Глава 36. «Держите твёрдо курс в основных вопросах…»

Продолжим, однако, тему «Ленин и гражданская война»…

Для того, чтобы охватить эту тему более-менее полно, то есть – не только во всех её аспектах, но и со всей доказательной документальной базой, нужен отдельный толстый том. Однако надеюсь, что для объективного читателя окажется достаточно сказанного ранее в сочетании с тем, что будет сказано ниже…

Любая гражданская война возникает как результат противодействия двух основных сил: сторонников неких масштабных, коренных политических и социальных изменений, и противников этих изменений… Не стала исключением и русская гражданская война, уникальной особенностью которой явилась ещё и масштабная иностранная интервенция.

Конечно, интервенция наложила свой отпечаток и на революционные войны Франции в конце XVIII века, однако интервенция «14 государств» против Советской России была намного более значащим фактором возникновения, длительности и ожесточения гражданской войны, чем это было во Франции… Причина очевидна – буржуазная революция французов была для внешнего мира имущих опасна, но, всё же, не так, как социалистическая революция русских…

Радикально социальный характер русской революции в условиях Первой мировой войны дал и ещё одну уникальную особенность русской гражданской войны – из примерно 5 миллионов иностранных граждан, которые оказались на территории России к началу 1918 года (2,8 миллиона беженцев плюс 2,2 миллиона военнопленных) в составе Красной Армии находилось до 200–300 тысяч зарубежных интернационалистов. У «белых» их было, к слову, тоже немало, но – существенно меньше, ведь основную массу иностранцев в России составляли простые труженики, а они были естественными сторонниками Ленина…

Зато на стороне «белых» выступил Золотой Интернационал: в интервенции в разные регионы России приняли участие США, Япония, Англия, Франция, Италия, Канада, Германия, Австро-Венгрия, Греция, Румыния, Польша, Чехословакия, Турция, белая Финляндия и даже Китайская империя, чьи войска несли охранную службу на Дальнем Востоке…

Есть снимок, вполне символический – летом 1918 года на роскошной городской лестнице Владивостока снят патруль международной полиции: в первом ряду – офицер и рядовые чехословацкого корпуса, за ними – американские пехотинцы, далее – японские и английские моряки.

Это фото – неплохая информация к размышлению и для жителей современного Владивостока…

Если же мы начнём пересчитывать только великорусские антисоветские «правительства» времён гражданской войны, то их наберётся за несколько лет более десятка, не считая трёх украинских (Рада, Скоропадский и Петлюра), трёх закавказских и трёх прибалтийских… Относительно последних, скажу, что мало известны три советские прибалтийские республики времён гражданской войны, а ведь они были в 1918–1919 годах – советские Литва, Латвия, Эстония… Была, вообще-то, в 1918 году и советская Финляндия… И все четыре были подавлены преимущественно внешней силой. Это – отдельная страница и в нашей истории, и в жизни Ленина.

На Гражданскую войну недавно был высказан интересный взгляд историком Александром Широкорадом, который пишет, что гражданская война – это «в первую очередь война Красной Армии с сепаратистами, и лишь во вторую – с белогвардейцами»[1038].

Александр Борисович – человек, порой увлекающийся своими идеями, но понять его можно – интересных идей у него хватает. К тому же, подобный взгляд подтверждается и свидетельством, например, Черчилля. Он говорил о том, что в инициируемом одновременном походе на Советскую Россию должны принять участие «14 государств», причём Антантой подразумевался весьма своеобразный состав участников: США, Англия, Франция, Япония, Италия, Польша, Финляндия, Эстония, Латвия, Литва, Украина, Грузия, Азербайджан и Армения… Ровно половина в перечне Черчилля – как раз сепаратисты различного толка…

Был даже назначен срок взятия Петрограда и Москвы этой многонациональной ратью – декабрь 1919 года[1039].

Почти все национальные «новоделы» на территории бывшей Российской империи не рискнули открыто идти против РСФСР под флагами Антанты, но, так или иначе, в интервенции против России участие принимали. И если А. Б. Широкорад вряд ли точен в оценке численности националистических и сепаратистских сил в бывшей Российской империи на уровне от 3 до 5 миллионов штыков, то сама по себе постановка вопроса о значимости этих сил в гражданской войне более чем корректна – не «белым», а «красным» приходилось воевать с националистами на внутренних фронтах.

А это тоже затягивало войну.

Банды, к слову, – а их суммарная численность была велика, тоже оказывались «головной болью» прежде всего большевиков.

Основную угрозу для новой России представляли, при всём при том, два «белых» режима: «южный» режим Алексеева – Деникина – Врангеля и «сибирский» режим Колчака. И тут надо понимать следующее…

Если коренные социальные перемены совершаются в интересах не менее 70 % населения, то эти перемены следует признать необходимыми, назревшими и полностью социально оправданными.

Не так ли?

Но в обществе, где велико социальное неравенство, коренные положительные перемены в интересах 70 % неимущего населения почти автоматически означают коренное ухудшение положения 5—10 % имущего населения.

Это тоже понятно.

В России с её примерно 150 миллионами тогдашнего населения даже 5 % давали абсолютную цифру в 7–8 миллионов человек, которым революция однозначно несла лишения, резкое – до катастрофического, снижение социального и жизненного уровня… Уже в Декрете о земле, опубликованном 28 октября (старого стиля) 1917 года на первой полосе «Известий Центральнаго Исполнительнаго Комитета и Петроградскаго Совета Рабочих и Солдатских Депутатов» было ясно сказано:

«За пострадавшими от имущественного переворота признаётся лишь право на общественную поддержку на время, необходимое для приспособления к новым условиям существования».

Иными словами: «Кто не работает, тот не ест»…

Могло ли это понравиться десятку миллионов тех, кто или вообще ел, не работая, или – так или иначе работая, ел не просто досыта, а обжирался?

Всего 10 % от этих миллионов, взявшись за ружьё, составили бы миллионную армию! И этот миллион дрался бы не за справедливые интересы народа, а за возврат собственных несправедливых привилегий… Причём этому миллиону объединиться было легче – эти знали, за что идёт война!

(В скобках замечу, что непосредственно военные действия часто вели с обеих сторон далеко не миллионные массы войск, но тут уж многое объяснялось спецификой боевого снабжения. По оценкам экспертов в Первую мировую войну пехотный полк за день активного боя расходовал до двух с половиной миллионов патронов! Позволить себе такую роскошь не могли ни «красные», хотя они имели ряд патронных заводов, ни «белые», хотя один только Колчак получил в августе 1919 года от США 92 миллиона винтовочных патронов).

Нельзя забывать и то, что социальное сознание масс и до Октября 1917 года, и после Октября 1917 года по мере сил деформировали эсеры в деревне и меньшевики – в городе. Поэтому, например, немало рабочих казённых уральских заводов – таких как Ижевский, Мотовилихинский, воевали некоторое время в «Народной армии Комуча», а потом – у Колчака. Здесь сказались как агитация меньшевиков, так и относительно неплохое положение рабочих оружейных заводов.

Но даже «историки»-антисоветчики вынуждены признавать, что «красные» смогли привлечь в Красную Армию около 1 миллиона рабочих, в том числе почти полмиллиона – промышленных, а в «белых» войсках служило приблизительно 70 тысяч рабочих.

Фельдман М. А. Рабочие Урала в составе Красной и Белой армий. Вопросы истории., № 9, 2013 г., с. 60.

На основании последнего факта кое-кто делает вывод о якобы «несостоятельности попыток представить рабочих промышленности как единое целое»[1040], однако цифры, приводимые «ниспровергателями мифов», их же и опровергают. Соотношение «100 к 7» в пользу Ленина для той исторической ситуации убедительно доказывает почти полную его поддержку рабочими.

Да – не полную, а почти полную, но могло ли тогда быть иначе?

Так вот, если понимать выше сказанное, то становится ясным и то, что интересы всех граждан России Ленин не мог выражать объективно – в обществе, социально расслоенном на имущее меньшинство и неимущее трудящееся большинство (где тоже имеется некоторое расслоение), это просто невозможно!

Если ты желаешь мира хижинам, то ты вынужден объявить войну дворцам и особнякам – если дворцы и особняки не сдаются!

Но они ведь и не сдавались.

Ленин ставил перед Россией задачу построения такого общества, которое обеспечивало бы интересы всех ста процентов трудящейся массы, но в той исходной России, которую получил под начало Ленин, далеко не вся даже трудящаяся масса его поддерживала. В целом симпатии и поддержка масс всегда были на стороне Ленина, но в один и тот же момент по одним вопросам он мог иметь почти полное одобрение – как в вопросе о земле, а по другим вопросам – одобрение половинчатое, – как в вопросе о необходимости твёрдых цен на хлеб, например…

Жёсткая политика большевиков по подавлению сопротивляющегося меньшинства определилась не сразу и даже очень не сразу. И жёсткость оказывалась вынужденной реакцией… Так, противники большевиков обвиняли их в подавлении свободы печати, но реально тут всё было иначе. Возьмём, например, меньшевистскую ежедневную газету «Вперёд» – орган Московской организации, а со 2 апреля 1918 года – орган Центрального комитета меньшевиков, в редакцию которого входили Мартов, Дан, Мартынов-Пикер… 10 мая 1918 года газета была по постановлению ВЧК закрыта, однако уже 14 мая возобновлена под названием «Всегда Вперёд!» И затем она после нового перерыва издавалась в январе 1919 года, а окончательно была закрыта по постановлению ВЦИК за откровенно контрреволюционную направленность лишь в феврале 1919 года…

Многое, многое в демократических преобразованиях, начинавшихся в Советской России, порушила как гражданская война, так и неумная позиция оппонентов Ленина из числа социал-демократов. Ведь ещё в апреле 1918 года те же Фёдор Дан и Юлий Мартов были членами ВЦИК… Сколько раз они яростно возражали там Ленину, сколько раз они противодействовали ему, и каждый раз набивали себе на этом шишки.

И каждый раз – без должных выводов для себя… Вместо борьбы за преобразование России вместе с Лениным и народом они выбрали борьбу против Ленина, а это означало – и против народа.

Есть и более показательный пример: центральный орган партии кадетов (!!) «Речь», закрытый по постановлению Петроградского ВРК от 26 октября (8 ноября) 1917 года, выходил под различными названиями: «Наша Речь», «Свободная Речь», «Век», «Новая Речь» и «Наш Век» до августа 1918 года – почти год после Октябрьской революции![1041]

Да, кадетской «Речи» после Октября 1917 года пришлось выступать под «псевдонимами» – как большевистской «Правде» до Октября 1917 года. Но «Речь» никто не громил – её просто закрыли тогда, когда она продолжала быть подстрекательской в стране, объявленной военным лагерем.

«Красный» же террор стал не лозунгом, а фактом лишь после убийства в Петрограде председателя ПетроЧК Урицкого и покушения Фанни Каплан на Ленина. Да и то размеры этого террора преувеличивают – как всегда бывает у демократов, на порядок, то есть – минимум в десять раз.

Не будем мы в этой книге подробно касаться и темы «Ленин и ВЧК», но не потому, что подробное рассмотрение этой темы высветит нечто неблаговидное. Наоборот, внимательный анализ покажет вполне объективную и исторически оправданную позицию Ленина и Дзержинского. Это не значит, конечно, что деятельность местных ЧК всегда была рыцарственно чиста – скажем, 4 апреля 1919 года Ленин писал члену коллегии ВЧК М. И. Лацису (Я. Ф. Судрабсу):

«Дорогой товарищ! Письмо Ваше и приложения получил. Каменев говорит – и заявляет, что несколько виднейших чекистов подтверждают, – что на Украине Чека принесли тьму зла, будучи созданы слишком рано и впустив в себя массу примазавшихся.

Надо построже проверить состав, – надеюсь, Дзержинский отсюда Вам в этом поможет. Надо подтянуть во что бы то ни стало чекистов и выгнать примазавшихся.

При удобной оказии сообщите мне подробнее о чистке состава Чека на Украине, об итогах работы.

Привет! Ваш Ленин»[1042]

Смысл сказанного Лениным вполне однозначен, но даже монархист Василий Шульгин – один из тех, кто склонял царя к отречению, описывая большевистский террор в Киеве, не смог указать поимённо даже двух сотен расстрелянных ВуЧК, причём в списке преобладали явные «бывшие», которые никак не могли быть лояльными к Советской власти и наверняка с ней боролись.

Могу привести и начало приказа ВЧК № 208 от 17 декабря 1919 года, подписанного Дзержинским и Лацисом:

«Всем Чека

Дорогие товарищи!

Есть три вопроса, в которых почти все чекисты грешны, и в которые поэтому необходимо внести ясность. Это заложники, специалисты и арестованные вообще.

Что такое заложник?

Это пленный член того общества или той организации, которая с нами борется, притом такой член, которым этот противник дорожит, который может быть залогом того, что противник ради него не погубит, не расстреляет нашего пленного товарища. Заложниками стоит брать только тех людей, которые имеют вес в глазах контрреволюционеров.

За какого-нибудь сельского учителя, лесника, мельника или мелкого лавочника, да ещё еврея, противник не заступится и ничего не даст.

Они чем дорожат?.. Высокопоставленными сановными лицами, крупными помещиками, фабрикантами, выдающимися работниками, учёными, знатными родственниками находящихся при власти у них лиц и тому подобными.

Из этой среды и следует забирать заложников…»[1043]

Далее шли указания о том, что «к аресту специалистов надо прибегать лишь тогда, когда установлено, что его работа направлена к свержению Советской власти», что нельзя прибегать к арестам, «когда это не вызывается целесообразностью» и т. д.

В бурные времена легко ошибиться, да ещё если нет опыта, да ещё если вся жизнь обострена и проходит, как по лезвию ножа, а человек, выдающий себя за друга на самом деле оказывается врагом… И поэтому грехи были – чего Дзержинский и не скрывал.

Но суть-то здесь была в том, что грехи не выдавали за достоинства, их осуждали и их старались изжить.

В разгар Гражданской войны – 3 июня 1919 года, Ленин направил телеграмму Реввоенсовету Южного фронта:

«Ревком Котельниковского района Донской области приказом 27 упраздняет название „станица“, устанавливая наименование „волость“…

В разных районах области запрещается местной властью носить лампасы и упраздняется слово „казак“…

Во многих местах области запрещаются местные ярмарки крестьянским обиходом. В станице назначают комиссарами австрийских военнопленных.

Обращаем внимание на необходимость быть особенно осторожными в ломке таких бытовых мелочей, совершенно не имеющих значение в общей политике и вместе с тем раздражающих население. Держите твёрдо курс в основных вопросах и идите навстречу, делайте поблажки в привычных населению архаических пережитках»[1044].

Это – лишь отзвуки проблемы «расказачивания», вокруг которой накручено тоже много лжи или непонимания обстановки эпохи. С одной стороны, казачество объективно имело повышенный процент контрреволюционного элемента, с другой стороны, в царской России население казачьих областей официально делилось на «казаков» и «иногородних», и хотя иногородних призывали во время войны так же, как и казаков, то есть «налог кровью» платили все одинаково, казаки в казачьих областях пользовались особыми и немалыми льготами.

И это создавало очень нездоровые отношения между примерно 40–45 % казачьего населения и 55–60 % «иногороднего» населения. Иными словами, у конфликта были объективные корни, а его ещё и намеренно раздували скрытые враги Советской власти…

Однако я привёл телеграмму от 3 июня 1919 года прежде всего из-за ключевых слов в ней: «Держите твёрдо курс в основных вопросах…»

Скажем, вопрос твёрдых цен на продовольствие – важнейший в 1918 году вопрос внутренней политики. Но вот некий текст:

«1) Введение твёрдых цен на картофель отложить <Поставить вновь этот вопрос 15.IX> до 1.Х.

2) Дать Ц[ентральному] с[татистическому] упр[авлению] задание:

немедленно мобилизовать все силы статист[ического] аппарата для (б) учёта урожая к[арто]феля;

…

3) Поручить Комппроду немедленно мобилизовать максимум сил для организации к 25.VIII срочной и массовой закупки не менее 40 милл[ионов] пудов к[арто]феля по вольным ценам и своза его в госуд[арственные] склады столиц и военных баз.

…

7) Ассигновать Компроду на операцию закупки картофеля 500 милл[ионов] руб[лей]»[1045]

Это – ленинский черновик постановления Совнаркома от 22 августа 1918 года об отсрочке введения твёрдых цен на картофель до 1 октября.

Как видим, ленинская политика «военного коммунизма» отнюдь не была твердолобой и негибкой. Раз выдался хороший урожай картофеля, то для государства – народного государства, выгоднее быстро закупить максимум картофеля по вольным рыночным ценам, чем отпугивать производителей и владельцев картофеля твёрдыми ценами.

То есть, твёрдо надо было держать курс в таких основных вопросах, которые без твёрдости не решить, а там, где можно «делать поблажки», их надо делать. Другое дело, что в то время давать поблажки получалось далеко не всегда…

Летом 1918 года проблема борьбы с голодом встала для Советской власти как важнейшая, отодвигающая на второй план даже военные проблемы, которые, впрочем, с первой проблемой тоже были многообразно связаны.

Ленин только нащупывал пути решения, и тогда – на рубеже весны и лета 1918 года он записал – для себя, на отдельном листке, мысли, которые были впервые опубликованы лишь в 1959 году.

Ленин писал:

«Держать у себя излишки хлеба и других продовольственных продуктов, когда народ в Питере, в Москве и в десятках неземледельческих уездов не только терпит недостаток в хлебе, но мучительно голодает, есть величайшее преступление, заслуживающее самой беспощадной кары…»[1046]

При всей очевидной справедливости мысли о том, что придерживать хлеб в голодающей стране – величайшее преступление, далеко не все в частнособственническом обществе с такой мыслью могли согласиться. Те же, скажем, русские цари смотрели на проблему совершенно иначе, чем Ленин – в своём месте будут приведены на сей счёт данные ошарашивающие!

Итак, проблема определилась: голодающим рабочим и вообще населению городов нужен хлеб.

Хлеб в стране есть, и не взять хлеб нельзя…

Но как его взять?

Разрешить свободную торговлю?

Так проблему не решишь… В старой России люди массово умирали от голода при наличии запасов хлеба – хлеботорговцы не желали продавать хлеб и не продавали. Повторяю: в своё время читатель познакомится с ужасающими данными на сей счёт…

Так что свободная торговля хлебом в условиях России 1918 года означала бы всего лишь легализацию бешеной спекуляции без решения проблемы по существу… Выход был в твёрдых ценах и изъятии всех излишков товарного хлеба у зажиточного крестьянства – кулачества, по твёрдым ценам.

Сказать легко – как сделать?

Если читатель возьмёт в руки 50-й том Полного собрания сочинений Ленина, где приведены его письма, телеграммы и записки с октября 1917 года по июнь 1919 года, то он увидит, как много времени и сил Владимир Ильич – которого сегодня обвиняют ни больше, ни меньше, как в геноциде (!!) русского народа – отдавал продовольственной проблеме.

Например, 8 мая 1918 года Совнарком принимает постановление об учёте всех имеющихся автомобилей и передаче всех лишних грузовых машин не куда-нибудь, а в Народный комиссариат по продовольствию. Но даже если есть на чём возить хлеб, надо иметь его, чтобы нагрузить транспорт.

Решение подсказывали сами рабочие. В конце мая 1918 года Ленин получил телеграмму от рабочих из Выксы, где те сообщали, что «вконец изголодавшись» едут на пароходах со своими отрядами и пулемётами добывать хлеб силой.

31 мая 1918 года Ленин ответил телеграммой:

«Я очень надеюсь, что выксунские товарищи рабочие свой превосходный план массового движения с пулемётами за хлебом осуществят как истинные революционеры, то есть дав в отряд отборных людей, надёжных, неграбителей и для действия по нарядам в полном согласии с Цюрупой (наркомом продовольствия. – С.К.), для общего дела спасения от голода всех голодных, а не только для себя.

Ленин»[1047]

2 июня 1918 года ответ Ленина был напечатан в «Известиях ВЦИК», и это стало одним из первых публичных предупреждений тем, кто в голодающей стране имел товарный хлеб и не желал отдать его голодающим соотечественникам, совершая тем самым величайшее преступление, заслуживающее самой беспощадной кары…

Увы, в то время русский человек ещё лишь учился быть инициативным и решительным, а тормошить его приходилось Ленину и Сталину. Вот характерный документ – телеграмма Ленина от 3 июня 1918 года чрезвычайному военному комиссару в Тульской губернии, большевику с 1907 года, матросу Балтфлота с 1909 года, председателю Псковского ВРК в 1917 году Василию Лукичу Панюшкину (1888–1960):

«Удивлен отсутствием известий. Сообщите срочно, сколько хлеба ссыпано, сколько вагонов отправлено, сколько спекулянтов и кулаков арестовано.

Предсовнаркома Ленин»[1048]

Через месяц – 2 июля 1918 года, Ленин телеграфировал Панюшкину уже на Орловщину, в Новосиль:

«Прошу действовать твёрдо, предварительно строго рассчитав и взвесив силы, ибо, начиная, надо доводить до конца».

Обращу внимание читателя на то, что в начале июня Ленин интересуется не тем, сколько хлеба посеяно и колосится, а тем, сколько хлеба ссыпано! Как это понимать? Ведь собрать урожай ещё лишь предстоит, его ещё вырастить надо, что же тогда Ленин требует ссыпать?

Ответ на этот вопрос будет дан чуть позже, а пока продолжим историю «хлебных» телеграмм и записок Ленина…

7 июня 1918 года:

«Тов. Цюрупе или его заместителю.

Тов. Цюрупа! Посылаю к Вам представителей Вышневолоцкого Совдепа.

Голод там мучительный. Надо экстренно помочь всякими мерами и дать хоть что-либо тотчас.

Я уже беседовал с этими товарищами об образовании отрядов и о задачах продовольственной работы, но надо, чтобы и Вы с ними объяснились.

Ленин»[1049]

10 июня 1918 года – телефонограмма Свердлову:

«Цюрупе обещано, чтобы во вторник было в печати. Решайте с Цюрупой сами. Я левым эсерам совсем теперь не доверяю.

Ленин»[1050]

Имеется в ввиду принятие декрета «Об организации и снабжении деревенской бедноты», который обсуждался на заседании Совнаркома в субботу 8 июня 1918 года – почти ровно за месяц до мятежа левых эсеров 6 июля… Этот декрет был принят ВЦИК 11 июня при резко отрицательном отношении левых эсеров.

Ещё бы!

Левые-то левые, но, всё же, эсеры опирались не просто на крестьянство, а на зажиточное крестьянство. А кулаку и помещик был помехой, да и большевики с их курсом на ликвидацию батрачества и равный доступ к земле тоже не были «светом в окошке»… Зажиточной деревне не хотелось возврата старого, но и нового в ленинском формате она не желала.

Вот, например, такой момент… Кулаки давно – ещё с пореформенных времён, старались сельское «обчество» держать в кулаке.

И держали!

А советский ленинский ВЦИК принимает декрет, первым параграфом которого «повсеместно учреждаются волостные и сельские комитеты бедноты, организуемые местными Совдепами при непременном участии продовольственных органов и под общим руководством Народного комиссариата продовольствия и Центрального Исполнительного Комитета…»

Конечно, это был удар и по авторитету кулачества, а точнее – по его психологическому засилью на селе, и по политике зажима кулачеством излишков хлеба.

Да, это было началом «великого перелома» психологии крестьянства… В ход шло всё – и принуждение, и агитация, и организационные меры. 22 июня 1918 года Ленин пишет наркому Исидору Гуковскому (1871–1921), члену партии с 1898 года:

«Мы решили ограбить все комиссариаты, чтобы усилить экстренно Комиссариат продовольствия хотя на 2–3 месяца, иначе можно околеть.

У Вас хотим взять Закса»[1051].

Как всегда, кадры решали всё…

Но не будет преувеличением сказать, что тогда и хлеб решал всё, почему «на хлеб» и бросали все возможные кадровые резервы.

А сложное положение становилось ещё сложнее… 6 июля 1918 года левые эсеры убили немецкого посла Мирбаха и подняли мятеж… Изменил командующий Восточным фронтом Муравьёв – офицер-авантюрист, примкнувший после революции к тем же левым эсерам… Поддерживаемые эсерами, кулаки поднимали восстания, не желая терять ни своё влияние, ни имеющийся у них товарный хлеб, равноценный в голодающей стране валюте…

На Севере всё активнее вели себя интервенты, организующие наступление на Котлас с его огромными запасами взрывчатых веществ. И в распоряжениях Ленина появляются суровые ноты и слова. 7 июля 1918 года он телеграфирует в Петрозаводск чрезвычайному комиссару Нацаренусу:

«Иностранцев прямо или косвенно содействующих грабительскому походу англо-французских империалистов арестовывать, при сопротивлении – расстреливать. Граждан Советской республики, оказывающих прямое или косвенное содействие империалистическому грабежу, – расстреливать».

Плюс – чехословацкий фронт, плюс – белое движение на Юге России, плюс – сохраняющаяся германская угроза… Это всё – наиболее текущее и неотложное из массы неотложного…

24 июля 1918 года Ленин говорит по прямому проводу со Сталиным, находящимся в Царицыне…

Ленин. О продовольствии должен сказать, что сегодня вовсе не выдают ни в Питере, ни в Москве. Положение совсем плохое. Сообщите, можете ли принять экстренные меры, ибо, кроме как от Вас, добыть неоткуда. Симбирск взят былыми или чехами…

Сталин. Запасов хлеба на севере Кавказа много, но перерыв дороги («белыми» «спасителями России». – С.К.) не даёт возможности отправить их на север. До восстановления пути доставка хлеба невозможна… Дней через десять надеемся восстановить линию. Продержитесь как-нибудь, выдавайте мясо и рыбу, которые можем прислать вам в избытке. Через неделю будет лучше.

Ленин. Посылайте рыбу, мясо, овощи, вообще все продукты, какие только можно и как можно больше…

Такие вот разговоры приходилось вести летом 1918 года Ленину и Сталину… Между прочим, в том же июле Ленин пишет записочку наркомпроду Цюрупе: «Тов. Цюрупа! Вид больной. Не теряя времени, – на двухмесячный отдых. Если не обещаете точно, буду жаловаться в ЦК»…

Какие там «два месяца»! Цюрупа, член партии с 1898 года, продолжал работать «на износ», как и сам Ленин. Ровесник Ленина, Цюрупа переживёт Владимира Ильича всего на четыре года и скончается в 1928 году – 58-ми лет от роду… Сам Ленин умрёт, не дожив до пятидесяти четырёх.

Но продовольственные заботы – при всей их остроте – не отменяли остального. Враги всё чаще шли «ва-банк», и 9 августа 1918 года Ленин после разговора с членом коллегии ВЧК Петерсом пишет в Нижний Новгород председателю губернского исполкома Г. Ф. Фёдорову:

«В Нижнем, явно, готовится белогвардейские восстание. Надо напрячь все силы, составить тройку диктаторов (Вас, Маркина и др.), навести тотчас массовый террор, расстрелять и вывезти сотни проституток, спаивающих солдат, бывших офицеров и т. п.»

«Весёлые девицы» были непременной деталью всех крупных городов царской России (как, впрочем, и «России» путинской), однако в Нижнем Новгороде их концентрация была особо значительной по причине богатого купечества и из-за Нижегородской ярмарки, куда всякая шваль слеталась как мухи на… мёд.

Соответственно, этот фактор разложения гарнизона не мог не быть использован заговорщиками, на что Ленин и обращал внимание.

И опять вернёмся к хлебу…

В ленинской переписке 1918 года весьма подробно отражены перипетии пензенских и других «хлебных» событий. При этом на документы, с ними связанные, обычно кивают «обличители» Ленина. Вот почему на репрессивной стороне «хлебной» политики Ленина стоит остановиться отдельно.

5 августа 1918 года в Пензенском уезде кулаки подняли мятеж, спровоцировав не только середняков, но и бедняков. Мятеж был быстро подавлен, однако опасность рецидива сохранялась. 9 августа Ленин направил телеграмму в Пензенский губисполком и лично Евгении Бош:

«Получил Вашу телеграмму. Необходимо организовать усиленную охрану из отборно надёжных людей, провести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города…»[1052]

10 августа председатель Пензенского губисполкома В. В. Кураев телеграфирует Ленину, что крестьяне плохо знакомы с политикой Советской власти, а по деревням разъезжают агенты Самарской «учредилки» (Комуча). Кураев предлагал в прифронтовой полосе, куда входили Пенза, Саратов и Казань, создать специальные отделы ВЦИК по агитации и пропаганде. В тот же день Ленин телеграфирует в ответ:

«Вашу телеграмму получил, передал Свердлову и договорился с ним.

Будут приняты все меры.

Необходимо с величайшей энергией, быстротой и беспощадностью подавить восстание кулаков, взять войска из Пензы, конфискуя всё имущество восставших кулаков и весь их хлеб…»[1053]

Пишет Ленин в тот же день и Цюрупе:

«(1) Это архискандал, бешеный скандал, что в Саратове есть хлеб, а мы не можем свезти!! Не командировать ли на каждую узловую станцию по 1–2 продовольственника? Что бы ещё сделать?

Проект декрета – в каждой хлебной волости 25–30 заложников из богачей, отвечающих жизнью за сбор и ссыпку всех излишков…»[1054]

Между прочим, Цюрупа ответил так: «Заложников можно взять тогда, когда есть реальная сила. А есть ли она? Сомнительно». И Ленин тут же откликнулся новой запиской: «Сила? Как раз теперь в прифронтовой полосе сила будет».

Пенза… Саратов… Казань… Казалось бы – «глухо» внутренние регионы России… Откуда же – «прифронтовая полоса»? Да всё оттуда же – благодаря «защищаемым» янки «от немцев» белочехам, которые якобы так уж «рвались», так уж «рвались» домой, к великопоповицкому пиву, что не доехали до Тихого океана, а застряли в России…

И «тирану» Ленину приходится 1 августа 1918 года писать в Казань в Реввоенсовет Восточного фронта П. А. Кобозеву, К. Х. Данишевскому, К. А. Мехоношину и Ф. Ф. Раскольникову: «Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань – Урал – Самара…»

Так кому, спрашивается, была нужна Гражданская война?

Близость чехов ободряла внутренних врагов Советской власти. 12 августа 1918 года Ленин опять адресуется в Пензу Евгении Бош:

«…Крайне удивлён отсутствием сообщений о ходе и исходе подавления кулацкого восстания пяти волостей. Не хочу думать, что Вы проявили промедление или слабость при подавлении и образцовой конфискации всего имущества и особенно хлеба у восставших кулаков.

Предсовнаркома Ленин»[1055]

Председателю Пензенского губернского комитета партии А. Е. Минкину 12 августа тоже уходит от Ленина телеграмма:

«Получил Вашу телеграмму о подавлении бунта кулаков. Надо ковать железо, пока горячо, и для этого использовать подавление кулаков для повсеместного беспощадного подавления спекулянтов хлебом, для конфискации у крупных богатеев хлеба и для массовой мобилизации бедноты, наделяемой хлебом…

Предсовнаркома Ленин»

Левые эсеры всё еще пользовались влиянием, и чаще всего они оказывались «руководящей и направляющей» силой кулацких восстаний. Они всё еще рассчитывали руками крестьян свалить Ленина… Скажем, в августе 1918 года на V уездном съезде Советов Задонского уезда Воронежской области по предложению левых эсеров съезд отверг приветственную телеграмму Ленину и принял приветственную телеграмму лидеру левых эсеров Марии Спиридоновой.

Председатель Задонского уездного исполкома М. Ф. Болдырев обратился к Ленину, и тот 17 августа телеграфно предложил Болдыреву действовать «самым решительным образом против кулаков и снюхавшейся с ними левоэсеровской сволочи», обратившись с воззваниями к бедноте… Рекомендации Ленина были приняты, но даже после этого на Воронежский IV губернский съезд Советов были избраны делегатами 6 большевиков и 4 левых эсера…

В октябре 1917 года Ленин предупреждал: «Промедление смерти подобно». Теперь смертельно опасными оказывались колебания – пожалеешь врага, погубишь дело народа – пусть и не всегда понимающего пока, что дело Советской власти – его дело.

В ночь с 18 на 19 августа 1918 года в уездном городе Чембаре опять начался левоэсеровский мятеж, и Ленин опять требует от Пензенского губисполкома «серьёзных мер беспощадного подавления кулаков»… Вообще-то надо понимать, что масштабы бунтов в Пензенской губернии были хотя и географически распространёнными, охватывая пять волостей, по численности восставших не впечатляли – роты латышских стрелков вполне хватало для восстановления если не спокойствия, то порядка.

Да, это было подавление выступлений не помещиков и капиталистов, а выступлений, как ни крути, крестьян – в волнениях-то участвовали не одни лишь кулаки. Но потому и разваливались эти восстания быстро, что массовые участники бунтов были движимы не ясными целями, а кулацким обманом и эсеровской демагогией…

И при всей энергичности телеграмм с требованием репрессий, Ленин отнюдь не требовал – как его в том обвиняют – направо и налево «расстрелять и повесить». Собственно, само верхушечное происхождение крестьянских волнений требовало максимально суровых решений только в качестве крайней меры… И, фактически, мы знаем лишь одну предельно суровую телеграмму Ленина – Ливенскому исполкому Орловской губернии от 20 августа 1918 года:

«Приветствую энергичное подавление кулаков и белогвардейцев в уезде. Необходимо ковать железо, пока горячо, и, не упуская ни минуты, организовать бедноту в уезде, конфисковать весь хлеб и всё имущество у восставших кулаков, повесить зачинщиков из кулаков, мобилизовать и вооружить бедноту при надёжных вождях из нашего отряда, арестовать заложников из богачей, и держать их, пока не будут собраны и ссыпаны в их волости все излишки хлеба…

Предсовнаркома Ленин»[1056]

Но здесь Ленин требует казнить не заложников, а зачинщиков, то есть – прямых, явных преступников. С другой стороны, в те же августовские дни Ленин в телеграммах члену коллегии Наркомзема В. Н. Харлову, командированному в Саратовскую губернию в качестве уполномоченного СНК по реализации урожая в Саратовской губернии, рекомендует «наградить крупной премией волости, давшие полную очистку и ссыпку всех без изъятия излишков хлеба»…

О премиях (через букву «и» и через букву «i») мы сейчас и поговорим…

При жизни Ленину приходилось иметь дело с предательством «своих» не раз, и не два. Впрочем, предают всегда свои, ибо предатель – это тот, кому доверяют как товарищу, другу, соратнику, единомышленнику, и кто переходит на сторону врага из чисто меркантильных, шкурных соображений…

Еще больше образовалось предателей дела Ленина после смерти Ленина, но подлинное «цунами» предательства породил 1991 год, когда руками самих официальных столпов советского общества это общество было обрушено.

Оказался в числе ренегатов и некто А. Г. Латышев (р. 1934 г.) – в своё время член Научного совета Центрального музея В. И. Ленина, а после 1991 года – автор «постперестроечных» клеветнических и лживых книг о Ленине. В предисловии к своей книге «Рассекреченный Ленин» (имеется в виду издание 1996 года в московском издательстве «Март») он лжёт даже по мелочам, например, относительно того, что будучи в начале 50-х годов членом комитета комсомола Днепропетровского металлургического института им. И. В. Сталина «ни разу не брал в те годы в руки газету». Такого, конечно, быть не могло, потому что такого не могло быть никогда!

Затем этого «комсомолистского» «аполитичного» «уникума», пару-тройку лет проработавшего в НИИ и якобы с головой ушедшего в науку, в «хрущёвском» 1960 году «вдруг» (выражение Латышева) избирают сразу вторым секретарём Днепропетровского горкома комсомола… В итоге – с 33 лет учёба в Высшей Партийной школе при ЦК КПСС, бурные разоблачения «сталинизма», а затем – кафедра в той же ВПШ…

Так бы и прожил Латышев свою мелкую, но сытую жизнишку «идеологическим бойцом ЦК», но густо запахло «ветрами перестройки», и Латышев в очередной раз верно повернул нос по ветру… В итоге: «разоблачения» Сталина, Берии и «рассекречивание» Ленина – естественно, выявляющее чуть ли не людоедское лицо «вождя пролетариата»…

В своё время, взяв в руки книгу Латышева, где на страницах 32 и 46 приведено два (всего-то!) факсимиле якобы ленинских «рассекреченных» текстов, я потратил на их анализ много вечеров – сравнивая подлинные ленинские факсимильные тексты из Полного собрания сочинений с двумя латышевскими…

Даже не будучи графологом, можно найти много явных следов подделки в латышевских якобы «факсимильных» текстах, однако подробный их анализ выходит за рамки возможностей моей книги, поэтому ограничусь минимумом.

На странице 44-й Латышев цитирует опубликованное в томе 51-м Полного собрания сочинений письмо Ленина Троцкому от 22 октября 1919 года (ПСС, т. 51, с.68): «…Покончить с Юденичем (именно покончить – добить) нам дьявольски важно. Если наступление начато, нельзя ли мобилизовать еще тысяч 20 питерских рабочих и добиться настоящего массового напора на Юденича?…»

По уверению Латышева, полный текст выглядит так: «Если наступление начато, нельзя ли мобилизовать еще тысяч 20 питерских рабочих плюс тысяч 10 буржуев, поставить сзади их пулеметы, расстрелять несколько сот и добиться настоящего массового напора на Юденича?»…

В подтверждение того, что Ленин именно так и написал, на странице 46-й приводится якобы факсимильное воспроизведение «криминального» текста.

Да, Ленин порой писал очень размашисто, хотя и при этом достаточно разборчиво, но латышевский «Ленин» уж совсем Троцкого не уважает – настолько неряшлив и небрежен «ленинский» почерк.

С другой стороны, если мы откроем тот же 51-й том ПСС на странице 1, то увидим факсимильное воспроизведение рукописи телеграммы Ленина Ревввоенсовету Восточного фронта от 1 июля 1919 года. Чёткий почерк, не имеющий с «латышевским» ничего общего, при этом окончания слов «мобилизовать» и «включить» написаны у Ленина абсолютно иначе, чем окончания слов «мобилизовать», «покончить», «поставить» у Латышева, не говоря уже о совершенно разном написании в двух текстах слова «рабочих»…

Очевидна и глупость латышевской «людоедской» вставки с чисто военной точки зрения. В подлинном письме Ленина после слов «…добиться настоящего массового напора на Юденича?» идёт следующее: «Если есть 5-10 тысяч хороших наступающих войск (а они у Вас есть), то, наверное, такой город, как Питер, может дать за ними, к ним в подмогу тысяч 30…» Здесь всё связно и вытекает одно из другого…

Не более умна и другая фальшивка, просто переписанная из зарубежных публикаций «архива Троцкого», – её якобы «факсимиле» не более тщательное, чем и «факсимиле» со с. 46, приведено на с. 32. Ленин якобы в середине августа 1920 года выражает зампреду РВС РСФСР Эфраиму Склянскому полное одобрение некого плана устроить на территории Эстонии военную провокацию. Ленин якобы писал: «Под видом „зеленых“ (потом на них и свалим) пройдем на 10–20 верст и перевешаем кулаков, попов, помещиков. Премия: 100 000 р. за повешенного»…

Даже в конце 1919 года Ленин слово «премия», как и слово «копия», писал порой по старой орфографии – через «i», а в записке к Склянскому стоит «и», но это – к слову. В 1920 году Ленин практически полностью перешёл на новую орфографию, и вполне мог в соответствующих случаях писать так, как это приведено у Латышева. Другое дело – полная нелогичность текста…

Пойдём под видом «зелёных», а премию (или «премiю»?) будем выдавать как красные – чтобы неизбежно поставить себя под угрозу оглушительного всеевропейского разоблачения… И ради чего? Ради десятка-другого кулаков и попов, да ещё и на чужой территории? А также – ради пары-другой помещиков, которых в Эстонии, вообще-то и не было?

Впрочем, Латышев всё списывает на «периодическую невменяемость» Ленина…

Ну-ну…

В горбачёвские времена наиболее громкой фальшивкой – впоследствии не раз разоблачённой многообразно, стал «катынский пакет ЦК КПСС»… Изготовлена фальшивка была не самым тщательным образом – возможно изготовители так и рассчитывали, закладывая в неё «мины», взрывающие провокацию… Антиленинские фальшивки изготовлены ещё более топорно, да ведь и почерк, тем более такой самобытный, как ленинский, подделать не так-то просто…

Не просто подделать и подлинную ленинскую политику, а она в отношении Эстонии видна из, например, газетного отчёта «Правды» от 18 января 1920 года о речи Ленина на беспартийной конференции Пресненского района Москвы.

Отвечая на вопрос об Эстонии, Ленин говорил, что «мы сделали много уступок, главной из которых является уступка спорной территории, заселённой смешанным – русским и эстонским – населением. Но мы не хотим проливать крови рабочих и красноармейцев ради куска земли, тем более что уступка эта делается не навеки. Эстония переживает период керенщины, рабочие начинают узнавать подлость своих учредиловских вождей, …они скоро свергнут эту власть и создадут Советскую Эстонию, которая заключит с нами новый мир»[1057].

Относительно скорой советской Эстонии Ленин тогда ошибся – она стала фактом лишь в 1940 году. А вот советско-эстонский мирный договор стал фактом уже 2 февраля 1920 года. Он был подписан, несмотря на противодействие Антанты, в Тарту и признавал самостоятельность и независимость Эстонии.

Советское правительство передало буржуазной Эстонии соответствующую часть золотого запаса царской России – 15 миллионов рублей золотом, а также принадлежащее русской казне движимое и недвижимое имущество на территории Эстонии. Кроме того Эстония получала право на лесную концессию на территории РСФСР площадью в 1 миллион десятин. Всё это лишний раз доказывает подложный характер «записки» «Ленина» Склянскому.

На подобном же уровне, подбирая все сплетни эсерки Марии Спиридоновой, Латышев «анализирует» и подлинные «пензенские» телеграммы Ленина. Латышев толкует их вкривь и вкось и комментирует самым облыжным образом.

Тем не менее, факт предельно жёстких «хлебных» требований Ленина остаётся фактом?

Да!

Однако можно ли верно оценить факт, вырывая его из контекста эпохи?.. Скажем, тот же Латышев ссылается на якобы возмутительное выступление Ленина 14(27) января 1918 года на совещании президиума Петроградского совета с представителями продовольственных организаций…

Ленин тогда действительно сказал, что «пока мы не применим террора – расстрела на месте – к спекулянтам, ничего не выйдет, … с грабителями надо также поступать решительно – расстреливать на месте».

Что ж, именно так и надо было поступать! И кто-то должен был это сказать первым… А Ленин умел брать на себя тяжёлую обязанность принимать нужные, хотя и непопулярные решения.

Затем он предложил: «Зажиточную часть населения надо на 3 дня посадить без хлеба, так как они имеют запасы и других продуктов, и могут по высоким ценам достать у спекулянтов»[1058].

Да, Ленин именно это и предложил. Но в каких условиях это было предложено? (Между прочим, предложено, вообще-то, верно). А вот в каких… Выступая на совещании работник Петроградской городской продовольственной управы М. К. Владимиров (Шейнфинкель), сообщил, что рабочие и солдаты гарнизона получают хлебный паёк в размере четверти фунта (сто граммов) в день, и что паёк надо оставить старый.

Ленин и взорвался:

– Все эти сведения показывают чудовищную бездеятельность питерских рабочих. Петроградские рабочие и солдаты должны понять, что им никто не поможет, кроме них самих. Факты злоупотребления очевидны, спекуляция чудовищна, но что сделали солдаты и рабочие в массах, чтобы бороться с нею?[1059]

Не забудем, что люди тогда ещё лишь учились ощущать себя хозяевами страны, а точнее – они ими себя ещё не ощущали. И Ленин, что называется, макал сограждан в ситуацию, как нерешительных котят макают мордочкой в молоко – лакайте, глупые! Можно и нужно!

Решительность Ленина сделала своё дело: положение стало выправляться, и по постановлению СНК с 19 января (1 февраля) 1918 года для всего населения столицы хлебный паёк был увеличен до полуфунта в день. Хотя именно богатые тогда не очень-то голодали – у них действительно были запасы.

Надо знать и ещё одну деталь эпохи – простые люди в царской России привыкли не только к периодическому голоду, но и к периодической массовой смертности от голода. И Ленин – кроме прочего – переламывал подобную устоявшуюся пассивность своими решительными требованиями от масс активности. Весной 1918 года, видя, что продовольственная ситуация остаётся катастрофической при наличии в стране запасов хлеба, он приходил постепенно к выводу, что «держать у себя излишки хлеба, когда народ не только терпит недостаток в хлебе, но мучительно голодает, есть величайшее преступление, заслуживающее самой беспощадной кары».

И разве Ленин был не прав?

Чего заслуживает тот, кто придерживает хлеб в закромах в расчёте продать его повыгоднее, в то время как рядом умирают с голоду его соотечественники? В царской России, в королевской Франции, в Британии Его (или Её) королевского величества это считалось нормальным: хлеб – «священная частная собственность» его владельца, и он вправе распоряжаться им так, как считает нужным он сам и только сам.

А человеческая жизнь разве не священна?

И что на весах высшей справедливости должно перевешивать?

Против прав «священной» частной собственности имущего меньшинства, не останавливающегося в готовности защищать свои собственнические права перед готовностью равнодушно наблюдать умирающих от голода, Ленин и восставал.

И был в том стократ прав!

Вот преамбула Декрета ВЦИК и СНК от 13 мая 1918 года о чрезвычайных полномочиях Народного комиссара по продовольствию (жирный курсив мой. – С.К.):

«Гибельный процесс развала продовольственного дела страны, как тяжкое наследие четырёхлетней войны, продолжает всё более расширяться и обостряться. В то время, как потребляющие губернии голодают, в производящих губерниях в настоящий момент имеются по-прежнему большие запасы даже не обмолоченного ещё хлеба урожаев 1916 и 1917 годов. Хлеб этот находится в руках деревенских кулаков и богатеев, в руках деревенской буржуазии. Сытая и обеспеченная, скопившая огромные суммы денег, вырученных за годы войны, деревенская буржуазия… не вывозит хлеба к ссыпным пунктам в расчёте принудить государство к новому и новому повышению хлебных цен и продаёт в то же время хлеб у себя на месте по баснословным ценам хлебным спекулянтам-мешочникам.

Этому упорству жадных деревенских кулаков-богатеев должен быть положен конец. Продовольственная практика предшествующих (царских. – С.К.) лет показала, что … отказ от хлебной монополии, облегчив возможность пиршества для кучки наших капиталистов, сделал бы хлеб совершенно недоступным для многомиллионной массы трудящихся…

На насилия владельцев хлеба над голодающей беднотой ответом должно быть насилие над владельцами хлеба.

Ни один пуд хлеба не должен оставаться на руках держателей, за исключением количества, необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая…»[1060]

Итак, «держатели хлеба», то есть – кулаки, не обмолотили даже часть урожая 1916 года, и при таких богатейших хлебных ресурсах Россия стояла на грани массового вымирания от голода.

Понятно теперь, почему в «хлебных» телеграммах Ленина появились в 1918 году предельно грозные слова? И вот почему он в начале июня 1918 года интересовался у Василия Панюшкина – сколько хлеба ссыпано? Речь – не об урожае 1918 года, а о припрятанном кулаками урожае прошлых лет!

Жадная жестокость своекорыстного кулачья по отношению к соотечественникам в тяжкую пору и программировала вынужденную жестокость Ленина по отношению к кулачью.

К тому же…

К тому же…

Вот цитата из интервью агентству Ассошиэйтед Пресс:

«Наша фундаментальная задача – защита страны от разрушения и анархии. Моё правительство спасёт Россию, и если мотивы разума, чести и совести окажутся недостаточными, оно добьётся единства железом к кровью».

Кому принадлежат это слова – Председателю Совнаркома РСФСР Ульянову – Ленину?

Да вот то-то и оно, что это сказал министр-председатель Временного правительства Керенский, чьё интервью 25 июля (12-го по старому русскому стилю) опубликовала газета «Нью-Йорк Таймс»[1061].

А ведь Керенский выражал интересы меньшинства населения. И при этом публично признавал, что задачу защиты России от разрушения и анархии не решить без жёстких и жестоких мер.

Другое дело, что ничего у Керенского, или там – Корнилова, Колчака, Деникина, Коновалова, Врангеля, Савинкова и т. д. не вышло бы! Россия масс пошла «в разнос» уже с Февраля 1917 года и не потерпела бы, чтобы меньшинство в лице помещиков, заводчиков, купцов, чиновников силой вогнало её в подчинение себе… Собственно, масса этого и не потерпела – гражданскую войну выиграли не «белые», а «красные». Ленин действовал в интересах большинства, и то далеко не сразу убедил массы, что им нужна именно Россия, развивающаяся по идеям Ленина. Что уж говорить о Керенском и Коновалове с Савинковым и Врангелем!?

Но факт готовности Керенского к репрессиям – налицо, он зафиксирован прессой «самой» якобы «свободной» страны мира.

У «социалистических» оппонентов Ленина – у эсеров Чернова, Гоца, Спиридоновой, Камкова, у меньшевиков Мартова, Либера, Дана, шансы на созидательный разворот событий в России были не бульшими, чем у имущих, то есть – нулевыми. При этом и они не были чужды жестокости – бесцельной, бездарной, слепой жестокости.

Ленин оказывался в ту эпоху безальтернативной фигурой! Альтернативой ему были не Керенский, не Коновалов, не Спиридонова или Мартов, а разрушение, анархия и подчинение раздробленной России мировой фондовой Бирже. Так спрашивается: имел ли Ленин историческое и моральное право предпринимать в интересах большинства те жёсткие меры, которыми грозил Керенский в интересах меньшинства?

Ответ-то – однозначен, во всяком случае – для честного и уважающего свой народ и свою страну человека.

И ситуацию удалось переломить. Если с ноября 1917 года по август 1918 года советские продовольственные органы заготовили 28 миллионов пудов хлеба (по некоторым данным – даже более того), то с августа 1918 по апрель 1919 года было заготовлено 102 миллиона пудов[1062].

Данные, говорящие сами за себя.

Пожалуй, здесь надо хотя бы пару слов сказать и о проблеме так называемого «мешочничества», то есть – самостоятельных децентрализованных рыночных закупок хлеба населением у крестьян. В книге «Рынок хлебов и его регулирование во время войны и революции» экономист Николай Кондратьев приводит следующие цифры: за 1918/19 сельскохозяйственный год изъято хлеба Компродом 77,8 миллионов пудов, а мешочниками – 78,2 миллиона пудов; доставлено хлеба Компродом 64,4 миллионов пудов, а мешочниками – 82,3 миллиона пудов.

«Отсюда ясно, – делал вывод Кондратьев, – что оборот хлебов на вольном нелегальном рынке превосходит оборот хлебов через органы Наркомпрода…»[1063]

Так-то так, но без централизованных заготовок проблема снабжения городов решена не была бы. Централизованно заготовленный хлеб распределялся равномерно, а «мешочный» – по принципу: «кому – густо, кому – пусто». Это ведь тоже надо понимать…

Фактор мешочничества в позднейшей советской историографии не столько изучался, сколько замалчивался. В результате сегодня ренегаты от истории злорадно утверждают, что «несмотря на мобилизацию огромных ресурсов, продовольственная диктатура терпела поражение»[1064].

Это, конечно, 100 %-но правдивая ложь…

Во-первых, по мере укрепления Советской власти ведущая роль переходила к государственным заготовителям. Сам Кондратьев свидетельствует: «Лишь в 1919 году наметился новый перелом в сторону усиления организационной мощи государственного продовольственного аппарата…»[1065]

Во-вторых, успех мешочников – как сообщает нам один из таких ренегатов – доктор наук А. Ю. Давыдов из «петербургского» «педагогического» «университета» им. А. И. Герцена, был обеспечен тем, что достаточно скоро неорганизованное мелкое мешочничество получило мощное организационное начало в виде оказавшихся не у дел российских купцов, коммерческих посредников и т. д.

Нелегальный бизнес на голоде стал крайне доходным, в него были вовлечены, так или иначе, сотни тысяч, если не миллионы людей, включая советских работников, железнодорожников, коррумпированных участников заготовительных органов и т. д. Но руководили всем не случайные люди, а наиболее деятельная (точнее – наиболее наглая и бесстыжая) часть «бывших» «деловых людей»…

Эти профессиональные гешефтмахеры первый опыт крупных, на солидную основу поставленных, с широким использованием взяточничества, спекуляций хлебом начали приобретать ещё с конца 1916 года, когда хлебную продразвёрстку ввело царское правительство. Борьбу с ними пришлось разворачивать летом 1917 года и Временному правительству: были установлены заградительные кордоны и приняты другие меры[1066].

Советскому же правительству пришлось вести эту борьбу в ещё более жёсткой форме, «доходящей до расстрелов и арестов»[1067].

Причём, в который уже раз приходится повторять, что подобные меры были вынужденными. И вынуждали к этому Ленина враги России и её народов. Капиталистическая, частнособственническая жажда прибыли любой ценой отвратительна сама по себе, но когда речь о прибыли на голодных смертях, эта жажда становится окончательно преступной.

В моральном плане с последним утверждением не может не согласиться даже буржуазный либерал. Но либералы лишь сетовали, а Ленин квалифицировал гешефты на смерти людей не только как нравственное, но и как уголовное преступление. И расстреливал за это…

Но он что – получал удовольствие от этого? Он что – для этого брал власть в России?

С самого начала 1918 года – первого, по сути, года Советской власти, Ленин был намерен заниматься не репрессиями, не войной, не мировой революцией, а хозяйственным строительством в России. О проектах обводнения Голодной степи и прочем подобном уже было сказано… Вот ещё пример на ту же тему… 11 мая 1918 года Ленин подписывает три Постановления СНК: 1) об ассигновании 11 миллионов рублей отделу топлива Западно-Сибирского совнархоза на заготовку топлива, шпал и крепёжного леса; 2) об ассигновании Чрезвычайной комиссии по разгрузке Владивостока 5 миллионов рублей «на расходы по разгрузке Владивостока» и о пересылке 10 миллионов рублей Хабаровскому отделению Народного банка Республики на закупку золота; 3) об ассигновании 20 миллионов рублей Центросибири на хозяйственные предприятия Восточной Сибири…

Вот что планировал в мае 1918 года для Сибири и Дальнего Востока ленинский Совет Народных Комиссаров.

А Верховный совет Антанты и его генералы Жанен и Нокс, русские «белые» генералы, российские кадеты и эсеры из Учредительного собрания запланировали в Сибири и на Дальнем Востоке на конец мая 1918 года бело-чешский мятеж.

Это (и только это!) сорвало все мирные планы новой России Ленина. Так кто заслуживает проклятий и исторического осуждения, а кто – понимания и восхищения потомков?

С 4 по 10 июля 1918 года в Москве проходил V съезд Советов. Он совпал со скоротечным и безуспешным мятежом левых эсеров, который был организован так бестолково, что лишний раз доказал организационную бледную немочь тех, кто претендовал заменить Ленина и его «команду» на высших государственных постах. Однако самым существенным в эти дни стало иное – 10 июля съезд принял Конституцию (Основной закон) Российской Социалистической Федеративной Советской Республики. Были утверждены Государственный герб и флаг.

Герб состоял из изображений на красном фоне в лучах восходящего солнца золотых серпа и молота, «помещённых крест-накрест рукоятками книзу», и «окружённых венцом из колосьев», с надписями – вокруг: «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика», и внизу на красном полотнище: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Торговый, морской и военный флаг представлял собой полотнище красного (алого) цвета, в левом углу которого – у древка, наверху, помещались золотые буквы «РСФСР» или надпись «Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика».

Вне сомнений, это была самая человечная (если не сказать больше – единственная тогда человечная!) конституция в мире.

В 70-е годы группа американских студентов предприняла показательный эксперимент – отпечатала в виде листовки основные положения конституции США без заголовка и стала её раздавать на улицах. Вскоре студентов арестовала полиция – за распространение подрывной литературы. Вот как, как оказалось, «знала» Америка свой Основной закон…

Что же касается первой советской Конституции, то в Постановлении V съезда о её принятии было сказано:

«V съезд поручает Народному комиссариату просвещения ввести во всех без изъятия школах и учебных заведениях Российской Республики изучение основных положений настоящей Конституции, а равно и их разъяснение»[1068].

Впервые в мировой истории государство проявило заботу об ознакомлении своих граждан с тем законом, по которому это государство должно жить. И впервые в мировой истории ни один честный гражданин не имел оснований своего Основного закона стыдиться.

Увы, пока что жить по этому закону России приходилось в условиях развивающейся гражданской войны, да и далеко не вся Россия по нему жила: часть страны была отторгнута, часть – оккупирована интервентами, часть – занята «белыми»…

Мирное будущее надо было завоевать.

В условиях наступления белых 16 июля 1918 года в Екатеринбурге были расстреляны Николай II (1868–1918) и члены его семьи: императрица Александра Фёдоровна (1872–1918?), цесаревич наследник Алексей (1904–1918), великие княжны Ольга (1895–1918?), Татьяна (1897–1918?), Мария (1899–1918?) и Анастасия (1904–1918?)… Причину знаков вопроса, проставленных рядом с датой смерти романовских женщин, поясню ниже…

Эта история обросла за десятилетия самыми невероятными вымыслами и домыслами – не всегда, надо сказать, для большевиков полностью негативными. Так, в отдающем немалой «желтизной» издании «Загадки истории» (№ 18, 2013 г.) была опубликована статья «Царскую семью расстреляли по ошибке?», где причиной расстрела объявляется просто «пьяная выходка» комиссара Петра Ермакова… Скажем прямо: не очень-то благовидная версия, но хотя бы басня о якобы расстреле «по приказу Ленина» не обсасывается…

Самое же существенное во всей этой истории – вопрос: «Был ли мальчик?»

А точнее – «девочки»?

Описывая екатеринбургскую казнь, антиленинцы обычно ссылаются на эмигрантские свидетельства Троцкого, но им – грош цена в базарный день. Имеются и более любопытные сведения, о чём сказать не мешает…

Самого царя, как и наследника престола, вне сомнений, расстреляли в июле 1918 года, поскольку опомнившимся монархистам, подступающим к Екатеринбургу, давать такое знамя в руки было нельзя. А вот в расстреле женской части семьи особой политической необходимости не было.

И не факт, что она была расстреляна.

Порассуждаем…

Ленин в политике менее всего поддавался сантиментам уже потому, что сентиментальный политик – всегда плохой политик. С другой стороны, Ленин менее всего был в политике циником, что мало кто сегодня понимает. Наши предельно политиканские времена породили устойчивое заблуждение, что хороший политик – непременно циник, и что цинизм для сильного политика – чуть ли не неотъемлемое качество. Однако это и так, и не так…

Политика, как значащий элемент жизни общества нескольких последних столетий мировой истории, дала нам ряд таких сильных личностей, которые достойны называться политиками, хотя все они стояли на стороне имущего меньшинства. Даже в XIX веке можно было быть политиком для меньшинства, и что-то представлять из себя в личностном отношении.

Но после появления в мировом политическом процессе социалистических – без кавычек, политиков, оставаться политиком, то есть, человеком, идейно убеждённым в своей правоте, можно стало лишь в том случае, если ты как политик стоишь на стороне трудящегося большинства.

А поскольку, как верно заметил Максим Горький, должность честных вождей народа нечеловечески трудна, служить интересам народа может лишь идейный человек с высоким комплексом моральных убеждений. И это автоматически исключает цинизм из перечня профессиональных качеств такого политика.

Те же политики, которые даже после социальных открытий Маркса и Энгельса остались на стороне имущего меньшинства, неизбежно выродились в политиканов, обслуживающих интересы кучки! Поэтому в России после Октября 1917 года можно было оставаться политиком, лишь будучи на стороне Ленина. Все остальные были политиканами.

Ни Ленин, ни Сталин не считали, как Макиавелли, что цель оправдывает средства – на этот счёт заблуждаются относительно них, увы, многие. И для Ленина, и для Сталина допустимы были только такие средства, которые не марали цель. Ведь сила и Ленина, и Сталина была в том, что они были с массами правдивы, в отличие от буржуазных политиканов, сила которых зиждется на обмане масс.

Политик большинства сознаёт, что он не может опускаться до лжи, ибо маленькая ложь народу рождает большое недоверие народа – если народ эту ложь разоблачает, конечно. Понимая это, Ленин и Сталин понимали и то, что их политика не должна быть циничной, ибо они на ней будут лишь «терять очки».

Но Ленин, а потом и Сталин резонно понимали, что полководец не имеет права вести войну, испытывая чувство жалости к кому бы то ни было… Великодушие, милосердие, снисхождение – насколько это возможно, – да! Но жалость всегда приводит к лишней крови и лишним жертвам. Это как у хирурга – если его рука начнёт дрожать от жалости к оперируемому, которому больно, то хирург – охваченный, казалось бы, человечным чувством, может больного просто зарезать, а уж излишне изрезать – наверняка!

Ленин всё это понимал ещё с молодых лет, а два десятилетия борьбы укрепили его в таком понимании, тем более, что после Октября 1917 года ему были навязаны сразу две войны…

Внешняя война против немцев и интервентов имела для Ленина характер как классовой войны, так и войны национально-освободительной, отечественной… Внутреннюю войну развязали бывшие имущие, и она обоюдно имела характер только классовый, социальный.

Хотя…

Хотя и гражданская война была, по сути, со стороны Ленина национальной – в том смысле, что Ленин и здесь отстаивал интересы трудящегося большинства нации! Кроме того, по ту от Ленина сторону баррикады находились силы, которые, в случае их победы, неизбежно отдали бы Россию под власть Запада. Так что, борясь против них, Ленин и в этом смысле выступал как защитник национальных интересов.

Но и внешняя, и гражданская война были войнами, а на войне – как на войне! На войне жалость не может быть определяющим фактором.

Зато целесообразность может быть им вполне…

Ленин явно не был намерен казнить Николая, и уж, во всяком случае, не собирался казнить его бессудно. Это следует уже из того, что незадолго до событий Ленин в интервью одной из европейских газет говорил о предстоящем процессе над царём. И точно известно, что такой процесс готовился, и политически большевикам был бы только выгоден, да ещё и как! Причём, чем менее ожесточённым было бы сопротивление «бывших», тем более высокими были шансы на то, что всё для Романовых кончилось бы высылкой…

Однако судили бы, конечно же, только императора и, возможно, ещё императрицу. Остальные романовские женщины были бы для целей процесса излишни.

Но в любом случае они, включая императрицу, политически для Советской власти были не очень-то опасны. И в годы гражданской войны ходили глухие слухи, что вдову Николая – в девичестве принцессу Гессенскую, видели вместе с дочерями в оккупированном немцами Киеве.

Выстраивается интересная версия о договорённости между Москвой и Берлином о передаче романовских женщин немцам при соблюдении строжайшей секретности. И дело было не в сантиментах – сбагрить их с рук Москве было бы выгодно и разумно… Секретность же была необходима в той ситуации всем, и вышло так, что она по сей день выгодна всем. А то, что германская миссия, возглавляемая графом Мирбахом, пыталась навязать советским властям торг вокруг бывшего царя, не вымысел, а факт[1069]!

Как, к слову, фактом является и то, что дневник царя, который он вёл даже в июне 1918 года почти подённо, заканчивается почему-то записью от 30 июня – за целых две недели до расстрела…

Чем были заполнены эти две недели?

Царя и наследника, вне сомнений, расстреляли – отдать кайзеру романовских мужчин было нельзя никак.

А женщин – почему бы и не отдать?

Не из жалости, а по политической целесообразности…

Впрочем, не рассуждая пока о политической стороне дела, обратимся к фактической.

С историей последних представителей императорской династии Романовых оказалось теснейше связанным имя выдающейся русской балерины Матильды Феликсовны Кшесинской (1872–1971). Это с балкона её дворца выступал в 1917 году Ленин.

Блестящая умница с прекрасной до конца дней памятью, Кшесинская была вначале любовницей Николая и ряда великих князей, а кончила женой великого князя Андрея Владимировича.

Всю семью Романовых, включая великих княжон, Кшесинская знала прекрасно, так же, как и, естественно, её муж… После революции Андрей Владимирович с женой благополучно уехали в Европу, как и многие другие родственники царя. А в 1921 году в Берлине появилась некая Анна Андерсон, объявившая, что она – великая княжна Анастасия.

Сенсация?

Или – скандал и авантюра?

Всё семейство Романовых дружно отказалось признать Анну за Анастасию, и в 1933 году в Берлине начался процесс по установлению личности таинственной дамы, но первое слушание состоялось лишь в 1958 году, а затем процесс длился до… 1967 года!

Решение суда во второй инстанции не так уж и интересно. Интереснее другое – с разрешения вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны Андрей Владимирович провел собственное расследование, результаты которого отказался обнародовать до тех пор, пока не будут раскрыты архивы Кремля и… кайзеровской Германии!

В 1928 году Андрей Владимирович и Матильда Кшесинская-Романова встретились в Париже с Анной и оба… признали в ней Анастасию.

В 1956 году великий князь скончался, а девяностопятилетняя Кшесинская в 1967 году изъявила желание увидеться с Анастасией, так как «не хотела бы умереть, не сказав ей, что она и её муж никогда не переставали верить в неё».

«Императорская фамилия» дружно вознегодовала, и по настоянию сына Владимира Матильда Феликсовна сказалась больной и от встречи отказалась.

В том же 1967 году французский режиссёр Жильбер Протэ снимал документальный фильм о процессе Анна Андерсон и приехал к Кшесинской на виллу «Молитор» со съёмочной группой.

Далее привожу – по книге воспоминаний Кшесинской, изданной в 1992 году московским издательством «Арт», следующую сцену:

«– Княгиня, – спросил Протэ, – в 1928 году в Париже вы встретились с женщиной, в то время называемой Неизвестной из Берлина.

– Да, я её видела.

– И что вы подумали?

– Что это Анастасия Николаевна.

– Нет! – закричал по-русски сын. – Нет! Замолчи! Ты должна говорить только то, что написано»…

Написано же было следующее: «Я никогда не была представлена великой княжне Анастасии Николаевне и видела её только издали. Я могла сравнивать только приблизительно. Моё впечатление нельзя считать неоспоримым».

– Мы не утомили вас, мадам? – спросил Кшесинскую Жильбер Протэ, когда съёмка закончилась. Диктофон он оставил включённым.

– Вовсе нет, все были так любезны…

– Вы были великолепны, мадам. Я знаю, что вы принимаете это дело близко к сердцу. Анастасия, мисс Андерсон…

– Я и сейчас уверена, – произнесла Матильда Феликсовна, – что это она. Когда она взглянула на меня, её глаза… это глаза императора. Я действительно так думаю, это не пустые слова…[1070]

После смерти Кшесинской и её сына бумаги Андрея Владимировича были увезены его племянником, великим князем Владимиром Кирилловичем, «местоблюстителем российского престола». Их судьба неизвестна.

Вот такой вот сюжет…

Была ли Анна Анастасией? Множество исследований отвечает – нет. В то же время сюжет с Андреем Владимировичем и Кшесинской стройность ответа несколько портит… Ведь великому князю не было никакой нужды поддерживать авантюру Анны Андерсон – если это была Анна Андерсон.

Но если все романовские женщины были увезены в Москву раньше расстрела главы семьи, то почему позднее объявилась только одна Анастасия – если это была Анастасия? Ну, неразбериха гражданской войны есть неразбериха. Ускользнув от екатеринбургских пуль, можно было умереть от простейшего тифа, попасть под шальную пулю…

Так или иначе, несмотря на то, что Троцкий уверял в своих мемуарах, что расстрел Романовых санкционировал Ленин, можно наверняка утверждать, что ничего подобного Ленин не делал. В любом случае расстрел – всей ли семьи, мужской ли её части, был местной инициативой…

В дневнике Николая II есть показательная запись от 31 мая 1918 года:

«Пришёл Авдеев (комендант. – С.К.) и долго разговаривал с Евг. Серг. (Боткиным). По его словам, он и областной совет опасается выступлений анархистов и поэтому, может быть, нам предстоит скорый отъезд, вероятно – в Москву! Он просил подготовиться к отбытию. Немедленно начали укладываться, но тихо, чтобы не привлекать внимания чинов караула, по особой просьбе Авдеева…»[1071]

Инициатива перевоза Романовых в Москву никак не могла идти «снизу», она могла идти только из Москвы.

Так почему же вышло так, как вышло?

Ответ на этот вопрос очевиден – в расстреле Романовых надо винить не Ленина и Свердлова – они вели дело к открытому судебному процессу над Николаем. Фактически, Романовых подвёл под пули Верховный свет Антанты, подготовивший и начавший мятеж белочехов… Именно выступление чехов вызвало остальные «белые» мятежи, а продвижение контрреволюционных войск к Екатеринбургу и перерыв сообщения со столицей сделали расстрельный финал дома Романовых – в том или ином формате – неизбежным.

30 августа 1918 года в рабочем расписании Ленина значились два публичных выступления на тему: «Две власти (диктатура пролетариата и диктатура буржуазии).

Как и этот день, каждый день Председателя Совнаркома был давно загружен и перегружен донельзя. Конечно, тогда так работало большинство, но вот, например, 26 августа на заседании Совнаркома Ленин вносит предложение удовлетворить просьбу чрезвычайного комиссара Мурманско-Беломорского края С. П. Нацаренуса о предоставлении ему двухнедельного отпуска.

И просьбу удовлетворяют.

Внести же подобное предложение относительно Ленина было некому.

Впрочем, и просьб подобных от него не поступало… И он месяцами работал без передыха, не расслабляясь даже урывками. С начала весны 1918 года, с момента переезда из Петрограда в Москву, он всё время был в делах, на людях – как, впрочем, и в Петрограде осенью и зимой 1917–1918 года…

В Москве он не отдыхал ни дня до 6 мая 1918 года, когда съездил на денёк на дачу к профессору-медику В. А. Обуху в подмосковное село Ильинское поохотиться. Но уже 7 мая принимал в Кремле дипломатического представителя Великобритании Брюса Локкарта – будущего организатора „заговора послов“…

19 мая Ленин приезжал отдохнуть в бывшее имение доктора Н. В. Соловьёва Мальцево-Бродово – на два часа!

9 июня вместе с Крупской он опять выбрался в Мальцево-Бродово, однако там не обошлось без беседы с рабочими Мальцевских заводов. А 10 июня он уже председательствует на заседании Совнаркома.

Дела – делами, а „казённое“-то „имущество“ – как он сам писал в записке Цюрупе, имея в виду здоровье последнего, беречь, всё же надо. И где-то в середине лета Ленин приезжает вместе с Крупской и Марией Ильиничной в Кунцево – поискать помещение для летнего отдыха по воскресеньям, а „попутно“ выступает на партийном собрании Кунцевской волости с докладом о текущем моменте.

Называется – „отдохнул“!

Потом опять пошло одно за другим: съезд Советов, мятеж эсеров, убийство Мирбаха, мятеж Муравьёва… Лишь 14 июля Ленин с Крупской и „Маняшей“ проводят день в Кунцево, куда приезжает и нарком иностранных дел Чичерин для обсуждения срочного ответа немцам в связи с последними событиями.

На какое-то время, а точнее – на две недели, воскресный еженедельный отдых Ленина устанавливается, и два июльских воскресенья подряд он получает возможность отдохнуть от изнуряющей круговерти, от людей… Август же оказался весь загружен – день за днём.

И вот последний летний месяц пролетел, и в пятницу 30 августа – в предпоследний день жаркого лета 1918 года, Ленин с утра выступает на митинге в Басманном районе Москвы. Пятница была так называемым „партийным днём“, когда все крупные партийные работники направлялись по путёвкам Московского горкома выступать в крупные рабочие коллективы.

Затем Ленин поехал на митинг в Замоскворецкий район – на завод бывший Михельсона (позднее – Электромеханический завод им. Владимира Ильича).

На этом старом русском заводе – машиностроительном, снарядном и чугунно-литейном, основанном ещё в 1847 году, Ленин выступал уже пять раз. Там-то, по окончании митинга, в Ильича, окружённого рабочими, и выстрелила эсеровская террористка Фанни Каплан.

Дважды раненный отравленными пулями, Ленин временно отходит от руководства Россией.

Он-таки получил свой первый на посту главы государства „отпуск“ – на целых полмесяца, от эсеров.

Первые часы после ранения, когда Ленина привезли в Кремль, описаны, в частности, Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем. Вместе с личным шофёром Ленина Гилем он вызывал врачей, видел, как профессор Минц пальпировал раны – одну в руке и другую – в шее, где засела пуля.

Рана в шею была очень опасной. Около Ленина была и жена Бонч-Бруевича, старая большевичка Вера Михайловна Бонч-Бруевич-Величкина (1868–1918), по профессии врач, в 1914 году – хирург полевого госпиталя. Выйдя к мужу из комнаты, где врачи хлопотали вокруг Ильича, она сообщила, что ранение в грудь и шею могло быть смертельным, если бы пуля, которая застряла под челюстью, задела пищевод или позвоночный столб…

Ленин в первый момент очень страдал от нервных болей, и прибежавшая на квартиру Ульяновых одной из первых Вера Михайловна поняла, что от болей может произойти остановка сердца, и что немедленно надо впрыснуть морфий. Хорошо, что шприц и морфий нашлись в её личной аптечке.

Вера Михайловна Величкина – старая большевичка, член партии с 1903 года, начинала революционную работу ещё в 1895 году в Москве – в кружке, организованном её братом В. М. Величкиным. В кружок входили и вторая сестра К. М. Величкина, а также В. Д. Бонч-Бруевич. Кого-то венчали попы, а Веру Величкину и Владимира Бон-Бруевича повенчала до конца жизни борьба…

Бонч-Бруевичи были старыми знакомыми Ульяновых ещё по первой женевской эмиграции, это были свои люди, и вот теперь их Ильич боролся со смертью…

У дверей квартиры вырос часовой с ружьём, толпились наркомы… Кто-то вёл по коридору Крупскую. Она только что возвратилась из 2-го МГУ с совещания по народному образованию, ничего не зная, и теперь, сразу постарев, обвисала на поддерживающей её руке… „Обхватив голову руками, упёршись лбом в оконное стекло, в позе безысходного отчаяния, – как вспоминал позднее комендант Кремля Павел Мальков, – застыл Анатолий Васильевич Луначарский“. Ни с кем не здороваясь, ни на кого не глядя, стремительно прошёл необычно суровый Свердлов… Металась Мария Ильинична…

Когда раненого Ленина привезли в Кремль и хотели внести его наверх на руках, он отказался и поднялся на третий этаж сам. Но потом его состояние сразу ухудшилось. Было задето лёгкое, шла кровь, врачи опасались, что прострелен пищевод и запретили давать Ленину жидкость.

А его мучила жажда…

Когда врачи, всё сделав, уехали, оставив вызванную из городской больницы сиделку, Ленин попросил ту выйти и позвать Крупскую.

– Вот что, принеси-ка мне стакан чаю, – попросил он.

– Ты знаешь ведь, доктора запретили тебе пить…

Хитрость не удалась, и Ленин, закрыв глаза, сказал:

– Ну, иди…

Крупская вышла, да так и осталась под дверью. В кабинете Ленина на стульях примостились Свердлов и другие.

Сталин, – как отметила в воспоминаниях Крупская, – в это время был на фронте.

Тогда смерть от Ленина отступила… А вот вытягивавшая его из беды Вера Михайловна Величкина-Бонч-Бруевич ровно через месяц скончалась в два дня от скоротечной „испанки“. В те годы спровоцированная невзгодами и антисанитарией Первой мировой войны „испанка“ – опасный вид гриппа, унесла в только в Европе жизни миллионов людей. Не обошла она стороной и Россию.

Ленин постепенно выздоравливал, а Величкина ушла.

Бывает в жизни и так…

За неделю до кончины – 23 сентября 1918 года, Величкина делала доклад на заседании Совнаркома, где председательствовал выздоравливающий Ленин. Заслушивали представленный Верой Михайловной, как председателем школьно-санитарного совета Наркомпроса и членом коллегии Наркомздрава, проект декрета о всеобщем школьном питании детей – всех, без „классового подхода“, на котором настаивали некоторые „ортодоксы“ (а, возможно, и скрытые провокаторы)…

При поддержке Ленина декрет был принят, и Вера Михайловна радовалась, что теперь детишки будут получать в школах горячие завтраки.

В тот же вечер к Величкиной – как к врачу, обратилась с температурой за 40⁰ работница Кремля – прачка. Она была уже без сил, и домой её повела Вера Михайловна, а вскоре заболела сама, как оказалось – смертельно. Тяжело переболели также дочь Бруевичей Лёля и её няня…

Ленин и Крупская в это время были уже за городом – Ильичу требовался отдых, и 1 октября 1918 года Бонч-Бруевичу пришло от Ленина письмо с припиской Крупской:

„Дорогой Владимир Дмитриевич! Только сегодня утром мне передали ужасную весть. Я не могу поехать в Москву, но хотя бы в письме хочется пожать Вам крепко, крепко руку, чтобы выразить любовь мою и всех нас к Вере Михайловне и поддержать Вас хоть немного, поскольку это может сделать человек, в Вашем ужасном горе. Заботьтесь хорошенько о здоровье дочки. Ещё раз крепко, крепко жму руку.

Ваш В. Ленин“

Дорогие Владимир Дмитриевич и Леленька, не знаю, что и сказать. Берегите друг друга. Крепко, крепко жму руку. Как-то ужасно трудно верится.

Ваша Н. К. Ульянова»[1072]

Ну, что тут сказать…

Ранение Ленина и убийство в тот же день в Петрограде председателя ПетроЧК Урицкого положило начало красному террору, как ответной мере. И инициатива его исходила действительно от масс. Например, 1 сентября 1918 года общее собрание кронштадтского линейного крейсера «Гангут» приняло резолюцию:

«Враги рабоче-крестьянского правительство открыто выступили со своими гнусными белыми террористическими актами против вождей рабочих и крестьян. Они начинают выхватывать своими кровью человеческой омытыми руками самых лучших, самых стойких и энергичный борцов и вождей рабочего класса. Этим самым они делают нас самыми свирепыми и беспощадными к истреблению земных гадов, и мы им заявляем: „Вы – предатели и продажны ваши души, вы убиваете личности рабочих вождей, мы же ответим на ваш гнусный белый террор самым беспощадным и организованным истреблением целого класса этих всех тунеядцев и врагов рабочего класса“. Мы заявляем, что это не пустые слова. Мы заявляем нашим высшим органам: „Довольно терпения, довольно добродушия и няньчения с ними!“ Мы с этой минуты, когда враги наши сделали покушения на наших лучших вождей, требуем от нашей центральной власти беспощадного террора ко всем нашим врагам. Наши сердца сделались каменными, и никакая милость и добродушие не помогут проникнуть в них при виде моря крови этих палачей рабочего класса.

Да здравствует красный организованный террор!

Да здравствует Российская Социалистическая Федеративная Советская Республика!

Да здравствует пожар социальной революции!

Председатель Новиков

Секретарь Виноградов»[1073]

Аналогичную резолюцию приняла команда линкора «Петропавловск». Организованной «сверху» кампанией это не было, что доказывается, кроме прочего, тем, что на линкорах «Полтава», «Республика», «Андрей Первозванный» и «Севастополь» принятие таких резолюций не отмечено. Конечно, это не значит, что эти линкоры были настроены по-соглашательски – Балтфлот уже прочно стоял на стороне Ленина.

Подписавшие резолюцию от имени команды линкора «Гангут» председатель судового комитета Василий Васильевич Новиков – машинист, и секретарь судового комитета матрос Иван Васильевич Виноградов были простыми русскими людьми. Однако, как видим, их репрессивный словарь оказывался даже более решительным и беспощадным, чем «расстрельные» телеграммы Ленина.

Кровь порождала кровь, как и ужасы революции были порождены теми ужасами, которые к ней привели. И не нашему худосочному, хотя и всё более кровавому – бесполезно кровавому, времени судить то время великой борьбы.

Узнав о покушении на Ленина, Максим Горький и его жена Мария Андреева послали ему телеграмму.

Ленин и Горький были знакомы и дружили давно, летом 1910 года Ленин приезжал к Горькому на Капри и гостил недели две, если не больше. Но последний раз они виделись весной 1911 года в Париже. Потом с 1911 до 1914 года часто переписывались, однако позиция, занятая Горьким после начала мировой войны, всё более отдаляла их друг от друга…

После Февраля 1917 общего языка они тоже не нашли, а Октябрь 1917 года развёл их ещё больше, последовали горьковские «Несвоевременные мысли» – серия статей, критиковавших Ленина и большевиков и вот уж точно несвоевременных. Но после покушения на Ленина Горький в беседе с Анатолием Васильевичем Луначарским заявил, что террор против вождей Советской республики «окончательно побуждает его вступить на путь тесного с ними сотрудничества».

Покушение на Ленина ускорило и развал партии эсеров. Назавтра, 31 августа 1918 года, Московское бюро партии эсеров опубликовало в газетах сообщение, что партия к нему не причастна. Однако это ничего не меняло по существу – политика эсеров сама становилась покушением на Советскую власть, и это понимало всё большее число людей.

Ленин оправлялся быстро – его здоровье всё ещё оставалось железным, хотя процесс подлома уже пошёл. 16 сентября 1918 года Владимир Ильич – впервые после ранения, участвовал в заседании ЦК РКП(б), а 18 сентября он сделал приписку к официальному бюллетеню о его здоровье: «На основании этого бюллетеня и моего хорошего самочувствия покорнейшая моя личная просьба не беспокоить врачей звонками и вопросами».

Между прочим, накануне годовщины Октябрьской революции – 6 ноября 1918 года, Ленин выступал с речами об Октябре на первом заседании VI Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов рабочих, крестьянских, казачьих и красноармейских депутатов, на торжественном заседании Всероссийского центрального и Московского советов профессиональных союзов, на вечере московского Пролеткульта и… на митинге рабочих завода бывший Михельсона.

Факт, в психологическом отношении, любопытный и яркий!

С 24 сентября до 12 октября 1918 года Ленину пришлось, всё же, впервые уехать для окончательной поправки здоровья в Горки, которым в будущем суждено будет стать последним прибежищем Ильича… Выбор Горок – бывшего имения московского градоначальника Рейнбота, был обусловлен, не в последнюю очередь, наличием телефонной связи с Москвой и электричества.

В сентябре 1918 года Ленин встретился в Кремле с Горьким – после семилетнего перерыва. Ильич ещё плохо владел рукой, едва двигал простреленной шеей, но когда Горький возмутился «пошлейшей и гнусной попыткой убить Ленина», тот заметил неохотно:

– Драка! Что делать? Каждый действует, как умеет…

Но уже через несколько минут Ленин азартно говорил:

– Кто не с нами, тот против нас. Люди, независимые от истории – фантазия… Все, до последнего человека, втянуты в круговорот действительности, запутанной так, как она ещё никогда не запутывалась. Вы говорите, что я слишком упрощаю жизнь? Что это упрощение грозит гибелью культуре?…

Ленин иронично, остро посмотрел на Горького, и пониженным голосом продолжил:

– Ну, а по-вашему, миллионы мужиков с винтовками в руках – не угроза культуре, нет? Вы думаете, Учредилка справилась бы с их анархизмом?..

Зашёл разговор об интеллигенции:

– Скажите интеллигенции, пусть она идёт к нам… Мы взяли на себя колоссальный труд поднять народ на ноги, сказать миру правду о жизни, мы указываем путь народам к человеческой жизни…

Ленин рассмеялся и беззлобно прибавил:

– За это мне от интеллигенции и попала пуля…[1074]

Однако от кого Ленину досталась пуля, откуда тянулись нити заговора против него – сказать и сегодня сложно… Тут впору исходить из давней рекомендации древних: «Ищи, кому выгодно!»

А смерть Ленина в 1918 году была выгодна ровно тем же самым силам, которым была выгодна смерть Сталина в 1953 году, то есть – силам, враждебным России…

Если же размышлять конкретнее, то вырисовывается очередной любопытный сюжет – документально не подтверждаемый, но кто же в таких делах оставляет документальные следы?!

Формально в Ленина стреляла правая эсерка Каплан, а Урицкого убил эсер Каннегиссер. Красный же террор был начат против всех контрреволюционных сил, и сегодня антиленинцы злорадно обвиняют большевиков в том, что они избивали-де невинных, включая кадетов, репрессировали просто «бывших», а также «белых» офицеров, к террористическим актам против Ленина и Урицкого якобы не причастных…

А вот это – как сказать…

К осени 1918 года не только правые эсеры, но и почти все левые эсеры – за редкими исключениями, окончательно перешли на сторону прямой контрреволюции. И неудивительно, что на 5-й съезд моряков Балтийского флота, который проходил с 22 по 30 июля 1918 года, левые эсеры избраны не были. Съезд единогласно осудил контрреволюционную деятельность левых эсеров и счёл возможным оставлять на руководящих должностях во флоте только тех левых эсеров, которые открыто осудят действия ЦК своей партии[1075].

Поэтому эсеровские заговоры могли включать в себя элементы белогвардейские, кадетские, а белогвардейские и кадетские заговоры могли выходить на эсеров, и т. д. Цели-то у всех них были теперь общие – антисоветские, антибольшевистские, антиленинские… В том же покушении Каплан так и осталось много неясного, начиная с вопроса – только ли Каплан стреляла в Ленина?

С другой стороны, и «левые», например, «коммунисты» оказывались не очень-то коммунистами. 15(28) февраля и 1 марта 1918 года в №№ 37 и 38 «Правды» Ленин опубликовал статью «Странное и чудовищное», и писал он о вещах, не только с точки зрения большевика чудовищных, но и действительно странных…

Ленин возмущался и удивлялся по поводу позиции, занятой Московским областным бюро РСДРП(б). 24 февраля 1918 года бюро единогласно приняло следующую резолюцию (жирный курсив мой):

«Обсудив деятельность ЦК, Московское областное бюро РСДРП выражает своё недоверие ЦК, ввиду его политической линии и состава, и будет при первой возможности настаивать на его перевыборах. Сверх того, Московское областное бюро не считает себя обязанным подчиняться во что бы то ни стало тем постановлениям ЦК, которые будут связаны с проведением в жизнь условий мирного договора с Австро-Венгрией»[1076].

Инициатором всего этого антипартийного и антиленинского балагана был прежде всего Бухарин. Причём к резолюции был приложен «объяснительный текст», где заявлялось, что «Московское областное бюро находит едва ли устранимым раскол партии в ближайшее время», а при этом «ставит своей задачей служить объединению всех последовательных революционно-коммунистических элементов, …борющихся против всех умеренных оппортунистических элементов партии».

Бухаринцы (включая Ломова, Пятакова, Бубнова) заявляли, что «в интересах международной революции» они считают целесообразным «идти на возможность утраты Советской власти» и видят свою основную задачу в «распространении идей социалистической революции на все иные страны»…

Итак, Бухарин, фактически, выражал Ленину – лично Ленину и прежде всего Ленину, недоверие!

Ни много, и ни мало!

И вот что получается…

Представим себе, что партия (или часть партии) пошла бы за Бухариным в рамках «объединения всех последовательных революционно-коммунистических элементов» и отстранила от руководства «умеренные оппортунистические элементы партии»…

Что это означало бы?

Это означало бы – ни больше, ни меньше, отстранение от руководства партией ряда виднейших большевиков, в частности – Сталина и Свердлова, но прежде всего – всё того же Ленина! И это пытались проделать «гвардейцы» «ленинской гвардии»…

В своей статье Ленин писал: «Мои „крайние“ противники, москвичи, … открыто договорились до раскола… Странно. Чрезвычайно странно…»[1077]

Действительно – странно…

Хотя…

Когда мы дойдём до последнего года жизни Ленина, мы найдём в нём ещё больше «странностей», причем странностей, вообще-то, чудовищных. Но уже в 1918 году среди определённой части руководства партии стали обнаруживаться тенденции, фактически, антиленинские… И к этому моменту не мешает присмотреться внимательнее.