень неплохо, и хотя к большевизму, будучи буржуазным либералом, относился прохладно, смотрел на ситуацию не без объективности… И вот что он писал в письме в начале 1919 года известному американскому дипломату, бизнесмену и публицисту Вильсону Хантингтону (1875–1946):

„Вся путаница в вопросе о России, имевшая место во время недавних прений в сенате, возникла в связи с тем, что правительство не приняло мер для того, чтобы собрать и сопоставить сведения, полученные из России. Лучший пример – знаменитое предложение Советов о сотрудничестве с нами против Германии. Теперь Джонсон (сенатор США. – С.К.) публично объявил о нём. Почему, чёрт возьми, государственный департамент не предал гласности этот факт много месяцев тому назад?“[1034]

Да потому госдеп и не предал такой факт гласности, что это шло вразрез с подлинной, а не декларированной политикой США и Запада…

Приберегая для использования в нужном месте приведённое выше свидетельство Харпера, я намеренно не подчёркивал ранее, а теперь подчеркну, что Ленин обращался зимой 1918 года – в реальном масштабе времени, к Антанте и США с предложением восстановить германский фронт в случае масштабной помощи со стороны союзников оружием, боеприпасами, продовольствием.

Антанта отказала…

Мало известно также то, что Ленин позднее ответил согласием и на предложение президента Вильсона, сделанное 22 января 1919 года от имени Антанты, о перемирии и созыве на Принцевых островах (острова Принкипо) в Мраморном море конференции совместно с „белыми“ на основе сохранения занимаемых к тому времени территорий.

24 января 1919 года Ленин отправил телеграмму Троцкому:

„Секретно

Козлов и по месту нахождения

Предреввоенсовета Троцкому

Вильсон предлагает перемирие и вызывает на совещание все правительства России. Боюсь, он хочет закрепить за собой Сибирь и часть Юга, не надеясь иначе удержать почти ничего. Это обстоятельство в связи с взятием Оренбурга, Луганска и Черткова заставляет нас, по моему, напрячь все силы, чтобы в месяц взять и Ростов, и Челябинск, и Омск…

К Вильсону придётся, пожалуй, поехать Вам.

Ленин“[1035]

4 февраля 1919 года Москва сообщила по радио правительствам Великобритании, Франции, Италии, США и Японии о согласии участвовать в конференции. Выступая 18 марта 1919 года с отчётом ЦК на VIII съезде РКП(б) Ленин говорил:

– Когда мы ответили согласием на предложение конференции на Принцевых островах, мы знали, что идём на мир чрезвычайно насильнического характера… Но, с другой стороны, …после брестского опыта нам будет гораздо легче это сделать. Когда нашему Центральному Комитету пришлось обсуждать вопрос об участии в конференции на Принцевых островах вместе с белыми, – что, в сущности, сводилось к аннексии всего, что белыми занято, – этот вопрос о перемирии не вызвал ни одного негодующего голоса в среде пролетариата, и так же отнеслась к этому и партия…[1036]

Ленин прямо связывал свою готовность к переговорам с новой волной революционной активности в Европе. В этих условиях можно было вести переговоры, зная, что как в Европе, так и на занятых „белыми“ и интервентами территориях России, время работает на Советскую, а не на антисоветскую Россию – как это было и в случае Брестского мира.

Причём нет оснований говорить о политическом двуличии Ленина – он имел дело с политическими бандитами-аннексионистами в Бресте, с теми же бандитами имел бы дело и на Принкипо – если бы конференция состоялась.

Честный договор возможен лишь с честным партнёром, а честность с бандитами глупа даже для отдельного человека, не говоря уже о политике, ответственном за обеспечение интересов народных масс. Ленин это понимал, понимали это и враги. Они рассчитывали на отказ Ленина, а когда Ленин согласился, то на советскую ноту Антанта просто не отреагировала никак.

„Белые“ же, начиная с Колчака и Деникина, через парижское „Русское политическое совещание“, заявили об отказе вести переговоры с Москвой. Они и тут были за войну, а не за мир.

Вильсон, к слову, тогда же направлял к Ленину и миссию Буллита – с теми же целями. И Ленин в начале марта 1919 года охотно вступил с Буллитом в переговоры, и был готов пойти на ряд уступок на основе удаления с территории России войск „всех нерусских правительств“. Однако и здесь всё кончилось сворачиванием контактов со стороны Антанты и дезавуированием Буллита…

История с несостоявшейся конференцией на Принцевых островах описана троцкистским биографом Ленина – Луи Фишером, и, как почти всегда у Фишера, переврана. Но интересно, что Фишер пишет: „Ленин имел весьма твёрдое и циничное (? – С.К.) мнение о капиталистах: их бог – Маммона, они готовы убиться за доллар, их легко подкупить обещанием прибылей…“[1037]

Уж не знаю, что циничного увидел троцкист Фишер в таком мнении Ленина о капиталистах – абсолютно верном в конечном счёте. Фишер уверяет, что предложения Ленина Антанте по конференции на Принцевых островах были сформулированы так, что якобы „оскорбили“ Ллойд Джорджа, а Вильсон объявил большевиков „самыми отъявленными пройдохами в мире, действующими исподтишка“. На самом деле отказ объяснялся тем, что козырной мастью в России Антанта тогда считала всё ещё „белую“…

Да, Гражданская война имела свои „приливы“ и „отливы“… Да, история гражданской войны содержит и позорные для Красной армии страницы – в документах тех дней можно найти немало свидетельств о слабости, низкой боеспособности и даже разложении советских войск, особенно – летом 1918 года, когда незначительные порой силы тех же организованных чехов обращали в бегство целые „красные“ полки…

Ну и что!

В итоге оказались верными слова новой красноармейской песни: „Но от тайги до Британских морей Красная армия всех сильней!“

А из песни, как известно, слово не выкинешь!