Глава 33. Десять дней, которые потрясли мир

За день до того, как выстрел вошедшего в «Неву» крейсера «Аврора» возвестил миру о рождении нового мира (уж в этом-то – в абсолютной социальной новизне, Октябрю 1917 года не отказывают даже злейшие клеветники на Ленина) диспозиция главных фигур 1917 года была такова…

Керенский и Временное правительство засели в Зимнем дворце, который всё более походил на могильный склеп…

Троцкий, Сталин и Свердлов находились в Смольном, который всё более походил на улей…

Ленин же всё еще пребывал в квартире Фофановой, которая всё более походила на клетку…

Кажется, Талейрану принадлежит следующая – хотя и спорная, но для многих случаев верная – мысль: «Романист обязательно награждает своих главных героев умом и выдающимся характером. История не так разборчива и выдвигает на главные роли того, кто в данный момент оказывается под руками».

По отношению к Керенскому и его коллегам эта мысль абсолютно верна!

По отношению к Ленину и его коллегам эта мысль верна от противного, иными словами – абсолютно неверна!

Даже Троцкий, которого надо назвать «злым гением русской революции» (возможно даже – доверенным эмиссаром мировой Элиты, имеющим задачу по мере возможностей контролировать и направлять процесс), даже, повторяю, Троцкий действовал в те дни незаурядным образом и играл роль положительную, потому что жил и действовал в русле ленинских идей, планов и устремлений.

Все россказни о ведущей (или, хотя бы, равнозначной с Лениным) роли Троцкого в Октябре 1917 года – не более чем результат его саморекламы и троцкистского «пиара»… Для того, чтобы понять это, нет необходимости рыться в секретных архивах – для этого достаточно окинуть взглядом дооктябрьскую политическую деятельность Троцкого и познакомиться с его дооктябрьскими статьями, книгами и т. д.

Сравнивая то, что делал и что предлагал Троцкий с тем, что делал и предлагал Ленин, начиная с конца XIX века до конца октября 1917 года, любой объективный историк раз и навсегда зачеркнёт версию о том, что Троцкий был в Октябре 1917 года тем, кого можно назвать творцом событий. Выдающимся участником – да, но – не творцом…

Если взять, например, знаменитую книгу американского журналиста Джона Рида «Десять дней, которые потрясли мир», название которой послужило заголовком данной главы, то на её страницах имя Троцкого встречается почаще, пожалуй, чем имя Ленина… Но это объясняется тем, что Троцкий выступал на публике, а Ленин, Сталин, Свердлов и ряд испытанных большевиков были заняты конкретными организационными делами, куда журналистов и близко не подпускали.

Троцкий – это одна из первых «звёзд» Октября.

Ленин же…

Ленин – это и есть Октябрь 1917 года.

25 октября (7 ноября) 1917 года в Смольном в 14.00 должен был открыться II съезд Советов. Большинство делегатов были большевиками или шли за большевиками, но эсеры и меньшевики, формально руководившие пока что Центральным Исполнительным комитетом, тоже имели немалую поддержку. Начать в этих условиях, да ещё при формально существующем Временном правительстве съезд с дискуссий с оппонентами – а тот же Фёдор Дан сразу бы начал спорить и обвинять, означало терять темп, что в эндшпиле всегда чревато поражением.

К тому же Ленин уже имел прецедент с областным съездом Советов Северной области, закончившимся полмесяца назад. Там большевики имели простое большинство, а с левыми эсерами – квалифицированное большинство более чем в две трети. И Ленин подталкивал уже этот съезд к взятию власти, но делегаты съезда не отважились.

Хотя и могли бы…

Власть – если ты понимаешь её как ответственность, а не как возможность распоряжаться – обычного честного человека всегда страшит. Ленин не боялся взять власть по одной единственной причине – он был гениальным прирождённым управленцем, он знал, что лучше его никто не «разрулит» российскую ситуацию, а точнее – её может «разрулить» лишь партия большевиков.

А Ленин – это и была, во многом, партия.

Накануне съезда Советов Северной области Ленин написал нечто вроде письма соратникам, назвав свои заметки не без иронии «Советы постороннего». Владимир Ильич в очередной раз напоминал о совете Маркса, писавшего, что «восстание, как и война, есть искусство» и продолжал:

«Из главных правил этого искусства Маркс выставил:

Никогда не играть с восстанием, а, начиная его, знать твёрдо, что надо идти до конца.

Необходимо собрать большой перевес сил в решающем месте и в решающий момент…

Раз восстание начато, надо действовать с величайшей решительностью и непременно, безусловно переходить в наступление. „Оборона есть смерть вооружённого восстания“.

Надо стараться захватить врасплох неприятеля…

Надо добиваться ежедневно хоть маленьких успехов (можно сказать: ежечасно, если дело идёт об одном городе), поддерживая, во что бы то ни стало, „моральный перевес“…»[886]

Закончил Ленин свои «Советы постороннего» словами: «Успех и русской, и всемирной революции зависит от двух-трёх дней борьбы».

Вообще-то, он был прав в том смысле, что всё, о чём он писал и что предлагал, можно было обеспечить в течение считанных дней. И что касается непосредственно восстания, то оно так и вышло…

Однако после захвата власти не всё пошло хорошо – не по вине, впрочем, Ленина… Если бы весь народ, или, хотя бы, подавляющее большинство народной массы было готово действовать решительно и «идти до конца» во всём, то сразу же после свержения «Временных», при наличии всеобщего народного согласия, можно было бы заняться оттаскиванием России от грозящей ей катастрофы. Но как раз тут, как мы увидим, дела наладились, увы, далеко не сразу…

При всём при том, если Ленин в чём и ошибся, так это – в своём очень уж хорошем мнении о русском народе… Ленин переоценил готовность всего народа без колебаний принять простые, вообще-то, ленинские истины. Вспоминая знаменитые слова Бисмарка, можно сказать, что русские ездят-то быстро, да вот запрягают долго. Впрочем, и сам русский народ признавал, что «русский мужик задним умом крепок»…

Эта черта национального характера, не раз подводившая русский народ, и в ближайшие годы сослужит ему не лучшую службу.

Однако – не разбив яиц, не изжаришь яичницы, и действовать – так или иначе, надо было… Причём действовать надо было без промедления, ибо промедление было смерти подобно, и смерти не только революции, но и России – как дееспособного общества.

К тому же, Керенский затевал какую-то авантюру, признаком чего стало удаление из правительства колеблющегося А. И. Верховского – 19 октября (1 ноября) 1917 года последний военный министр в последнем составе Временного правительства вынужден был подать в отставку…

Съезд Советов Северной области «советам постороннего», то есть – призыву Ленина взять власть, не внял и решительности не проявил.

И не было никакой гарантии, что близящийся II Всероссийский съезд Советов будет намного решительнее съезда Советов Северной области – если его не подтолкнуть…

По всему выходило, что второй Всероссийский съезд Советов надо открыть 25 октября 1917 года при уже низвергнутом Временном правительстве.

Нельзя было ставить делегатов перед дилеммой: брать власть единолично в руки Советам, или не брать и погодить до Учредительного собрания…

Делегатов надо было поставить перед фактом: Временного правительства нет, провозглашайте власть Советов, товарищи!

Необходимость только такой постановки вопроса Ленин понимал лучше, чем кто-бы то ни было. Во всяком случае, точку зрения Ленина мог довести до уровня действий только сам Ленин – лично!

Весь день 24 октября (6 ноября) 1917 года он посылает записки в ЦК, а затем пишет на своей последней конспиративной квартире знаменитое письмо к членам ЦК в Смольный:

«Товарищи!

Я пишу эти строки вечером 24-го, положение донельзя критическое. Яснее ясного, что теперь, уже поистине, промедление в восстании смерти подобно.

Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь всё висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооружённых масс…

Буржуазный натиск корниловцев, удаление Верховского показывает, что ждать нельзя. Надо, во что бы то ни стало, сегодня вечером, сегодня ночью арестовать правительство, обезоружив (победив, если будут сопротивляться!) юнкеров и т. д.

Нельзя ждать!! Можно потерять всё!!

Цена взятия власти тотчас: защита народа (не съезда, а народа, армии и крестьян в первую голову) от корниловского правительства, которое прогнало Верховского и составило второй корниловский заговор.

Кто должен взять власть?

Это сейчас неважно: пусть её возьмёт Военно-революционный комитет „или другое учреждение“, которое заявит, что сдаст власть только истинным представителям интересов народа, интересов армии (предложение мира тотчас), интересов крестьян (землю взять должно тотчас, отменить частную собственность), интересов голодных…»[887]

Это – лишь начало письма, в котором Ленин, кроме прочего, мотивирует необходимость немедленного свержения Временного правительства удалением из состава правительства военного министра Верховского – фигуры неоднозначной, но антикорниловской. Ленин настаивал на аресте министров «сегодня вечером, сегодня ночью», иными словами – до открытия II Съезда Советов, и заявлял, что «было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября…»

Был ли Ленин прав?

Безусловно!

Начать надо с того, что вокруг Питера тогда закручивался тройной тугой узел.

Наступали немцы, и были все основания предполагать, что Петрограду правящей элитой уготована судьба Риги.

В Балтийском море появилась английская эскадра, и её поведение тоже было подозрительным.

Наконец, активизировался сам Керенский, и его могли подпереть корниловцы…

Это всё – с одной стороны.

С другой стороны, не было особых сомнений в том, что большинство Съезда примет линию большевиков…

Однако то, насколько решительно повернутся события после открытия Съезда, можно было лишь предполагать – очень уж охоч русский народ стал на митинговщину.

Особенностью национальной политики России в 1917 году были митинги. Митинговать как начали с марта, так оно дошло и до ноября… Площади даже уездных городов устилал серый «ковёр» шелухи от семечек – народ слушал ораторов от разных партий, и одновременно лузгал…

В стране, где веками лишний раз и пикнуть не давали, это было понятно и объяснимо. Но время речей проходило. Позднее Владимир Маяковский определит суть ситуации точной формулой:

Тише,

ораторы!

Ваше

слово,

товарищ маузер!

Керенский же, загнанный в угол самим собой, мог пойти на крайние меры – как это уже было проделано им в Июле 1917 года.

Крыса в углу – это всегда опасно!

Ленин требовал:

«Надо, чтобы все районы, все полки, все силы мобилизовались тотчас и послали немедленно делегации в Военно-революционный комитет, в ЦК большевиков, настоятельно требуя: ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью…»[888]

«Верхи» большевиков в Смольном (не все, но многие) всё ещё колебались, а Ленин и только Ленин тащил их и Россию к верному – это показали уже ближайшие сутки – решению буквально за шиворот, и вдалбливал в головы:

«История не простит промедления революционерам, которые могли победить сегодня (и наверняка победят сегодня), рискуя терять много завтра, рискуя терять всё.

Взяв власть сегодня. Мы берём её не против Советов, а для них.

Взятие власти есть дело восстания; его политическая цель выяснится после взятия…

Было бы гибелью или формальностью ждать колеблющегося голосования 25 октября, народ вправе и обязан решать подобные вопросы не голосованиями, а силой; народ вправе и обязан в критические моменты революции направлять своих представителей, а не ждать их…

Правительство колеблется. Надо добить его во что бы то ни стало!

Промедление в выступлении смерти подобно»[889].

Казалось бы, что тут неясного? Ленин простым русским языком втолковывал: «Мы берём власть не против Советов, а для них!». Тем не менее, даже среди большевиков на сей счёт шли споры.

Можно ли было доводить до споров на открывшемся Съезде Советов? Под эти споры революцию в считанные день-два могла сменить контрреволюция, что означало большую кровь.

Не-е-ет, власть надо было брать немедленно – до открытия съезда!

И в наступивший за написанием письма вечер Ленин, послав к чёрту все конспирации, отправляется с Рахья в Смольный, оставив Маргарите Фофановой записку: «Ушёл туда, куда Вы не хотели, чтобы я уходил. До свидания. Ильич».

Подписавшись так, он дал понять Фофановой, что с подпольем покончено – он уходит в открытую политическую схватку.

Найдя в квартире вместо Ленина его записку, Фофанова тут же бросилась в Смольный, и там увидела Ленина – уже без парика, в окружении людей…

В деле!

Одна ночь отделяла то славное реализовавшееся «сегодня», о котором писал Ленин в письме в ЦК от того возможного бесславного «завтра», о котором писал он же. Но к этой ночи между «сегодня» и «завтра» он последовательно готовился сам, готовил партию и живую часть народной массы всю свою жизнь.

Уверен, что, идя по ночным улицам Питера, он не думал об историческом значении момента, о своём близящемся триумфе и прочем подобном. Надо полагать, думал он об одном – как бы побыстрее добраться до Смольного, да и вообще до него добраться.

Однако момент был исторический, и уже назавтра его ожидали триумф, громовые аплодисменты, восторг, но он заранее всё это отметал. Уже говорилось, что умный лётчик-испытатель высказал точную мысль: «Если испытатель идёт в полёт как на подвиг, значит он к полёту не готов». Вот и Ленин не думал об истории – он её делал!

Как жалко выглядят все потуги умалить заслугу Ленина в том, что восстание стало из потенции фактом именно тогда, когда промедление в выступлении было смерти подобно! Ночью Ленин взял дело в свои руки, а уже в 10 часов утра 25 октября 1917 года в редакцию «Рабочего и Солдата» и на Центральный телеграф ушло написанное Лениным обращение «К гражданам России!»:

«Временное правительство низложено. Государственная власть перешла в руки органа Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов – Военно-революционного комитета, стоящего во главе петроградского пролетариата и гарнизона.

Дело, за которое боролся народ: немедленное предложение демократического мира, отмена помещичьей собственности на землю, рабочий контроль над производством, создание Советского правительства, это дело обеспечено.

Да здравствует революция рабочих, солдат и крестьян!

Военно-революционный комитет при Петроградском Совете рабочих и солдатских депутатов»[890]

Написать можно всё, но за одни сутки сделать написанное совершившимся событием может лишь подлинно народный вождь, держащий руку и на пульсе истории, и на пульсе той части народа, которая готова делать историю.

Почему Ленин рискнул низложить Временное правительство «на бумаге» до того, как оно было арестовано? Да потому, что, придя в Смольный, он уже не сомневался в том, что его заявление станет фактом если не к середине дня, то уж к вечеру – точно!

Так оно, к слову, и произошло.

При этом обращение «К гражданам России!» – фактически, самый первый документ Советской власти, по форме было советским, а не большевистским. Ленин и тут мыслил верно: Военно-революционный комитет при Петросовете был более широким органом, чем чисто партийный Военно-революционный комитет, куда входили Сталин, Свердлов, Подвойский, Бубнов, Дзержинский, Молотов…

Более узкий «партийный» ВРК входил в «советский» ВРК, где работали и беспартийные, и левые эсеры, и меньшевики-интернационалисты, и даже анархисты… В ВРК при Петросовете входили также представители фабрично-заводских комитетов, профсоюзов и войсковых частей.

Как межпартийный, а точнее – беспартийный, орган, ВРК Петросовета возглавлял – с согласия большевиков, левый эсер Павел Лазимир, председатель солдатской секции Петросовета, помощник военного врача. Впрочем, как сообщает профессор А. Рабинович, в «наиболее критические дни Октябрьской революции в Петрограде, то есть между 21 и 25 октября» Подвойский, Антонов-Овсеенко и Троцкий исполняли обязанности председателя ВРК, «так же часто, как Лазимир»[891].

Но даже наиболее боевая и решительная часть даже партийного ВРК не играла роль коллективного идейного вождя, хотя в качестве технического органа организации восстания Военно-революционные комитеты – как партийный, так и «общий», «советский», выполняли важные и необходимые функции.

Идейный же вождь у Октября был один – Ленин. И основные идеи Октября были высказаны им не в 1917 году, а за десятилетия до него.

А Лазимир?

Сейчас фигуру Лазимира пытаются выпячивать, в послеоктябрьской же советской историографии имя Лазимира популярностью не пользовалось – считалось, что ВРК руководил Подвойский. И это было, вообще-то, не позднейшей мистификацией, и не апокрифом. Так, в архивном фонде Петроградского ВРК имеются документы, подписанные Подвойским 24 октября и как «председатель ВРК», и «за председателя», и даже «за секретаря»…

Дни-то были горячие – не до формальностей. Кресел не делили, ибо и кресел-то не было, зато обязанностей хватало.

Более того, имеются документы ВРК за октябрь-ноябрь 1917 года, подписанные от имени председателя также Свердловым, Урицким, Дзержинским и…

И – Лениным!

Последний факт малоизвестен, но он абсолютно документален. Софья Шульга (1896-позднее 1963), член партии с февраля 1916 года, работала в Петроградском ВРК со второй половины дня 25 октября, а в 60-е годы опубликовала статью «В. И. Ленин в Петроградском ВРК». В ней Шульга сообщала, что в архивах ВРК имеется удостоверение, выданное Ленину как члену Петроградского ВРК от 27 октября 1917 года.

Она же пишет, что в 1957 году в пятом номере журнала «Исторический архив» было опубликовано два документа: один от 26 октября 1917 года за подписью Ленина как члена Петроградского ВРК, второй от 30 октября – как председателя Петроградского ВРК. В статье С. И. Шульги проводится и автограф последнего документа: мандат В. В. Косиору как представителю ВРК, заверенный печатью Военного отдела ВРК.

Сама Шульга резонно не делала из этого факта сенсации и писала, что «из этого, конечно, не следует делать вывод о том, что Ленин был председателем Петроградского ВРК в современном смысле этого слова», и что «ленинский стиль коллективного руководства снимал вопрос об официальном, постоянном председателе в современном смысле слова».

С учётом этого говорить о том же Лазимире как фигуре первостепенной не приходится.

Забегая несколько вперёд, сообщу, что 27 октября 1917 года было организовано Бюро комиссаров – как отдел ВРК под руководством М. Я. Лациса. К этому моменту насчитывалось более сотни комиссаров Петроградского ВРК в воинских частях, в правительственных учреждениях, на военных заводах и на других ключевых участках[892].

ВРК самораспустился 5 декабря 1917 года, часть его функций была передана образованной 7 декабря ВЧК. Однако деятельность ВРК – реально уже большевистского, была на первых порах после Октября активной: в распоряжении Петроградского ВРК имелось 35–50 легковых и грузовых автомобилей, число его комиссаров к 10 ноября увеличилось до 269 человек. Кроме того, много комиссаров было послано в провинцию. Всего Петроградский ВРК назначил около 1 000 комиссаров и эмиссаров, не считая 644 агитаторов, отправленных на периферию[893]. Их успешная работа по всей России в значительной мере и обусловила то триумфальное шествие Советской власти, о котором говорил позднее Ленин.

Однако всё это было впереди – пока что ленинская революция только-только разворачивалась даже в столице…

В то утро на излёте октября 17-го года кто-то в Петрограде готовился к вечернему спектаклю, кто-то работал над научной статьёй, кто-то отсыпался после весёлой ночи в кабаке, кто-то просто скучал…

Ну и что?

Разве это определяло суть того дня?

Его суть – этого очень разного в восприятии разных людей дня – определял один человек, но определял он его только потому, что на его призыв откликнулись, наконец, десятки тысяч рабочих, солдат и матросов в столице России…

Всё совершалось с лёгкостью! Занимались ключевые здания и учреждения – Почтамт, Центральный телеграф и телефонная станция, Петроградское телеграфное агентство, Госбанк, Генеральный штаб, Адмиралтейство, электростанция…

Блокировались вокзалы, начиная с Балтийского… Прибывали из Кронштадта матросы, в подмогу к уже вошедшей в Неву «Авроре» подходили линкор «Заря свободы», минный заградитель «Амур», миноносцы… Из мрачной тюрьмы «Кресты» освобождались большевики, сидящие там с июля…

Позднее – в том числе, с подачи Троцкого – начнёт гулять по страницам как полу-бульварных книжонок, так и «научных» монографий басня о том, что большевики-де «подобрали власть», которая якобы «валялась на дороге», никому не нужная…

Какая антиисторическая и жалкая глупость!

Это Чхеидзе-то, Церетели и Чернов с Либером и Даном выбросили власть из их пока ещё ЦИКа на эту пресловутую дорогу?

Или это сделали Керенский с Коноваловым?

И уж, тем более, – Рябушинские…

Нет уж!

Керенский хотел вызвать с фронта войска, но выехать по железной дороге не мог – её блокировал ВРК. Тогда Керенскому «одолжили» авто в американском (!) посольстве, и в 11 утра 25 октября он укатил вместе с помощником командующего Петроградским военным округом Кузьминым и двумя штаб-офицерами из Питера – искать верные ему части. Но, как признаёт даже американский профессор Рабинович, эти поиски «закончатся полным крахом меньше, чем через неделю».

Тем не менее искал ведь Керенский военные средства удержать власть силой, а не выбрасывал власть на дорогу из мчащегося по Питеру автомобиля «пирс-эрроу», «занятого» у янки, а точнее – полученного от них.

Современник и свидетель Октября американский журналист Джон Рид – автор, мало уязвимый для критики антисоветчиков, поскольку смотрел он тогда на Октябрь взглядом со стороны. Так вот, он сообщает, что хотя Зимний и был окружён, Временное правительство не утратило связи с фронтом и провинциальными центрами, поскольку на чердачном этаже захваченного большевиками Военного министерства находился отдельный телеграф, связанный секретным проводом с Зимним. Весь день 25 октября некий молодой офицер безрезультатно рассылал с чердака по всей стране поток призывов и прокламаций.

Он ведь рассылал их не от своего имени, а от имени Временного правительства, не желавшего уходить из власти. Другое дело, что призывы летели в пустоту. И лишь когда офицер узнал, что Зимний дворец пал, он «надел фуражку и спокойно покинул здание»[894].

Тот же Рид писал:

«В среду 7 ноября (25 октября) я встал очень поздно. Когда я вышел на Невский, в Петропавловской крепости грянула полуденная пушка. День был сырой и холодный. Напротив запертых дверей Государственного банка стояло несколько солдат с винтовками с примкнутыми штыками.

„Вы чьи? – спросил я. – Вы за правительство?“

„Нет больше правительства! – с улыбкой ответил солдат. – Слава богу!“ Это было всё, что мне удалось от него добиться.

По Невскому, как всегда, двигались трамваи. На всех выступающих частях их повисли мужчины, женщины и дети. Магазины были открыты, и вообще улица имела как будто даже более спокойный вид, чем накануне…»[895]

Спокойствие было, вообще-то, внешним. На стенах выделялось белыми пятнами расклеенное извещение Петроградской городской думы об образовании «в чрезвычайном заседании 24 октября Комитета общественной безопасности в составе гласных центральной и районных дум и представителей революционных демократических организаций…»

«В тот момент я ещё не понимал, – признавался Рид, – что эта думская прокламация была формальным объявлением войны большевикам».

Разве это похоже на то, что власть валялась под ногами прохожих на Невском, и Ленину лишь оставалось подобрать её с панели?

Нет, лёгкость свершавшегося определили два фактора: 1) созревшая, наконец-то, готовность петроградских масс и рядовых функционеров РСДРП(б) действовать, и 2) появление лично Ленина в Смольном…

Смольный, до прихода Ленина туда, являл собой штаб революции, где хватало толковых военачальников и полководцев народной «армии», где была налажена связь «с местами», где был «на ходу» корпус агитаторов и пропагандистов – типа Троцкого, но не было «Верховного Главнокомандующего» революцией.

Ленин пришёл, и всё пошло – при всех неизбежных накладках и огрехах – как по маслу…

День 25 октября 1917 года шёл своим чередом… В Зимнем ещё сидели «осиротевшие» на министра-председателя «временные» министры, а Ленин гнал и гнал в будущее красного коня революции… В 14 часов 35 минут под председательством Троцкого открылось экстренное заседание Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов…

Всего сутками ранее Троцкий, которого усиленно ставят на одну доску с Лениным (если не поднимают выше!), на предыдущем заседании 24 октября утверждал, что «вооружённый конфликт ни сегодня, ни завтра, накануне съезда, не входит в наши планы»…

Теперь же он начал с заявления: «От имени Военно-революционного комитета объявляю, что Временное правительство больше не существует!»[896]

Ему ответили громом аплодисментов, но заслужил-то их не Троцкий, а Ленин! И – только Ленин…

А также – тот народ, который вели Ленин и партия Ленина… Не только два-три десятка высших её лидеров, но и те многие тысячи низовых функционеров и рядовых членов партии, которые составляли подлинную ленинскую гвардию!

Троцкий сообщил также, что Предпарламент распущен, что город контролируют силы Военно-революционного комитета, и что Зимний дворец ещё не взят, но его судьба решается в этот момент.

Во время выступления Троцкого в зале появился Ленин, заметив которого, все встали и устроили овацию. Вот здесь – ещё до открытия II съезда Советов, Ленин и произнес своё историческое:

– Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, совершилась!

И мне, пожалуй, придётся ещё раз вспомнить приснопамятного «историка» Шрамко. Он утверждает, что «почти до начала 1926 г. в СССР… использовалась… формула: „Октябрьский переворот“…», что «все, в том числе Ленин и Сталин, писали: после Февральской революции большевики начали подготовку к Октябрьскому перевороту», и делает вывод: «Иными словами, тогда большевики признавали, что в Октябре 1917 г. произошёл перехват власти, а не пролетарская революция»…

С одной стороны, как видим, Ленин в решительный момент говорил о свершившейся революции. С другой стороны, правдой в утверждении Шрамко является лишь то, что формула «Октябрьский переворот» действительно Лениным и другими большевиками употреблялась. Так, речь на торжественном заседании Всероссийского Центрального и Московского советов профессиональных союзов 6 ноября 1918 года Ленин начал со слов:

– Товарищи! Мы собираемся сегодня на десятки и сотни митингов, чтобы праздновать годовщину Октябрьского переворота[897]!

Но, выступая в тот же день на VI Всероссийском чрезвычайном съезде Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов, Ленин говорил:

Товарищи! Годовщину нашей революции нам приходится чествовать в такой момент, когда разыгрываются самые крупные события…, и т. д.[898]

То есть обе формулы были равнозначными. Причём обе – по сути верными, поскольку европейское слово «революция» восходит к латинскому revolutio, что по-русски и означает «переворот». Револьвер назван револьвером не потому, что он играет в революциях немалую роль, а потому, что в нём проворачивается барабан с патронами.

Так что наиболее существенно не то, как надо называть Октябрь 1917 года, а то, как надо определять его суть и значение… А суть в том, что Октябрьская революция стала переворотом во всём – в государственном устройстве русского общества, в производственных и общественных отношениях. И даже – в межличностных отношениях. Если до 25 октября (7 ноября) 1917 года официальным обращением в России было слово «господин», то теперь оно сменилось новым словом «товарищ», и уж, не меньше, чем словом «гражданин».

Что же касается первой «советской» публичной речи Ленина во второй половине дня 25 октября (7 ноября) 1917 года, то она была краткой и деловой – без восклицаний:

– Какое значение имеет эта рабочая и крестьянская революция? Прежде всего, значение этого переворота состоит в том, что у нас будет Советское правительство, наш собственный орган власти, без какого бы то ни было участия буржуазии… Отныне наступает новая полоса в истории России и данная, третья русская революция должна в своём конечном итоге привести к победе социализма…

Ленин был конкретен и деловит:

– Теперь мы научились работать дружно. Об этом свидетельствует только что происшедшая революция. У нас имеется та сила массовой организации, которая победит всё и доведёт пролетариат до мировой революции…

На первый взгляд, последнее утверждение Ленина деловым – с учётом последующего хода мировой истории – назвать нельзя. Несмотря на то, что через тридцать лет после произнесения этих слов фактом стала мировая система социализма, той мировой революции, которую имел в виду Ленин, не произошло. Но, во-первых, неверно думать, что Ленин делал ставку лишь на мировую революцию, и подтверждение сказанному мы находим у самого Ленина. За месяц до Октябрьской революции он написал статью «К пересмотру партийной программы», опубликованную в журнале «Просвещение» в том же октябре 1917 года. И вот что мы там читаем:

«Мы не знаем, победим ли мы завтра или немного позже (я лично склонен думать, что завтра, – пишу это 6-го октября 1917 года – и что можем опоздать с взятием власти, но и завтра всё же есть завтра, а не сегодня). Мы не знаем, как скоро после нашей победы будет революция на Западе. Мы не знаем, не будет ли ещё временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы…

Мы всего этого не знаем и знать не можем. Никто этого знать не может…»[899]

Никаким «шапкозакидательством» здесь не пахнет. Зато уже в своей первой «советской» речи 25 октября (7 ноября) 1917 года на экстренном заседании Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов Ленин сказал:

– В России мы сейчас должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства…

Не в мире, не в Европе, а в России!

Во-вторых же…

Во-вторых, отвлечёмся на время от событий первого дня Октябрьской революции в России и познакомимся с неким описанием 1917 года в Европе:

«Когда подумаешь об обстановке 1917 года, – о всеобщем хаосе и бесчисленных трудностях, военном напряжении, о всё углубляющемся ожесточении борьбы, всё отдаляющейся перспективе победы и наряду с этим о неуклюжести и вызывающем поведении предпринимателей, которые своими действиями сами толкали рабочих на беспорядки и мятежи, – удивляешься не тому, что волнения так широко разлились по стране, а тому, что они не приняли ещё более широких размеров… Во Франции вспыхивали мятежи в войсках, росла социалистическая агитация… В Италии кипело недовольство и возмущение, которые привели осенью к продовольственным беспорядкам… В Германии не прекращались стачки, а в июле вспыхнуло восстание на флоте – моряки требовали немедленного заключения мира; имперское правительство кое-как овладело положением лишь после того, как обещало населению далеко идущие конституционные реформы. Такие же процессы происходили в Австрии…»[900]

Кто написал это?

Кому принадлежат такие признания – какому-то левому автору из числа «агентов Коминтерна», приверженцу Ленина?

Да вот то-то и оно, что это, к сведению стариковых, – цитата из «Военных мемуаров» Дэвида Ллойд Джорджа (1863–1945), премьер-министра Великобритании в 1916–1922 году, одного из активных организаторов иностранной интервенции в России.

Причём в 1918 году ситуация в воюющих европейских странах по сравнению с 1917 годом лишь обострилась. А, скажем, генерал Людендорф в своих воспоминаниях о войне сетовал: «Теперь, задним числом, я могу утверждать, что наше поражение явно началось с русской революции»…

Иными словами, надежды Ленина в 1917 году на скорую мировую революцию были отнюдь не химеричными – многое тогда зависело от многого. Не забудем, что кроме нестабильной Европы уже тогда бурлил Китай, да и Индия была неспокойна, и Турция, и Балканы – южная окраина Европы…

А уж Россия…

При всём при том, лишь у России был Ленин.

Имело своё значение и то, что европейская элита, наученная крахом корниловщины и опытом русского Октября, в острые моменты стала действовать особо решительно и сумела сорвать развитие в Европе революционного процесса. Так, в Германии две наиболее крупные фигуры Ноябрьской революции 1918 года – Карл Либкнехт и Роза Люксембург, 15 января 1919 года были зверски убиты… В Германии начался террор, в марте 1919 года был арестован и убит в тюрьме ещё один деятельный лидер немецких коммунистов – Лео Иогихес (Ян Тышко), и социальную революцию германская элита утопила в крови.

Тем не менее революция в Германии имела место, и это была тоже социальная революция. Причём на счёт германской элиты надо зачислить не только ту кровь, которая пролилась в Германии тогда, но и кровь Второй мировой войны, ибо если бы русский Октябрь 1917 года был подкреплён полным успехом немецкого Ноября 1918 года, никакой Второй мировой войны не было бы, а была бы в обозримой перспективе мирная социалистическая Европа.

Но мы опять забежали далеко вперёд, а у нас ещё не взят Зимний…

Взятие Зимнего дворца намечалось на полдень, а открытие II съезда Советов – на два часа дня 25 октября (7 ноября) 1917 года. Однако даже к вечеру ни того, ни того ещё не произошло. Причины задержек не были принципиальными, и мы на их останавливаться не будем, а обратимся к свидетельству двух уже знакомых нам американских авторов – Джона Рида и Бесси Битти.

Оба были в Петрограде в тот день, оба – будучи журналистами, много чего увидели, имея пропуска от Военно-революционного комитета для свободного прохода по городу, оба побывали в тот день в Зимнем дворце, и оба присутствовали на открытии II съезда Советов.

Джон Рид сумел пройти в ещё не взятый Зимний дворец во второй половине дня 25 октября. В его описании с натуры присутствуют, например, «груды окурков, куски хлеба, разбросанная одежда и пустые бутылки из-под дорогих французских вин…»

В чём-то картины, увиденные Ридом, напоминают агонию бункера Гитлера. Но что любопытно, Рид свидетельствует: «Всё помещение (в одном крыле дворца, – С.К.) было превращено в огромную казарму, и судя по состоянию стен и полов, превращение это совершилось уже несколько недель тому назад»[901].

Не-ет, хотели, хотели «Временные» сохранять себя и дальше…

Рид видел, как на Дворцовой площади комиссар Временного правительства Станкевич командовал ротой юнкеров, которая отправлялась отбивать телефонную станцию.

Битти в тот момент была на Морской у этой самой телефонной станции, и чуть позже наблюдала, как «подтянутые красивые парни из офицерской школы» попытались начать атаку, дали залп, однако «появился броневик, открыл огонь и довершил разгром атакующих»[902].

Нередко у авторов, нелояльных к Октябрю, приходится читать, что Петроград-де «даже не заметил» «большевицкого переворота»… Да, театры работали, чистая публика развлекалась, но та же Битти, перемещаясь по Петрограду, то и дело наталкивалась на патрули, броневики, а то и перестрелки. Джон Рид и вообще пишет, что в тот день «на Невский, казалось, высыпал весь город»…

На каждом углу стояли огромные толпы, окружавшие яростных спорщиков. Солдатские пикеты дежурили на перекрёстках, а «краснолицые старики в богатых меховых шубах, показывали им кулаки, изящно одетые женщины осыпали их бранью»…

Солдаты «отвечали неохотно и смущённо улыбались». Оно и понятно: истерика – это для интеллигентов и дамочек, а русский солдат с дамочками не воюет.

А для Временного правительства и примерно трёхтысячного (!!) разношёрстного «войска», «защищавшего» Зимний дворец, наступал «момент истины» – поздним вечером все ультиматумы истекли, все организационные неурядицы у осаждавших были улажены, и около 10 часов вечера крейсер «Аврора» холостым выстрелом из носового орудия дал сигнал к штурму.

Звук холостого выстрела звучнее боевого, и эффект был достигнут – стали быстро рассасываться как толпы зевак на набережных, так и «защитники» Зимнего дворца…

В то время, как напряжение ситуации с Зимним спадало, напряжение в зале, где собрались делегаты II съезда Советов, росло. Рид описал это так:

«Мы вошли в огромный зал заседания, проталкиваясь сквозь бурлящую толпу, стеснившуюся у дверей. Освещённые огромными белыми люстрами, на скамьях и стульях, в проходах, на подоконниках, даже на краю возвышения для президиума, сидели представители рабочих и солдат всей России. То в тревожащей тишине, то в диком шуме ждали они председательского звонка. Помещение не отапливалось, но в нём было жарко от испарений немытых человеческих тел. Неприятный синий табачный дым поднимался вверх и висел в спёртом воздухе. Время от времени кто-нибудь из руководящих лиц поднимался на трибуну и просил товарищей перестать курить. Тогда все присутствующие, в том числе и сами курящие, поднимали крик: „Товарищи, не курите!“, и курение продолжалось…»[903]

А вот что написала Бесси Битти:

«Наверху толпились депутаты рабочих и солдат… Открытие заседания было назначено на пять часов. Однако и в девять депутаты, собравшиеся в большом строгом белом зале заседаний, ещё ожидали открытия. В плохо освещённых коридорах сотни людей, стуча грязными сапогами, сновали взад и вперёд… В начале десятого делегат от меньшевистской группы заявил, что его фракция совещается и просил отсрочку ещё на один час. Ропот недовольства пробежал по залу. Нервы были натянуты как струны…»[904]

Битти познакомили с Троцким, но, как она вспоминала, «в двадцать минут одиннадцатого наш разговор был прерван прибытием Дана, который открыл съезд». Скорее всего, Битти ошиблась – по словам Джона Рида, все лидеры старого ЦИКа сидели на возвышении, среди них не было лишь «трёх крупнейших», которые «старались вести первый период русской революции на тормозах».

Рид имел в виду «Керенского, бежавшего на фронт через города и сёла», «старого орла Чхеидзе, с презрением удалившегося в родные грузинские горы и там свалившегося в чахотке», и «прекраснодушного Церетели, тоже тяжело больного, но впоследствии вернувшегося и истощившего всё своё лощёное красноречие на защиту погибшего дела».

«На трибуне сидели Гоц, Дан, Либер, Богданов, Бройдо, Филиповский, – продолжал Рид, – все бледные и негодующие, с ввалившимися глазами. Под ними кипел и бурлил II Всероссийский съезд Советов, а над их головами лихорадочно работал Военно-революционный комитет, державший в руках все нити восстания и наносивший меткие и сильные удары… Было 10 часов 40 минут вечера.

Дан, бесцветный человек с дряблым лицом, в мешковатом мундире военного врача, позвонил в колокольчик. Сразу наступила напряжённая тишина, нарушаемая лишь спорами и бранью людей, теснившихся у входа»[905].

– Власть в наших руках, – «печально», по оценке Рида, – начал Дан. – Товарищи, съезд Советов собирается в такой исключительный момент и при таких исключительных обстоятельствах, что вы, я думаю, поймёте, почему ЦИК считает излишним открывать настоящее заседание политической речью. Для вас станет это особенно понятным, если вы вспомните, что я являюсь членом президиума ЦИК, а в это время наши партийные товарищи находятся в Зимнем дворце под обстрелом, самоотверженно выполняя свой долг министров, возложенный на них ЦИК… Объявляю первое заседание II съезда Советов рабочих и солдатских депутатов открытым…

Бесси Битти писала: «Это была его лебединая песня (скорее, это было карканье облезлой вороны. – С.К.). Несколько недель назад его слова были бы законом, но с поворотом рабочих влево сила его была утрачена. Массы порвали со своими вождями, и каждая реплика из зала подчёркивала непреодолимость этого разрыва»[906].

Итак, съезд открылся…

В президиум из 25 человек было избрано 14 большевиков, в том числе: Ленин, Троцкий, Зиновьев, Каменев, Коллонтай, Луначарский, Ногин, Антонов-Овсеенко, Крыленко, 7 левых эсеров, включая Марию Спиридонову, Камкова и Карелина, три меньшевика и один интернационалист из группы Горького.

Гендельман от группы правых эсеров и эсеров центра отказался от участия в президиуме, как и Хинчук от имени меньшевиков. В президиум был избран представитель Украинской социалистической партии[907].

Число делегатов съезда, представлявших 402 местных Совета, в разных источниках колеблется, но по данным, опубликованным в «Правде» 29 октября 1917 года, их было 670: не менее 300 большевиков, 193 эсера (из них более половины – левые), 68 меньшевиков, 14 меньшевиков-интернационалистов, остальные менее сотни делегатов – из мелких партий или беспартийные. Поскольку все заполняли анкеты, то сегодня мы знаем: 505 делегатов выступали за создание Советского правительства, отражающего партийный состав съезда; 86 – за однородное демократическое правительство, включающее представителей крестьянских Советов, профсоюзов, кооперативов; 21 делегат намеревался иметь коалиционное правительство без кадетов, и 55 делегатов были за коалицию с кадетами[908].

В целом Россия масс, а не элиты, высказывалась за власть Советов, но приведённые выше цифры показывают, что спокойным этот второй съезд Советов быть не мог.

Съезд и не был спокойным – меньшевик Мартов призывал к мирному решению конфликта, ему отвечал Троцкий, капитан Харраш кричал, что «политические лицемеры, возглавляющие этот съезд, расстреливают Зимний дворец, но удары, падающие на него, заколачивают гвозди в крышку гроба той политической партии, которая решилась на подобную авантюру», а трудовик Кучин, делегат XII армии, заявил, что «армия считает, что съезд Советов не имеет необходимой власти»…

Впрочем, и Джон Рид, и Бесси Битти, не сговариваясь, свидетельствуют, что Кучина дружно затюкали сами солдаты, сообщая, что он говорит от имени офицеров, а не солдат, и из зала неслось: «Корниловец! Провокатор!»

«Непрерывный отдалённый гром артиллерийской стрельбы, непрерывные споры делегатов… Так, под пушечный гром в атмосфере мрака и ненависти, дикого страха и беззаветной смелости рождалась новая Россия», – писал Джон Рид.

Рид позднее стал на сторону Октября, но в оценке тогдашней ситуации ошибся принципиально – новый мир не рождается в атмосфере «мрака и ненависти», он рождается в атмосфере надежды.

И так оно тогда и было!

В четвёртом часу утра 26 октября (8 ноября) 1917 года съезд заслушал сообщение о взятии Зимнего дворца, аресте Временного правительства и принял написанное Лениным воззвание «Рабочим, солдатам, крестьянам!», в котором провозглашался переход власти в России к Советам рабочих, солдатских и крестьянских депутатов.

В шестом часу утра 26 октября первое заседание съезда закончилось.

В своей книге американка Бесси Битти описывает, как «большевики с Николаем Лениным и Зиновьевым во главе поднялись на трибуну» и «их встретили овациями»…

Овациями-то их встретили, но у Битти смешались в восприятии первый и второй день Съезда, поскольку Ленина на первом «историческом» заседании II съезда Советов не было – он был по горло занят без этого, продолжая руководить успешно развивающимся восстанием – включая отдачу распоряжений по штурму Зимнего, по дальнейшему контролю ситуации и т. д.

Итак, Троцкий выступал перед массами, а Ленин ими руководил в точном смысле этого слова: принимая донесения и отдавая приказы. Рядом с Лениным – тоже не на трибуне революции, а в штабе революции, работали в тот день Сталин и Свердлов.

Когда Зимний был взят и Временное правительство арестовано, безмерно уставший Владимир Ильич отправился на несколько часов отдохнуть в находившуюся неподалёку от Смольного квартиру Бонч-Бруевича, но не спал, а сел к столу и написал проект Декрета о земле.

Ещё до этого – в часы перед открытием Съезда Советов, он написал проект воззвания Съезда «Рабочим, солдатам, крестьянам!» и наброски Декрета о мире.

Выступил Ленин лишь на втором и последнем заседании Съезда – оно началось в 9 часов вечера 26 октября (8 ноября) 1917 года. До этого на заседании ЦК был обсуждён вопрос о составе правительства – Совета Народных Комиссаров. Поскольку левые эсеры от переговоров по этой части отказались, было решено составить правительство из одних большевиков.

На Съезде Ленин сделал доклады о мире и о земле, и съезд принял по ним два первых декрета Советской власти – о мире и о земле. Заканчивая доклад о земле, Ленин сказал:

– Здесь раздаются голоса, что сам декрет и наказ составлен социалистами-революционерами. Пусть так. Не всё ли равно, кем он составлен, но как демократическое правительство мы не можем обойти постановление народных низов… В духе ли нашей программы, в духе ли эсеровской программы, не в том суть. Суть в том, чтобы крестьянство получило твёрдую уверенность, что помещиков в деревне больше нет…[909]

Декрет о мире был принят в одиннадцатом часу вечера единогласно. Во втором часу ночи с 26 октября (8 ноября) на 27 октября (9 ноября) подавляющим большинством было принято краткое постановление Съезда о борьбе с контрреволюционными выступлениями, призывавшее не допускать «каких бы то ни было погромов» и «обеспечить подлинно революционный порядок», а в 2 часа ночи при одном голосе против и восьми воздержавшихся был принят и Декрет о земле. В него был прямо включён тот наказ 242 крестьянских депутатов, с которым Ленин познакомился, работая в финском подполье с № 88 «Известий Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов», и позднее…

Декрет о земле начинался так:

«Помещичья собственность на землю отменяется немедленно без всякого выкупа.

Помещичьи имения, равно как все земли удельные (т. е. числившиеся за министерством двора. – С.К.), монастырские, церковные, во всем их живым и мёртвым инвентарём, усадебными постройками и всеми принадлежностями переходят в распоряжение волостных земельных комитетов и уездных Советов крестьянских депутатов, впредь до Учредительного собрания…»[910]

После веков крепостного права, после почти полувека, прошедшего со дня куцей реформы 1861 года, после 8 месяцев после-февральских проволочек и псевдосоциалистической болтовни один из важнейших социальных вопросов России решился в полчаса!

Тем же Декретом о земле право частной собственности на землю отменялось навсегда, «все недра земли, руда, нефть, уголь, соль и т. д., а также леса и воды, имеющие общегосударственное значение» переходили «в исключительное пользование государства», а «все мелкие реки, озёра, леса и проч.» переходили «в пользование общин при условии заведывания ими местными органами самоуправления…»

Как необходим подобный закон и нынешней России, не так ли?

Съезд принял постановление об образовании в армии временных революционных комитетов со смещением комиссаров Временного правительства, а также – Обращение к казакам, которых Керенский хотел двинуть на Петроград.

Съезд избрал новый ЦИК из 101 члена, куда вошли 62 большевика, 29 левых эсеров, 6 социал-демократов интернационалистов, 3 – от Украинской социалистической партии и 1 – от эсеров-максималистов, а затем в конце второго заседания, закончившегося в 5 часов 15 минут утра 27 октября (9 ноября) 1917 года, принял Декрет об образовании Рабочего и Крестьянского правительства, которое должно было управлять страной «впредь до созыва Учредительного собрания».

Первый Совет Народных Комиссаров, название которого сразу же сократили до энергично-упругого «Совнарком», «составился из следующих лиц»:

Председатель Совета – Владимир Ульянов (Ленин)

Народный комиссар по внутренним делам – А. И. Рыков.

Земледелия – В. П. Милютин.

Труда – А. Г. Шляпников.

По делам военным и морским – комитет в составе: В. А. Овсеенко (Антонов), Н. В. Крыленко и П. Е. Дыбенко.

По делам торговли и промышленности – В. П. Ногин.

Народного просвещения – А. В. Луначарский.

Финансов – И. И. Скворцов (Степанов)

По делам иностранным – Л. Д. Бронштейн (Троцкий)

Юстиции – Г. И. Оппоков (Ломов)

Почт и телеграфов – Н. П. Авилов (Глебов).

Председатель по делам национальностей – И. В. Джугашвили (Сталин).

Пост народного комиссара по делам железнодорожным временно остался незамещённым[911].

Почти все наркомы (это слово тоже возникло быстро и быстро прижилось) были славянами, но это так, к слову.

Одни проблемы были решены, объём нерешённых лишь возрос. Если раньше Смольный был штабом восстания, то теперь он становился сосредоточением новой государственной власти – власти, во главе которой стоял не венценосец, не позёр, а абсолютно лишённый позы коренастый человек в поношенном костюме на сорок седьмом году жизни…

За два месяца до Октябрьской революции Ленин в «Грозящей катастрофе…» предупреждал:

«Стоять на месте нельзя – в истории вообще, во время войны в особенности. Надо идти либо вперёд, либо назад. Идти вперёд, в России ХХ века, завоевавшей республику и демократизм революционным путём, нельзя, не идя к социализму, не делая шагов к нему (шагов, обусловленных и определяемых уровнем техники и культуры)…

Ибо социализм, есть не что иное, как ближайший шаг вперёд от государственно-капиталистической монополии. Или иначе: социализм есть не что иное, как государственно-капиталистическая монополия, обращённая на пользу всего народа и постольку переставшая быть капиталистической монополией…»[912]

Как это блестяще сказано! Какая точная и вновь нужная для России уже XXI века мысль: социализм есть не что иное, как капитализм, обращённый на пользу всего народа и поэтому переставший быть капитализмом.

Более того, в той же «Грозящей катастрофе…» Ленин написал и ещё более поразительные слова:

«Революция сделала то, что в несколько месяцев Россия по своему политическому строю догнала передовые страны.

Но этого мало. Война неумолима, она ставит вопрос с беспощадной резкостью: либо погибнуть, либо догнать передовые страны и перегнать их также и экономически.

Это возможно, ибо перед нами лежит готовый опыт большого числа передовых стран, готовые результаты их техники и культуры…

Погибнуть или на всех парах устремиться вперёд. Так поставлен вопрос историей»[913].

Вот какую задачу должен был ставить перед Россией ХХ века подлинный её национальный лидер: «На всех парах вперёд!»

Мог ли нечто подобное сказать публично царь Николай? Да что там – «сказать»! Даже наедине с собой царю было не по разуму хотя бы задуматься о чём-то этаком – обогнать Европу!

А Рябушинским, Гучкову и Коновалову?

А Милюкову с Плехановым?

А Корнилову с Деникиным, Колчаком и Врангелем?

А Керенскому с Черновым и Савинковым?

Ведь вся эта политиканская шушера и близко не была способна хотя бы поставить подобную задачу перед народами России – экономически догнать и перегнать передовые страны мира.

А уж решить её…

Поставить такую задачу как практическую мог лишь Ленин! И только соратник и неуклонный ученик Ленина Сталин мог принять у Ленина такую постановку исторических задач России…

Достаточно знать одно это последнее высказывание Ленина, чтобы понять всю поверхностность утверждений о том, что все свои помыслы он якобы устремлял к идее европейской и мировой революции и только на этом строил свои расчёты. Ведь задача экономически догнать и перегнать передовые страны с использованием готовых результатов их техники и культуры – это чисто национальная задача, и Ленин ставил её перед Россией безотносительно к перспективам мировой революции за два с лишним месяца до взятия власти.

Напомню, что и в своей речи 25 октября (7 ноября) 1917 года на экстренном заседании Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов, во время взятия власти, он заявлял, что мы должны заняться постройкой пролетарского социалистического государства в России…

Или вот «Декларация прав народов России», подписанная Лениным и Сталиным 2(15) ноября 1917 года, то есть – уже после взятия власти… В Декларации говорилось, что «позорной политике» царизма по натравливанию народов России друг на друга «нет и не может быть возврата», и что отныне «она должна быть заменена политикой добровольного и честного союза народов России».

И здесь выдвигается национальная задача в рамках многонационального, но – Российского государства.

В этом ведь тоже была сила Ленина, хотя – и не только в этом… Знакомый читателю профессор Александр Рабинович, с которым на страницах этой книги мы встречаемся, пожалуй, в последний раз, отнюдь не относился к политическим сторонникам Ленина и большевиков. Как и все буржуазные либералы, Рабинович – человек в чём-то очень ограниченный, боящийся смотреть исторической правде в глаза, но сознательно эту правду не извращающий. И в силу относительной исторической честности он, задаваясь вопросом – «почему большевики победили в борьбе за власть в Петрограде в 1917 году?», дал на него в 70-е годы прошлого века хотя и не полный, но достаточно верный ответ:

«Конечно, сейчас, спустя более полувека, совершенно ясно, что как слабость кадетов и умеренных социалистов в революционный период, так и жизнеспособность и влияние крайних левых сил в этот же период определялись особенностями политического, социального и экономического развития России в течение XIX столетия и начале ХХ века…

Кроме того, способность большевиков всего за восемь месяцев подготовиться к взятию власти была обусловлена той большой работой, которую партия проводила, чтобы заручиться поддержкой солдат в тылу и на фронте; по-видимому только большевики смогли понять важнейшую роль вооружённых сил в борьбе за власть (понимать-то понимали это все, но только большевики выражали интересы солдатской массы, что она в конце концов и поняла. – С.К.). И наконец – и это самое главное – феноменальные успехи большевиков в значительной степени проистекали из характера партии в 1917 году. И здесь я имею в виду вовсе не смелое и решительное руководство Ленина (огромное историческое значение которого бесспорно), и не вошедшие в поговорку (хотя и сильно преувеличенные) организационные единство и дисциплину большевиков. Здесь важно подчеркнуть присущие партии сравнительно демократическую, толерантную и децентрализованную структуру и методы руководства, а также её в сущности открытый и массовый характер»[914].

А ведь Рабинович написал это о партии, которая к Октябрю 1917 года всего восемь месяцев как вышла из глубокого подполья, в котором и формировалась, и действовала многие годы!

Можно ли найти лучшее подтверждение того, что Ленин создавал свою партию как подлинно народную, живущую борьбой за народные, и только за народные интересы!? Как только она вышла из подполья, она стала и открытой, и массовой, и наиболее влиятельной.

Но вот уже отечественный пример… В исследовании 1995 года «Народ и власть (1917 год)» – с точки зрения фактов интересном и информативном – историк Григорий Герасименко пишет:

«…революция развивалась по своей логике, а большевики, эсеры, меньшевики, кадеты, масоны и прочие пытались приспособиться к ней и использовать её в своих интересах. При этом кому-то повезло больше, кому-то – меньше, а кто-то потерпел поражение. Совершенно очевидно, что ни Керенский, ни Некрасов, ни Терещенко, ни Винавер… не желали победы Ленину. Тем не менее как раз это и произошло. Ясно, что революция развивалась по канонам, не адекватным желаниям правительств, партий… и других явных и тайных органов, союзов, объединений…»[915]

Поразительно – как можно настолько промахнуться русскому человеку, старательно целясь в «десятку»! Всё, сказанное Герасименко, верно для всех партий, всех «явных и тайных органов, союзов, объединений» в тогдашней России, кроме большевиков! Только они не «пытались приспособиться» к революции, а шли в ней своим путём, имея надёжный ориентир – не «свои», а народные интересы. Да, не все лидеры большевиков всё всегда понимали верно, но кормчий их партийного «корабля» вёл его, всегда точно зная «мели», «подводные рифы» и фарватер революции.

Григорий Герасименко пишет, что «пружиной», двигавшей обществом, «главной силой, определявшей ход событий», стал «народ, который изо дня в день упорно и настойчиво добивался более менее сносных условий жизни», и здесь спорить не с чем. Но историк Григорий Герасименко, стараясь быть «объективным» – стремление похвальное, особенно для 1995 года, всё же, не понял того, что полутора веками ранее понял романист Александр Дюма.

В романе Дюма «Двадцать лет спустя» бывший господин Бонасье, ставший нищим Майяром, говорит будущему вдохновителю Фронды коадьютору де Гонди: «Все выражают неудовольствие, все жалуются; но сказать „все“ – значит в сущности сказать „никто“… Все эти жалобы, проклятия могут вызвать только бурю и молнии, но гром не грянет, пока не найдётся предводитель, который бы направил народ…»

Ясна мораль, господа?

В октябре 1917 года в России налицо были оба фактора, способные создать новую Россию – объективный фактор в виде народа, который решился изо дня в день упорно и настойчиво добиваться более менее сносных условий жизни, и субъективный фактор – адекватный решимости народа его предводитель…

Соединившись вместе, оба фактора дали России и миру Октябрь 1917 года – Великую Октябрьскую социалистическую революцию. Теперь о Ленине заговорил весь мир, и интерес к нему уже не исчезал, а лишь увеличивался…

В одной из наших бесед о Ленине мой давний товарищ Николай Сорока предложил нечто вроде формулы, подводящей итог всей деятельности Ленина до Октября и объясняющей успех Ленина в Октябре 1917 года: «Ленин нашёл тот инструментарий, умело используя который, можно было создать новую социальную ситуацию».

Это действительно так!

В первые же годы прихода в революционную борьбу молодой Владимир Ульянов верно определил ту силу, которая способна совершить социалистическую революцию – рабочий класс. И тогда же, ещё в конце XIX века, он понял, что лишь при наличии организованного боевого политического авангарда – пролетарской партии, рабочая сила способна низложить старый, полный несправедливостей и ненависти мир и построить новый мир социальной справедливости и социального сотрудничества.

Поняв две этих истины, Ленин уже никогда не отклонялся от них. Он был не фанатиком – каким его порой считали не только враги, но и недалёкие «тоже-друзья», он был просто человеком одной двуединой мысли: «Только при наличии сильной и сплочённой революционной партии ведущая революционная сила общества – промышленные рабочие, пролетариат, способна совершить победоносную социалистическую революцию!»

Могут возразить – это сказали уже Маркс и Энгельс!

Верно, сказали… Но сказали во времена, когда весь расчёт был на пролетариев промышленной Западной Европы! А Ленин смог верно разглядеть могильщика капитализма в пролетариях России, и как великий великоросс заявил, что такая их роль может и должна стать предметом национальной гордости великороссов.

Теперь это всё сбывалось

События принимали характер внешне калейдоскопический – повернув происходящее в России одним образом, можно было увидеть одно, повернув другим образом – другое…

Например, академики Готье и Вернадский, писатели Горький и Короленко, считали, что Россия быстро погибнет в результате безжалостного эксперимента, который затеял над ней Ленин. В то время, правда, прибавляли ещё: «…и Троцкий», но это потому, что Троцкий очень уж был на виду… На виду и потому, что выдвигал сам себя – по поводу и без повода, и потому, что его выдвигали его «пиарщики».

Но если смотреть на то время панорамно, охватывая ситуацию во всей её полноте, можно понять, что события текли в России по железной логике классового противостояния, и главенствующими были две тенденции – начинающаяся созидательная работа Ленина и его партии, и заканчивающаяся разрушительная работа их оппонентов по осложнению начавшегося созидания.

Большевиков называли разрушителями, и это было верно в том смысле, что они пели: «Весь мир насилья мы разроем до основанья…»

Но потом шли слова: «…а затем, мы наш, мы новый мир построим!»

Да, они ещё многого не умели и им надо было многое узнать, что видно из вопроса Ленина Центробалту о связи – о чём чуть ниже. Но Ленин и большевики умели учиться, как никто другой в мире.

Вырвавшийся из Петрограда Керенский 25 октября телеграфирует приказ командиру 3-го конного корпуса казачьему генералу Петру Краснову (1869–1947) спешно перебросить корпус под Петроград, а на следующий день в Пскове Керенский уже лично приказывает Краснову двинуться на Питер, и казаки занимают Гатчину. Их силы не так велики, но потенциально положение серьёзное, и Ленин говорит по прямому проводу с председателем исполкома Гельсингфорского Совета А. Л. Шейнманом, председателем Военного отдела Михайловым и товарищем (заместителем) председателя Центробалта Н. Ф. Измайловым.

Ленин просит Гельсингфорс выслать в Питер дополнительные силы. Измайлов обещает послать миноносцы и линейный корабль «Республика», и Ленин запрашивает: «Есть ли радиотелеграф на „Республике“ и может ли он сноситься с Питером во время пути?»

Измайлов отвечает: «Не только на „Республике“, но и на миноносцах, которые сносятся с Эйфелевой башней. В общем, заверяем, что будет всё выполнено хорошо»…[916]

Как видим, Ленин ещё не осознал полностью, на деле, какая в его руках теперь сила, и что она может… Ему, давно мыслящему глобальными масштабами в теории, ещё лишь предстоит освоить эти масштабы в своей практической государственной деятельности, охватывающей всю Европу от Эйфелевой башни до башен Кремля… Однако он овладевает наукой управлять государством не по дням, а по часам…

Вот царь Николай…

Он эту науку мог и обязан был осваивать с детства, а так ей и не овладел выше умения пить стопку за стопкой на полковых обедах гвардии и нахваливать гвардейский перловый суп.

Но Ленин ведь – не царь Николай! И Россию он задумывает не «гвардейско-перлового» уровня – в своих замыслах он видит Россию, которой может без всяких квасных слёз гордиться каждый её честный гражданин, то есть – каждый труженик, готовый работать на общество по крайней мере не хуже, чем на себя.

Только негодяи могли желать тогда и только негодяи желают сегодня иной России!

Кроме негодяев, в «образованной» России всегда хватало глупцов… И Ленину сразу же, с первых дней его работы во главе России, стало с ними очень трудно…

Даже «Новая Жизнь» Горького (о чисто буржуазных газетах вообще не разговор!) ехидничает:

«С каждым днём правительство Народных Комиссаров запутывается всё более и более в проклятой прозе обыденщины. Так легко захватив власть, большевики никак не могут вступить фактически во владение ею…

Ведь если ещё не так давно большевикам не хватало людей для очередной работы в растущей партии, – работы прежде всего языком и пером, то откуда же могли бы появиться у них люди для выполнения многообразных и сложнейших специальных задач государственной жизни?

Новая власть рвёт и мечет, засыпает страну декретами, один другого „радикальнее и социалистичнее“. Но в этом бумажном социализме, предназначенном более на предмет ошеломления наших потомков, нет ни желания, ни умения разрешить очередные вопросы дня…»[917]

Здесь было много подловатой правды, но ещё больше – подлой лжи, ибо если мы откроем первый том сборника «Декреты Советской власти», то найдём там такие вполне конкретные документы как Постановления «Об отмене смертной казни на фронте» от 25 октября 1917 года; «Об освобождении арестованных членов земельных комитетов» от 26 октября 1917 года; «О расширении прав городских самоуправлений в продовольственном деле» от 27 октября 1917 года; «Об открытии банков» от 30 октября 1917 года; Положение ВЦИК и СНК «О рабочем контроле» от 14(27) ноября 1917 года; декреты «О введении государственной монополии на объявления» от 7(20) ноября 1917 года (что не мешало бы сделать и сегодня, обращая доход от объявлений в казну); «Об увеличении пенсий рабочим, пострадавшим от несчастных случаев» от 8 ноября 1917 года; «О пенсионном обеспечении пострадавших от несчастных случаев воинских чинов, командированных на работу на предприятия» от 9 ноября 1917 года; «Об учреждении Государственной комиссии по просвещению» от 9 ноября 1917 года; «Об уничтожении сословий и гражданских чинов» от 11 ноября 1917 года; «О бесплатной передаче больничным кассам лечебных учреждений предприятий» от 14 ноября 1917 года…

Выполняйте, граждане, работайте…

Однако многие «образованные» «россияне» – особенно из претендующих на роль «мозга» и «совести» нации, видеть и понимать всего этого не желали. И особенно показательными в этом отношении оказались «Несвоевременные мысли» Горького – серия из 58 статей, которые он публиковал в газете «Новая Жизнь» с весны 1917 года по лето 1918 года.

Только умом и великодушием Ленина я объясняю то, что он после ряда «несвоевременных» статей Горького конца 1917 и начала 1918 годов не поставил на отношениях с «великим пролетарским» писателем жирный и окончательный крест – Ленин умел прощать заблуждения… А нагадил тогда ему, а точнее – новой возникающей России, Горький немало. Так, в № 198 «Новой Жизни» от 10(23) декабря 1917 года он писал:

«Практический максимализм анархо-коммунистов и фантазёров из Смольного – пагубен для России и, прежде всего, – для русского рабочего класса. Народные комиссары относятся к России как к материалу для опыта, русский народ для них – та лошадь, которой учёные-бактериологи прививают тиф для того, чтоб лошадь выработала в своей крови противотифозную сыворотку. Вот именно такой жестокий и заранее обречённый на неудачу опыт проводят комиссары над русским народом, не думая о том, что измученная, полуголодная лошадка может издохнуть. Реформаторам из Смольного нет дела до России, они хладнокровно обрекают её в жертву своей грёзе о всемирной или европейской революции…»

Можно было бы привести немало подобных горьковских «несвоевременных» цитат, вонзаемых как ножи в тело ленинской революции, но стоит ли? И приведённого довольно…

Отвечая Горькому – не на эти обвинения, а уже по другому поводу, после взаимного восстановления отношений – Ленин писал 15 сентября 1919 года:

«Дорогой Алексей Максимыч!

…Я вспоминаю особенно мне запавшую в голову при наших разговорах (в Лондоне, на Капри и после) Вашу фразу:

„Мы, художники, невменяемые люди“.

Вот именно!

„Художники, невменяемые люди“.

„Интеллектуальные силы“ народа смешивать с „силами“ буржуазных интеллигентов неправильно… Для таких господ 10 000 000 убитых на империалистической войне – дело, заслуживающее поддержки…, а гибель сотен тысяч в справедливой гражданской войне против помещиков и капиталистов вызывает ахи, охи, вздохи, истерики…»[918]

Ленин не пенял Горькому его собственными газетными истериками – Владимир Ильич, повторяю, был человеком великодушным, то есть – человеком великой души. А я, грешный, человек более злой, чем Ленин. И приведу, пожалуй, ещё одно извлечение из «Несвоевременных мыслей»…

В статье, опубликованной в № 100 (315) «Новой Жизни от 13(26) мая 1918 года, Горький писал уже нечто иное:

„Большевики? Представьте себе, – ведь это тоже люди, как все мы, они рождены женщинами, звериного в них не больше, чем в каждом из нас. Лучшие из них – превосходные люди, которыми со временем будет гордиться русская история, а ваши дети, внуки будут и восхищаться их энергией…

О да, они наделали много грубейших, мрачных ошибок. Бог тоже ошибся, сделав всех нас глупее, чем следовало, природа тоже во многом ошиблась – с точки зрения наших желаний, противных её целям… Но, если угодно вам, то и о большевиках можно сказать нечто доброе, – я скажу, что не зная, к каким результатам приведёт нас, в конце концов, политическая деятельность их, психологически – большевики уже оказали русскому народу огромную услугу, сдвинув всю его массу с мёртвой точки и возбудив во всей массе активное отношение к действительности, отношение, без которого наша страна погибла бы…“

Итак, через пять месяцев после сравнения Ленина с безжалостными учёными-бактериологами и вивисекторами, Горький усматривал в нём нечто богоравное и даже более того – нечто равное самой Природе!

Н-да!

Как тут не повторить за Алексеем Максимычем: „Художники – невменяемые люди“.

Ленин видел ситуацию иначе – вполне представительны в этом отношении его письмо в редакцию „Правды“ о союзе рабочих с трудящимися и эксплуатируемыми крестьянами (ПСС, т. 35, с. 102–104) и выступления, например, на Чрезвычайном Всероссийском съезде крестьянских депутатов, который проходил с 10 по 25 ноября (с 23 ноября по 8 декабря) 1917 года.

Надо сказать, что этот съезд был бурным и неоднозначным. Если II Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов был преимущественно большевистским, то на крестьянском съезде на 18 ноября (1 декабря) 1917 года из 330 делегатов с решающим голосом было 195 левых эсеров, 65 правых эсеров и эсеров центра, и всего 37 большевиков. Потом делегаты и ещё подъезжали, но большевиков это укрепляло мало.

В резолюции съезда „О власти“, внесённой левыми эсерами, имелось требование о создании правительства „из всех социалистических партий, от народных социалистов до большевиков включительно“, но в той же резолюции съезд признал, что такое правительство должно быть создано „для осуществления программы II съезда Советов“[919].

Особой логики в том не было – II съезд Советов не был принят именно теми „социалистическими“ партиями, представителей которых крестьянские делегаты желали видеть в правительстве. А об атмосфере на крестьянском съезде можно судить по следующему эпизоду…

14(27) ноября 1917 года – на двадцатый день Советской власти, Ленин выступал на съезде по аграрному вопросу, и когда он сообщил, что с поста главнокомандующего смещён генерал Духонин и на его место назначен Крыленко (прапорщик), в зале раздался смех.

Ленин, как я понимаю, просто разозлился, и закончил речь так:

– Вам смешно, но солдаты вас осудят за этот смех! Если здесь есть люди, которым смешно, что мы сместили контрреволюционного генерала и назначили Крыленко, который против генерала и поехал вести переговоры (о перемирии с немцами. – С.К.), то нам не о чем с этими людьми разговаривать… С теми, кто не признаёт борьбы с контрреволюционным генералитетом, у нас нет ничего общего, мы предпочтём лучше уйти от власти, быть может, залезть в подполье, но не будем иметь с такими людьми ничего общего[920].

Непросто, непросто было тогда Ленину…

А, впрочем, когда ему было легко? Уже после его смерти поумневший Горький вздохнёт: „Должность честных вождей народа нечеловечески трудна“.

Угу, трудна – при таких интеллигентах, как Горький образца 1917 года, и при таком народе, как русский, в котором хватает Иванов да Марий, но ещё больше – Ванек да Манек!

Ленин один раз уже выступал перед делегатами крестьян – на I Всероссийском съезде крестьянских депутатов, который проходил с 4(17) мая по 28 мая (10 июня) 1917 года. И это тоже был непростой момент…

Дмитрий Иванович Гразкин (1891 – после 1963), большевик с 1909 года, участник I, II и III Съездов крестьянских депутатов и председатель фракции большевиков на этих съездах, член ВЦИК шести созывов, вспоминал, что эсеры на I съезде специально настраивали делегатов против Ленина, который должен был выступать от фракции большевиков (9 человек из 1115 делегатов). Однако Ленин говорил полтора часа под одобрительные возгласы из зала[921].

Текст его тогдашней – конкретной, аргументированной и доходчивой – речи, произнесённой 22 мая (4 июня) 1917 года, занимает в 32-м томе ПСС двадцать одну страницу. И можно лишь удивляться, что после этой речи делегаты не вынесли эсеровский президиум на руках из зала и не выбросили его на свалку истории…

Ленин в мае 1917 года начал так:

– Товарищи, резолюция, которую я, от имени социал-демократической фракции крестьянского Совета, имею честь предложить вашему вниманию, отпечатана и роздана делегатам…

То есть, уже начало ленинской речи Ленина было деловым…

И в проекте майской резолюции большевиков по аграрному вопросу, и в выступлении Ленина ясно говорилось о том, что частная собственность на землю должна быть уничтожена, что право собственности на всю землю должно принадлежать только всему народу, а распоряжаться землёй должны местные демократические учреждения…

Что здесь было антинародного?

Да, антикулацкая, антимироедская направленность речи Ленина была очевидной. Но разве он был неправ, когда говорил, что большевики „никоим образом не защищают, чтобы земля перешла в собственность тех крестьян, которые сейчас берут её на один посев“?

Говорил Ленин в мае 1917 года и вот что:

– Земля будет „у народа“, но этого недостаточно… Для того, чтобы общенародная земля перешла в руки трудящихся, есть только один основной путь: это путь организации сельскохозяйственных наёмных рабочих, которые будут руководствоваться своим опытом, своими наблюдениями, своим недоверием к тому, что говорят им мироеды, хотя они выступают с красными бантиками и называют себя „революционной демократией“…

Это было первое публичное предложение крестьянам России идеи коллективизации, колхозов…

– Второй шаг, который наша партия рекомендует, – говорил Ленин в мае 1917 года, – состоит в том, чтобы из каждого крупного хозяйства, из каждой, например, помещичьей экономии крупнейшей, которых в России 30 000, образованы были, по возможности скорее, образцовые хозяйства для общей обработки их совместно с сельскохозяйственными рабочими и учёными агрономами, при употреблении на это дело помещичьего скота, орудий и т. д.

Это была идея уже советских хозяйств – совхозов!

Сегодня активно замалчивается, что основной товарный хлеб в царской России производили именно 30 тысяч крупных латифундий, а также кулацкие хозяйства при помощи наёмных батраков… Поэтому ленинская идея окончательной социализации земли была исторически и экономически единственно разумной и перспективной. Увы, русский крестьянин понял это очень далеко не сразу, и после Ленина с ним пришлось немало помучиться уже Сталину…

Между прочим, как в мае 1917 года правые эсеры, так и в ноябре 1917 года левые эсеры сделали всё, чтобы не допустить выступления Ленина на крестьянском съезде как Председателя Совнаркома. И лишь после ультимативного требования фракции большевиков на съезде Ленин получил слово, да и то – „по поручению фракции“…

Принятый тремя неделями ранее Декрет о земле мог быть и более радикальным, что было объективно необходимо, но Ленин взял за его основу крестьянские наказы. Теперь Ленин призвал порвать с соглашательством и напомнил:

– Вы хотите земли, но земли заложены и принадлежат русскому и всемирному капиталу. Вы бросаете вызов капиталу, вы идёте при этом другим путём, чем мы, но мы с вами сходимся в том, что идём и должны идти к социальной революции… Что касается Учредительного собрания, то работа Учредительного собрания будет зависеть от настроения в стране, а я скажу: на настроение надейся, а винтовки не забывай…

Бросил Ленин упрёк и левым эсерам:

– Партия – это авангард класса, и задача её вовсе не в том, чтобы отражать среднее состояние массы, а в том, чтобы вести массы за собой. Но, чтобы вести колеблющихся, надо перестать колебаться самим товарищам левым эсерам…

Увы, колебалось русское крестьянство, колебались и левые эсеры – к июлю 1918 года они доколеблются до прямой контрреволюции…

А тут и соратники в собственной партии Ленина стали колебаться, причём – самым неумным образом.

И вот в чём было дело…

Общеизвестно, что первыми двумя декретами Советской власти были Декрет о мире и Декрет о земле.

О чём был третий декрет Советской власти, знает мало кто, а это был Декрет о печати, принятый 27 октября (9) ноября 1917 года.

По этому декрету закрытию подлежали органы прессы: „1) призывающие к открытому сопротивлению или неповиновению Рабочему и Крестьянскому правительству; 2) сеющие смуту путём явно клеветнического извращения фактов; 3) призывающие к деяниям явно преступного, т. е. уголовно наказуемого характера“.

В декрете было заявлено, что „настоящее положение имеет временный характер и будет отменено особым указом по наступлении нормальных условий жизни“.

И вот 4(17) ноября 1917 года в битком набитом огромном зале заседаний ЦИК большевик (причём – свежеиспечённый) Ларин выступает даже не с провокационным, а с идиотским (иначе определить его язык не поворачивается) предложением об отмене декрета о печати в связи с тем, что приближается-де срок выборов в Учредительное собрание и „пора покончить с политическим террором“. За это предложение ухватились левые эсеры Колегаев, Карелин, Прошьян и часть большевиков, в том числе – Рязанов и Лозовский…

Ещё более серьёзной оказалась оппозиция большевистского меньшинства, настаивавшего на создании „социалистического правительства из всех советских партий“. Здесь были активны всё те же Каменев и Зиновьев с компанией…

Забегая вперёд, напомню, что Ленину пришлось вскоре пойти на правительственную коалицию с левыми эсерами, но даже левые эсеры остались, всё же, эсерами, и, как было сказано, кончили в июле 1918 года контрреволюционным мятежом.

Так или иначе, Советской власти не исполнился и месяц, а в руководстве большевиков был налицо новый раскол, хотя большинством и была принята резолюция ВЦИК о безоговорочной поддержке политики Совнаркома в области печати.

Джон Рид в своей книге приводит следующие результаты голосования: „точка зрения Ленина собрала тридцать четыре голоса против двадцати четырёх“, при этом редакционное примечание 1958 года поправляет Рида и сообщает, что „резолюция Ларина и левых эсеров была отвергнута двадцатью пятью голосами против двадцати“. Наиболее же достоверное примечание № 24 к 35-му тому ПСС приводит результат в 34 голоса „за“ при 24 „против“ и 1 воздержавшемся.

Как видим, Рид был, всё же, точен. Он, к слову, описывая выступление Ленина на том заседании ВЦИК, писал, что Ленин выступил „спокойно, бесстрастно“… „Он морщил лоб, – вспоминал Рид, – говорил, медленно подбирая слова; каждая его фраза падала как молот“…

Ещё неполных три месяца назад Ленин весело шутил, выбирая себе у старого театрального парикмахера в Гельсингфорсе „старящий“ парик, а парикмахер уверял его, что он более чем на сорок лет не выглядит.

Давненько это было!

На войне год службы считают за два, а как надо засчитывать месяц революции, и тем более – месяц руководства революцией?

Да ещё и такой революцией…

Пожалуй, не менее, чем месяц за год.

И Ленин – ещё недавно моложавый и в хорошей спортивной форме, начинает неудержимо стареть, проживая месяц за месяцем, как год за годом…

На заседании ВЦИК 4(17) ноября 1917 года левые эсеры заявили, что больше не могут принимать на себя ответственность за происходящее и вышли из Военно-революционного комитета…

Это бы полбеды, но из Совнаркома вышли пять большевиков: Ногин, Рыков, Милютин (Владимир), Теодорович и Шляпников.

Каменев, Рыков, Милютин (Владимир), Зиновьев и Ногин вышли и из ЦК, заявив: „Мы не можем нести ответственность за гибельную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат, жаждущих скорейшего прекращения кровопролития между отдельными частями демократии… Мы уходим из ЦК в момент победы, в момент господства нашей партии, уходим потому, что не можем спокойно смотреть, как политика руководящей группы ЦК (то есть Ленина. – С.К.) ведёт к потере рабочей партией плодов этой победы, к разгрому пролетариата…“[922]

Уж не знаю, чего было в этом заявлении больше – политической трусости, или политического лицемерия?

Какой там „момент победы?“ Шла тяжелейшая борьба с проблематичным исходом!

Какое там „господство партии“? Чуть ниже мы увидим картину дикого и тотального саботажа, с которым пришлось столкнуться большевикам!

И вот в этот „момент истины“ повести себя так безответственно и подло… Ногин умрёт в 1924 году, а остальные четыре дезертира из ЦК образца ноября 1917 года будут репрессированы в эпоху Сталина, и позднее о них начнут писать как о „безвинных жертвах сталинского террора, уничтожавшего старую ленинскую гвардию“…

Что ж, они действительно до какого-то момента входили в „гвардию“ большевизма. И гвардию „ленинскую“ – другой, собственно, и не было… Однако, не исключаю, что Ленин – была бы его воля, собственноручно пристрелил бы тогда же – в ноябре 1917 года, этих своих „гвардейцев“.

И было бы за что!

Два дня – 5(18) и 6(19) ноября Ленин работал над Обращением ЦК „Ко всем членам партии и ко всем трудящимся классам России“. В этом Обращении он прямо назвал ушедших дезертирами и писал:

„Задачи, стоящие сейчас перед нашей партией, поистине неизмеримы, трудности огромны, – и несколько членов нашей партии, занимавшие раньше ответственные посты, дрогнули перед натиском буржуазии и бежали из нашей среды. Вся буржуазия и все её пособники ликуют по поводу этого, злорадствуют, кричат о развале, пророчат гибель большевистского правительства.

Товарищи! Не верьте этой лжи. Ушедшие товарищи поступили как дезертиры, …но мы заявляем, что ни на минуту и ни на волос дезертирский поступок нескольких человек из верхушки нашей партии не поколеблет единства масс, идущих за нашей партией и, следовательно, не поколеблет нашей партии…“[923]

Ленин прямо говорил народу:

„Всем известно, что Второму Всероссийскому съезду Советов Центральный Комитет нашей партии предложил чисто большевистский список народных комиссаров и что съезд этот список чисто большевистского правительства одобрил…

Нас обвиняют хоры буржуазных писак и людей, давших запугать себя буржуазии, – в том, что мы неуступчивы, что мы непримиримы, что мы не хотим разделить власти с другой партией. Это неправда, товарищи! Мы предложили и предлагаем левым эсерам разделить с нами власть. Не наша вина, если они отказались…“[924]

Это говорилось не в кулуарах, а перед лицом всей страны. И страна уже училась разбирать именно в голосе Ленина только правду. Партийный же кризис кончился на этот раз тем, что Шляпников и Теодорович в порядке партийной дисциплины вернулись на свои посты, Каменев был смещён с поста председателя ВЦИК и вместо него избран Свердлов.

Зиновьев был отставлен от председательствования в Петроградском Совете – увы, лишь на время.

А проблемы наваливались и наваливались. Ведь все те, кто стоял ранее у власти – как до Февраля 1917 года, так и до Октября 1917 года, после Октября 1917 года никуда из России не исчезли…

В Тобольске жил с семьёй царь Николай, и его охранял назначенный ещё Временным правительством экс-народник Панкратов, вместе с Алексинским клеветавший на Ленина в Июле 1917 года…

Тот же Алексинский, а также и Керенский, Либер и Дан, братья Рябушинские, Милюков и князь Львов, Гучков и Савинков, генерал Спиридович и генералы Краснов, Корнилов, Деникин, адмирал Колчак и эсер Чернов – все они, как и десятки и сотни других крупных фигур только что свергнутой России, ещё не стали „белоэмигрантами“ – самого такого понятия тогда ещё не было.

И все они пока что жили и действовали в России, нередко – на расстоянии чуть ли не вытянутой руки от Ленина, в пределах городской черты Петрограда. Они оправлялись от первого послеоктябрьского шока, вновь организовывались, составляли первые антисоветские заговоры, и продвигали ситуацию к гражданской войне.

Ленину гражданская война была не нужна – он брал власть в России для того, чтобы строить новую Россию. Тем же, кто хотел России в её старом формате, не оставалось ничего иного, кроме как попытаться свалить Ленина силой заговоров, саботажа и гражданской войны…

В апреле 1917 года Ленин, сразу по возвращении на Родину, написал большую статью „Задачи пролетариата в нашей революции (Проект платформы пролетарской партии). Опубликована она была в сентябре 1917 года отдельной брошюрой, но не устарела, увы, и после Октября.

В апреле Ленин предупреждал народ – „на вырост“:

„Старая царская власть, представлявшая только кучку крепостников-помещиков, командующую всей государственной машиной (армией, полицией, чиновничеством) разбита и устранена, но не добита…

Оказавшаяся у власти буржуазия заключила блок (союз) с явно монархическими элементами…

Революционному почину массовых действий и захвату власти народом снизу – этой единственной гарантии действительных успехов революции – новое правительство уже начало всячески препятствовать…“[925]

После Октября 1917 года в этой констатации для того, чтобы она по-прежнему отражала суть дела, следовало лишь заменить слова „оказавшаяся у власти…“ на „отстранённая от власти…“ и „новое правительство…“ на „низложенное правительство…“

Что же до блока буржуазии с контрреволюционерами, то после Октября 1917 года он лишь укрепился. Ещё в августе 1917 года был образован, например, „Совет общественных деятелей“, куда вошло до сорока крупнейших промышленников и кадетских лидеров. И они, конечно, не только заседали, особенно – после падения Временного правительства.

За день до начала Октябрьского восстания городская дума Петрограда в „чрезвычайном заседании“ 24 октября образовала „Комитет общественной безопасности“, а сразу после ареста Временного правительства в противовес Военно-революционному комитету 27 октября образовался „Комитет спасения родины и революции“, куда вошли те же многие члены Петроградской городской думы, члены „Временного совета республики“ – „Предпарламента“, бывшие „социалистические“ члены ЦИК первого созыва и так далее… В том числе – члены Центрального комитета Всероссийского военного флота – Центрофлота, который, в отличие от Центрального комитета Балтийского флота – Центробалта, был большевикам враждебен.

Против большевиков выступало и руководство Викжеля – Всероссийского исполнительного комитета железнодорожников, и это была очень грозная опасность, причём – со стороны коммуникаций не единственная… Так, почта и телеграф формально были в руках большевиков, однако не только их оппоненты, но и они сами первые дни были отрезаны от русской провинции и внешнего мира, потому что почтовые и телеграфные работники отказывались передавать депеши новой власти – Советской. Только царскосельская правительственная радиостанция работала на большевиков.

Керенский, соединившись с казаками Краснова, издал в Гатчине приказ как Верховный главнокомандующий, где говорилось:

„Приказываю всем частям Петроградского военного округа, по неразумию и заблуждению примкнувшим к шайке изменников родины и революции, вернуться, не медля ни часу, к исполнению своего долга“[926].

29 октября (11 ноября) Керенский на белом коне (а как же!) под колокольный звон вступил в Царское Село, но ситуацию не удержал. Одновременно в Петрограде началась контрреволюционная авантюра с участием правых эсеров Авксентьева и Гоца, спровоцировавших выступление юнкеров. Юнкера, переодетые в форму Семёновского полка, зная большевистский пароль, сменили караулы у телефонной станции и заняли её, телеграф и ещё ряд зданий.

В Петрограде и под Петроградом начались весьма кровопролитные бои, красногвардейцы и матросы отбивали телефонную станцию, обстреливали Михайловское и Владимирское юнкерские училища… Бои шли несколько дней, жертвы с обеих сторон исчислялись не одной сотней убитых и раненых…

Авантюра Керенского провалилась, как провалилась и эсеро-юнкерская авантюра. Но всё это провоцировало ожесточение, вело к Гражданской войне[927].

Викжель обнаглел настолько, что созвал конференцию по формированию нового правительства во главе с Черновым, где большевикам отводилось меньшинство мест, а Ленин и Троцкий были вообще отведены, в том числе – по настоянию союзников. В составе правительства предполагалось четыре большевика „второго плана“, включая Каменева, четыре „оборонца“-эсера и два меньшевика-„интернационалиста“[928].

Сами такие факты доказывали, что власть Ленин не подбирал, а отбирал, а это, как говорят в Одессе, „две большие разницы“.

Впрочем, начавшийся в Питере процесс большевизации набирал силу по всей России… Ленина решительно поддержал Гельсингфорс, в Казани большевики арестовали комиссара Временного правительства, в Красноярске провозгласили Советскую власть, Московский совет подавляющим большинством поддержал выступление петроградцев… В Киеве большевики столкнулись с сопротивлением националистов, но Харьков был за Советы, и так далее…

Однако и сопротивление „бывших“, которые не хотели становиться „бывшими“, нарастало. В количестве ста тысяч экземпляров распространялась газета старого ЦИКа „Голос Солдата“, сменившая название на „Солдатский Голос“. В ней писалось: „Люди, нанесшие свой предательский удар ночью, люди, закрывшие газеты, недолго удержат страну во мраке. Страна узнает истину! Она оценит вас, господа большевики! Мы все увидим это!“[929].

Ну, в конце концов, это было тявканье из подворотни. А вот саботаж структур государственной власти был делом серьезным.

Не так уж сложно было сломать в балтийском Петрограде влияние эсеровского Центрофлота – большевистский Центробалт его перешибал. И даже с меньшевистским Викжелем можно было разобраться – рядовые железнодорожники поддерживали в большинстве своём большевиков.

Даже православной церкви „Временные“ были не очень-то по душе, и со 2(15) ноября 1917 года священники всех петроградских церквей перестали поминать Временное правительство на ектеньях – молитвах „за правящий дом“[930].

Но государственные служащие, но буржуазные специалисты – тут так просто ничего не решалось…

Заканчивалась осень, подступала зима, и ситуация в Петрограде складывалась сложная, особенно с продовольствием. Ничего иного не было бы и без взятия власти Лениным – зимнему Питеру так или иначе пришлось бы расплачиваться за грехи „правления“ „Временных“. В то же время в ситуации появлялось и нечто новое, чего без взятия власти большевиками не было бы…

И этим „новым“ был очевидный саботаж мероприятий новой власти органами старого режима.

Большевики даже после того, как стали всё больше контролировать ситуацию в ходе своего августовско-сентябрьского „ренессанса“, не совершали ничего, что могло бы осложнить работу любых органов и структур Временного правительства, связанных с обеспечением жизни населения.

Зато большевикам после Октября 1917 года пришлось столкнуться с нарастающим саботажем их работы по снабжению столицы топливом, продовольствием и т. д. Определённые круги явно предпочитали быть „мёртвыми, чем красными“, а точнее – по-людоедски вели дело к тому, чтобы в руководимом большевиками Питере в зиму с 1917 на 1918 год было как можно больше мёртвых, для того, чтобы там становилось как можно меньше красных.

Этот момент обычно забывается, или все тяготы первой „советской“ зимы в Петрограде (и не только в Петрограде) вменяются в вину Ленину и большевикам. Но в действительности-то виновных надо искать не в „красном“, а в „белом“ лагере, всё более становящемся, впрочем, грязным!

Можно изложить эту мысль и проще…

Большевики до взятия власти никогда не мешали Временному правительству налаживать жизнь в стране как можно лучше, то есть – не пакостили Керенскому! Наоборот, они всегда были готовы поддержать такие действия власти, которые шли на пользу народу. (Другое дело, что таких действий у Временного правительства было – кот наплакал).

И даже когда к осени большевики восстановили и усилили своё влияние, они никогда и ни в чём не использовали это влияние для ухудшения ситуации по принципу: „Чем хуже, тем лучше“, чтобы усиливать недовольство народа Временным правительством.

А вот отстранённые от власти имущие круги сразу же стали – где только можно, саботировать все меры новой Советской власти, направленные на смягчение кризиса и облегчение жизни населения Петрограда.

Хозяев поддержали их служилые чиновные холуи… Спаянная общей выгодой компания мелко пакостила Ленину, чтобы дискредитировать его, а это больно ударяло по населению.

Но что было до проблем „голытьбы“, поддержавшей большевиков, титулярным, надворным и статским советникам, которым Советская власть не могла дать ничего, кроме уравнивания их в правах с рабочими и крестьянами? А как раз в этом-то служилая шушера не только не нуждалась, но не желала этого всеми фибрами своей канцелярской души… Тем более, что Советская власть отменила царскую „Табель о рангах“, то есть – все эти титулы надворных и статских „высокоблагородий“ и „высокопревосходительств“…

Государственные, муниципальные и банковские служащие, даже врачи, даже многие учителя повели себя как враги Ленина, но объективно оказывались при этом врагами простого народа. В Петрограде шестнадцать министерств бастовали под руководством двух „социалистических“ министерств, созданных в августе, – министерств труда и продовольствия.

Вот как описывал саботаж в первые дни Советской власти Джон Рид – хронист эпохи вполне точный:

„Оппозиционные силы, всё ещё державшие в своих руках экономическую жизнь страны, принялись за организацию хозяйственного разгрома и со всей способностью к совместным действиям… старались мешать Советам в их работе, разваливать и дискредитировать их.

Забастовка государственных служащих была хорошо организована и финансировалась банками и коммерческими предприятиями. Всякая попытка большевиков взять в свои руки правительственный аппарат, встречала сопротивление.

Троцкий явился в министерство иностранных дел. Чиновники заперлись в своих помещениях, а когда двери были взломаны, они все подали в отставку. Он потребовал ключи от архивов, ключи были выданы ему только после того, как вызванные им рабочие явились взламывать замки. Тогда оказалось, что бывший товарищ министра Нератов скрылся и унёс с собой тайные договоры.

Шляпников пытался овладеть министерством труда. Служащих было несколько сот, но ни один не захотел показать Шляпникову, где находится кабинет министра.

Александра Коллонтай, назначенная 13 ноября (31 октября) комиссаром социального обеспечения, была встречена в министерстве забастовкой; на работу вышло всего сорок служащих. Это сейчас же крайне тяжело отразилось на всей бедноте крупных городских центров и на лицах, содержащихся в приютах и благотворительных учреждениях, – все они попали в безвыходное положение. Здание министерства осаждалось делегациями голодающих калек и сирот с бледными, истощёнными лицами. Расстроенная до слёз Коллонтай велела арестовать забастовщиков и не выпустила их, пока они не отдали ключей от учреждения и сейфа. Но когда она получила эти ключи, то выяснилось, что её предшественница, графиня Панина, скрылась со всеми фондами. Графиня отказалась сдавать их кому бы то ни было, кроме Учредительного собрания…“[931]

Здесь рассказ Рида временно прерву, чтобы сообщить, во-первых, что Максим Горький в очередной „несвоевременной“ статье в № 194 „Новой Жизни“ от 6(19) декабря 1917 года писал: „Я уверен, что сознательный рабочий не может сочувствовать фактам такого рода, как арест Софьи Владимировны Паниной. В её Народном доме на Лиговке учились думать и чувствовать сотни пролетариев… Вся жизнь этого просвещённого человека была посвящена культурной деятельности среди рабочих. И вот она сидит в тюрьме“.

Да, Панина в тюрьме немного побыла. И если вспомнить, за что её в тюрьму посадили, то разве можно говорить, что её посадили туда зря?

Во-вторых же…

Во-вторых, графиня С. В. Панина (1871–1956) действительно в царское время финансировала „Народный дом“, а с мая 1917 года она, член ЦК партии кадетов, стала товарищем министра государственного призрения и после Октября 1917 года подписала перевод всех средств министерства в банк „на имя Учредительного собрания“.

Против Паниной возбудили уголовное дело о сокрытии государственных средств как акте саботажа. 28 ноября Панину арестовали и привезли в Смольный, а после отказа возвратить изъятые суммы – на сирот и калек, заключили в тюрьму, где она и пробыла в общей сложности… 22 дня.

Отношение к ней было там – по её же словам, безупречным и даже внимательным: графиня пользовалась как-никак популярностью.

10 декабря 1917 года её публично судил Петроградский революционный трибунал, вынесший приговор: оставить С. В. Панину в заключении до момента возвращения взятых ею народных денег в кассу Комиссариата народного просвещения, куда вошли и органы социального обеспечения.

Через десять дней Панина вышла из заключения и двинулась на Юг – к Деникину, якобы намереваясь передать ему „бриллианты предков“. Потом графиня яро поддерживала Белую армию, уехала в эмиграцию в Европу, а затем перебралась в США, где и умерла незадолго до 40-летия Октября.

На суде над ней молодой рабочий с завода „Новый Парвиайнен“ Наумов сказал:

– Я готов согласиться, что в прошлом гражданка Панина приносила пользу народу… Но тем-то и отличается их благородство, чтобы давать или бросать народу куски, когда он порабощён, и мешать ему в борьбе, когда он хочет быть свободным. Пускай народолюбивая графиня Панина действительно добра и благородна. Но вот народ пришёл к власти… Тут и благородство не помогло, и чем только можно была оказана помеха… Пускай трибунал помнит, что мы имеем право быть свободными, а кто этого не хочет понять – подлежит обезвреживанию… Гражданка Панина мешает народу в его работе. Действуйте, граждане судьи, не для одного благородства, а на пользу миллионов – и жизнь оправдает вас![932]

К словам рабочего Наумова прибавить особо нечего…

Разве что стуит поправить его в том, что фигуры, подобные Паниной, не могут быть подлинно благородными, ибо принадлежат к слою социальных лицемеров и негодяев. Панина – купаясь в комфорте посреди полунищей жизни десятков миллионов соотечественников – была готова благодетельствовать народ. Но согласиться на такие равные с ней правб народа, когда нужды в благотворительности не будет, графиня не могла. И повезла неправедно нажитые предками бриллианты на защиту неправедного „белого“ дела…

А теперь вернёмся к описанию Джоном Ридом саботажа в Питере в конце 1917 года:

„То же самое творилось в министерстве земледелия, министерстве продовольствия, в министерстве финансов. Чиновники, которым было приказано выйти на работу под страхом лишения места и права на пенсию, либо продолжали бастовать, либо возобновляли работу только для того, чтобы саботировать. Так как почти вся интеллигенция была против большевиков, то набирать новые штаты Советскому правительству было не из кого.

Частные банки упрямо не желали открываться, но спекулянты отлично обделывали свои дела с заднего крыльца. Когда появлялись большевистские комиссары, служащие уходили, причём прятали книги и уносили фонды. Бастовали и все чиновники Государственного банка, кроме служащих в подвалах и в экспедиции заготовления государственных бумаг, которые отвечали отказами на все требования Смольного и при этом частным образом выдавали большие суммы Комитету спасения и городской думе…

Чиновники кредитной канцелярии уничтожили свои книги, так что установить картину финансовых отношений России с другими государствами оказалось совершенно невозможным.

Продовольственные комитеты и администрации муниципальных предприятий общественного пользования либо не работали вовсе, либо саботировали. А когда большевики, видя ужасную нужду городского населения, пытались помочь делу или взять его в свои руки, служащие немедленно бросали работу, а дума (Петроградская. – С.К.) наводняла всю Россию телеграммами о том, что большевики нарушают автономию городского самоуправления…

Смольный был явно бессилен. Газеты твердили, что через три недели все петроградские фабрики и заводы остановятся из-за отсутствия топлива… Викжель объявлял, что к первому декабря прекратится железнодорожное движение. Комитет спасения и всевозможные центральные комитеты рассылали по всей стране призывы к населению не обращать никакого внимания на декреты правительства…“[933]

Вот какими подлыми и преступными мерами уходящая старая Россия хотела вернуть – вопреки ходу истории – свою мелкую сытую жизнь.

Приведённые выше две цитаты из Рида получились объёмными, но что из них можно выбросить без ущерба для понимания происходившего? И как, господа „россиянские“ „историки“, впечатляющая выходит картина?

А мы сейчас познакомимся и с ещё одним – не менее впечатляющим и не менее неопровержимым – свидетельством другого независимого наблюдателя, французского капитана Жака Садуля…

История капитана Садуля в точности повторяет историю библейского ненавистника христиан Савла, который обратился в „первопрестольного“ апостола Павла.

Капитан французской армии Жак Садуль (1881–1956), член социал-шовинистической Французской социалистической партии, был командирован в Россию в 1917 году как атташе при Французской военной миссии и постоянно осведомлял в письмах о своих впечатлениях и мыслях коллегу по партии Альбера Тома – тогда министра по делам вооружений. Собственно, Садуль и был послан в Россию Тома как доверенный политический наблюдатель.

Октябрьскую революцию Садуль встретил настороженно и 27 октября (9 ноября) 1917 года писал Тома: „Я не большевик. Я вижу, сколь велико зло, принесённое России демагогической пропагандой большевиков…“[934]

К слову, в том же письме он писал и вот что: „В известных вам кругах мнения не отличаются разнообразием. Все жаждут победы Керенского и Савинкова. От последнего ждут безжалостной расправы (жирный курсив мой. – С.К.) над большевиками“.

Э?

Садуль бывал в Смольном, часто беседовал с Троцким и даже с Лениным, но 20 августа 1918 года Ленин в письме к американским рабочим аттестовал Садуля как двурушника, на словах сочувствующего большевикам, а на деле служащего „верой и правдой французскому империализму“ (ПСС, т. 37, с. 55).

Капитан обиделся, и копии всех писем, посланных им Тома, то есть, собственно, французскому правительству, направил Ленину. Как вспоминал Садуль, он буквально не спал, ожидая реакции Ленина, а через три дня звонок из секретариата известил, что Ленин готов принять Садуля.

Встретил Ильич гостя с улыбкой и сказал: „Вы не думайте, что я жалею о написанном. Благодаря этому я имел удовольствие прочесть ваши письма и надеюсь, что вы поняли, что вам надо порвать как с правительством, так и с вашей партией, а письма надо опубликовать“[935].

Вскоре Садуль вступил во французскую секцию РКП(б) и в Красную Армию, вёл пропаганду среди французских войск на юге Украины, был участником I конгресса Коминтерна.

Конечно, „обращение“ Садуля „из Савла в Павла“ было не таким уж и неожиданным… Отец его – рабочий-железнодорожник, увлекался идеями социалистов-прудонистов, мать – участница Парижской коммуны, чудом избежала в 1871 году смертной казни.

Сын же имел все шансы сделать вполне буржуазную карьеру в буржуазной Франции. Однако выбрал иную судьбу, ушёл к Ленину, был приговорён во Франции заочно к смертной казни. Когда в мае 1924 года во Франции на парламентских выборах победил „левый“ блок и премьером стал Эдуард Эррио, Садуль вернулся на родину, где его арестовали и судили. Кончилось, однако тем, что 8 апреля 1925 года военный трибунал вынес ему оправдательный приговор.

Другом советской России Садуль оставался до конца жизни.

Свидетельства Садуля в их фактической части абсолютно достоверны уже потому, что он писал свои политические отчёты не для публикации, а для верной ориентации Тома. И, например, 31 октября (13 ноября) 1917 года капитан сообщал, что „практически единственные, кто бойкотирует порядок – администрация и буржуазия“. При этом Садуль признавал – в том же письме: „Невероятно, что всю кровавую неделю, благодаря железной руке и организованности большевиков, городские службы (трамвай, телефон, телеграф, почта, транспорт) не прекращали нормальную работу“, и что „никогда ещё порядок не был так хорошо обеспечен“.

Но так было в горячую неделю противостояния агонизирующему сопротивлению Керенского и юнкеров, а потом чиновнический саботаж лишь усилился при полном поощрении его со стороны союзных дипломатов.

Вот что писал Садуль во Францию Альберу Тома 20 ноября (3 декабря) 1917 года:

„Дорогой друг,

Мы продолжаем отрицать, что земля вертится, то есть утверждать, что большевистского правительства не существует… Некоторые представители союзников не только отказываются вести переговоры с большевиками, но и поощряют к активному или пассивному сопротивлению различные политические фракции, гражданских и военных служащих, чиновников, промышленников, банкиров и т. д. Как нетрудно было предположить, эта восхитительная тактика приносит ужасающие результаты. Разумеется, её конечная цель, которая состояла в том, чтобы за несколько дней свалить большевиков, не достигнута, и теперь мы сталкиваем Россию в политический и экономический хаос, из которого она уже не скоро выкарабкается. И высокопоставленные и мелкие русские чиновники прекрасно адаптируются к такого рода действиям, ведя открытые и "итальянские" забастовки, суть которых в бездействии…

Относительно промышленности столь же грустные известия.

Шляпников и все те большевики, которые заняты неблагодарной задачей – реорганизацией экономики России, с горечью говорят о саботаже со стороны промышленников, банкиров и специалистов…"[936]

Каково?

Джон Рид смотрел с одной позиции, Садуль – тогда – с другой, а видели одно и то же: откровенный и подлый саботаж. Рид и Садуль, скорее всего, даже не были знакомы друг с другом, да и круги общения у них были, всё же, разные… А оценки и факты у обоих совпадают!

Значит, так оно и было!?

Любопытно и то, что Садуль весьма прозорливо писал, что "систематически отказывая в каком бы то ни было содействии" Шляпникову, российские "капитаны экономики" отдают Шляпникова "на произвол хлещущей через край демагогии" тех неквалифицированных рабочих, которых наплодила идущая война, то есть – тот же, если быть точным, царизм.

А вот что сообщал Садуль 27 ноября (10) декабря 1917 года:

"Саботаж в государственных учреждениях продолжается. Это одно из основных препятствий, с которыми столкнулись большевики. Дело поставлено исключительно организованно. Как только стало очевидно, что большевики придут к власти, начальство выплатило служащим и себе первый аванс в размере месячного жалованья.

Сразу же после восстания второй аванс и годовая премия были выплачены работникам, обязующимся не служить новому правительству… Накануне захвата большевиками центральных учреждений были спрятаны резервные фонды, которые должны пойти также на выплату заработной платы. Наконец, были призваны на помощь антибольшевистски настроенные частные банки… Полагают, что суммы, которые уже были или будут вот-вот распределены среди служащих, позволят им продержаться четыре-пять месяцев, то есть значительно дольше, чем предположительно большевики продержатся у власти…"[937]

Подобные признания можно было бы и продолжить, но надо ли – всё ведь ясно и так!

Обратимся ещё раз к книге Джона Рида… Он писал, что сразу же после разрешения вопроса о власти большевики приступили к задачам практического управления, начав с продовольственного вопроса.

"Отряды матросов и красногвардейцев, – свидетельствует Рид, – обыскивали торговые склады, железнодорожные вокзалы и даже баржи, стоявшие в каналах, открывая и отбирая тысячи пудов продовольствия, припрятанного частными спекулянтами. В провинции были посланы эмиссары, которые с помощью земельных комитетов реквизировали склады крупных хлеботорговцев… Из Петрограда двинулось на восток тринадцать поездов, груженных железом и мануфактурой, для товарообмена с сибирскими крестьянами…"

Донецкий каменноугольный бассейн находился в руках генерала Каледина… В столице кончалось топливо, и Смольный прекратил подачу электроэнергии в театры и рестораны, конфисковал у частных торговцев запасы дров. Балтийский флот выделил петроградским заводам 200 тысяч пудов великолепного угля из запаса боевых кораблей[938].

Хотя и с большим скрипом, налаживалось сотрудничество с крестьянством. 15(28) ноября 1917 года на объединённом заседании ВЦИК, Чрезвычайного Всероссийского Крестьянского съезда и Петроградского Совета было принято решение о слиянии Всероссийского Исполнительного Комитета Советов рабочих и солдатских депутатов с Исполнительным Комитетом, избранным на крестьянском съезде[939].

Сразу же после Чрезвычайного Всероссийского съезда крестьянских депутатов, который проходил с 10 по 25 ноября (с 23 ноября по 8 декабря) 1917 года, начался Второй Всероссийский съезд крестьянских депутатов, который проходил с 26 ноября по 10 декабря (9-23 декабря) 1917 года.

В состав съезда кроме делегатов, прибывших с мест по приглашению правоэсеровского крестьянского Исполкома, влились все делегаты Чрезвычайного съезда. Из 790 делегатов 305 представляли правых эсеров и центр, 350 – левых эсеров, 91 – большевиков. Как и чрезвычайный крестьянский съезд, этот съезд проходил очень бурно.

Рабочая Россия свой выбор в большинстве своём сделала – за Ленина…

Солдатская Россия (в основном – крестьяне в шинелях и с ружьём) тоже была в своей массе за Ленина. И этой части народа ещё предстояло сказать своё слово не только в близящейся гражданской войне, но и после неё, когда бывшие солдаты-красноармейцы – представители "унтер-офицерского" народного большевизма, вернулись в сёла.

Чисто же крестьянская "Расея", издавна привыкшая психологически прислушиваться к кулачеству, колебалась между Черновым и Лениным, останавливаясь пока не на последнем, а на эсерах, однако уже – левых.

Всё это обнажённо проявилось в метаниях Второго крестьянского съезда, на котором 2(15) декабря 1917 года выступил Ленин (ПСС, т. 35, с. 139–142). Он умел произносить и произносил при необходимости долгие речи, но сейчас речь его была коротка, и она впечатляла.

Ленин говорил:

– Товарищи, я хочу вам сказать, как мы понимаем переворот 25-го октября. Товарищи, здесь говорили, что новая волна революции, быть может, сметёт Советы. Я говорю: этого не будет. Я твёрдо уверен, что Советы никогда не погибнут; революция 25-го октября доказала нам это… Когда мне говорят и кричат из враждебной печати, что штыки могут направиться на Советы, я смеюсь. Штыки находятся в руках рабочих, солдат и крестьян, и из их рук они никогда не направятся на Советы. И пусть движет контрреволюция штыки против Советов, они им не страшны…

Менее чем через полгода Россия будет охвачена гражданской войной, так что – Ленин в своём прогнозе в декабре 1917 года ошибался? Ведь уже тогда, когда Ленин произносил свою речь, в реальном масштабе времени на юге России развивался калединский мятеж!

И всё же Ленин был прав не только потому, что в итоге вооружённый народ отстоял-таки штыком именно Советы… Ленин был прав и потому, что не было бы той гражданской войны, которая была, если бы не прямое вмешательство в дела России иностранных интервентов и не мятеж белочехов, организованный Антантой и Америкой…

Мы об этом в своём месте ещё поговорим.

Имея в виду будущее открытие Учредительного собрания, Ленин сказал:

– Учредительное собрание может помочь только тогда, когда сам народ будет свободно развиваться и строить новую жизнь. И я вас спрашиваю: что это есть? Я скажу вам то, что вы все знаете: "не человек для субботы, а суббота для человека"… Когда происходили выборы в Учредительное собрание, была одна партия эсеров, партия, которая имеет большинство в Учредительном собрании. Теперь этого нет…

Обращаясь к библейским аллюзиям, Ленин хотел сказать, что сейчас важно не формальное соотношение сил, а фактическое, важно не то, кто кем себя называет, а то, кто за что стоит.

И Ленин был прав – в зале сидели сотни делегатов, формально избранных крестьянами, но не представлявших интересы трудового крестьянства. Именно кто-то из них, когда Ленин заявил, что «не было никаких насилий над революционным народом», выкрикнул из зала: «А Духонин?»

Бывший главковерх генерал Духонин действительно стал жертвой солдатского самосуда, и Ленин ответил так:

– Да, Духонину было предложено приступить к переговорам о перемирии. Он отказался. Духонин заключил союз с Корниловым, Калединым, и с другими врагами народа, и в величайшем возбуждении против своего врага народ убил его. Но вы забываете другой факт. На Шпалерной рабочий Воинов раздавал большевистские листки и был убит казаками. И вот разница между двумя этими фактами. Когда был убит рабочий Воинов, то только одна "Рабочая Газета" упомянула об этом, и то, что не убит Воинов, а умер. Там был убит простой рабочий, а здесь человек, который стоял поперёк дороги к миру… И когда был убит генерал Духонин, наши газеты первые вынесли осуждение самосудам. Вот в чём сходство, и в чём разница. Тот, кто за контроль рабочих над производством, кто за демократический мир, кто против продолжения кровавой бойни, тот не будет стоять за кадетов…

Как видим, Ленин при явно кризисной ситуации духом не падал, а история генералов Корнилова, Каледина и самой калединщины доказывает, что основания для социального оптимизма у Владимира Ильича были.

Кратко бесславная "калединиана" выглядит так…

27 октября (9 ноября) 1917 года, ссылаясь на "выступление большевиков с попытками низвержения Временного правительства", генерал Каледин – атаман Донского казачества, объявил, что донское "Войсковое правительство" "приняло на себя полноту исполнительной государственной власти в Донской области".

В декабре 1917 года в Новочеркасске образовался "Донской гражданский совет", возглавляемый "триумвиратом": генерал М. В. Алексеев (1857–1918) ("общегосударственное" "управление", финансы, внешние сношения), генерал Л. Г. Корнилов (1870–1918) (организация и командование Добровольческой армией); генерал А. М. Каледин (1961–1918) (управление Донской областью и командование Донским казачеством).

В "Донской гражданский совет" вошли генералы А. С. Лукомский, А. И. Деникин и И. П. Романовский – от Добровольческой армии; генерал М. П. Богаевский (не путать с генералом Африканом Богаевским!) – глава "Войскового правительства"; от кадетов – М. М. Фёдоров, князь Г. Н. Трубецкой, А. С. Белецкий (Белоруссов), В. А. Степанов, персонально – Павел Милюков и председатель Ростовского биржевого комитета, глава "Донского экономического совещания" миллионер Н. Е. Парамонов – сын казака, хлеботорговец, владелец мельниц и пароходов, в 1919 году – заведующий Отделом пропаганды у Деникина…

Членами "Донского гражданского совета" стали также "социалист" П. Н. Агеев, эсеры С. Мазуренко и К. М. Вендзягольский, а кроме того – Борис Савинков и бывший "легальный марксист" Пётр Бернгардович Струве.

В 1894 году последний стал известен как автор открытого письма царю, где были слова: "Вы хотите борьбы? Вы её получите!"… Теперь царские генералы, возомнившие себя политиками, прихватив для декорации психопатического эсеровского боевика Савинкова и бывшего "легального марксиста" Струве, навязывали борьбу Ленину и пошедшим за ним массам России…

В основу "деятельности" "белого" "Совета" была положена "конституция Корнилова", в которой – после извлечения из неё пышных словес об "общедемократических свободах", "уничтожении классовых привилегий", "свободе собраний и стачек" – реально оставалось следующее: восстановление прав частной собственности; денационализация банков; свобода промышленности и торговли (равнозначные праву заводчиков объявлять локауты и праву спекулянтов взвинчивать цены); запрещение "социализации" предприятий и упразднение рабочего контроля; запрет раздела помещичьих земель и продолжение участия в войне…

На особый массовый энтузиазм с такой "конституцией" рассчитывать не приходилось, да и сама "власть" оказалось рыхлой, что, впрочем, "властителей" не смущало. В "Очерках русской смуты" генерал Деникин писал, что "триумвират представлял из себя в скрытом виде первое общерусское противо-большевистское правительство", и что «формы несуществующей фактически государственной власти временно были совершенно безразличны».

"Единственно, чтобы было тогда важно и нужно, – со всё той же незамысловатой солдафонской прямотой продолжал Деникин, – создать мощную вооружённую силу, чтобы этим путём остановить потоп, заливающий нас с севера. С восстановлением этой силы пришла бы и власть…"[940]

Приходится ли сомневаться, что генералы – буде им удалось бы задуманное, залили бы Россию кровью без всяких надежд на то, что это "кровопускание" хотя бы в будущем пойдёт на пользу народам России.

Собственно, они Россию кровью и залили, развязав братоубийственную войну! Однако не им было суждено эту войну выиграть, и народная кровь, пролитая в этой войне "за власть Советов", оказалась пролитой не зря. Другое дело, что потомки победивших в гражданской войне с начала 90-х годов ХХ века стали обливать и по сей день обливают грязью Красное знамя той Победы, но это – тема для отдельного разговора…

Начали корниловцы-калединцы 2(15) декабря с захвата Ростова и разгрома рабочих Советов, продолжили расстрелами рабочих – на одном Ясиновском руднике было убито 117 человек, и введением смертной казни. И такая "программа" сразу нашла поддержку у Америки, Англии и Франции, которые поддержали генералов и направили в Новочеркасск своих представителей для выяснения нужд мятежников, намеренных "остановить потоп с севера".

Однако всё вышло иначе…

25 декабря 1917 года (7 января 1918 года) на калединский фронт выступили: из Горловки – отряд прапорщика Рудольфа Сиверса, из Луганска – отряд Юрия Саблина, на миллеровском направлении – отряд левого эсера Григория Петрова, от станции Тихорецкая – отряды кубанского казака, хорунжего Алексея Автономова…

Петров будет расстрелян в 1918 году в числе 26 бакинских комиссаров, красные командиры Сиверс и Автономов погибнут в том же 1918 году. Но в героическую историю новой России они войти успеют.

Иной была судьба членов генеральского "триумвирата"…

28 января (10 февраля) 1918 года группа Сиверса освободила Таганрог и двинулась на Ростов, а 29 января (11 февраля) 1918 года Алексей Каледин сложил с себя полномочия атамана и застрелился.

Между прочим, Ленин ещё в сентябре (!!) 1917 года писал (ПСС, т. 34, с. 219, 220): "Каледин, «любимый вождь», поддержанный Гучковыми, Милюковыми, Рябушинскими и К⁰, массового движения всё же не поднял!! Каледин неизмеримо «прямее», прямолинейнее шёл к гражданской войне, чем большевики. Каледин прямо «ездил поднимать Дон», и всё же Каледин массового движения никакого не поднял в «своём» крае, в оторванном от общерусской демократии казачьем крае!.."

Пророческие слова, не так ли?

Второй "триумвир" – Лавр Корнилов, 14(27) февраля 1918 года повёл донских "добровольцев" на соединение с "добровольцами" Кубани, и 13 апреля 1918 года был убит снарядом при штурме Екатеринодара…

Возглавлявший первый антибольшевистский "триумвират" 60-летний Михаил Алексеев, принявший на себя верховное командование Добровольческой "белой" армией, умер – в не таком уж и старом возрасте – в сентябре 1918 года в том же Екатеринодаре…

Если бы генерал Деникин, заступивший в апреле 1918 года убитого Корнилова, а в сентябре 1918 года – умершего Алексеева, искренне верил в бога, то кончина в один и тот же год всех трёх незадачливых «триумвиров» могла бы навести его на вполне определённые мысли. И тогда, возможно, он отказался бы от самим богом пруклятой миссии провокатора и руководителя гражданской войны имущей России против России трудовой…

Но Деникин, как, впрочем, и все остальные руководители "белого движения", был человеком ограниченным, зато – с самомнением и амбициями не по разуму. Поэтому он раздувал пламя гражданской войны, на котором сгорал возможный гражданский мир…

И хотя Деникин дожил до 75 лет и в 1947 году умер в заокеанском Детройте, доброй славы он по себе не оставил, прославляемый ныне лишь невежественными глупцами или откровенными негодяями.

Итак, калединщина стала показательным эпизодом на рубеже 1917 и 1918 годов… И хотя она отняла у Ленина немало сил, это был – пока что, эпизод. Основной военной болью оказывался германский фронт. Главной же перспективной задачей было, конечно же, социальное и государственное строительство…

До Октября 1917 года Ленин не имел в после-февральской России властных полномочий – он мог воздействовать на жизнь лишь словом, причём с начала июля 1917 года – лишь печатным словом. Поэтому он так много писал статей, заметок… Теперь же он – глава государства, и хотя ему часто приходится выступать публично, он всё более прочно осваивает совершенно новые для него "литературные жанры" – постановления, декреты, записки, распоряжения, руководящие телеграммы и телефонограммы…

Тридцать пятый том в Полном собрании сочинений, содержащий работы с октября 1917 года по март 1918 года, – это, в основном, сборник проектов декретов, тезисов постановлений ЦИК и СНК, текстов речей…

27 ноября (10 декабря) 1917 года на заседании Совнаркома обсуждались меры по проведению в жизнь социалистической политики в сфере экономики, и Ленин набрасывает тезисы со следующими пунктами:

"Национализация банков

Вытягивание денег назад в казну

Новые деньги для крупных купюр

Революционные меры для перевода фабрик на полезное производство

Государственная монополия на внешнюю торговлю

Национализация промышленности

Государственные займы

Революционные меры борьбы с мародёрством

Разоблачение финансового и банковского грабежа

Финансирование промышленности

Безработица

Продовольствие"[941]

Есть ли здесь хоть один пункт, противоречащий интересам народов России?

Царю и в голову такое не приходило, а Ленин в ноябре 1917 года ставит новые задачи перед Публичной библиотекой в Петрограде и пишет:

"Чтобы разумно, осмысленно, успешно участвовать в революции, надо учиться.

Библиотечное дело в Петрограде поставлено, в силу многолетней порчи народного просвещения царизмом, из рук вон плохо.

Немедленно и безусловно необходимы следующие основные преобразования, исходящие из принципов, давно осуществленных в свободных государствах Запада, особенно в Швейцарии и в Соединённых Штатах Северной Америки: (далее идут четыре конкретных рекомендации, – С.К.)…"[942]

Требуются комментарии?

В конце 1917 года Ленин пишет две статьи: "Запуганные крахом старого и борющиеся за новое" и "Как организовать соревнование". Обе тогда не были опубликованы и появились в "Правде" лишь в 1929 году. Пожалуй, Ленин, со свойственным ему острым чутьём актуальности, вначале положил на бумагу наболевшее, а потом понял, что рано говорить про это такими словами – мало кто поймёт, что имеет в виду автор…

Особенно интересна первая статья (ПСС, т. 35, с. 191), начинающаяся со следующего:

""Большевики уже два месяца у власти, а вместо социалистического рая мы видим ад хаоса, гражданской войны, ещё большей разрухи". Так пишут, говорят и думают капиталисты вместе с их сознательными и полусознательными сторонниками.

Большевики только два месяца у власти, – ответим мы, а шаг вперёд к социализму сделан уже громадный… Не умеют понять исторической перспективы те, кто придавлен рутиной капитализма, оглушён могучим крахом старого, треском, шумом, "хаосом" (кажущимся хаосом), разваливающихся вековых построек царизма и буржуазии, запуган доведением классовой борьбы до крайнего обострения…"[943]

А потом, где-то ближе к концу статьи, Ленин пишет вот что:

"…Корысть, грязная, злобная, бешеная корысть денежного мешка, запуганность и холопство его прихлебателей – вот настоящая социальная основа современного воя интеллигентиков…

…Когда буржуазия и привыкшие служить ей чиновники, служащие, врачи, инженеры и пр. прибегают к самым крайним формам сопротивления, это ужасает интеллигентиков. Они трепещут от страха и вопят ещё более визгливо о необходимости вернуться к "соглашательству". Нас же, как и всех искренних друзей угнетённого класса, крайние меры сопротивления могут лишь радовать, ибо, …чтобы стать господствующим классом и окончательно победить буржуазию, пролетариат должен научиться этому. А научиться надо в борьбе…"[944]

Он уже два месяца сталкивается с такими сложнейшими проблемами, которые кроме него и тех, кто сплотился вокруг него, в России не способен разрешить никто! Но как, какими словами объяснить это стране? Объяснить так, чтобы она не сползла в гражданскую войну?

И Ленин уже видит, что от обострения борьбы не уйти, и он готов к такой борьбе, зная, что в огне сопротивления свергнутых классов массы закалятся… И он же отдаёт себе отчёт в том, что такая обнажённая правда пока народу не по зубам, она может испугать слишком многих из тех, кому придётся прийти к этой правде через борьбу…

Но мыслями Ленин был в той исторической перспективе, когда на смену неизбежному разрушению придёт неизбежное, необходимое России, созидание. И его государственная работа нацелена в конечном счёте именно на созидание, где капиталистическую конкуренцию сменит социалистическое соревнование и "большинство трудящихся втянется на арену такой работы, где они смогут проявить себя, развернуть свои способности, обнаружить таланты, которых в народе – непочатый родник и которые капитализм душил, мял, давил, душил тысячами и миллионами…"[945]

Это написано на излёте 1917 – по старому стилю – года, и в начале 1918 – по новому стилю – года, что вполне символично. В 1918 год Россия впервые в своей истории вступала под рукой национального лидера, мыслящего категориями социального творчества народа… Творчества, направляемого самой властью на обеспечение развития и процветания народа. Так не мыслил ранее даже царь Пётр, по заслугам названный Великим!

За два первых месяца Советской власти, как, естественно, и в последующие месяцы и годы, не было принято ни одного декрета Советской власти, игнорирующего нужды народа, зато все принятые декреты были нужны народу России, и России как историческому понятию.

О некоторых из декретов Ленина уже сказано, а ниже дан дополнительно весьма неполный их перечень до конца 1917 года…

Положение ВЦИК и СНК от 14(27) ноября 1917 года "О рабочем контроле"…

Декрет от 17(30) ноября 1917 года "О национализации фабрики товарищества Ликинской мануфактуры"…

Декрет ВЦИК от 21 ноября (4 декабря) 1917 года "О праве отзыва делегатов"…

Декрет от 24 ноября (7 декабря) 1917 года "О воспрещении продажи, заклада и отдачи по чартер-партии русских торговых судов в руки иностранных подданных или учреждений"…

Декрет от 25 ноября (8 декабря) 1917 года "Об отпуске 450 000 рублей для выдачи пособий населению Кременчугского уезда, пострадавшему от наводнения"…

Постановление от 5(18) декабря 1917 года "Об ассигновании 1 миллиона рублей на субсидирование авансами кооперативов служащих почт и телеграфов"…

Декрет от 9(22) декабря 1917 года "О конфискации имущества акционерного Симского общества горных заводов"…

Положение ВЦИК и СНК от 11(24) декабря 1917 года "О страховании на случай безработицы" и Декрет ВЦИК от 22 декабря (4 января 1918 года) "О страховании на случай болезни"…

Декрет от 11(24) декабря 1917 года "О нормах оплаты труда железнодорожников, о категориях служащих и о 8-часовом рабочем дне во всех отраслях железнодорожного труда"…

Декрет от 14(27) декабря 1917 года "О национализации банков"…

Декрет от 14(27) декабря 1917 года "О ревизии стальных ящиков в банках"…

Постановление от 15(28) декабря 1917 года "О конфискации имущества Русско-Бельгийского металлургического общества"…

Декрет от 22 декабря 1917 года (4 января 1918 года) "О всеобщей повинности по очистке снега в Петрограде и на Петроградском железнодорожном узле"…

Декрет от 23 декабря 1917 года (5 января 1918 года) "О прекращении платежей по купонам (рантье. – С.К.) и дивидендам"…

Декреты от 27 декабря 1917 года (9 января 1918 года) "О конфискации автомобильных мастерских Международного общества спальных вагонов"; "О конфискации имущества акционерного общества Сергинско-Уфалейского горного округа"; "О конфискации имущества акционерного общества Кыштымского горного округа"…

Пусть не удивляет точная адресация последних декретов к конкретным капиталистическим предприятиям – на первых порах так и было, что мы увидим и несколько позже. Национализация начиналась как выборочный процесс, касающийся лишь особо злостных саботажников.

Возможно, читателя утомило знакомство даже с выборочным перечнем первых декретов Советской власти… Но что остаётся делать мне, автору? Как иначе лишний раз документально показать, кем был Ленин и чем оказывалась для России его власть?

Сегодня негодяи типа Ивана Толстого с телеканала, называемого почему-то "Культура", уверяют сограждан в том, что Ленину и большевикам сопротивлялась-де "вся Россия"…

Чему здесь могла сопротивляться трудящаяся Россия?

Сегодня против Ленина сплочённым фронтом выступает вся "россиянская" академическая сволочь, а фактов-то она не приводит!

Факты-то – вот они!

Когда, спрашивается, в России до Ленина велась подобная законотворческая работа? И спрашивается – не пора ли уже в современной России вернуться к подобному законотворчеству?

Власть Ленина начинала процесс национализации экономики, однако он шёл, подчёркиваю, не огульно. Конфискации имущества конкретных акционерных обществ по декретам следовали, как правило, за отказом заводоуправлений подчиниться Декрету СНК о введении рабочего контроля над производством…

Постановление от 27 декабря 1917 года (9 января 1918 года) "О переходе Путиловских заводов в собственность Российской Республики" было обусловлено "задолженностью акционерного общества Путиловских заводов казне Российской Республики", а Декрет от 30 декабря 1917 года (12 января 1918 года) "О конфискации имущества А. И. Путилова" имел в своей основе то, что "председатель правления Русско-Азиатского банка А. И. Путилов изобличен (документами. – С.К.) в соучастии в корниловском заговоре… и бежал за границу"[946].

В 1918 году декреты о национализации пошли, что называется, косяком, но и тогда каждый акт национализации обосновывался.

Так, например, хромолитография и картонажная фабрика "Теодор Киббель" были конфискованы декретом от 4(17) января 1918 года "ввиду отказа предпринимателя… вести производство или произвести нормальный расчёт рабочих"…

В тот же день в собственность Российской Республики перешло имущество товарищества М. Гельферих-Саде "ввиду того, что правление товарищества закрыло свой завод и, оставив главную контору в Харькове, переехало к Каледину в Ростов-на-Дону"…

Того же 4(17) января 1918 года была конфискована Ростокинская красильно-аппретурная фабрика в селе Ростокино Московской губернии – "ввиду категорического отказа владельца фабрики… продолжать производство, несмотря на имеющиеся на ней запасы сырья и топлива".

Московский самолётостроительный завод "Андреев-Ланский и К⁰" был национализирован 12(25) января 1918 года «ввиду заявления правления о желании рассчитать всех рабочих», Невский судостроительный и механический завод – «ввиду задолженности казне», а завод акционерного общества «Дека» в Александровске (ныне – Запорожье) – «ввиду категорического отказа платить рабочим и служащим за декабрь и январь месяцы, а также нежелания признать контроль рабочих»…

Когда "бывшие" окончательно стали "бывшими", знакомый нам фабрикант П. П. Рябушинский с трибуны эмигрантского Торгово-промышленного съезда, состоявшегося в мае 1921 года в Париже, вещал: "Мы смотрим отсюда на наши фабрики, а они нас ждут, они нас зовут. И мы вернёмся к ним, старые хозяева, и не допустим никакого контроля"[947].

В ситуации, в которой это было сказано, подобную откровенность может породить, пожалуй, лишь слепая, бессильная ненависть.

Да так оно и было…

Заводчики сами рубили сук, на котором сидели. Если бы они были такими уж ярыми патриотами национальной экономики, то главным для них было бы сохранение и развитие производства. Но ведь не это было для них главным!

Скажем, текстильные "короли" Рябушинские были людьми не без размаха… В годы войны они начинали выкупать паи нефтяного товарищества "Братья Нобель", их привлекала горнодобывающая промышленность, они изучали состояние судоходства на Днепре и Волге, начали строительство первого в России автомобильного завода и даже финансировали экспедиции для изыскания радия. И приди тот же Павел Рябушинский к Ленину с предложением взять на себя руководство национализированной промышленностью, Ленин с радостью отдал бы это дело в руки компетентному человеку, соотечественнику.

Но после Октября 1917 года сразу выяснилось, что отечества у Ленина и у клана Рябушинских разные… У Ленина появилось народное социалистическое Отечество, которое сразу после рождения оказывалось в опасности… А Рябушинским было дорого то старое "отечество", где лишь рябушинским светило солнце жизни, сверкая в хрустале фужеров и бриллиантах дамских гарнитуров. И рябушинские, гучковы, коноваловы были готовы начать лить кровь ради возвращения этого их "отечества".

Нет, не любовь к России и не желание видеть её в передовых странах двигало российскими промышленниками и банкирами как до, так и после Октября 1917 года – главенствовали злоба, жадность, своекорыстие…

Между прочим, 4(17) января 1918 года был принят и ещё один декрет, подписанный Лениным, который привожу полностью:

"Совет Народных Комиссаров постановляет: конфисковать находящиеся в банках на текущих счетах А. Ф. Керенского суммы в размере 1 474 734 р. 40 к., а именно: в Государственном банке на счёте № 43191 – 1 157 414 р. 40 к. и в Международном коммерческом банке на счёте № 15697 – 317 020 р. 12 к. (сумма копеек ошибочна. – С.К.). Все эти суммы переводятся на текущий счёт Совета Народных Комиссаров.

Вместе с тем Совет Народных Комиссаров обращается ко всем, кто мог бы дать указания относительно источника этих сумм, их назначения и т. п. с просьбой дать об этом исчерпывающие сведения"[948].

От комментариев к вышеприведённому декрету воздержусь, предлагая дать их, например, Николаю Старикову и прочим сказителям басен о «германском золоте» Ленина…

Декреты, отдающие трудовой России созданные ей, но не ей ранее принадлежавшие материальные ценности и ресурсы, продолжали исходить из Смольного, и они меняли суть имущественных общественных отношений в стране в пользу народа…

Скажем, 20 января(2 февраля) 1918 года был объявлен национальной собственностью дом-клуб № 2 по Екатерининской улице в Петрограде, принадлежавший ранее "Благородному собранию", с передачей его в пользование Центральному комитету пролетарских культурно-просветительных организаций, а 25 января (5 февраля) 1918 года Россия получила Декрет о национализации торгового флота, объявляющий его "общенациональной неделимой собственностью Советской Республики"…

Важнейшим для будущего стало принятие 2(15) декабря 1917 года Декрета ВЦИК и СНК об учреждении Высшего совета народного хозяйства. Перед ВСНХ ставилась задача "организации народного хозяйства и государственных финансов" и выработки "общих норм и планов регулирования экономической жизни страны". Декрет подписали председатель ВЦИК Свердлов, председатель Совнаркома Ульянов (Ленин) и народные комиссары Сталин и Авилов (Глебов).

Это был беспрецедентный в мировой практике шаг, который смело совершала новая Россия Ленина.

И это был шаг в великое будущее России.

30 ноября 1917 года Ленин закончил послеоктябрьское предисловие к своей дооктябрьской брошюре "Государство и революция" словами: "Второй выпуск брошюры (посвящённый "Опыту русских революций 1905 и 1917 годов"), пожалуй, придётся отложить надолго; приятнее и полезнее "опыт революции" проделывать, чем о нём писать…"

И теперь Ленин, проделывая "опыт революции", пишет не столько брошюры, сколько приказы, записки, телеграммы, деловые письма… В соответствующих послеоктябрьских томах Полного собрания его сочинений приведено почти три тысячи подобных "произведений" объёмом иногда в пару страниц, а иногда – и в пару строк: 727 документов – в томе 50-м; 628 – в томе 51-м; 490 – в томе 52-м; 575 – в томе 53-м и 554 – в томе 54-м…

Надо сказать, что материал это для объективного анализа роли и сути Ленина как государственного деятеля более чем представительный – было бы желание этот огромный массив информации честно осмыслять, и далее эти «сочинения» Ленина будут цитироваться часто. А начнём мы с трёх, относящихся к первым месяцам Советской власти…

В декабре 1917 года в Россию приехал журналист Шарль Дюма (р. 1883 – после 1977), депутат парламента от Французской социалистической партии, во время войны – социал-шовинист. Дюма однажды был у Ленина с Крупской в Париже, и теперь ему, конечно же, хотелось взять интервью. Однако Ленин ответил следующим письмом от 21 декабря 1917 года:

"Дорогой гражданин Шарль Дюма!

Мыс женой с большим удовольствием вспоминаем о том времени, когда мы познакомились с Вами в Париже на улице Бонье. Мы очень благодарны Вам за обмен мыслями и за очень точную информацию о социалистическом движении во Франции (Дюма тогда делился впечатлениями от поездок по французским деревням. – С.К.).

Я очень сожалею, что личные отношения между нами стали невозможными, после того как нас разделили столь глубокие политические разногласия. Я в течение всей войны боролся против тенденции "национальной обороны", будучи убеждён, что эта тенденция разрушает социализм.

Само собой разумеется, что я пишу это письмо не как член правительства, а как частное лицо.

Примите, дорогой гражданин, наш привет и самые лучшие пожелания от меня и от моей жены.

Ленин"[949]

Чётко, внятно и понятно!

А вот телеграмма в Харьков Антонову-Овсеенко, который командовал советскими войсками, действующими против украинской Центральной Рады и Каледина…

Впрочем, здесь тоже необходимо предварительное пояснение…

Харьковские капиталисты в ответ на введение 8-часового рабочего дня перестали своевременно выплачивать зарплату рабочим, и те обратились к эмиссару Ленина за помощью. Антонов-Овсеенко адресовался к местному ревкому, однако ревком никаких мер не принял. И тогда Антонов-Овсеенко вызвал к себе в штабной поезд 15 крупнейших капиталистов Харькова и предложил им изыскать 1 миллион рублей наличными для выплат рабочим. Когда заводчики отказались, Антонов-Овсеенко просто посадил их под замок в один из вагонов II класса и объявил, что если деньги не будут внесены в срок, арестанты отправятся на рудники[950].

Деньги, конечно, тут же нашлись, арестованных освободили, а Ленин, узнав об инциденте, отправил в Харьков 29 декабря 1917 (11 января 1918) года телеграмму:

"Харьков, Штаб Антонова, Антонову

От всей души приветствую вашу энергичную деятельность и беспощадную борьбу с калединцами. Вполне одобряю вашу неуступчивость к местным соглашателям, сбившим, кажется, с толку часть большевиков. Особенно одобряю и приветствую арест миллионеров-саботажников… Советую отправить их на полгода на принудительные работы в рудники. Ещё раз приветствую вас за решительность и осуждаю колеблющихся.

Ленин"[951]

На следующий день телеграмму опубликовали «Правда» и «Известия ЦИК». Это была одна из первых грозных телеграмм Ленина, и особенно в 1918 году ему придётся направлять «на места» ещё более резкие и грозные телеграммы. Сегодня негодяи, выдрав эти телеграммы «с мясом» из контекста эпохи, пеняют ими Ленину, и обо всём этом читатель ещё узнает. Сейчас же, после письма и телеграммы, приведу телефонограмму, а чуть позже – ещё и записку Ленина на одну и ту же тему…

Телефонограмма от 7(20) января 1918 года в Народный Комиссариат юстиции:

"Я только что получил донесение, что сегодня ночью матросы пришли в Мариинскую больницу и убили Шингарёва и Кокошкина. Предписываю немедленно: во-первых, начать строжайшее следствие; во-вторых, арестовать виновных в убийстве матросов.

Ленин"[952]

Эта телефонограмма тоже была опубликована на следующий день в вечернем выпуске «Правды».

Суть тут была вот в чём…

Кадетские министры Временного правительства А. И. Шингарёв и Ф. Ф. Кокошкин содержались вместе с другими министрами в Петропавловской крепости, но по состоянию здоровья были переведены в больницу, где их убили матросы-анархисты с посыльного судна "Чайка" (по другой версии – охранявшие их солдаты).

Вообще-то, тогда – а это было как раз после роспуска Учредительного собрания, особым возбуждением против "бывших" были охвачены не только анархисты. Например, гарнизонный совет Петропавловской крепости в ночь на 2(15) января 1918 года вынес резолюцию о лишении заключённых права передачи и свиданий. И Ленин – как Председатель Совнаркома, вместе с наркомом юстиции Штейнбергом, вынужден был направить коменданту крепости и гарнизонному совету предписание, где "отдавая должное чувству революционного энтузиазма, охватившего представителей гарнизона крепости", предлагал "пересмотреть решение и о последующем известить"[953].

Так или иначе, Шингарёв и Кокошкин были не самыми худшими из кадетов, и их убийство ничем оправдать нельзя. Но так же нельзя и взваливать вину за это убийство на большевиков. Показательно, что даже современный либеральный автор биографии Шингарёва – воронежский доктор наук Михаил Карпачёв, закончил её словами:

"Понятие свободы у интеллигента-народолюбца и у народных низов в критический для страны момент оказалось наполненным разным содержанием. Идеалы демократии, во имя которых либералы неустанно боролись с самодержавным режимом, спровоцировали выплеск такой народной стихии, укротить которую могла только диктатура"[954].

Признание показательное, хотя не ясно: чью диктатуру имеет в виду доктор Карпачёв – Ленина или Корнилова?

Ведь третьей диктатуры в России тогда быть не могло!

Причём диктатура Ленина оказывалась диктатурой пролетариата, а несостоявшаяся диктатура Корнилова могла быть диктатурой только фабрикантов, заводчиков и крупных землевладельцев.

И чья диктатура основывалась на естественных правах людей?

Надо понимать и то, что либералы неустанно боролись с самодержавным режимом не во имя широкой демократии для народных масс, а во имя локальной "демократии" для мануфактурщиков-миллионщиков Рябушинских, миллионера-хлеботорговца Парамонова, помещика Родзянко…

В те же дни анархисты из Гвардейского экипажа незаконно арестовали трёх офицеров, и Ленин пишет предписание В. Д. Бонч-Бруевичу:

"Предписание

Оповестить матросов гвардейского экипажа (с взятием от них подписки о том, что им это объявлено), что они отвечают за жизнь арестованных офицеров и что они, матросы, будут лишены продуктов, арестованы и преданы суду.

Принять экстренные меры: (1) к посылке хорошо вооружённой охраны к зданию; (2) к записи возможно большего числа имён матросов гвардейского экипажа.

Председатель Совета Народных Комиссаров Ленин"[955]

Экипаж почистили, явных уголовников разоружили и арестовали, а лучшая часть экипажа воевала на фронтах гражданской войны…

Как видим, пока что Ленин лишь учится ремеслу главы огромного государства, да ещё и государства, оказавшегося в жесточайшем кризисе. В истории мира аналогов не было – даже Наполеон, принявший от Директории разваленную Францию, не оказывался в таком тяжёлом положении, как Ленин. Если Ленину буржуазия пакостила и вредила, где только могла, а банкиры финансировали саботаж и заговоры против него, то Наполеон имел полную и активную поддержку крупной буржуазии…

Зато Ленин имел поддержку народа.

В начале января 1918 года трагифарс «российской демократии» завершился почти комическим актом: односуточным «Учредительным» собранием, которое ничего не учредило, да и не могло учредить по причине полной политической импотенции его формального «большинства».

Открывшись 5 января 1918 года, Учредительное собрание было распущено под утро 6 января 1918 года… Мы уже касались этого сюжета, а сейчас окончательно закончим с ним…

Ненужность и даже вредность Учредительного собрания к началу 1918 года понимали далеко не только большевики. Академик Готье, автор крайне интересного дневника – интересного, прежде всего, своей отнюдь не академической злобностью и исторической слепотой в отношении Ленина и большевиков, но местами точного, 6 января 1918 года записал:

"Всенародный кабак открыли вчера: президент Чернов; большевики уже на первом заседании покинули залу, так что конфликт, вероятно, неизбежен. Говорят, что с.-р. решили не выходить из Таврического дворца и не решать вопроса «о власти», а заниматься проведением законов, которыми можно будет подкупить любовь народа, и тогда свергнуть большевиков… Борьба начнётся, вероятно, с разгона кабака и с провозглашения съезда советов учредительным собранием. Говорят, что с.-р. в случае своей победы хотят провозгласить президиум русской республики из Гоца, Минора и Авксентьева, а министерство поручить Рудневу. Вот скорбные главы!"[956]

Напомню, что слово «скорбный» в русском языке употребляется в идиоме «скорбный умом», то есть – «глупый, дурак, умалишённый», и именно это имел в виду Готье, написав о скорбных главах несостоявшихся деятелей «Учредилки»…

Итак, Чернова и его коллег Готье оценил пренебрежительно, в чём был прав. Но вот чего Готье не понял, так это того, что у России не было другого выхода, как принять Ленина в качестве не только социального, но и национального вождя. Презираемый академиком Готье Ленин был не просто семью головами выше Чернова и любого другого российского политика любого направления – Ленин был безальтернативен!

Во-первых, Ленин был разработчиком и проводником той единственной политической и социальной позиции, которая могла спасти Россию как единую и независимую, а в перспективе – и как могучую, державу.

Во-вторых, Ленин быстро проявил себя как уникальная историческая личность, как вождь, не имеющий себе равных ни среди друзей, ни среди врагов. Только Ленин один и мог провести партию, взявшую власть в России, и возглавляемую этой партией Россию через ужасающий кризис, в который Россию и её народы ввергла политика последних пяти её царей – трёх Александров и двух Николаев.

Альтернативой Ленину были не Керенский и Чернов (они уже стояли у власти и не справились с ней), и не кто-то из старых царских политиков типа Кривошеина, который закончил "премьером" у Врангеля, и уж, тем более, не все эти врангели, корниловы, деникины, колчаки, богаевские, юденичи…

Альтернативой Ленину были хаос и гибель России как суверенной державы. Недаром позднее – осенью 1918 года, Владимир Ильич прямо спросил Горького – он что, думает, что "Учредилка" справилась бы с анархизмом миллионов мужиков с винтовками в руках?..

Это был вопрос, что называется, по существу! Справиться с понёсшей "русской-птицей-тройкой" мог лишь один "кучер" – Ленин.

Ведь та проблема, которой пеняют глупцы или негодяи Ленину – проблема компетентной выборной власти и вообще компетентной власти, возникла в России ХХ века не в январе 1918 года… Не вдаваясь здесь в пространные рассуждения, просто познакомлю читателя с дневниковыми записями Василия Осиповича Ключевского о Земском съезде 1905 года…

6—10 ноября 1905 года он записал:

"Земский съезд. Много речей и долгих речей. Временем не дорожат… Все хотят высказаться, и каждый для того, чтобы убедить самого себя в собственных мыслях. Так все ищут себя, и хотя все испуганы общим водоворотом, но каждый жаждет только самодовольства…"[957]

Антибольшевистскую часть Учредительного собрания составили в 1918-м году те же пустобрёхи и краснобаи, о которых так зло и верно написал великий наш историк в году 1905-м…

9-12 декабря 1905 года Ключевский записывает:

"Учредительное собрание, которого требуют железнодорожники, телеграфисты, курсистки, все забастовщики и забастовщицы, есть комбинация русского ума – обезьяны: так бывало за границей, так должно быть и у нас…"[958]

А далее он поясняет – размышляя сам с собой, что Учредительное собрание устанавливает основной закон, но в России "вопрос об этом уже предрешён манифестом (царским. – С.К.) 17 октября"… Поэтому, продолжает Ключевский в 1905 году, Учредительному собранию – если бы оно было собрано, «предстанут три дороги»…

"Оно может, – писал Ключевский, – утвердить ограничение верховной власти по манифесту 17 октября, и тогда оно окажет себя лишним… Оно может, вопреки манифесту, восстановить затхлое, черносотенное самодержавие, и тогда оно явит себя совсем реакционным. Наконец, оно может, отменив монархию, провозгласить республику, и тогда оно, призванное для водворения законного порядка, окажется революционным. Итак, Учредительному собранию придётся выбирать между реакцией, революцией и собственной ненужностью (жирный курсив мой. – С.К.)…"[959]

Великолепно!

В 1905 году Ключевский полностью описал системный смысл ситуации с Учредительным собранием к началу 1918 года!

В 1905 году не только курсистки, но и Ленин был за Учредительное собрание, но Ленин был за революционное Учредительное собрание! Однако в 1917 году произошла Великая Октябрьская социалистическая революция, которая установила власть Советов, вотированную II съездом Советов!

Советская власть до созыва Учредительного собрания приняла «Декларацию прав народов России» и «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа». Она также приняла до созыва Учредительного собрания более сотни декретов, которые в конституционном отношении делали Российскую Республику самым передовым и наиболее социально ориентированным государством мира!

И теперь, в январе 1918 года, у Учредительного собрания было уже не "три дороги", о которых писал Ключевский, а две!

Учредительное собрание 1918 года могло или 1) вопреки воле народа, восстановить затхлый "Временный" режим, проявив себя реакционным, или 2) плетясь в хвосте революционного процесса, утвердить всё то, что уже успела сделать Советская власть, и этим засвидетельствовать свою, Учредительного собрания, дальнейшую ненужность!

Именно последнее – окончательно конституировать уже установленную Советскую власть, предложил Учредительному собранию Ленин. Однако антиленинское большинство "учредителей" на это не пошло.

Чего же в этом случае они заслуживали, кроме разгона?

Их и разогнали.

Вот ещё одна оценка – не "Учредилки", а царской Государственной Думы, в стенах которой подвизались многие из членов Учредительного собрания:

"в Государственной Думе четырёх созывов не было с самого начала ровно ничего государственного…, и она только как кокотка придумывала себе разные прозвища, вроде «Думы народного гнева»… Никогда, ни разу в Думе не проявилось ни единства, ни творчества, ни одушевления. Она всегда была бесталанною и безгосударственною Думою"[960].

Так оценил царскую Думу философ Василий Розанов, который был Советской власти враждебен. Именно так и "работала" бы "Учредилка", если бы у Ленина была возможность провести эксперимент и передать власть ей – как того требовали "учредители".

Но допустимо ли было устраивать эксперименты в то время, когда России грозила гибель?

25 июля 1918 года Жак Садуль в очередном письме "г-ну Альберу Тома, депутату (Шампиньи-сюр-Марн)" написал:

"Когда большевики свергли Временное правительство, Россия находилась в положении потерявшего управление корабля… После длившихся восемь месяцев экспериментов коалиционные кадето-социал-революционные кабинеты пришли к краху… Консервативное правительство Керенского имело единственную заботу: держаться у власти. Способным на это оно не было.

Революционная власть Советов держится с ноября и крепка, как никогда. Между тем к борьбе за жизнь она прибавила ещё одну огромную задачу – разрушить старый политический, межнациональный, экономический и социальный мир, затем построить Коммунистическое государство…

Удерживаясь у власти уже девять месяцев, вопреки всем пророкам, предрекавшим с сентября 1917 года, что всякое правительство будет сметено через несколько недель, Советы совершили чудо – они за столько кроткое время начали осуществлять свою грандиозную программу…"[961]

Как говорится – со стороны виднее…

Садуль ко времени написания этих строк ещё не порвал со старым миром, направившим его в Россию, однако уже сильно дрейфовал в сторону большевизма. Причина его "полевения" была одна – французский социалист убедился в могучем созидательном социальном потенциале большевизма, и только большевизма… Какими жалкими на фоне увлекательного и волнующего психологического и нравственного преображения Садуля выглядят антиоктябрьские и антиленинские инсинуации стариковых, никито-михалковых, говорухиных и т. д.

В том же письме от 25 июля 1918 года Садуль затронул тему и Учредительного собрания…

"Знаменитый лозунг «Вся власть Советам!», то есть власть, целиком отданная непосредственно рабочим и крестьянам, отражает политические устремления ноябрьской революции.

Товарищей из Франции, как честных демократов, возмущает роспуск советским правительством Учредительного собрания… Им, очевидно, не известно…, что вопреки всему, что говорят псевдореволюционеры – сознательные или бессознательные марионетки в руках буржуазии, изгнанные русским народом и обосновавшиеся в Лондоне или Париже, – власть Советов сегодня поддерживает подавляющее большинство рабочих и крестьян…"

А далее у Садуля следуют строки, справедливые не только для оценки несостоявшегося российского Учредительного собрания, но и для оценки ныне «действующей» российской Государственной Думы:

"Большевики не захотели утверждать в России Учредиловку, неудачную копию наших старых буржуазных парламентов, этих подлинных коллективных самодержцев (тут Садуль, конечно, проявил наивность. – С.К.), безраздельных и неконтролируемых (не контролируемых Трудом, но контролируемых Капиталом. – С.К.), в которых заправляет горстка людей, как правило, продавшихся крупным промышленникам или банкирам (О! – это «горячее». – С.К.) и чья вопиющая некомпетентность толкнула в анархический антипарламентаризм столько западных демократий.

Наши парламенты являются лишь карикатурой народного представительства, до войны мы об этом догадывались, теперь мы в этом уверены. Советы, наоборот, – институты сугубо рабочие и крестьянские, создаваемые исключительно из трудящихся, противников капитализма, готовых не сотрудничать с этим режимом, а бороться с ним и его уничтожить…"[962]

Именно карикатурой народного представительства было Учредительное собрание образца 1918 года.

Такой же карикатурой является и Государственная Дума нынешней "Российской" Федерации.

Для честного человека уже приведённых свидетельств должно быть достаточно для того, чтобы понять – была ли необходимость в роспуске «Учредилки»?

Владимир Ильич и близко не страдал чем-то вроде самомнения, но значения для России большевизма и лично своего значения для будущего России, не понимать не мог. А, понимая это, он сознавал и своё право на жёсткость.

Не на жестокость, а на жёсткость, но – при необходимости, на предельную жёсткость, вплоть до пули в лоб сопротивляющимся. Ведь твёрдость в бою – залог успеха.

Как вспоминал управляющий делами Совнаркома Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, накануне открытия Собрания к нему в Смольный под разными предлогами заходили меньшевики и эсеры и интересовались: что большевики будут делать, если в день открытия пройдут демонстрации против правительства?

Ответ был коротким:

– Сначала будем уговаривать, потом расстреливать.

"Я очень хорошо знал психологию этих заячьих душ, – писал давний соратник Ленина. – Из долголетнего опыта я вывел одно заключение: со всей этой братией нужно говорить лаконически и твёрдо, и притом так, чтобы они чувствовали, что слова не будут расходиться с делом, что за словом последует его выполнение – твёрдое, неуклонное, железное…"[963]

В Смольном был организован чрезвычайный военный штаб, город был разбит на участки… Усиливали посты, подтягивали отряды рабочих и матросов, между отрядами поддерживалась постоянная связь. Для охраны Таврического дворца и подступов к нему Бонч-Бруевич вызвал команду с крейсера «Аврора».

Эсеры не могли за всем этим не наблюдать, так что насчёт сколько-нибудь массовых демонстраций можно было не тревожиться – "профилактика" Бонча не могла не сработать. Однако не исключались провокации у Смольного и террористические акты против лидеров большевиков, начиная, конечно, с Ленина. Собственно, за четыре дня до открытия Учредительного собрания первое покушение на Ленина уже произошло – 1(14) января 1918 года его автомобиль обстреляли. Швейцарский социал-демократ Фриц Платтен, ехавший с Лениным, успел пригнуть ему голову, и пуля задела Платтену палец, лежавший на голове Ленина.

Между прочим, "германский шпион" Ленин и сопровождавший его в проезде по Германии "агент германского генштаба" Платтен возвращались с митинга в Михайловском манеже по поводу проводов первых добровольческих "красных" частей, направляемых против немцев на Западный фронт…[964]

Итак, Ленин мог погибнуть ещё до открытия Учредительного собрания, и это был, конечно, тревожный сигнал, меры предосторожности требовались.

3(16) января 1918 года Ленин подписал предписание в штаб Красной Гвардии о выдаче "для специальной внутренней охраны Таврического дворца" тридцати револьверов[965].

С утра 5(18) января 1918 года Бонч-Бруевич вызвал батальон егерского полка с пулемётами для охраны моста через Неву и тылов Смольного. Всё было в боевой готовности, вплоть до перевязочных пунктов Красного Креста в дворах по ходу возможных демонстраций.

Относительно дня открытия Учредительного собрания хватает антисоветских якобы мемуаров, полных якобы расстрелов демонстраций с якобы тысячными жертвами. Но просто приведу инструкцию Чрезвычайного штаба главнокомандующего Петроградским военным округом начальникам отрядов моряков о действиях в день открытия:

"Общее задание: отрядам моряков иметь наблюдение за улицами и мостами. Не пропускать толп и скопления народа к центру города. Безоружных возвращать обратно словом убеждения. Вооружённых людей, проявляющих враждебные намерения, не подпускать близко, убеждать разойтись и не препятствовать караулам выполнять данные им приказы. В случае невыполнения – обезоружить и арестовать. На вооружённое сопротивление отвечать беспощадным вооружённым отпором. В случае появления демонстраций каких-либо рабочих – убеждать их до последней крайности, как заблуждающихся товарищей, идущих против своих братьев и народной власти…"[966]

Общее число кронштадтцев, отряженных на обеспечение порядка в тот день составило более 2 500 человек. И эта сила, выведенная на улицы столицы, свидетельствовала не о слабости новой власти, боящейся эксцессов, а о её стремлении демонстрацией силы удержать "заблуждающихся товарищей" от эксцессов. Основным средством убеждения при этом, как видим, предполагалось слово.

И вот как эта инструкция реализовывалась…

Пост от Литейного проспекта до Кирочной занимал отряд в 300 матросов под командой Анатолия Железнякова. Ближе к Таврическому дворцу со стороны Литейного проспекта образовалась значительная толпа, враждебно напирала, шла к дворцу. Находившийся в подведомственном ему районе и наблюдавший всё это Бонч-Бруевич позднее вспоминал:

"В чёрных бушлатах стояли матросы стройными рядами. Толпа вдруг двинулась с какой-то неожиданной решимостью. Момент был критический. Матросы замерли в ожидании. Вдруг от них отделился Железняков и бросился бегом к идущей сумрачной толпе. Шагах в двадцати он остановился…, выпрямился во весь свой огромный рост, правой рукой схватив винтовку за конец дула и подняв её на протянутой руке кверху. Откачнувшись, он левой рукой дал знак остановиться, и толпа вздрогнула и остановилась… Зазвенел, переливаясь, его приятный взволнованный голос…"[967]

Речь Железнякова сняла напряжение, ход к дворцу превратился в митинг, возникали споры. И в районе Бонч-Бруевича в тот день не было произведено ни одного выстрела, хотя вообще без выстрелов тогда не обошлось – не везде во главе постов стояли фигуры уровня Железнякова. Тем не менее никаких кровавых эксцессов не было – даже Виктор Чернов ограничился в своих мемуарах общими проклятиями в адрес Ленина. И в дополнение к уже сказанному об "Учредилке" ранее, сообщу о двух вот уж действительно комических деталях…

Комендантом Таврического дворца, избранного местом открытия Учредительного собрания, был назначен Моисей Урицкий (30 августа 1918 года, будучи председателем Петроградской ЧК, он был убит эсерами). По пути во дворец – для конспирации – Урицкий поехал на извозчике, и два "гоп-стопника" сняли с Урицкого шубу.

Увы, этим казусом "учредительно-криминальные" неурядицы для большевиков не исчерпались. Когда Ленин, уезжая из Таврического дворца, надевал пальто, то не обнаружил в боковом кармане браунинг, который всегда носил с собой.

– Кто ответственен за порядок в здании Таврического дворца? – задал вопрос Ильич.

– Я, Урицкий, – гордо ударив себя в грудь, заявил Урицкий.

– Позвольте заявить вам, – полушутя обратился к нему Ленин, – что у меня из кармана пальто вот здесь, в Таврическом дворце, украли револьвер.

– Как? Не может быть!

– Да, да-с, украли!..

Урицкий был крайне смущён, и Ленин его успокоил:

– Ну, с вас воры сняли шубу, а мне воры залезли в шубу и украли револьвер!.. Вот видите, какая у нас круговая порука…[968]

Как говорится, в каждой шутке есть доля шутки, однако времена наступали, увы, нешуточные – сразу за главой "Созыв Учредительного собрания" в книге воспоминаний В. Д. Бонч-Бруевича следует глава "Страшное в революции".

Что ж, революция – это не только чистые страсти, но и страсти тёмные. Не прекраснодушный интеллигент, а строго реалистичный интеллектуал, Ленин это понимал острее, чем многие другие. Но тут уместно спросить: а что было первопричиной разыгравшихся в 1917 году и в годы гражданской войны тёмных страстей – революционная деятельность вождей революции, или преступная многолетняя и даже многовековая бездеятельность правивших в старой России "верхов"?

Ведь это царизм и капитализм год за годом оставляли немалую часть народной массы – особенно на селе, в духовном запустении и тем создавали почву для тёмных страстей и инстинктов особо невежественной и особо неразвитой части народа… Говорят – воспитывай, пока дитя лежит поперёк лавки, а не вдоль. А ведь к началу 1918 года все в царской России – даже те, кто пока лежал «поперёк лавки», воспитывались условиями царской России, не так ли?!

До весны 1917 года эмигрант Ленин и нелегалы-большевики имели незначительные – по сравнению с императором Николаем и правящими кругами царской России – возможности влиять в ту или иную сторону на нравственный облик народа. В руках царя, его сановников, помещиков, фабрикантов, купцов были – по сравнению с Лениным и его соратниками – огромнейшие, колоссальные средства для развития народного образования, народной культуры, для поощрения и воспитания светлого, а не тёмного в душе народа…

А что делали царь и "верхи"?

Что воспитывали?

Кого воспитывали?

На что закрывали глаза, играя в солдатики на дворцовых разводах?

А?

Вот то-то и оно!

И об этом в книге о Ленине – спасителе введённой не им в кризис России, и о Ленине – творце новой России, тоже надо сказать.